Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Глава 26
Николай Мещерский

«Знатное имение. Дом белокаменный с колоннами и никакого забора. По новой моде барствует господин Мещерский», – усмехнулся Каин.

У парадного крыльца стоял тучный лакей в ливрее. Стоял величественный, в лайковых перчатках, с широкими, пепельного цвета, бакенбардами.

– Доложи, милейший, что господина Мещерского желает видеть московский купец первой гильдии Василий Андреевич Колесов. (Каин вновь изменил свою фамилию). Остальные – мои приказчики.

Лакей придирчивыми глазами оглядел купца и торговых людей, и важно изрек:

– Их превосходительство, генерал-аншеф Николай Павлович Мещерский изволит отдыхать после охоты, а посему покорнейше прошу навестить их превосходительство завтра, не раньше полудня.

– Мое судно, милейший, не может ждать и часу, так как выполняю срочное поручение столичного генерал-губернатора Семена Андреевича Салтыкова. Прошу незамедлительно доложить его превосходительству, иначе у тебя, милейший, будут большие неприятности.

Лакей как застыл неподвижной глыбой, так продолжал ей и оставаться. В голове его всего лишь одна мысль: «Камердинер приказал никого не принимать, ибо их превосходительство после псовой охоты всегда ложиться почивать».

– Ты что оглох, мерзавец? – перешел на резкий тон Каин. – Да господин Мещерский за твою заминку отправит тебя на конюшню мордой навоз чистить.

Грубая речь Каина возымела свое действие. Глыба качнулась и выдавила из себя два слова:

– Доложу камердинеру.

Камердинера долго ждать не пришлось. Выслушав Каина, он тотчас сообразил, что отставлять без внимания просьбу московского купца не следует, и что придется разбудить барина.

– Подождите несколько минут, ваше степенство.

Через десять минут Каин поднимался по мраморной лестнице на второй этаж дома Мещерского. Остальным приказано подождать у парадного подъезда. Еще минут через пять Иван был принят в кабинете генерал-аншефа в отставке, который завершил службу в пятьдесят лет и теперь все летние месяцы пребывал в своем новом имении, а зиму – в Санкт-Петербурге, где имел роскошный особняк на Васильевском острове, неподалеку от бывшего дворца Александра Меньшикова, в котором принимал по четвергам своих военных друзей и гражданских лиц из высшего светского общества, приближенных к самой императрице Елизавете Петровне. Разумеется, он посещал балы и рауты, где высматривал себе молодую жену, ибо первая умерла два года назад.

Несмотря на свои пятьдесят лет, генерал-аншеф выглядел превосходно, ибо был высок, строен (чувствовалась многолетняя военная выправка) и моложав. Имея успех у женщин, Мещерский не торопился выбрать даму сердца, ибо летом, находясь в своем имении, он частенько навещал любвеобильную барыньку, которой не было и тридцати, и у которой муж был убит на дуэли.

Всем хорош был бравый генерал, если бы не его суровый нрав, часто переходящий в жестокий, особенно тогда, когда дело касалось крестьян.

Три тысячи крепостных душ, казалось бы, должны приносить генералу достаточный доход, но он любил жить на широкую ногу, особенно в столице, где устраивал такие званые приемы, которые поражали даже богатейших людей Петербурга.

Роскошная жизнь требовала огромных средств, они же выколачивались с трудом, ибо мужики считали оброки невыносимыми. Стремительно росли недоимки, некоторые крестьяне призывали к бунту. Вот тут-то и пригодилось узилище, построенное еще дедом Мещерского. Находилось оно еще в старом имении, на месте которого генерал возвел новое, но узилище сохранил, которое напоминало жуткий застенок печально известного палача Малюты Скуратова. Наиболее упорных недоимщиков-мятежников генерал приказывал подвешивать на дыбу, где, порой, крестьянам не только выворачивали из плечевых суставов руки, ломали ребра, жгли огнем, но и забивали до смерти.

Случалось, что в узилище приходил и сам Мещерский, и когда видел, что мужик выкрикивает с дыбы крамольные слова, сам брался за нагайку и с такой силой хлестал по обнаженной спине узника, что рвал тело до самых костей.

Таков был красавец мужчина Николай Павлович Мещерский.

Камердинер остановился напротив дверей рабочего кабинета генерал-аншефа.

– Извольте минуту подождать, сударь. Без доклада не позволено. Повторите свое имя.

– Я уже называл и ты уже был у своего барина. Для глухих дважды обедню не служат, – довольно жестко произнес Каин.

Камердинер от такого грубого обращения несколько опешил: перед дверями генерал-аншефа робели даже высокие губернские чиновники, а этот, какой-то купчик, ведет себя по хамски, не соблюдая малейшего приличия.

Камердинер выжидательно уставился на Каина, но тот и не думал вторично называть свое имя, хотя и понимал, что его визит к Мещерскому может сорваться. Но давнишнее презрение к всякого рода «приказчикам» добавило ему злости.

– Послушай, холуй. Либо ты тотчас идешь к барину с докладом, либо я сам к нему войду, ибо выполняю поручение генерал-губернатора.

Камердинер с нескрываемым желчным лицом потянул за крученый золотистого цвета шнур, вызывая тем самым звон колокольчика, и вошел в кабинет Мещерского, плотно прикрыв за собой дверь, обитую светло-коричневым репсом. Он вернулся через минуту-другую, посмотрел на Каина холодными глазами и процедил сквозь зубы:

– Войдите, ваша милость.

Камердинер вероятно уже доложил о беспардонном поведении московского купца, поэтому при появлении Каина генерал не приподнялся даже из своих богатых кресел. На приветствие нежданного гостя он ответил лишь легким кивком густой слегка поседевшей завитой головы.

Надо сказать, что именитый столбовой[158]158
  Столбовой дворянин – потомственный, знатного рода.


[Закрыть] дворянин вообще недолюбливал купцов, называя их «мясниками» и «аршинниками». Ни один из купцов никогда не бывал в его доме, а если касалось что-нибудь у «мясников» закупить или заключить с одним из них сделку, то всеми этими делами занимались приказчики или управляющий имением.

Прибытие в его дом московского купца да еще с ультимативной просьбой «незамедлительно принять», привело Мещерского в немалое раздражение. Он час назад вернулся с псовой охоты, на которой пробыл два дня, лег отдохнуть, и вдруг какой-то купчик нарушил его отдых. Вначале (спросонья) он хотел запустить в камердинера туфлей, но когда, наконец понял, что купец прибыл от самого московского губернатора, сменил гнев на милость.

– Впусти!

Мещерский, развалившись в креслах, что находились вблизи письменного стола, сидел в атласном светло-розовом кафтане французского покроя и в легких домашних туфлях на босу ногу.

«Ну и гусь. Он встречает меня, как своего дворового человека».

– С чем прибыли, дражайший?

«Вопрос задан с усмешкой. Надо осадить этого спесивого упыря».

– Извольте изъясняться со мной подобающим образом, господин Мещерский. Перед вами купец первой гильдии, выполняющий поручение генерал-губернатора, приближенного к императрице Елизавете Петровне. В противном случае наш разговор не состоится.

– Однако, – уже без усмешки протянул Мещерский. – Впервые вижу такого дерзкого купца.

Генерал приподнялся из кресел и холеной рукой показал Каину на небольшое кресло с изогнутой спинкой, находившееся неподалеку от письменного стола.

– Я весь внимание, ваше степенство.

«Вот так-то, упырь».

– Ее величество своим высочайшим указом потребовала от генерал-губернатора Салтыкова построить в Москве летний дворец для своего отдыха. Граф Семен Андреевич пригласил к себе наиболее именитых купцов, которым хорошо знакомо Верхнее Поволжье, где в некоторых местах произрастает строевой лес. Такой лес, как мне стало известно, имеется у вас в наличии, господин Мещерский.

– Каким образом, ваше степенство?

– Я не впервые проезжаю на судне мимо вашего имения, и достоверно слышал от бурлаков, что здешние места богаты строевым лесом. Надеюсь, вы не откажете генерал-губернатору продать десятину доброй сосны?

– Я хорошо знаю графа Семена Андреевича. К сожалению, он не совсем здоров, а тут новая забота.

– Сказывается почтенный возраст, господин Мещерский. Но у генерал-губернатора отменный лекарь, некто Отто Браун, который некогда был придворным лекарем императрицы Анны Иоанновны, но с ее переездом в столицу он остался в Москве.

– Однако. Вы и о лекаре знаете?

– Ничего удивительного. Губернатор не раз приглашал меня в свой дом по тому или иному вопросу, и я сталкивался с лекарем. Однажды я отобедал у его сиятельства.

– Даже так? – не без доли удивления высказал Мещерский, который до сих пор не мог понять: как это первое лицо Москвы может «отобедать» с «мясником».

– Кстати, прошел слух, что Отто Браун весьма пострадал от разбойника Ваньки Каина. Этого злодея еще не отыскали?

– Пока нет, господин Мещерский. Жив, здоров и процветает.

– Процветает?.. Что вы хотите этим сказать?

– Купцы полагают, что Каин чрезмерно богат. Ваше имение, к примеру, он может купить с потрохами.

– Да у меня в одной псарне полтысячи гончих и борзых! Отборных! Неделю назад один дворянин продал мне восьмерых мужиков за двух моих гончих. Не могу поверить, чтоб Ванька Каин смог выкупить у меня целую псарню.

– Смею вас заверить, господин Мещерский, что ваша псарня для Каина мелочевка. Тьфу!

– Да вам-то, откуда знать?! – раздраженный генерал даже с кресел вскочил. – Вы что, видели его состояние?

– Бог миловал, но один из московских купцов поведал одну интересную историю. Плыл он на расшиве вместе с дочерью, кою вез в Нижний Новгород, чтобы выдать ее, уже после смотрин, за нижегородского купца, но судно угодило в руки Каина. Тот кинул глаз на пригожую девицу и помыслил взять ее себе на потеху. Купец, разумеется, взмолился. Возьми-де мою голову, а дочь отпусти. Каин же приказал взять обоих на свое судно, привел в свою каюту и показал на один из своих многочисленных ларцев. В нем, говорит, драгоценных каменьев на двести тысяч рублевиков. Забирай, а я часок с девкой позабавлюсь, а затем обоих на волю отпущу. Ларец раскрыл и купцу поднес. Но тот ларец разбойнику кинул и сказал: «Лучше погуби обоих, но срама не допущу». Каин же, как говорят, с причудой бывает. «Чую, что дочь без ума любишь, а посему зла не сотворю». Взял и отпустил своих невольников.

– Сказка.

– Да нет, господин Мещерский. Купца того я хорошо знаю. Про сокровища Каина он врать не будет, да и другие о них говорят. Ведь этот разбойник грабит только весьма крупных денежных мешков. Не зря ж его сама императрица указала изловить.

– Его колесовать мало. В своем имении я бы кинул его борзым, которые бы разорвали его на мелкие кусочки… Не хочу больше об этом ничтожестве слушать.

Барин вновь уселся в кресла и, закинув ногу на ногу, спросил:

– Сколько вы, ваше степенство, хотели приобрести строевого лесу, и по какой цене?

Каин знал среднюю цену леса, а вот, сколько его потребуется на «летний дворец», понятия не имел. Решил начать с цены, а дальше – как получится.

Услышав названную цифру, барин вознамерился маху не давать, так как его роскошная жизнь требовала уйму денег, они же таяли, как снежный ком на солнечной полянке.

– Да вы, сударь, с ума сошли! Летняя резиденция императрицы нуждается в самом отборном лесе, а цена его вдвое выше. На ваших же условиях я не продам ни одного дерева. Поищите, сударь, в другом месте.

– Я понимаю, господин Мещерский, что не каждое дерево может украсить дворец ее величества. Но чем вы докажете, что имеете в наличии именно отборный лес?

– А если я докажу, сударь?

– Тогда другое дело, ваше превосходительство. Торговая сделка может всенепременно состояться.

– Каким же образом вы намерены расплачиваться? Векселями? Слишком долгая история.

– Заказ императрицы безотлагательный, а посему генерал-губернатор Салтыков просил нас, купцов первой гильдии, расплачиваться наличными. Однако я не видел вашего отборного строевого леса.

Лицо Мещерского заметно оживилось.

– Если расчет будет произведен наличными и по моей цене, то лес вы, сударь, увидите в сей же час. Он в полуверсте.

Генерал позвонил в колокольчик и приказал вошедшему камердинеру:

– Приготовь дорожное платье. Еду в лес. Предупреди приказчика. Вы же, сударь, подождите меня у парадного. Поедем верхом… Ваши приказчики разбираются в лесе?

– Волка на этом деле съели.

– Мой приказчик тоже не глупец.

Минут через пятнадцать все уселись на выведенных из генеральской конюшни лошадей и тронулись к лесу.

«Легкая добыча», – хмыкнул про себя Иван, и от этого ему почему-то стало безрадостно, ибо он не любил чересчур легких побед. Вскоре они окажутся в лесу и с Мещерским будет покончено, заодно и свидетеля-приказчика придется прихлопнуть. Но для казни «кровопийца» мужиков, Каину требовалось завести себя, озлобится.

– Наслышан я, господин Мещерский, что мужик ныне пошел лютый. Дворяне замучились оброки выколачивать. И вас, никак, сия беда не обошла?

– Вам, купцам легко: торговать – не оброки с мужиков собирать, а мужик и впрямь в растопырь пошел.

– Это как?

– Сосед мой, помещик Чичулин, так о своих лапотниках говорит. И мои не лучше, до мятежа доходят, сволочи.

– Неужели бунтуют?

– Лодыри, вот и бунтуют. Неделю назад в одном сельце приказчика моего чуть кольями не забили. Пришлось заводчиков сурово наказать.

– Плеточкой, небось, господин Мещерский?

– Плеточка для смутьянов слишком мягкая кара, сударь. У них кожа задубелая. Я для таких сволочей применяю особые меры.

Генерал заговорил жестко, в слегка раскошенных, голубовато-серых глазах появился стальной блеск.

– Уж не застенок ли с дыбой, господин Мещерский? – напрямик спросил Каин.

– В этом нет ничего предосудительного. Дыба, как орудие пыток, не отменена, ее используют многие дворяне. Только на дыбе смутьян получает истинное возмездие за мятеж против своего господина.

– Увечить, ломать ребра, втыкать иглы под ногти? – начал заводиться Каин.

– А вы как думали, господин купец? – еще больше запылал гневом Мещерский. – Да я этих хамов готов лично увечить, да еще огнем палить, чтобы знали на кого руку поднимать!

У Каина заходили желваки. Он оглянулся на братву и кивнул, что означало: пора. Пружинисто спрыгнул с лошади, а затем остановил за узду игреневого коня Мещерского.

– Больше не поувечишь, пес!

Генерал опешил. Глаза его расширились, но не от испуга, а от удивления.

– Да как ты смеешь, купчишка!

Лицо злобное, багровое.

– Быдло!

Каин выдернул Мещерского из седла, а затем схватив своими сильными руками барина за воротник мягкой кожаной куртки, притянул к себе и процедил:

– Привык, чванливый пес, быдлом народ называть, но Иван Каин таких скотин не прощает. Я тебе приготовил смерть пострашнее дыбы.

– Каин? – теперь уже ужаснулся Мещерский, и его безумные глаза остановились на приказчике.

– Скачи Ермола, за подмогой. Скачи!

Но насмерть перепуганный приказчик тотчас оказался в руках братвы.

– Кончайте его, – приказал Каин. – Мужикам от него немало досталось.

Сверкнул нож Камчатки и Ермола безжизненно осел на землю.

Окончательно убедившись, что он оказался в плену свирепых разбойников, и что смерть его неминуема, Мещерский решил погибнуть достойно, как подобает это делать дворянину.

– Слушай, Каин, – с презрением заговорил генерал. – Ты гнусный и подлый человек. Ты давно проклят Богом за братоубийство и отмечен особым знаком – «каиновой печатью», а посему не долго тебе осталось разбойничать. Ты сдохнешь мученической смертью.

Каин выхватил пистоль.

– Стреляй же, быдло! Ждет тебя исчадие ада!

Ярость опалила Ивана, и все же он не выстрелил и вдруг произнес то, что от него ожидала братва:

– Роман! Дай этому псу пистолет. Кому быть в исчадие ада решит дуэль.

Но Кувай лишь покачал головой.

– Ты рискуешь, Иван. Многие из дворян прекрасные дуэлянты.

– Ха! Проклятый Богом Каин решил показать свое благородство. Да меня осмеяло бы все дворянство, если бы я сразился с таким ничтожеством. Стреляй же, быдло!

– Слишком легкая смерть, Мещерский. Я уже тебе сказал, что ты сдохнешь по делам своим, как душегуб и мучитель крестьян.

– Я готов к любой смерти!

– Ну-ну, посмотрим. Привяжите, братцы, сего пса к дереву… А теперь обложите его хворостом… Легат, доставай огниво.

Через две-три минуты раздался душераздирающий вопль Мещерского.

Глава 27
Ванятка

Многое произошло за минувшие семь недель: постоял-таки Иван на утесе Стеньки Разина, побывал на месте бывшего усолья купца Надея Светешникова, взял на абордаж несколько купеческих расшив, пополнив и без того богатую казну, а затем собрался уходить с Самарской луки.

Вопрос стоял – куда? Наметок было несколько, и одна из них – перебраться на Дон к казачьей голытьбе, которая была недовольна разбогатевшими атаманами и старшинами, осевшими в понизовье донских земель и стремившимися стать верными слугами государыни Елизаветы.

Голытьба же, нищая и обездоленная, притесняемая низовыми атаманами, все громче шумела на майданах, призывая бедных казаков к бунту. Не хватало нового Стеньки Разина, и таким вполне мог стать Иван Каин.

Но все мечты его неожиданно оборвались, когда он решил захватить последнее купеческое судно.

На сей раз захват был весьма кровавым и тяжелым: люди Каина неожиданно столкнулась с ожесточенной повольницей, оказавшейся на расшиве, вооруженной саблями, ружьями и пистолями.

Каин мог потерять немало своих людей, и он уже помышлял отказаться от дальнейшего абордажа, но тут он увидел на купеческой расшиве … Зуба и закипел от гнева.

– На судне Васька Зуб, братцы! Никак, в коноводах ходит. Возьмем, гниду!

Услышав возглас атамана, братва (вместе с отчаянными повольниками) с неописуемой яростью накинулась на разбойное судно Зуба, вгрызаясь в него баграми и крючьями.

Это было страшное побоище, в которой победа оказалась на стороне Каина, но с жуткими для него потерями, ибо погибли Легат и Одноух, его ближайшие сподвижники.

Вся же шайка, кроме Васьки, была перебита, однако сам Зуб, прижав нож к горлу какого-то мальчонки, стоял на корме и кричал:

– Не подходи, Каин, иначе твоего Ванятку порешу.

Иван кинул острый взгляд на лицо мальчонки и сердце его обмерло. И впрямь тот самый Ванятка, с которым он когда-то повстречался, весело шагая из села Преображенского, где в то время находилась Тайная канцелярия, и куда прибыл сам генерал-губернатор Салтыков, выдавший ему десять золотых рублевиков и абшит для вольного житья.

Каин даже запел на радостях, а когда поговорил с худеньким, синеглазым ребятенком, то подхватил его на руки, подкинул вверх.

– Экой ты пригожий, да только худ. Куда бежишь, постреленок?

– В село к тятьке с мамкой, дяденька.

– Да я еще не дяденька.

– А как же, – шмыгнул носом мальчонка. – Вон и борода пробивается.

– И впрямь, – продолжая держать мальца на руках, рассмеялся Ванька. – Отец с матерью никак крестьянствуют?

– Крестьянствуют, – блеклым голосом отозвался мальчонка.

– Чую, худо живется.

– Худо, дяденька, голодуем. Барин наш, Татищев, спуску не дает. Намедни братика на погост унесли.

– Ясно, – помрачнел Каин, опустив мальчонку на дорогу.

– Тебя как звать?

– Ваняткой.

– Ишь ты, – улыбнулся Каин. – Сподобил же Господь с тезкой встретиться.

– То промысел Божий, – совсем по серьезному сказал Ванятка.

– Может, и промысел.

Ванька вытянул кармана кошелек и протянул мальцу рублевик.

– Передай отцу.

Ванятка держа на ладошке неслыханное богатство, вдруг заплакал.

– Тятенька не поверит, украл-де.

– Поверит. Скажи Ванька Каин подарил. Скоро обо мне вся Москва будет знать. Подрастешь, приходи в город. Спросишь меня в Зарядье или в Марьиной роще. А теперь беги к своему тятьке…

Все это промелькнуло в голове Ивана в считанные секунды. Он не знал что предпринять. Шагни к Зубу и тот в самом деле полоснет Ванятку по худенькому горлу. Вот падло! Но как Зуб оказался на расшиве да еще во главе разбойных людей? И почему Ванятка вмести с этой сволочью оказался?

* * *

Васька Зуб не пропал-таки в лесу. На третий день он выбрался таки к Ветлуге, – исхудавший, но еще не потерявший силы. Его спасли кустарники малины и орешника, на которые он набрел и которые избавили его от голодной смерти. А затем ему повезло: идя берегом Ветлуги он наткнулся на деревеньку, где сказал мужикам, что плыл по реке на челне, но попал в водоворот. Челн и его котомка с припасами угодили к водяному, он же успел избежать водяной воронки и выбрался в лес, где и заблудился, так как его испугал медведь.

Мужики (добрые, доверчивые русские души) поверили Ваське, и тот оказался на постое у одного крестьянина. Но Зуб через пару дней исчез, оставив хозяина избы без двух рублей, котомки сухарей, вяленой рыбы, десятка сырых яиц, топора и ножа. Деньги он нашарил ночью за иконой Николая Угодника, а челн, которых было несколько, взял на берегу.

На сей раз плыл Васька, опасаясь водоворотов, ближе к отлогому левому берегу. В голове его крутилась одна и та же мысль: разбогатеть. Сейчас он нищ, как церковная крыса, но в таком бедственном состоянии он жить не хотел, ибо у него была болезненная страсть к деньгам, к скопидомству, свойственному его жадной натуре.

Потеря огромного богатства приводила его в бешенство, а посему он вновь усиленно взмахивал веслом, торопясь как можно быстрее прибыть к селу Покровскому, где глухая, малонаселенная и бедная Ветлуга вливалась в Волгу. Вот здесь – раздолье для купеческих караванов и всевозможных разбойных шаек, жаждущих поживиться за счет многочисленного торгового люда.

К селу Покровскому нередко приставали расшивы, насады, «коломенки» и другие суда, идущие в волжское Понизовье.

Зубу повезло: один купец взял его на «коломенку», так как один из бурлаков (как выразился хозяин) дал дуба. Пока плыли до Саратова, Васька сумел подговорить пятерых бурлаков ограбить купца, который вознамерился закупить в понизовом городе тридцать тысяч пудов хлеба, а это немалые деньги. В одну из ночей Зуб с кодлой вошел в каюту купца и пырнул его ножом в живот.

Купца выбросили за борт, а деньги поделили поровну. Так захотел сам Васька, чтобы привязать к себе остальных бурлаков. Трое, увидев золотые рублевики, решили примкнуть к шайке Зуба, прочие отказались, но, в конце концов, когда Зуб захватил еще одно судно, примкнули к атаману.

На этом судне купца также выбросили за борт, а вот с водоливом[159]159
  Водолив на Волге – род старшины на судне над бурлаками; наблюдает за сохранностью клади и заведует расходами артели.


[Закрыть], который не захотел войти в разбойную шайку, Зуб не стал расправляться, ибо тот хорошо ведал кормчее дело, без которого на Волге невозможно обойтись. По сей причине не тронул Васька и сына кормчего, худенького вихрастого подростка лет двенадцати.

Однако отругал:

– И как тебе, Томилка, купец дозволил на судно мальца своего взять? И ты дурень, и хозяин безголовый. Как к нему угодил?

– Купец – мой давний знакомый. В селе Преображенском, что под Москвой, жительствовал. Я его иногда вяленой рыбой потчевал. Большой охотник был до нее, царство ему небесное.

– И хорошо платил?

– Так отдавал, ибо когда-то у купца два года в водоливах ходил.

– Все равно глупендяй. Кто ж задарма товар отдает?.. А что дальше?

– Деревенька наша от села Преображенского недалече. Голодно жили, ибо барин наш, князь Татищев, в три погибели мужиков гнул. Двоюродный брат мой умер в одночасье, сын его Ванятка сиротой остался, ибо мать его раньше мужа легла в могилу. Взял Ванятку к себе, а чтоб непосильный оброк тянуть, подался в отходники. К знакомому купцу на расшиву попросился, да еще с племянником. Тот, было, ни в какую. Нечего-де огольцу на судне делать. На колени пришлось встать. Пропадет, мол, без меня сирота, а на судне всегда работенка найдется. Уговорил-таки, – снуло завершил свой рассказ водолив.

– Отныне я твой хозяин, – важно произнес Васька. – Погляжу, как вкалывать будешь, да и оголец твой, чтоб лодыря не гонял.

– Он мне, как за сына. Так пусть все и знают. Сын! А любой работы он не боится.

– Ну-ну.

Зуб хоть и оставил на своей расшиве обоих, но как людей временных. Как только настанет время сойти ему на берег, дабы где-то отсидеться в укромном месте, он тотчас прикончит и водолива и «сына» его, кои могут сбежать от его разбойной повольницы и заложить ее сыскным людям.

Как-то, когда Ванятка мыл полы в его каюте, Зуб спросил:

– Хочешь много денег заработать?

– А как?

– Все просто, Ванька. И всего-то быть моим верным слугой.

– Так я и так, что не заставите, делаю.

– Вижу, сиднем не сидишь, но этого мало. Ты оголец шустрый, всегда среди бурлаков, знаешь, кто о чем толкует, особенно дядька твой. Приходи ко мне каждый вечер и рассказывай, что у каждого в башке сидит.

– А зачем, дядька Вася?

– Ты меня клич, как положено. Атаман! Уразумел, Ванька?

– Уразумел, да только не люблю я атаманов.

– Вот те на. Отчего ж, Ванька?

– Все атаманы – разбойники. Они убивают да грабят. Чего ж их любить? Недобрые они люди.

– Та-ак, – сверкнул сердитыми глазами на подростка Зуб.

– А ты добрых людей видел?

– Видел, дядька атаман, и на всю жизнь запомнил. Хороший он.

– И кто ж такой? В деревеньке твоей?

– Не. Шел я по дороге к селу Преображенскому, а встречу молодой дядька шел. Веселый, песню пел. О житье-бытье меня расспросил, на руки взял, а потом дал мне рубль и сказал: «Как подрастешь, Ванятка, приходи ко мне в Москву. Спросишь в Зарядье или в Марьиной роще Ваньку Каина».

Васька даже щербатый рот раскрыл от изумления, а затем так расхохотался, что долго не мог остановиться.

– Ну и распотешил ты меня, оголец. Да знаешь ли ты, сопляк, кто такой Ванька Каин? Это самый большой злодей, хуже Змея Горыныча. Нашел добрячка. Его даже разбойники боятся. Сотни людей загубил. Вынет нож и почнет человека на кусочки резать. Лютый он, страшнее зверя.

У Ванятки задрожали губы, а из глаз потекли слезы.

– Не верю я вам, дядька атаман… Он хороший.

– Вот заладил, сопляк. У дядьки своего спроси.

Ванятка с заплаканным лицом побежал к Томике, а к Зубу пришла неожиданная мыль: «Оголец-то может сгодиться. Случись нападение на его расшиву Каина, он, Васька, прикроется Ванькой как щитом. Правда, не приведи того Господи. Каин ни мальца, ни его не пощадит. Страшно зол Каин на своего бывшего сподручника. А чего ему злиться?»

Васька давно придумал ответ, кой Ваньку может вполне удовлетворить. Он, Зуб, ушел из ватаги Каина, ибо обиделся на братву, коя заподозрила его в краже денег у Легата. Взял ночью – и ушел, поплыв на челноке. Но самое убедительное – проплыл мимо клада братвы, ибо воровская казна – святое дело. Он, Зуб, честнейший вор. Так и отговорится. Каин и пальцем не тронет. У Зуба котелок еще варит, хе, смекалкой Бог не обидел.

Однако хоть и успокаивал себя Васька, но чувство страха перед братвой и Каином не улетучивалось.

* * *

…Каин не знал что делать. Если он сделает шаг к Зубу, тот Ванятку не пожалеет.

– Может, по ногам из ружья пальнуть?

– Не смей, Кувай. Эта гнида успеет ножом полоснуть. Не смей!

Васька почувствовав, как дорог Ванятка Каину, осмелел.

– Спусти с расшивы лодку, мою добычу и я на берегу отпущу мальца.

– Ты даже перед смертью не забываешь о своей добыче. Гнида!

– Я – честный вор, Каин. Я не тронул клад братвы, а ушел от тебя из-за обиды, ибо поклеп на меня возвели.

– Буде, Зуб, вздор говорить, ибо ты последняя мразь.

– Спусти с рашивы лодку, и я отпущу мальцы на берег.

– Опять лжешь.

– Сукой буду!

– Да ты и есть сука.

Каин кивнул Камчатке и Куваю.

– Айда в каюту.

Повольнице же приказал:

– С этой мрази глаз не спускать!

В каюте Иван выслушал разные советы, но ни один из них принял, ибо каждый не обеспечивал жизнь Ванятке. Остановились на предложении Каина, хотя и в нем была большая доля риска.

Однако во время отсутствия Ивана и его есаулов, на судне произошло неожиданное. Томилка (он стоял в толпе повльников неподалеку от настороженного Васьки), видя смертельно перепуганного племянника, не выдержал, подкрался к своему бывшему хозяину и взмахнул увесистым веслом, норовя ударить злодея по голове. Но Зуб увернулся, пустил нож в действие и спрыгнул с расшивы в Волгу.

Томилка без раздумий прыгнул вслед за ним. Ярость его была столь огромна, что он быстро настиг убийцу. Васька пожалел, что во время прыжка отбросил нож, который мог помешать ему, как можно быстрее достичь берега, что находился неподалеку от расшивы.

Томилка схватил его за волосы и потянул к судну. Зуб отчаянно норовил вырваться, но водолив был намного сильнее Васьки. А тут на помощь прыгнули в воду Каин с Камчаткой.

Участь Зуба была плачевной. Когда он вновь оказался на судне, то лицо его стало помертвелым.

Иван взял безжизненное тело Ванятки на руки и тотчас ему вспомнились слова мальчонки: «То – промысел Божий».

«Нет, Ванятка, нет! То злая рука иуды тебя сокрушила. Прости меня, Христа ради, что тебя не сберег».

Увидев жуткие глаза Каина, Васька упал на колени.

– Пощади! Буду твоим верным рабом!

– Замолкни, гаденыш!

Каин пнул сапогом Ваську в лицо и тот отлетел к стене каюты. Заскулил от чудовищной боли, а Иван кивнул Камчатке.

– Расшиву к берегу. Предадим земле Легата, Одноуха и Ванятку, а затем казним иуду…

Ванятку схоронили под солнечной березой. Убитый горем Томилка соорудил крест, воткнул его в земляной холмик и, не стыдясь своих слез, склонил голову над могилкой.

Иван же произнес каким-то надломленным, мученическим голосом:

– Еще раз, прости меня, Ванятка. Когда-то ты сказал, что я добрый дяденька. К стыду моему ты ошибся. Худой я человек, коль разбоем занимаюсь. Но я клянусь тебе, славный мальчонка, что постараюсь стать иным, и может, ты простишь своего тезку…

И Кувай, и Камчатка с удивлением смотрели на Ивана. Его горе неподдельно. Никогда они и помыслить не могли, что железный, суровый Каин может так мучительно страдать. Оказывается, еще плохо они знают душу своего атамана.

Затем наступила очередь Зуба.

– Я уже говорил тебе, мразь, что жизнь свою закончишь жуткой смертью. На коле сдохнешь!

Зуб вновь повалился в ноги Каина, начал умолять и лобызать сапоги атамана, но тот брезгливо откинул его от себя ногой.

– На осиновый кол, иуду!..

После поминок Каин сказал:

– Все, братцы, завершаем разбой. Самая пора, ибо, чую, в Верховье Волги нам идти не резон – встречу, небось, сыскные суда с пушками идут. Надо где-то отсидеться, а когда Волгу льдом затянет, вернемся санным путем в Москву.

– А что с расшивами? – спросил Кувай.

– С расшивой иуды и ее бурлаками пусть водолив Томилка решает, а свою – купцам сбудем.

– А бурлаков куда?

– Они – народ ушлый, смекнут, что к чему.