Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Глава 17
Красная гора

Варнавино оказалось не так и близко, но чем дальше повольники уходили от Волги, тем спокойнее становилось у них на душе.

Сыскные суда с поставленными на них многопудовыми пушками едва ли сунутся на реку Ветлугу, ибо летом она заметно мелела.

Верст через двадцать кормчий и вовсе категорично заявил:

– Дальше сыскные суда не сунутся, ибо струг и без груза едва проходит.

– А Дед говорил, что по Ветлуге даже суда, нагруженные лесом, ходят. Вот болтун! – осуждающе сказал Васька Зуб.

– Дед истину изрекал. Весной река разливается на несколько верст, становится глубокой и быстрой, вот тем и пользуются купцы.

Чем ближе к Варнавину, тем пустыннее берега. Ни одной деревушки! Но как-то увидели несколько изб. Правый берег здесь был не таким уж и крутым. Неизвестно почему, но Иван пристально разглядывал эту глухую деревушку; пересекал ее глубокий и длинный, тянувшийся на полверсты овраг, поросший березняком и ельником. Вдоль оврага чернели крестьянские бани, а перед ними тянулись к избам огороды.

Крайняя изба упирались в подошву круто вздыбленного над деревенькой взгорья, буйно заросшего вековым темно-зеленым бором. Прибрежная сторона взгорья с годами оползла и теперь стояла высоким, отвесным утесом, на который причудливо выбросили обнаженные узловатые корни, уцепившиеся за откос, посохшие, уродливо изогнутые сосны.

Половину взгорья окаймляло просторное, круглое, словно чаша озеро, раскинувшееся версты на две, соединенное тихим ручьем с рекой Ветлугой. Верхняя часть деревеньки выходила на околицу, за которой начинались крестьянские пашни, выгоны и сенокосные угодья. А за ними, в глубокие дали, уходили дремучие, мшистые леса.

Не пропустил без внимания Иван и челн[140]140
  ЧЕЛНОК, чёлн, маленькая узкая лодка, обычно без киля, с острым носом и тупой обрубленной кормой. Чёлн выдалбливается или выжигается из цельного куска дерева или сколачивается из досок; средство переправы на реках.


[Закрыть], наполовину вытянутый на берег, на носу которого, спустив босые ноги в воду, сидела молодая девушка в синем сарафане, с любопытством уставившись на проходящее мимо нее судно. Расстояние до челна было довольно близким, поэтому Иван довольно хорошо разглядел девушку, отметив ее красивое лицо и раскинувшиеся на легкокрылом ветру пышные, змеящиеся, темно-русые волосы, перехваченные на лбу узким очельем.

– Эгей, девка, греби к нам! Приласкаем и самоцветом одарим! – крикнул Зуб.

– Благодарствую, родненький! Больно ты прыткий! – озорно отозвалась девушка и, спрыгнув с челна, подалась к избам.

– Экая ладушка, – крякнул Кувай.

Иван проводил девушку задумчивым взглядом.

К Варнавину прибились на другой день. Всех поразил небывалой высоты берег, коего, кроме Деда, никогда в жизни не видел.

– Это и есть Красная гора. Когда-то здесь было глухое место, кое облюбовал себе преподобный Варнава.

– Слышь, Земеля, тут нам с ружьями, саблями и сумами и вовсе не подняться.

– Вестимо, – усмехнулся Дед. – С вашими сумами на гору не забраться. Поменьше надо было на грабежи ходить. Да бросьте их к дьяволу!

– С ума спятил, дед! Чего зря фуфло гонишь? – окрысился Зуб, у коего в объемистой суме находились не только сто рублевиков, но и золотая посуда. Однажды он пытался запихать в суму даже пузастый серебряный самовар с царскими вензелями, над которым долго потешалась братва.

Васька долго сокрушался: и самовар выбросить жалко и в куль не лезет. Потом все-таки по совету Кувая, решил передать самовар для «обчественности», и с того дня братва стала чаи гонять.

Шутка шуткой, но подняться на Красную гору было довольно сложно. Кормчий разводил руками.

– Никогда здесь не был, ребятушки.

– Давай вперед, Митрич, на полверсты. Там берег будет положе.

Бурлаки вновь взялись за весла. Они давно уже превратились в повольников атамана, и когда судно захватывало какую-нибудь расшиву, принимали в захвате деятельное участие, превращаясь в разбойников. Когда же ветер не дул в паруса, то вновь садились за весла, а то и нередко тянули судно бечевой.

Они же, случалось, становились грузчиками и крючниками. Особенными были эти бурлаки, все больше и больше превращаясь в лихих людей. Никто из них не роптал, не высказывал недовольства атаману, ибо понимали, что такой щедрой деньги они больше нигде не заработают.

Лишь один Земеля не принимал участия в грабежах, чем удивлял не только атамана, но и остальных повольников. Одно твердил:

– Я нанимался бурлаком, а не разбойником. Не хочу греха на душу брать.

Ватага вначале над «святошей» посмеивалась, а затем отступилась, махнула на него рукой

Пока струг потихоньку передвигался вдоль горы, Каин толковал с Земелей.

– Какая власть на селе, Дед?

– Селом управляет сход, кой избирает себе старосту, а тот уже подчинен уездному начальству, что находится в городе Ветлуге.

– Чем староста занимается?

– Дел хватает. Ведет наблюдение за исправным отбыванием крестьянами податей и всякого рода повинностей, принимает меры для охранения благочиния и общественного порядка; предупреждает потравы хлеба, лесные пожары и порубки; задерживает бродяг и беглых; распоряжается подачей помощи в чрезвычайных случаях – при пожарах, наводнениях, повальных болезнях, падеже скота, и других мирских бедствиях, немедленно донося о том своему начальству.

– А коль преступление случится?

– То дело редкое, почти в Варнавине неслыханное.

– Удивил, Дед. Село, толковал большое, чуть ли не в город скоро превратиться, а преступников, почитай, нет.

– А потому нет, что тут жительствует народ необычный. Здесь, даже двери никогда не запирают.

– И по ночам?

– И по ночам, как тебе это, атаман, не диковинно. А все потому, что в Варнавине живет немало староверов, кои запоров не ведают. Да и остальной народ никогда здесь не воровал. А коль кто-то надолго уезжает, замок на дверь повесит, а ключ под рогожку сунет, что у дверей.

– И все же преступления случаются?

– Это у тех, кто без царя в голове живет. В престольный праздник так некоторые назюзюкаются, что дурь наружу выпирает. За колья хватаются, ну и шибанут кого-нибудь до смерти. Вот тут и приходится старосте проводить дознание, задерживать виновных и охранять следы преступления до прибытия местной полиции или судебного чина из уезда. В обычные же дни особо не запьешь, а кто задурит, староста тех наказывает – либо назначает на общественные работы до двух дней или подвергает денежному, в пользу мирских сумм, взысканию до одного рубля, а иногда и в кутузку на два дня посадит. Строго здесь, в гульбу не ударишься. Почему и село тихое и улежное.

– Надо братву еще раз предупредить…

Предупредил, а затем, когда струг пристал к берегу, Иван собрал бурлаков.

– Вот что, братцы, хочу я вам сказать. Всей ватаге нам на селе делать нечего. Мы-то торговыми людьми прикинемся, и просидим здесь, пожалуй, до зимы. А ваше дело иное, корпеть вам в Варнавине несподручно, а посему передаю вам судно. Хозяином вашим назначаю кормчего Митрича, а его помощником Деда-Земелю. Кормчий, кроме заработанной мошны, получит от меня достаточную сумму денег на прокорм всей артели. Так что, бедствовать не будете. Мне более струг не нужен. Вы же покумекайте меж собой и плывите туда, как столкуетесь. Думаю, кормчий и Дед плохого вам не посоветуют, люди бывалые, да и вы тертые калачи. Может, займитесь торговлишкой, может, иным делом, но в разбой, коль на Волгу подадитесь, сейчас не ходите. Любо ли так будет, братцы?

Кормчий Митрич в пояс поклонился.

– Любо, атаман.

– А ты, Дед, что скажешь?

– И мне по душе твои слова. В разбой, как я думаю, мы больше не сунемся. Уж лучше бечеву тянуть, чем головорезами слыть, и тебе, Иван, больше не советую тяжкие грехи свершать. Сходил бы к батюшке на исповедь да покаялся, и обретет твоя душа покой. А там как знать, Бог милостив.

– А может мне, Дед, в монахи податься да епитимью на себя наложить?

– Усмешка в твоих глазах, но запомни, Иван, истина в тебе когда-нибудь откроется, и страшно тебе станет.

– Буде, Дед! Чушь несешь. Никогда в мой душе не будет страха.

Когда взобрались, наконец, на Красную гору, то Каин обернулся к реке и действительно не мог удержался от восторга: отменный вид с высокого брега поразил его. Да это, можно сказать, знаменитый утес Стеньки Разина, откуда открываются безбрежные величественные дали, утопающие в неоглядных дремучих лесах. Дух захватывает!

Несколько минут неизмеримыми безмолвными просторами любовались остальные соратники Каина, а потом Кувай спросил:

– Где будем размещаться, Василь Егорыч?

– Коль купцы наведываются, значит, есть и Гостиный двор. Но вначале мне надо уведомить старосту, глянуть, что за человек.

– Пойдем к избам, а там старосту спросим.

Варнавино и в самом деле оказалось крупным селом, даже с соборным храмом, чего редко где увидишь, и на диво, как и рассказывал Земеля, имело восемь церквей. Дома – солидные, деревянные, срубленные из толстой сосны, утопающие в садах. Многие дома за высокими тынами, другие же – стоят открыто, не чураясь любопытных взглядов.

– Основательно живут люди, не бедствуют, – сказал Камчатка.

– Далече забрались. Край глухой, барами не обжитый, а значит и господского ярма не видят, – вторил Петру всегда рассудительный Роман Кувай.

– Ненадолго. Скоро и здесь появятся баре вымогатели. Дворяне плодятся, как щенки у блудливой собаки. А, может, уже кто и руку наложил, – произнес Каин.

Он придирчивым взглядом посмотрел на свою братву – Камчатку, Кувая, Легата, молчаливого Одноуха, Ваську Зуба – и остался доволен: богато одеты, некоторые даже чересчур, будто купцы первой гильдии, а ведь приказчики. Мошну, слава Богу, имеют немалую, вот и вырядились. Правда, рожи у некоторых далеко не купеческие: сказались разбойные дела, коими промышляют много лет. Какую бы сряду на таких не надень, но сановную рожу к ней не приклеишь. Говорил о том еще на судне, чтобы соответствовали своей сряде, вел степенные разговоры, но испорченную натуру уже трудно изменить. Не подвели бы, ухарцы…

Староста принял без проволочек. Одет просто: мужик мужиком. В белой длинной холщовой рубахе, подпоясанной узким темно-малиновым кушаком, в штанах дешевого сукна, заправленных в недорогие кожаные сапоги. Лет пятидесяти, коренастый, сероглазый, заросший черной бородой, в коей проглядывались седые паутинки. Взгляд цепкий, всевидящий.

Иван, войдя в избу, снял шапку, отороченную куньим мехом, перекрестился на киот, заставленный строгими древними иконами, поздоровался. Не перекрестившись, только басурмане в православную избу входят, о чем Иван всегда хорошо помнил, тем более, сейчас, когда в селе обретались крайне благочестивые, богомольные люди.

Поздоровавшись с купцом, староста тотчас спросил:

– Не табашник, ваше степенство?

– Бог миловал, староста. И сам терпеть оного не могу, и остальные торговые люди бесовским зельем не балуются. Как звать-величать прикажите?

– Кузьма сын Елисеев.

– Выходит, Кузьма Елисеевич. А меня Василием Егоровичем. Буду премного обязан, если определите меня и моих пятерых приказчиков на Гостиный двор, ежели таковой имеется.

– Как же не имеется, ваше степенство? Ныне, почитай, пустует. Заселяйтесь с Богом. Надолго пожаловали, ваша милость?

– Как Бог поспособствует.

– Истинно, – приглядываясь к купцу, кивнул староста. – Никак лесом заинтересуетесь? Но мы и красной рыбой, и медом не обижены.

«Прощупывает, борода, но купец – народ осмотрительный».

– Приглядеться надо, поспешать не будем, Кузьма Елисеевич.

– Ну, ну… Хочу, как староста сказать. Здесь, в Варнавине, осело немало старообрядцев. Народ строгих правил, поимейте в виду. Не любят не только табашников, но и бражников.

– Так неужели в таком большом селе негде и чарку выпить?

– Есть трактир. Там можно и чарку выпить, но чтоб никакого буйства, иначе меня со староверами поссорите. Вы-то люди залетные, а мне с ними жить, и не просто жить, а иногда и помощи попросить. Всяко у нас бывает.

– Уразумел, Кузьма Елисеевич. Надеюсь, к становому приставу не угодим.

– Не приведи Господи! Суров наш Игнатий Костерников. Бдит!.. Ну, а теперь с Богом в ваш ночлежный терем.

Гостиный двор, разумеется, значительно отличался от уездных гостиниц. Перед «торговыми людьми» предстала большая изба с несколькими печными трубами.

– Хорошо еще топится не по-черному, – хохотнул Васька Зуб, ныне приказчик Василий Зубарев.

В избе оказалось десяток просторных комнат, что порадовало Ивана: сущая беда отдыхать всем скопом, когда кто-то храпит во сне, кто-то начнет что-то несуразное кричать, кто-то средь ночи в нужник побежит… Какой уж тут спокойный сон?!

Не оказалось в Гостином дворе и трактира. Васька забурчал, выражая свое глубокое недовольство.

– Как же жрать будем, братцы? Утром и вечером даже чаю не попьешь. Ну, попали!

– Чего нюни распустил, Василий Никифорович? Самовар-то твой мы все же прихватили. Теперь только не ленись. Вставай пораньше и самоварчик готовь. Все тебе в ноги поклонимся, – улыбаясь, сказал Кувай.

– Еще чего. Ищи дураков в ином месте. В трактире будем чаи гонять.

Иван, выбрав себе комнату, в первую очередь внимательно оглядел стену, подле которой находилась широкая спальная лавка, покрытая матрасом. Слава Богу, следов от раздавленных клопов не видно, а это уже лучшее для Каина удобство. В сущности, он был неприхотлив к Гостиным дворам, его всегда все устраивало, кроме вонючих тварей, порой забивающихся даже в богатые диваны.

Непритязателен был Иван и к еде: никогда не страдал обжорством, а вот выпить вина или водки мог много, но и в этом случае, никто не мог сказать, что он упивался до шлепка. Иван нередко поражал своих собутыльников, кои диву давались, как легко держится атаман на ногах, даже язык не заплетается, а ведь осушил более штофа крепчайшей водки.

От матраса повеяло свежим душистым сеном, что несказанно порадовало Каина. Он с детства любил ночевать на сеновале, а затем многое годы он не ощущал этого, ни с чем не сравнимого благоуханного запаха.

Глава 18
Богородское

Передышка от разбоев, будто неимоверный груз сняла с души Каина. Он устал от постоянного не покидающего его даже на сутки напряжения, безжалостных разбоев, порой жестоких и кровавых, и вот теперь, когда напряжение схлынуло, он по-настоящему отдыхал, чувствуя, как ожесточенную душу наполняет ни с чем не сравнимое, сладостное успокоение, когда не надо ни о чем заботиться, «ни морщить репу» об очередном грабеже, не готовить себя к деликатным разговорам со светскими повадками. Все! Пока ничего этого не надо. Отдыхай, зачерствелая, преступная душа!

И Каин отдыхал. Часто выходил на крутояр, любовался неоглядными далями и вдруг… начинал петь

 
Вниз по матушке по Волге,
От крутых красных бережков,
Разыгралася погода,
Погодушка верховая,
Верховая, волновая.
Ничего в волнах не видно —
Одна лодочка чернеет,
Никого в лодочке не видно —
Только парусы белеют,
На гребцах шляпы чернеют,
Кушаки на них алеют.
На корме сидит хозяин,
Сам хозяин во наряде,
Во коричневом кафтане,
В перюеневом [141] 141
  В перюеневом камзоле – в камзоле, сшитом из перувианы (франц. рёгшйеппе) – плотной шелковой ткани с узором в виде арабесок и цветов.


[Закрыть] камзоле,
В алом шелковом платочке,
В черном бархатном картузе,
На картузе козыречек,
Сам отецкой он сыночек.
Уж как взговорит хозяин,
И мы грянемте, ребята,
Вниз по матушке по Волге
Ко Аленину подворью,
Ко Ивановой здоровью.
Аленушка выходила,
Свою дочку выводила,
Свои речи говорила.
Увидела молодца,
Не дошед Дуня к Ванюше,
Поклоняется,
Речи Ваня говорит,
Постоять Дуне велит.
Ах, не в гусельцы играют,
Не свирели говорят, —
Говорит красна девица
С удалым молодцом:
«Про нас люди говорят,
Разлучить с тобой хотят,
Еще где тому бывать,
Что нам порозну живать,
Еще где же тому статься,
Что бы нам с тобой расстаться,
На погибель бы тому,
Кто завидует кому»…
 

Пел Иван протяжно и задушевно, своим густым полнозвучным голосом, с едва заметной хрипотцой, которая не только не портила его песню, но и придавала особенный колорит.

Иногда позади его останавливались варнавинцы, прислушивались к незнакомой песне, одобрительно кивали. Хорошо поет молодой купец, добросердечно. То ли с тоски, то ли с доброго расположения духа. В чужую душу не влезешь.

Разумеется, была в Варнавине и торговая площадь, уставленная небольшими деревянными лавчонками. Иван приходил, разглядывал товары, интересовался ценами. В основном предлагали мед, свежую и копченую рыбу, лубяные изделия, калачи и баранки. Меду Иван купил, а вот лесоторговца на базаре он не приметил.

– Тебе, ваша милость, надо к Гавриле Ладникову обратиться. Он здесь всеми лесными делами ворочает. Его избу каждый укажет, – подсказал Ивану один из торговых людей.

Побывал Иван и у Ладникова, потолковал, посулил взять лесу на большую сумму, чем порадовал лесоторговца, но особо с ним не откровенничал: Гаврила так и не услышал, куда пойдет лес и к какому хозяину. Назови имя костромича или ярославца, или из другого города, а кто-нибудь нагрянет к Ладникову из названных мест и заявит, что купца оного и слыхом не слыхивал.

Осторожен был Иван, и эта осмотрительность давно стала его второй натурой, что весьма помогала во всех его делах, даже самых смелых.

Отдых Ивана был своеобразен. Через два-три дня ему, как непоседливому человеку, уже наскучило пребывать в одном месте, и тогда он начал обходить окрестности. Порой уходил на несколько верст, пока однажды не повстречал на одной из узких, не особо объезженных, поросших низкой травой дорог, одного из мужичков в сермяге, подпоясанной лыковым пояском.

– Откуда плетешься, мил человек?

Мужичок, увидев перед собой человека в купеческой сряде, отвесил поясной поклон.

– Так ить эта дорога варнавинцам известная, ваша милость.

– А мне нет, ибо человек не местный.

– Никак на струге в Варнавин пожаловал. Видели, когда мимо нашего Богородского на судне проплывали.

– Деревенька, что с большим озером?

– Ага.

Мужичок был в лаптях и с заплечной сумой. Предложил:

– Поесть не хочешь? У меня скляница квасу, лучок, чесночок да хлебушка ломоть.

Иван головой крутанул. В жизни не встречал такого бесхитростного, простодушного человека.

– А что? Можно и перекусить маленько.

– А как же? Что пожуешь, то и поживешь. Человек из еды живет. Каков ни есть, а хочет есть, по сытому же брюху хоть обухом.

Иван весело рассмеялся на словоохотливого мужичка.

– Самую суть изрекаешь, братец. Раскрывай свою скатерть самобранку. Как звать тебя?

– Гурейка сын Травников.

– А меня Василь Егорычем можешь называть.

– А обижаться не будешь? Ты, ить, никак из купцов, ваше степенство, а я мужичонка лапотный. Какой ты мне Василь Егорыч? Ни кум, ни сват.

– Хоть Василием зови, коль хлебушком поделился.

– Как прикажешь, Василь Егорыч, но… Ты кваску-то не жалей, хоть всю скляницу выпей. До Варнавина рукой подать, из колодезя напьюсь, а то из калюжины полакаю. Тут водица чистая, не часто по дороге ездят.

– Добрая у тебя душа, Гурейка, редкая.

– Обыкновенная, ваша милость, как у всех мужиков в Богородском.

– Ошибаешься, братец. Бывал я во многих весях, но чересчур добрых мужиков я что-то не встречал… Далеко до деревеньки?

– Рукой подать. Версты три с гаком. Аль глянуть хочешь?

– Может, и гляну. Спасибо тебе, добрая душа, за хлеб-соль. А это тебе на раходы.

Иван протянул мужичку пять рублевиков. Тот даже рот разинул: таких громадных деньжищ веки вечные не видал. Заморгал глазами и долго оторопело разглядывал на ладони деньги.

– Ишь какие баские[142]142
  Баские – красивые.


[Закрыть]. Ну и ну.

Полюбовался, поахал и протянул деньги назад.

– Благодарствуйте, ваша милость. Взять не могу.

Пришел черед удивляться Ивану.

– Да ты что, братец. Я ж от чистого сердца. Прими!

– Не, ваше степенство. Дармовых денег не беру. Ты и съел-то на полушку, а даешь мне и впрямь, как за скатерть самобранку. Не возьму! И не уговаривай. Хоть на колени встань – не возьму!

– Диковинный же ты мужик. Неужто у вас в деревеньке все такие?

Мужичок наморщил потный открытый лоб, малость подумал.

– Один, почитай, взял бы, но он мужик пришлый, а наши – нет.

– Полушкой не располагаю Должником у тебя буду, добрая душа. Авось, еще и встретимся. Ну, будь здоров, святой человек.

– И тебе доброго здоровья, ваша милость. Храни тебя Господь.

Мужичок вновь поклонился в пояс, закинул отощалую суму за плечи и пошел в горку, ведущую к Варнавину.

А Иван шел к деревеньке и всю дорогу перед его глазами стоял Гурейка. И впрямь диковинный мужик. А ведь не блаженный. В деревне, почитай, все мужики бессребреники. И что за народ? Сирый мужик, живущий в бедности, перебивающийся с корки на квас, отказался от денег. «Дармовых не беру». Воистину чудеса. И самое поразительное, что «дармовых» денег не берут, почитай, все богородские мужики.

Иван даже остановился: такое необычное чудо никак не вписывалось в его понятие о жизни людей. Ведь деньги – это и власть, и сила, и сама волюшка. Ты себя чувствуешь полностью раскрепощенным, ни перед кем ни прогибаясь, никого не страшась. Сам себе хозяин. А тут? Встретился мужичок в лаптях и убогой сермяге – и плевать ему на «дармовые». Это что-то сверх естественное: в природе такого не бывает.

Иван продолжал неспешно шагать по дороге, но назойливая мысль так и не покидала его. Отчего ж не бывает? А Земеля разве берет «дармовые» деньги? Напрочь отмахивается! Получает лишь за бурлацкую работу, лишней копейки себе не возьмет. Тоже из блаженных? Вовсе нет. Разумный Дед со светлой головой. Выходит, существуют такие странные натуры. Послушать Деда, так он, Иван, настоящий Каин, оправдывающий свою громкую кличку. Убивец, злодей, один из самых жестоких людей, плодя своим злодейством все новое и новое зло. И говорит Земеля с таким веским воззрением, что, кажется, и крыть его нечем.

Чем дольше раздумывал Иван о Гурейке и Деде, тем все больше нарастала в его голове смута, которая исподволь начинала его тревожить во время бесед с купцом Надеем Светешниковым, который продолжал дело своего предка и чуть ли не все деньги копил на благотворительные дела по благолепию города, сиротские дома и храмы. Тоже блаженный? Мудрейший человек, один из самых уважаемых людей Ярославля. И такие людей, как говорит Светешников, в каждом городе найдутся.

Смута в голове Ивана нарастала. Он уже в эти минуты позабыл даже про своего любимца Стеньку Разина, который для него был как свет в окне. И тогда он начинал злиться, стараясь прогнать удручающие мысли, тем более, только что на его душе было все легко и просто.

Слева его высилась высоченная гора, усеянная елями и соснами. Но вскоре гора кончилась и блеснула частичка чашевидного озера, которое было как на ладони, когда он стоял на носу судна. А затем плохо наезженная дорога стала вновь подниматься к пологому угору, на котором завиднелись первые избы Богородского.

Встречу попался мальчонка лет десяти с удочкой в руке.

– Никак на рыбалку подался?

Мальчонка с любопытством уставился на незнакомого человека, похожего на барина, но ничуть не струхнул.

– На рыбалку, барин. Могу и на тебя наловить. У нас тут всякая рыба водится, а в озере даже сомы.

– У тебя ж леска из конского волоса. Неужели и сома вытянешь?

– Смеешься, барин. Я тебе помельче рыбки наловлю. Куда принести?

Иван слушал мальца, и опять-таки удивлялся. И впрямь необычный народ живет в деревушке. Мальчуган впервые его видит, и тотчас рыбки наловить ему обещает.

– Пока сам не знаю, братец. Ты лучше скажи мне, где изба Гурийки Травникова?

– Да прямо перед тобой, барин. Дядя Гурьян в Варнавино подался, а тетка Дуня по грибы ушла. В доме только дочка осталась. Никак за прялкой сидит.

– Ну, спасибо тебе, рыбак.