Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Глава 2
Лубяной торг

Через пару дней Силантий укатил с казенными бумагами в Петербург, а когда уезжал, то сделал Ивану важное предложение:

– И в Китай-городе, и в Белом городе место под добрые хоромы подыскать нелегко. Да и суетно там. Если не погнушаешься моим двором, руби подле меня свой дом. Места на любые хоромы хватит. Тут у меня и сад, и ягодных кустарников вдоволь. Заводи хозяйку и пользуйся, всяких солений да варений она тебе сготовит, а я на чаи буду ходить, коль твой приказчик не вытурит.

Иван обнял ямщика за покатые литые плечи.

– Славный ты мужик, Силантий. Пожалуй, и впрямь соседями будем.

– Буду рад, Иван Потапыч…

На другой день Иван, все в том же немецком облачении, пошагал на Лубяной торг, что был на «Трубе». Он, конечно же, отменно знал Москву и во многом, благодаря рассказам бывшего камердинера Ипатыча, который научил его не только светским повадкам и высокому слогу, но и повествовал об истории древних наименований Первопрестольной.

За многолетние ночные «сидения» в каморке деда, Иван, обладая природным умом, весьма многое познал, что нередко помогало Каину в его бурливой жизни.

Когда Неглинной улицы еще не было, на ее месте открыто текла река Неглинная. Поэтому здесь нет и ворот в стене Белого города, а в глухой башне есть отверстие – широкая арка, перегороженная железной решеткой. Через отверстие и протекала река. Отверстие же имело в длину около двух с половиной саженей, то есть толщину стен Белого города и еще длину башни, и называлась «Трубою». Отсюда и вся местность стала носить название «Трубы», потом «Трубной площади».

В описываемое время Москва в основе своей была деревянной. Из-за нескончаемых пожаров в городе никогда не прекращалось строительство. Пожары лишали крова тысячи людей. Надо было восстанавливать жилища. Помощь требовалась безотлагательная, и плотник был необходимейшим человеком.

На Трубной плошади и образовался Лубяной торг – массовое изготовление и продажа готовых сборных домов, которые легко и быстро собирались и разбирались. Установка и приведение дома в полное жилое состояние производилось в один – два дня.

Торговля сборными домами шла чрезвычайно бойко. Спрос на них был огромный. Кроме готовых домов, тут же продавались части строений, от крупных до самых мелких: окна, двери, лестничные переходы.

Московские плотники мастерили складные готовые дома разных видов, размеров и различной стоимости. Но, в общем, это были более или менее простые и дешевые дома. Люди побогаче предпочитали возводить дома на месте, в особенности постройки большие, сложные.

Потолкавшись по Лубяному торгу, и присмотревшись к плотничьим артелям, Иван подошел к одному из вожаков.

– Доброго здоровья, большак. Вижу твоя артель самая крупная. Может, на месте мне дом поставишь?

Большак с нескрываемой усмешкой поглядел на человека в парике и немецкой одежде, и откровенно буркнул:

– Поищи, барин, другую артель. Не по нутру мне люди с Кокуя.

– Ошибаешься, братец. Дом буду ставить в Дорогомиловской ямской слободе. Не поскуплюсь.

– В ямской?.. Далековато, барин. Намучаешься бревна возить. Небось, к талерам привык? А коль так, в цене не сойдемся.

– Почему?

– Всем известно: кто с немцами торгует, тот над каждой монетой трясется. Прости, барин, но на жмота вкалывать артели нет резона.

– Жаль, что твои уши напрочь заложило. Повторю для глухих: не поскуплюсь.

Вожак пристально глянул в глаза барина, затем спросил:

– Какой дом изволишь возводить?

– Тогда мотай на ус. Бревна из дуба, в обхват до аршина. Жилье в два яруса, на высоком подклете для кладовой и людской. Горница должна соединена с повалушей теплыми сенями. К основному жилью – придельцы, присенья и задцы. По лицевой стороне – сени, обок их – покоевые горницы, с другой стороны – горницы для приема гостей. Над сенями – терем со светлыми окнами на все четыре стороны. Переднее крыльцо выдвинуть на середину переднего двора, чтоб занимал место между входом в дом и воротами двора. Для внешнего украшения с особой заботой – кровли, соединенные епанчей[168]168
  Епанча – крыша на четыре ската.


[Закрыть]. Все окна украсить затейливой резьбой, внутри все стены – брусяные, покои же украсить шатерным нарядом. Затем дворовые постройки: погреба, баня, хлевы, амбары.

– То ж хоромы, барин. Важный заказ. Но ныне многие господа, остерегаясь пожаров, стали каменные палаты ставить.

– Плевать мне на палаты. В деревянных домах сухо и тепло, в каменных же сыро и холодно.

– Ну-ну. Денег на хоромы хватит?

– Называй цену.

Вожак назвал цену с солидным «припеком»[169]169
  С «припеком» – то есть с солидным наваром.


[Закрыть], но Иван уже предварительно разнюхал примерную стоимость хором, а посему произнес с ухмылкой:

– Ушлый ты мужик. На добрую треть цену завысил.

– Дело твое, барин. Ниже не спущу.

Вожак артели полагал, что барин начнет торговаться за каждый рубль, но тот (на диво) с названной ценой согласился:

– Будь, по-твоему, большак, но коль малейшую промашку замечу, цену скину.

– Не подведем, барин. Поставим хоромы на славу, но чтобы обрядить покои шатерным нарядом, следует тебе в Столешников переулок сходить. Там и ткань закажешь и любую мебель по надобности, там с мастерами и о цене договоришься. Когда и куда бревна доставлять, барин?

– Прошу без проволочек. Завтра и начнем. В Дорогомиловской слободе спросишь избу ямщика Силантия.

В Столешников переулок Иван пока не пошел: будет еще время. Вначале надо хоромы поставить, а потом уж и к скатертникам и краснодеревщикам идти.

Глава 3
Суженая

К Егору Вешнему хоромы Ивана Каина были готовы. Он с довольным видом ходил по сеням и присенкам, по горницам и повалуше, поднимался в терем-светелку и здесь надолго останавливался, теперь уже, уносясь от хозяйственных забот в иные мыли.

Хоромы готовы, но они пусты и нет в них ни жены, ни детей, кои наполнили бы звонким смехом просторные комнаты с нарядной мебелью и изразцовыми печами.

Дело за суженой. Почему-то на ее месте он видел лучезарную Глашу из деревни Богородское, что на Ветлуге под Варнавиным. Видел, но…отлично понимал, что она не может стать его женой. Шила в мешке не утаишь (это предчувствие никогда не пропадало), а посему пусть он останется в ее глазах чистым, добрым, ни в чем не запятнанным человеком.

Он так и не менял своего обличья, которое позволяло ему свободно расхаживать по Москве. Нередко он видел на той или иной улице или слободе, особенно в торговых рядах знакомого вора, коих он знал многих и нарочно делал себе проверку. Неторопливо шел навстречу гопнику, но тот, глянув на «немецкого» купца в парике, провожал его безразличным взглядом, хорошо зная, что «немец» в карманах денег не держит, а хранит их в кожаной сумочке, что приделана на поясе под камзолом.

И так было несколько раз, что придавало Ивану полную уверенность в своей неузнаваемости. Но когда он, отобедав в самой богатой ресторации, возвращался в свои пустынные хоромы, то с раздражением скидывал с себя опостылевшее облачение и вновь начинал думать о суженой, которая может резко изменить его жизнь.

В торговых рядах он присматривался к девушкам и молодым женщинам, но так никто ему и не приглянулся, хотя среди них было немало привлекательных лиц.

Приходил и к храму Василия Блаженного, где продавали румяна и белила, венцы, кокошники и кики, летники и сарафаны. Тут же стояли подвыпившие женщины, торговавшие золотыми колечками, держа во рту перстень с бирюзой, что означало «я веселая». Но и здесь никто не привлек внимания Ивана.

Но все решает случай. Однажды он явился на Лубяной торг, а затем зашел в избу к знакомому краснодеревщику, что жительствовал подле Трубной площади.

– Надумал я, Акимыч, поставец в повалуше поставить.

– Хоть гораздо и занят, но для тебя, ваша милость, не откажу. Сегодня же и займусь.

Акимыч знал, что говорил, ибо купец всегда расплачивался хорошими деньгами.

– Благодарстую, Акимыч.

– Может, кваску? У меня особенный, «монастырский».

– Пожалуй, не откажусь.

Иван знал сей квас, изготовляемый монахами на пчельниках, который он впервые попробовал несколько лет назад в торговых рядах на Красной площади.

– Авелинка!.. Принеси кувшин из погребца с монастырским квасом. Угости их степенство.

Девушка лет семнадцати выпорхнула из горенки и шустро удалилась к погребцу, а когда вернулась и ступила к купцу, тот на какой-то был обескуражен: дочь краснодеревщика была удивительно похожа на Глашу: те же вьющиеся русые волосы, те же лучистые зеленые глаза с темными бархатными бровями, то же чистое прелестное лицо. Среднего роста, в голубом сарафане, в ушах поблескивают серебряные сережки, через правое плечо[170]170
  Девушки перекидывают косу на грудь только через правое плечо, ибо на левом – сидит бес, а на правом – ангел. Не случайно до сих пор существует поговорка: «Сплюнь через левое плечо», чтобы отогнать беду, несчастный случай и т. п.


[Закрыть] перекинута длинная светло-русая тугая коса, обвитая алой лентой. Лицо чистое, прелестное. Господи, уж не померещилось ли?

Девушка налила из кувшина квас в оловянную кружку и с поклоном поднесла Ивану.

– Откушайте, ваша милость.

– Благодарствую.

«А голос у девушки иной: у Глаши нежный и ласковый, у Авелинки – сдержанный, спокойный и совершенно безучастный. Какая огромная разница! Но дело не в голосе».

С удовольствием осушил кружку, хотел еще раз поблагодарить Авелинку, но та уже скрылась в горнице.

– Славная у тебя дочка, Акимыч.

– Грех жаловаться, ваша милость. Она у меня искусная златошвейка[171]171
  Золотошвейка – мастерица по шитью, вышиванию золотом, золотыми нитями, мишурой. М и ш у р а – медные, посеребренные или позолоченные нити, а также к а н и т е л ь (очень тонкая витая позолоченная или посеребренная, проволока, употребляемая в золотошвейном деле), блестки, необходимые для изготовления парчовых тканей, галунов, вышивок и т. п.


[Закрыть].

– Так вот отчего у тебя дом со светелкой.

Акимыч, как известный краснодеревщик, не бедствовал, а посему мог себе позволить и дом со светелкой.

Ивану захотелось еще раз взглянуть на девушку, чтоб полюбоваться ее красотой, но страстное желание его было прервано словами краснодеревщика:

– Поставцы я разные делаю. Пойдем в мастерскую, ваша милость, глянешь. Какой на сердце ляжет, такой и сотворю.

Выбрав нужный поставец, Иван отправился к своему дому. А в голове одна мысль: Авелинка. И до чего ж похожа на Глашу! Вот только голос другой и лицо неулыбчивое. Но это не беда: одинаковых голосов не бывает, а вот то, что девушка не улыбнулась – застеснялась или смутилась его иноземным обличьем.

Авелинка! Имя доброе. Дальше и искать никого не следует. Она станет его женой. Надо потолковать с Акимычем.

И мысль эта так крепко засела в голову Ивана, что не миновало и двух дней, как он вновь оказался в доме краснодеревщика.

– Раненько пожаловали, ваше степенство. Добрые вещи на скорую руку не делаются.

– Я не тороплю, Акимыч. Поговорить бы надо о другом деле.

– Аль что еще заказать надумали, ваше степенство? Всегда рад услужить.

– Хозяйка дома?

– Хозяйка? – недоуменно пожал крепкими скошенными плечами краснодеревщик. – В церковь ушла. Аль на что-то моя Лукерья понадобилась?

– Да как сказать, – неопределенно проговорил Иван. – Возможно и понадобилась бы, но вначале с тобой потолкуем… У меня здесь нет никакой родни, так что быть мне самому за свата.

– Вот оно что, ваше степенство, – крякнул Акимыч. – Разговор, надо полагать, будет основательный. Присаживайся к столу, Иван Потапыч.

– А дочка где?

– В светлице. Все дни рукодельем занимается. Да она сейчас и не к чему.

– Твоя правда, Акимыч. Все должно идти по старозаветным устоям. Уж ты извини, что жених сам пришел.

– Чего уж там, коль родни нет, – почему-то вздохнул краснодеревщик.

– Не люблю ходить вдоль да около, Демид Акимыч. (Имя краснодеревщика на Лубяном торге спросил). Дочь твоя шибко приглянулась, хотел бы ее в жены взять. Выдашь?

– Сразу и ответ дать? Не прост же ты, Иван Потапыч. Такие дела разом не решаются. Обычно неделями, а то и годами сватают. Дело-то не шутейное.

– Понимаю, Демид Акимыч, но не для того я терем возвел, чтобы он пустовал. Скажу тебе, как на духу: самая пора приспела, и тянуть мне со свадьбой, резона нет. Человек я с хорошим капиталом, в бедности твоя дочь никогда не будет. Больше того скажу, что ничего для нее не пожалею. Станет жить, как у Христа за пазухой, грубым словом ее не обижу и руку никогда не подниму, ибо станем жить в любви и добром согласии. Что же касается приданого, то дам тебе за дочь большие деньги, на которые ты можешь в купеческую гильдию вступить, и на том даю тебе свое купеческое слово.

Веские слова произнес Иван, от которых краснодеревщик перешел от недоумения в мятежное состояние: такого оборота он не ожидал.

Сватался к нему полгода назад знакомый краснодеревщик средней руки, но тот как-то больше мямлил, говорил полунамеками, отделывался туманными обещаниями и о сыне своем ничего путного не сказал. Этот же говорил твердо и четко, за его словами чувствовался волевой, недюжинны характер, а люди с твердым норовом обычно не могут быть ласковыми с женщинами.

Акимыч очень любил свою дочь, и не только за ее воистину золотые руки, но и за открытый прямой нрав, когда Авелинка, не стесняясь тятеньки и маменьки, могла высказать не совсем им угодное мнение, что вначале не было мило родителям, но затем, когда проходило некоторое время, они не только признавали правоту ее слов, но и поражались ее прозорливости, которую, как они позднее поняли, она унаследовала от своей покойной бабушки.

Глядя на купца, Акимыч во многом ему верил: тот действительно сделает Авелинку богатой женой, ибо человек он действительно щедрый. Но вот счастья дочь от купца не обретет… А, может, женившись, Иван Потапыч изменится и не будет иметь такой суровый вид, который так и веет от его лица… Что же ответить богатому купцу?

– Я понимаю, Демид Акимыч. Единственная дочь – сокровище, но она уже в тех летах, когда пора ей и определиться. На Руси девушку в двадцать лет уже старой девой кличут[172]172
  В описываемое время девушек зачастую выдавали замуж в 13–15 лет.


[Закрыть].

– Все так, Иван Потапыч, но моя Авелинка в девках не засидится… Слов нет, жених ты основательный. Хозяин! Владелец солидного капитала. Но…

– Так в чем же дело, Демид Акимыч? По рукам – и дело с концом.

– Не напирай, Иван Потапыч. Дочь – наша утеха и радость. Тут напродир, как ты, нельзя. Надо с Лукерьей покумекать, да и Авелинке все обсказать. Она у нас девка не простая.

– Какая бы не была, но родителям решать. Когда за ответом зайти?

– Давай недельки через две, Иван Потапыч.

Иван нахмурился.

– Долго ждать, Демид Акимыч.

– Какой спех – ведь не горит, Иван Потапыч. Ты уж не держи сердца.

– Добро. Буду через две недели. Надеюсь, Демид Акимыч, что все уладится.

– Дай-то Бог.

Уходил Иван в ямщичью слободу озадаченным. Он-то, чаял, что его предложение будет встречено с распростертыми объятиями, а краснодеревщик почему-то был сдержан. И с чего бы? Кажись, никаких заминок не должно произойти. Крепкий, состоятельный, молодой (не старик) купец, новые хоромы, коим бы любой житель Москвы позавидовал, дочь жила бы в роскоши, но краснодеревщик особой радости не выказал, словно сомневается в чем-то. В чем? Прошлого «купца» он не знает, да, мнится, никогда и не узнает. Сейчас «Иван Потапыч» чист, как стеклышко, а посему поведение Акимыча выглядит странным.

Старинного обычая держится? Может, и так, а посему две недели надо перетерпеть.

Ноги Ивана, казалось, сами понесли в Китай-город, где от Мытного двора через всю Красную площадь, пересекая Зарядье, Варварку, Ильинку и Никольскую раскинулись торговые ряды. Ивана же в первую очередь заинтересовали ряды Серебряный, Монистный и Жемчужный.

«Акимыч все равно не откажет. Надо невесте подарки купить».

В рядах – чинность и тишина: сюда заходят только богатые люди. Вот к одной из лавок подъехала «боярская» колымага, в которых ныне разъезжали очень состоятельные люди.

Кучер открыл дверцу. Из колымаги сошла барыня в белых сафьяновых сапожках с золотыми нитями, темно-зеленой телогрее[173]173
  Телогрея – надевалась поверх сарафана, у которой рукава суживались к запястью; шилась телогрея из атласа, тафты, обьяри, алтабаса (золотной или серебряной ткани) и байберка (крученого шелка).


[Закрыть] из алтабаса, и в старинной кике с очельем из дорогих каменьев.

«Ого! Да это молодая княгиня Татищева, чей дом находился по соседству с домом купца Петра Филатьева. Он, Каин, не раз ее видел, когда та выезжала со своего двора. Но теперь черт тебе, а не Каин!».

Иван вошел в лавку вслед за княгиней (хотя в этом не было никакой надобности), которую с низким поклоном встречал высокий, статный купец в безрукавном, шелковом зипуне. Говорил любезно, витиевато:

– Изволь, госпожа, лавку осмотреть. Воззри очами светлыми на товар заморский. Не угодно ли золоченые стульчики с затеей посмотреть или товары кизилбашские, бухарские, индийские да польские? Есть и сукна аглицкие, шелка восточные, ткани китайские узорчатые, зеркала свейские, вазы хрустальные венецианские, парсуны[174]174
  Парсуны – картины.


[Закрыть] немецкие…

Княгиня (супруг ее старше вдвое) улыбнулась краешками губ. Купец строен, русоволос, глаза голубые. Помышляла приветливо ответить ему, да вовремя одумалась: стоит сбоку ближний княжий приказчик Прошка, глазами на обоих зыркает, все подмечает и оберегает молодую барыню от блуда. Чуть что – и донесет строгому господину – мужу.

Иван усмешливо хмыкнул, подмигнул купцу и повернулся к барыне.

– Советую взять золоченый стульчик с изящной спинкой, сударыня.

– Вы так полагаете, сударь?

– Всенепременно, сударыня. Ибо он подчеркнет вашу дивную красоту, которая и вовсе сразит вашего старого супруга.

Густой румянец покрыл лицо барыни. В карих глазах и удивление, и чисто женское любопытство, и смущение оттого, что с ней заговорил совершенно незнакомый мужчина.

– Вы знакомы с моим мужем, сударь?

– Имел честь видеть Алексея Даниловича в присутствии[175]175
  Присутствие– на законодательном языке означает заседание какого-нибудь правительственного учреждения, но также служит и наименованием некоторых учреждений.


[Закрыть], когда он выходил из своего кабинета. Простите великодушно, но меня ждут неотложные дела.

Вовремя вышел из торговой лавки Иван, ибо к нему норовил подступиться приказчик и, конечно же, изведать, кто он такой. Но от госпожи не отойдешь.

«А барынька-то была не прочь продолжить разговор. Ишь, какой кинула на него любопытный взгляд».

В другой лавке Иван закупил монисто[176]176
  Монисто– шейное женское украшение, состоявшее из цепочки или шнура с крестами и монетами, в роде ожерелья, украшенного драгоценными каменьями.


[Закрыть] и золотые сережки с бриллиантовыми камешками. Хотел купить и золотое обручальное кольцо, но передумал: купит, когда состоится сговор…

На сей раз ямщик оказался на месте: только что прибыл из Петербурга. Он дважды уже наблюдал за ходом строительства дома, а на сей раз хоромы были полностью готовы и откровенно порадовали Силантия.

– Лепота, Иван Потапыч! Глаз радует… А чего такая тишь? Где дворовые?

– Тебя поджидал, Силантий. Ты здесь всех изрядно знаешь. Подскажи.

– Дело не хитрое, ныне многие работу ищут.

– Мне пока многих не надо. Стряпуху, дворника, привратника, печника, да двух холопов, чтоб за двором приглядывали.

– Не солидно для богатого купца, Иван Потапыч. У иных десятками кишат. А где приказчики?

– Будут и приказчики, но мне сейчас не до них, Силантий. Суженую отыскал, свадьба на носу.

– Да ну! Слава тебе, Господи. И кто ж хозяйкой в терем войдет?

– Как-то при тебе краснодеревщик Акимыч ко мне заходил. Дочь его, Авелинка.

– Дочь краснодеревщика?.. М-да.

– Ты чем-то недоволен, Силантий?

– Мог бы и купеческую дочку приглядеть. Краснодеревщик же – простолюдин.

Иван глянул на ямщика строгими глазами.

– А мне хоть мужик из захудалой деревеньки, лишь бы дочь его приглянулась. К черту мне сословия!

– А ты, никак, с особинкой. Ну, да Бог тебе судья. На свадьбу-то хоть на порог пустишь?

– Не чуди, Силантий. Дорогим гостем будешь. Ты ведь с меня ни полушки за постой не взял. Пора и расквитаться. Сидеть будешь в алом аксамитном[177]177
  Аксамит – шелковая, шерстяная и бумажная ткань с коротким, стриженым густым ворсом.


[Закрыть] кафтане, в синих бархатных штанах и в сапогах из белой юфти[178]178
  Юфть – сорт русской кожи – выделывается из ялового или коровьего сырья и шкур годовалых быков, за исключением сырья телячьего Юфть бывает белая, красная и черная. Для белой юфти отбираются лучшие кожи.


[Закрыть]. А как друг пожалуешь мне золотые часы на золотой цепочке.

– Будет тебе шутковать, Иван Потапыч.

– Все так и будет, Силантий. Поверь моему слову.

Ожидание двух недель оказалось для Ивана слишком мучительным. Он страсть не любил долгих заминок. Его деятельная, предприимчивая натура всегда требовала быстрых решений, а посему в хоромах ему не сиделось и он отправился к Лубяному торгу в надежде столкнуться с краснодеревщиком.

Но столкнулся с большаком артели, который возводил ему дом в слободе.

– Будь здоров, барин. Аль еще что понадобилось? Всегда к вашим услугам.

Голос душевный, уветливый. Еще бы! Барин щедро расплатился с артелью. Изобильно угостил с зачином и окончанием возведения хором. У такого хозяина работать – одно удовольствие.

– Пока нет надобности. Краснодеревщика Акимыча ищу. Дом почему-то на замке.

– Утром его видел. Сручье[179]179
  Сручье – инструменты.


[Закрыть] за плечами, никак куда-то подался. А жена его сверх меры богомольная. Чай, к обедне[180]180
  Обедня– русское народное название литургии, происшедшее от слова обед, на том основании, что литургия совершается перед обедом или до обеда.


[Закрыть] ушла.

– Спасибо, братец.

Иван довольно хмыкнул. Всё складывается как нельзя лучше. Значит, Авелинка в доме одна, и он переговорит с ней с глазу на глаз.

Иван тихо вошел в дом, огляделся. Дверь горницы была полуоткрыта. Иван негромко постучался, но ответа не последовало. Горница была пуста.

«Никак в светлице за рукодельем сидит… Ну что ж, была не была».

По сумрачной лесенке Иван поднялся к светлице и осторожно открыл дверь. Особого волнения не испытывал, правда, сердце билось чаще обыкновенного.

Иван замер на пороге. Какое совпадение! Помнится, когда он вошел к Глаше, она сидела к нему боком, вот в такой же позе он увидел теперь и Авелинку. Казалось бы, тоже лицо, те же волосы, те же проворные руки. Лишь одно отличие – Глаша сидела за прялкой, Авелинка же сидела за столом, на котором лежали золотые, серебряные и мишурные нити[181]181
  Мишурные нити – медные позолоченные или посеребренные.


[Закрыть]. Сама же девушка выводила узор на тонком голубом сукне.

– Доброго здоровья, Авелинка.

Девушка не вздрогнула от неожиданного голоса как Глаша, она лишь и повернулась к «купцу» и молвила взыскательным голосом:

– Как вы посмели, ваша милость, подняться в мою светлицу? Это же неслыханное оскорбление над девичьей честью!

– Прости, Авелинка. Я шел к родителям, но в комнате их не оказалось. Подумал, что они у тебя в светелке.

Девушка пристально посмотрела «купцу» в глаза и все тем же взыскательным голосом произнесла:

– Вы говорите от лукавого, господин Головкин Вы хорошо знали, что маменьки и тятеньки нет дома. Прошу вас немедленно удалиться.

«В прозорливости ей не отказать».

Иван, не ожидавший такого холодного приема, постарался улыбнуться и заговорить примирительным тоном:

– Ради Бога, простите меня, милая девушка. Я действительно шел к твоим родителям. Хотите перед Господом поклянусь?

– Всяк может крестным знамением себя осенить, да не всяк в Бога верует. Не нужна мне ваша клятва. И не называйте меня Авелинкой. Я не ваша дочь.

– Вновь прошу прощения, Авелина Демидовна. Я ж от доброго сердца?

– Доброго? Опять говорите от лукавого. Я не вижу в вашем сердце ничего хорошего.

– А вы, случайно, не цыганка? – продолжая улыбаться, спросил Иван.

– Какие глупости, господин Головкин. Я же вас просила удалиться.

«Однако. Эта девица неприступна как крепость, но не будь я Каином, чтобы не взять цитадель в лице какой-то юной девчушки. Это уже дело принципа».

– Ваша просьба, барышня, будет непременно исполнена. Еще одну минуту. Я вижу, вы занимаетесь золотым рукоделием. Значит, вы любите и цените прекрасное, а раз так, как мне думается, вам придется по душе мой скромный подарок, который еще более подчеркнет вашу удивительную красоту.

Иван подошел к с толу и раскрыл перед Авелинкой две коробочки с драгоценностями.

Иван надеялся, что душа девушки будет в какой-то мере поколеблена, холодность, граничащая с суровостью, заметно улетучится, но Авелинка лишь мельком посмотрела на монисто и серьги и решительно отодвинула их от себя.

– Заберите, господин Головкин! Неужели вы подумали, что я куплюсь на ваши подарки? И разве вам не понятно, что я не желаю вас больше видеть?

– Просьба сударыни – закон для мужчины. Я удаляюсь. И все же я убежден, что нас ждут более приятные встречи. До скорого свидания, прелестное создание.

Иван отвесил легкий поклон и шагнул к двери.

– Заберите ваши подарки!

– Ни в коем случае!

Он уже спускался по лесенке, как почувствовал на своей спине легкие удары коробочек, но он не остановился и вышел из дома краснодеревщика.

Неожиданный отпор Авелинки, конечно же, озадачил Ивана. Впервые в жизнь его отвергла женщина, и не какая-нибудь великосветская дама, а простолюдинка, дочь ремесленника. Правда, ее ремесло редкое и изысканное, но это не дает ей право так сурово разговаривать с купцом второй гильдии. Никакого повода к этому он не давал, разве что вошел в ее светлицу, что нарушает старый обычай.

Но дело совсем в другом. Девица, словно искусная колдунья, сумела в короткий срок изведать его душу – черную, жесткую, испоганенною немалой кровью. «Я не вижу в вашем сердце ничего хорошего». Тотчас отгадала она и его ложь о родителях, к коим будто бы он приходил… Да она и впрямь чаровница. Но откуда такое прозрение в семнадцатилетней девушке?

Прочем, Авелинка не только прозорлива, но и строптива, чересчур горда. Все это никак не укладывается в обычные рамки… Неужели что-то пронюхал о его прошлом отец девицы? Тогда все пропало: не быть Авелинке суженой… Чепуха! Акимыч ничего не должен узнать, коль его даже бывшие воры не узнают. Просто он нарвался на супротивную девку, которая слишком много о себе возомнила. Но он не отступится: чем труднее победа над неприступной женщиной, тем более, юной и привлекательной, тем слаще будут страстные ночи. А норов Авелинкин он быстро обломает, лишь бы быстрее угодила в его терем. Он такой устроит ей «Домострой»[182]182
  «Домострой», памятник русской литературы 16 в., свод житейских правил и наставлений. Отражает принципы патриархального быта, известен предписанием строгости домашнего уклада. Составлен при участии священника Сильвестра.


[Закрыть], что она станет смиреной овечкой.

Любопытно, что скажет сам краснодеревщик. Должен же он понимать, что его дочь выйдет не за босяка, а за сказочно богатого человека. Золото хоть и не говорит, но чудеса творит. Успокойся, Иван.

И он, вопреки своему характеру, решил терпеливо ждать намеченного срока. Акимыч явился сам на два дня раньше: привез на подводе весьма нарядный резной поставец.

Иван приказал нанятой стряпухе накрыть стол, а затем пригласил Акимыча потрапезовать.

Посидели, потолковали о том, о сем, но наступил черед основному разговору.

– Как не оттягивай, Демид Акимыч, но пора тебе и о дочери слово замолвить. Толковал с ней?

– Вестимо, Иван Потапыч, был разговор.

– ?

– Понимаешь, какое дело, – как-то уклончиво начал краснодеревщик, сопровождая слова сухим покашливанием. – Я бы не прочь дать родительское благословение, но Авелинка у меня отчего-то супротивничать стала. Не пойду за купца – и всё тут. И что на нее нашло?

– Странно слушать, Демид Акимыч. В кои-то веки дочь родительского благословения не принимала?

– Пойми ее. Коль, бает, благословите, в омут кинусь. И кинется, ибо нрав у нее – решительный … Небось, сам приметил?

– Рассказала? Я – то думал, что ты дома, а потом в светелку поднялся. Уж так нежданно-негаданно получилось, Демид Акимыч.

Краснодеревщик тяжко вздохнул и выложил на стол две коробочки, обтянутые малиновым бархатом.

– Ты уж прости, Иван Потапыч. Просила вернуть… Чую, не сладится у нас дело.

Лицо Ивана стало мрачным и жестким, каким оно чаще всего бывало в дни лютых разбоев.

И Каин взорвался:

– Слабак ты, Акимыч, коль в доме своем не хозяин. Слюнтяй!

Акимыч тотчас поднялся, снял с колка кафтан и шапку, и сердито сверкнул глазами:

– Права дочка. Злой ты человек. Да я ни за какие коврижки дочь за тебя не отдам. Прощевай, ваше степенство.

Каин с ожесточением бухнул по столу тяжелым кулаком.