Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Глава 4
Загулял Каин

До самого вечера Иван пил горькую. Поздним утром проснулся, опохмелил тяжелую голову в надежде войти в привычное состояние, но не получилось. Злость по-прежнему не давала покоя. Не терпящего поражений Каина, по-прежнему точила мысль о Авелинке. Не в его характере получать отпор, тем более от какой-то девчушки. Она будет покорена, чтобы этого ему ни стоило. Теперь уже без всякого к ней почтения, тем более, любви. Эту строптивую девку он превратить в свою рабыню, пока она не одумается, и навсегда забудет о своей гордыни.

Каин глянул на поставец, заставленный посудой, чарками и гранеными зеленоватого цвета штофами, но пить в одиночку уже не хотелось.

Буде! Довольно сидеть в затишье. Надо в кабак к целовальнику Дормидонтычу заглянуть и последних новостей послушать.

Целовальник, уж на что десятки раз виделся с Каином, но на купца в немецком платье взглянул как на желанного гостя, с которого можно урвать немалую деньгу.

– Что изволите, ваше милость?

– Шумно тут у тебя, голубчик. Пойду-ка я в ресторацию.

– Не извольте беспокоиться, ваша милость, – вцепился в рукав укороченного атласного кафтана целовальник. – Вмиг всех шумных бражников утихомирю. Вам же – отдельный столик.

Оторвавшись от купца, целовальник поступил к одному из столов и ухватил за кудлатые волосы сразу двух питухов.

– Прочь из заведения, голь перекатная! Освободите доброму господину место. Прочь, говорю!

Бражники – лыко не вяжут – пропились до подштанников, глянули на хозяина осовелыми глазами, что-то невнятно промычали.

Каин оставил их на месте.

– Пусть сидят.

Каин отошел к стойке и тихо произнес:

– В отдельный кабинет.

Целовальник замялся, ибо отдельный кабинет, находившийся за стойкой в глубине помещения с отдельным выходом на улицу, обычно занимали известные воры, наложив на кабинет полный запрет даже для любого высокопоставленного чиновника.

– Простите, ваше степенство, но я не располагаю отдельной комнатой.

– Летела утка по синему небу, да только в болото плюхнулась. Вот так и ты, кабацкая душа.

– Не уразумел прибаутки, ваша милость.

– Сейчас уразумеешь.

Каин открыл дверцу стойки и зашагал мимо пузатых винных бочек в особую комнату.

– Куда же вы, ваша милость? Сюда нельзя! – закричал целовальник.

Каин, не обращая внимания на предостерегающий возглас кабатчика, вошел в комнату и кинул на стол шапку и белый напудренный парик, впившись острыми глазами в целовальника.

– Как жив, здоров, Дормидонтыч?

– Каин! – ахнул хозяин питейного заведения. – Быть того не может, Господи, Каин!

– Буде чирикать. Тащи водки и закуски.

– Сей момент, Иван Осипыч. А говорят, чудес не бывает.

– Ты еще здесь?

Дормидонтыч, продолжая ахать и крутить широколобой лысой головой, понес свое тучное тело к стойке. Поманил жирной рукой полового.

– Пригляни, Венька, за питухами. Я же – к важному гостю.

Когда пропустили по первой чарке, Дормидонтыч учтиво сказал:

– Долго же ты пропадал, Иван Осипыч. Небось, с большим наваром вернулся?

Плутоватые глаза целовальника воровато блеснули.

Каин, не удостоив кабатчика ответом, насупившись, произнес:

– Тебя, Дормидонтыч, знать, в первую очередь кошель волнует. Ты лучше расскажи, что в Москве делается.

– Худо на Москве. Как только вожак из города подался, так сразу воровских шаек тьма народилось, как блох на паршивой собаке.

– Вертепы их знаешь, Игнатий?

– Мне бы не знать, Иван Осипыч?

– Назови. Все до единого!

Целовальник начал перечислять, загибая короткие мясистые пальцы, но рук не хватило.

– Продолжай, я запомню каждый притон.

Когда целовальник завершил подсчет, от Каина поступил новый вопрос:

– Как ведут себя шайки?

– Как голодные собаки, набросившиеся на кость. Передрались. Идет борьба за каждую улицу, особенно за ту, где больше живет богатеев. Жуть, Иван Осипыч! Более сильная шайка убивает слабую. И такая резня идет по всей Москве. Средь бела дня стало страшно ходить. Упаси Бог под руку пьяного вора угодить. Пырнет ножом – и поминай, как звали. Стонет народ от таких воров… Намедни двоих девиц всей шайкой на торгу схватили в сарай завели и надругались. Даже в живых не оставили. Удавили, как котят.

– Это уже не воры, а сволота, кою давить надо! – с озлоблением высказал Каин. – Кто главарь шайки?

– Тимошка Козырь, чей притон в Кривом переулке…Воры вот-вот кабаки громить кинутся. Ох, как нужна крепкая рука. Ты бы навел порядок в городе, Иван Осипыч.

– Наведу! – коротко, но со стальным блеском в глазах бросил Каин.

– И Камчатка с Каином куда-то пропали. Нет их на Москве.

– Без них управлюсь. Наливай, лысая башка!

Глава 5
Самая дерзкая задумка

И вновь вскипела мечущаяся душа Каина. Все забыто: тихая жизнь, свадьба, детишки, намерение навсегда бросить разбой, дать покаяние благонравному батюшке и денег на православный храм. Ничего-то не сбылось, кроме возведения своих хором.

Душа заболела старым, тем, что умел и занимался им многие годы, что притягивало кипучим ветром, который мог так закружить, так исступленно забуйствовать, что уже не остановишь никакой сверхъестественной силой.

Одолевала злость, но была она уже совершенно иной. Это была злость на московских воров, коих не в меру расплодилось в Первопрестольной, и кои бесповоротно потеряли некогда почетное звание вора. Сплошная гульба, драки и поножовщина, и всё это – меж собой, что в особенности раздражало Каина. Вор превратился в скотину, мразь, которого уже возненавидел весь московский люд, и который вовсе стал не нужен городу. А коль так – раздавить их, как клопов, очистить Москву от падали, оставив лишь тех, кто держит воровское дело по старине, и никогда не загубит безвинную душу, как Тимошка Козырь из Кривого переулка, кой среди бела дня выдернул из толпы двух девчушек, изнасиловал и удавил, как котят. Сволота!

Москва просто кишит такой мразью. Но как с ней разделаться?

Каин надолго задумался. Обычно он быстро придумывал какие-то ходы, но на сей раз он со всей ясностью понял, что одному ему беспредел не остановить, будь он хоть семи пядей во лбу.

И тогда его зацепила такая неожиданная мысль, которая вначале показалась ему невероятной, чудовищной, но чем больше он раздумывал над ней, тем все больше она начинала преобладать. И он – таки решился на самое дерзкое мероприятие в его жизни. Он откроется Сыскному приказу, с его помощью переловит московских воров, купит начальника приказа, его секретарей и сыскных лиц, а затем вновь восстановит на Москве подлинную воровскую группу.

Дерзко, невиданно дерзко, Иван Осипович!

* * *

Прежде чем осуществлять немыслимый для любого вора план, Каин вновь встретился с ямщиком:

– Ты, Силантий, всю жизнь в Москве обретался, а меня где только Бог не носил. Не поведаешь ли мне о самых влиятельных людях города.

– Аль, какое важное дело надумал затеять?

– Весьма важное, Силантий, ибо высокопоставленные люди могут на более крупную торговлю меня вывести.

Ямщик значительно крякнул.

– Я хоть человек и маленький, но о наших козырных тузов могу кое-что и рассказать. Ныне в градоначальниках генерал-аншеф Василий Яковлевич Левашов ходит. Отважный генерал, еще при царе Петре отличился. И персов и шведов бил. Годков ему уже немало, почитай, скоро семь десятков стукнет, но старик еще крепкий.

– А Салтыкову, что, по шапке дали?

– Свою царицу-сродницу Анну Кровавую ненадолго пережил, где-то через год преставился.

– Взятки новый губернатор берет?

– Наверное, удивлю тебя, но в генерале живет петровский дух, ибо Петр терпеть не мог взяточников. Таков и Левашов, с мздой к нему, Иван Потапыч, не подъедешь.

– Жаль, Силантий.

– Да уж, с таким никакое дельце не провернешь. Это тебе не князь Кропоткин.

– Кто таков?

– Стукаловым монастырем ведает.

– Что за монастырь? – прикинулся Каин.

– Э, брат. Сразу видно, что не москвитянин. Так в народе Сыскной приказ нарекли, кой располагается на спуске за храмом Василия Блаженного.

– Зрел как-то. Это тот, что против Константино-Еленинской башни Кремля возведен?

– Страшная башня, ибо в ней жуткая пыточная и подземельная тюрьма. Сию башню «Костоломкой» на Москве прозвали. И чего это Анна Кровавая Сыскной приказ подле святыни возвела? Тьфу!

– Не дело, Силантий… Ты не очень по-доброму о князе Кропоткине отозвался. Давай поподробней.

– Худой человек. С потрохами можно купить. Дай рубль – и тот возьмет. Почитай, первый мздоимец на Москве. Вот тут есть, где купцу разгуляться.

– А нравом, каков?

– Любит над кандальниками поизмываться. Охоч до баб и вина. Спесив Яков Борисович, и таким большим барином себя считает, что ему и генерал-полицмейстер нечета, ибо полиция ходит у Кропоткина лишь в помощниках. И не только полиция, а и солдаты московского гарнизона в руках князя Якова. Сыщиков-то в приказе не хватает, вот ребятушки-солдатушки и помогают воров, и прочих там злодеев ловить.

– Кто ныне в полицмейстерах?

– Татищев Алексей Данилыч.

«Изрядно знакомая личность. Сосед купца Петра Филатьева».

– Подъехать с подарочком можно?

– Можно, но осторожно. Любит он людей прощупывать. Всю подноготную[183]183
  Подноготная – правда, истина, тщательно скрываемые обстоятельства, подробности чего-либо (от старинной пытки – запускания игл или гвоздей под ногти допрашиваемого, чтобы заставить его рассказать всю правду.


[Закрыть] выложишь, чересчур дотошный. Никак, по должности положено.

– Так-так, Силантий. Благодарствую. Теперь кумекать буду.

Распрощавшись с ямщиком, Иван сбросил с себя парик, взял гусиное перо и бумагу, и принялся было писать челобитную, но, обмакнув перо в чернильницу, вновь погрузился в раздумья.

Кому писать? Губернатору, полицмейстеру или главе Сыскного приказа?.. Шувалов – боевой генерал. Тот без лишних проволочек может тотчас отдать приказ об отсылке Каина в Санкт-Петербург, где его ждет смертная казнь путем четвертования или колесования.

Генерал-полицмейстер Татищев… Он, хоть и бывший сосед, но никогда не видел Ивана в лицо и начнет, как сказал Силантий, выбивать всю подноготную, чтобы все каиновы дела вывести на чистую воду. Иглы и острые гвозди под ногти – дело не шутейное.

Остается князь Кропоткин, у которого можно и пытки избежать. Но прежде надо умело челобитную состряпать, чем она будет правдивей и витиеватей, тем больше гарантии на успех.

Конечно же, Каин очень многое в челобитной утаил, но и того было достаточно, чтобы в Сыскном приказе остались довольны его добровольным приходом.

Через час письмо было готово:

«В начале как Всемогущему Богу, так и Вашему Императорскому Величеству повинную я сим о себе доношением приношу, что я забыл страх Божий и смертный час и впал в немалое прегрешение. Будучи на Москве и в прочих городах во многих прошедших годах, мошенничествовал денно и нощно; будучи в церквах и в разных местах, у господ и у приказных людей, у купцов и всякого звания у людей из карманов деньги, платки всякие, кошельки, часы, ножи и прочее вынимал.

А ныне я от оных непорядочных своих поступков, запамятовав страх Божий и смертный час, и уничтожил, и желаю запретить ныне и впредь как мне, так и товарищам моим, а кто именно товарищи и какого звания и чина люди, того я не знаю, а имена их объявляю при сем в реестре. [184]184
  Реестр– список, роспись. В правительственных учреждениях ведутся троякого рода реестры: входящих бумаг, исходящих бумаг и настольные реестры. Из настольного Р. должно быть видно, когда какое дело поступило, какое имело движение, когда сделано распоряжение об исполнении. Сверх того закон предписывает в каждом присутственном месте вести роспись нерешенным делам. В эту роспись, которая всегда должна лежать на столе присутствия перед председателем, вносятся дела по очереди их поступления, и секретарь отмечает, у кого какое дело в производстве находится.


[Закрыть]

По сему моему всемирному пред Богом и Вашим Императорским Величеством покаянию от того прегрешения престал, а товарищи мои, которых имена значат ниже сего в реестре, не только что мошенничают и из карманов деньги и прочее вынимают, уже я уведомлял, что и вяще воруют и ездят по улицам и по разным местам, всяких чинов людей грабят и платье и прочее снимают, которых я желаю ныне искоренить, дабы в Москве оные мои товарищи вышеописанных продерзостей не чинили, а я какого чина человек и товарищи мои и где и за кем в подушном окладе не писаны, о том всяк покажет о себе сам.

И дабы Высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было сие мое доношение в Сыскном приказе принять, а для сыску и поимки означенных моих товарищей по реестру дать конвой, сколько надлежит, дабы оные мои товарищи впредь как господам офицерам и приказным и купцам, так и всякого чина людям таких продерзостей и грабежа не чинили, а паче всего опасен я, чтоб от оных моих товарищей не учинилось смертоубийства и в том бы мне от того паче не пострадать»[185]185
  Данное без подписи письмо Ивана Каина подлинное, однако историки до сих пор не могут понять причину, почему доношение Каина адресовано не императрице Елизавете Петровне, а «Вашему Императорскому Величеству», которого в описываемый период не существовало, и почему не прямо начальнику Сыскного приказа князю Кропоткину? Оставим это белое пятно в биографии Каина новым исследователям.


[Закрыть].

… Иван подошел к Покровскому храму, истово перекрестился на купола и двинулся к Сыскному приказу.

Одет был просто: войлочный колпак, сермяжный кафтан, подпоясанный красным кушаком и сапоги из дешевой телячьей кожи. Обычный московский простолюдин.

На его счастье с крыльца сбежал какой-то моложавый приказный чин в лазоревом полукафтане, вязаных чулках и светло-коричневых башмаках.

– Позвольте спросить, ваша милость.

Чин, мельком глянув на Ивана, грубовато спросил:

– Ну, чего тебе? Тороплюсь.

– Сделай одолжение, ваша милость, проводи меня к их сиятельству Якову Борисовичу Кропоткину. У меня дело государственной важности.

Чин рассмеялся:

– Небось, сосед курицу украл?

– Было когда-то дело с курицей, но я ее в огород генералу Татищеву перекинул, – в свою очередь рассмеялся Иван. – Сейчас же дело, повторяю, особой государственной важности.

– Ну, будет дуралея валять. Побегу я.

– Доложи, ваша милость. Рубль дам, – крикнул вдогонку Иван. – Держи!

Чин остановился.

– Я не ваша милость, а младший секретарь приказа Бегунов. Рубль же твой, наверное, фальшивый[186]186
  В сороковых годах ХУ111 века в Москве было не только много воров, но фальшивомонетчиков.


[Закрыть], а коль так сопровожу тебя в камеру.

– А зубы на что, господин секретарь?

Бегунов дотошно осмотрел золотой рубль, а затем и впрямь попробовал монету на зуб.

– Настоящий. И от кого? От голи перекатной… Какое дело у тебя к их сиятельству?

– Я уже сказал, господин Бегунов. Не извольте гневаться, но доношение могу подать только князю Кропоткину.

– Ну, бес с тобой. Пойду, доложу.

Секретарь вышел минут через пять.

– Старший секретарь Седов к князю не допускает. Их сиятельство занят срочными делами.

– Мое – еще срочнее. Передай твоему старшему десять рублей, и чтоб я тотчас предстал перед князем.

Бегунов явно растерялся. Он с таким удивлением посмотрел на человека в сермяге, будто увидел перед собой какое-то невероятное существо, которое небрежно выкладывает из объемного кожаного кошелька сумасшедшие деньги.

– Ну, ты даешь!.. Как тебя назвать старшему секретарю?

– Пока обойдется без имени. Поспеши, господин Бегунов, коль у тебя фамилия тому соответствует, – требовательно высказал Каин.

Минут через пятнадцать Каин очутился в просторном кабинете (с окнами на Кремль) князя Кропоткина. Тот сидел в расстегнутом шелковом камзоле на мягком диване и позевывал. Белый напудренный парик съехал набок, бритое одутловатое лицо заспанное, слегка продолговатые набрякшие глаза лениво скользнули по Ивану.

– Что за гусь?

– Иван, сын Осипов.

– Велика птица. Эка.

– И птица бывает разная, ваше сиятельство. Одна воробьем чирикает, другая орлом летает.

На Ивана иногда находило, особенно тогда, когда он встречался с высокопоставленными лицами и когда лучше бы держать язык за зубами.

– Буде попусту языком молоть, – поправив на голове парик, строго произнес Кропоткин, – иначе прикажу в камеру отвести. Дело сказывай да побыстрей!

– Имя мое Иван сын Осипов, по кликухе Ванька Каин.

– Каин? – встрепенулся князь и в глазах его застыл испуг. Затем он резво вскочил с дивана и схватил с дубовой тумбочки пистоль.

Иван сделал предостерегающий знак рукой.

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Я целиком предаюсь в ваши руки, а порукой тому – моя челобитная и реестр. Извольте посмотреть, ваше сиятельство.

Все еще с некоторым испугом князь принял документы знаменитого разбойника, а затем позвонил в колокольчик, благодаря которому в кабинет вошел старший секретарь Седов. Кропоткин передал ему пистоль и приказал

– Последи за ним, Демьян, пока я бумаги посмотрю. То – Ванька Каин.

Секретарь аж в лице изменился и, взведя курок пистоля, встал позади лютого разбойника, коего Сыскной приказ ловил несколько лет.

Кропоткин сел в кресло, неторопливо прочел челобитную, а затем самым внимательнейшим образом познакомился с реестром.

– М-да, Ванька. Да тут более сотни имен. Кое-кто из них давно знаком Сыскному приказу… Сам же повинную просишь. М-да.

– Повинную, ваше сиятельство. А кой прок на меня оковы надевать, коль без меня воров не истребить?

Князь махнул рукой Седову.

– Выйди, Демьян. Мне надо с этим отпетым ухарем с глазу на глаз переговорить.

– Как изволите, ваше сиятельство, – поклонился Седов и, передав оружие князю, удалился из кабинета.

Кропоткин же встал из кресла, подошел к одному из окон, заделанным венецианским стеклом, посмотрел на Пыточную башню, а затем резко повернулся к Ивану.

– Теперь, согласно твоему реестру, мы знаем всех преступников. Даже главарь Каин перед моим лицом. Сдам-ка я тебя, Ванька, в Пыточную.

– Резону нет, ваше сиятельство. Имена преступников в реестре указаны, а места их пребывания никто не знает.

– Не велика проблема, Ванька. В Пыточной даже мертвый заговорит.

– Мертвый заговорит, а Каин – нет. Вот и останешься, князь, на бобах. Ехала телега за золотым кладом, да колесо отвалилось. Пшик, а не рублики – червончики, лалы-самоцветики.

– Опять языком замолол?.. Хочешь послужить приказу?

– Для того, ваше сиятельство, и бумаги вам представил.

Кропоткин вновь уселся в кресло и покачал круглой, жидковолосой головой.

– Да знаешь ли ты, Ванька, каких трудов мне это будет стоить. Солдат найми, полицию найми, будочникам тоже на лапу дай. Я ж не Иван Калита – денежный мешок.

«На взятку намекает, мздоимец. Ни солдатам, ни полицейским, тем более, будочникам ни полушки не дает».

– Отменно понимаю, ваше сиятельство. Труды немалых денег стоят. Надеюсь, сто рублей несколько облегчат ваши государственные заботы?

Глаза Кропоткина при виде тридцати трех золотых червонцев плотоядно блеснули. Как и младший секретарь, он опробовал одну из монет на зуб, а затем пухлой рукой сгреб деньги в ящик стола.

– Другое дело, Ванька. Выделю тебе на эти деньги караул из четырнадцати солдат. И чтоб все, кто указан в реестре, были сопровождены в приказ. Сколько тебе понадобится времени?

Каин пожал плечами.

– По себе знаю, ваше сиятельство. Воры – народ ушлый, особенно главари шаек. У каждого на шухере шестерки стоят. Так что на поимку изрядное время понадобится. Но даю слово Каина, что вся московская шушера, гопники и дельцы фальшивых монет, будут баланду в камерах хлебать. Правда, некоторые, кои награбили большую деньгу, постараются откупиться, но из этого ничего не получится, ибо мне давно известна ваша чрезвычайная честность и неподкупность, ваше сиятельство.

Кропоткин хоть и понимал, что Каин высказал в его адрес не в меру лестные слова, но его в первую очередь заинтересовали «откупные» разбогатевших воров, где можно отлично поживиться.

– Коль ретив будешь, Ванька, и беспорочно служить приказу, будет тебе моя милость. В оковы не закую. Живи на Москве вольно, оклад тебе положу, и лови воров под командой подьячего Петра Донского. Человек он дотошный. Чуть забалуешь – и сам в узилище попадешь.

– Не забалую, ваше сиятельство. Знал, на что иду.

– Ну-ну… А скажи, Ванька, почему ходишь в затрапезном виде и где твоя борода? По слухам нам твое обличье давно знакомо.

– Бороду в карты проиграл, но теперь вновь буду мхом обрастать.

– На бородовой знак, чай, деньжонок хватит, хе.

– Да уж как-нибудь наскребу. А почему в сермягу облачился – в Сыскной подался. Один Бог ведал, чем мой приход в Стукалов монастырь закончится.

– Все-то продумал, Ванька. Где в Москве обретаешься?

– На разных хазах. У воров, ваше сиятельство, своих домов нет. Ныне же, коль на службе буду, где-нибудь избенку куплю.

– Где?

– Хорошо бы в Зарядье, к ворам поближе.

– Добро. Сейчас я прикажу тебя с подьячим Донским свести. Реестр ему покажешь, и начинайте с Богом.

Глава 6
Небывалая власть

Иван не сказал Кропоткину о своих хоромах в Дорогомиловской ямщичьей слободе, ибо обосновать там свою резиденцию Каину не хотелось. Во-первых, пришлось бы расстроить Силантия, а во-вторых, ямщичья слобода жила более менее покойной жизнью, ибо ямщики находились на государевой службе, жили довольно сносно и враждебно относились к ворам.

Хоромы же пусть пока постоят безлюдными. Силантий, подумав, что «Иван Потапыч отбыл куда-то по своим делам, за домом присмотрит. А в хоромы он все-таки опять войдет, но уже с суженой, и, разумеется, с Авелинкой, которую он все равно приведет в дом любым путем, даже самым неприглядным.

* * *

Подьячий Петр Зосимыч Донской внешность имел невзрачную. Малоросл, худосочен, с жидкой рыжеватой бороденкой, а коль с бороденкой, то и немецкого платья не носил. Глаза имел прищурые, но острые, въедливые.

Изучив реестр, спросил тихим скрипучим голосом:

– С кого начнем, Ванька?

Каин одернул:

– Давай сразу договоримся, Петр Зосимыч. Ванькой меня звали, когда несмышленышем был. Ты не ваше сиятельство и не купец первогильдейный, так что зови меня Иваном Осиповичем, или, на худой конец, Иваном.

Подьячий пожевал блеклыми тонкими губами, недовольно сверкнул острыми глазами и проскрипел:

– Велика честь для разбойника по отчеству его величать. Сойдешь и Иваном.

– Так тому и быть, подьячий. А начнем мы с Тимошки Козыря, что держит вертеп в Кривом переулке.

– Давно его ловим, но ускользает, как мышь через щелку.

– Ныне не ускользнет. Но брать его буду я один.

– С ума спятил, Ванька!

– Опять?

– Запамятовал. Тимошка, как мне ведомо, вор пройдошливый, и всегда с ним дружки-ухарцы с ножами, а, бывает, и с ружьями. Мудрено его одному взять, Иван. Тут надо всем караулом навалиться, да и то без крови не уладить.

– Без крови возьмем. Выслушай меня внимательно. Для первого раза караул не понадобиться, ибо Тимошка знает обо мне только одно, что я где-то разбойничаю, а посему мое появление в его хазе пройдет гладко Он встретит бывшего вожака Москвы подобающим образом.

– Допустим, а что дальше?

– Часа через два приходи Петр Зосимыч в кабак на Зарядье со всем караулом, непременно с заднего входа, и ждите меня в комнате целовальника.

– И долго сидеть?

– Пока я в комнате с Тимошкой не покажусь. Берите и меня, чтоб Козырь ничего не заподозрил.

– Не сорвешь дело, Иван? Смотри, а то сам в камере окажешься и меня под монастырь подведешь.

– Не трясись, Зосимыч. Запомни: у Каина промашек не бывает.

… Притон в Кривом переулке Иван знал с давних пор, поэтому знакомую избу искать не пришлось. Дом когда-то занимал хамовник Гришка по кличке Костыль. Жена и две дочери ткали столовое белье на дворец, а когда императрица Анна Иоанновна перебралась в Петербург, ремесло в доме Гришки захирело. Костыль запил, опустился, а дочери угодили в руки одного из крупных воров, кой и превратил дом хозяина в вертеп.

Костыль (с детства хромал) однажды наклюкался в Крещенские морозы зеленого змия и замерз, не дойдя до избы, в сугробе. Девки, чтобы не помереть с голоду, стали марухами гопников и так привыкли к вину, что пили наравне с ворами.

В последний год, как рассказывал Дормидонтыч, Тимошка Козырь стал главарем одной из многочисленных шаек и хозяином притона.

На крыльце сидели двое парней с подгулявшими лицами. В пестрядинных косоворотках, краснорожие, в руке одного – скляница с сивухой[187]187
  Сивуха – плохо очищенная хлебная водка. Обычно, настоянная на померанцевой корке.


[Закрыть].

Метнули глаза на подошедшего Каина (чужой!), грубо спросили:

– Чо тебе?

– К Тимохе иду. На месте?

– Не знаем такого. Проваливай!

«Обычный ответ шестерок, оберегающих своего главаря».

– Буде бодягу разводить. Я от Митьки Лебедя. Разговор есть.

– Что за Митька?

– Где живет?

– Хаза на Ордынке. Важное дело к Митьке. А вы бы на шухере сивуху не жрали. Варежку закройте!

Парни переглянулись. Кажись, свой: по фене ботает[188]188
  Ботать по фене — разговаривать на воровском жаргоне.


[Закрыть].

– Проходи.

Тимоха Козырь резался с братвой в карты на семишники и алтыны. На столе, покрытой грязной столешницей, два штофа водки, оловянные кружки и закуска с солеными огурцами, ломтями хлеба и квашеной капустой. Марух почему-то не было.

Игра шла на деньги. Когда Иван вошел в комнату, изрядно выпивший Тимоха шумно орал на долговязого вора, уличив того в нечестной игре. Никто даже не заметила прихода незнакомого человека.

– А ну ша, братва! – гаркнул Иван.

Братва от неожиданного резкого возгласа притихла и нацелилась на неведомого человека.

Первым издал возглас Козырь, приземистый, широкоплечий человек лет тридцати в ситцевой рубахе. Лицо обрамлено густой каштановой бородой, рот крупный, с щербиной под верхней губой, глаза оловянно-мутные, злобно-наглые, на правой щеке узкий зарубцевавшийся шрам, то ли от ножа, то ли от полицейской нагайки.

– Чего орешь, бритая харя?

– Пришлось к немцам на Кокуй сходить. Вот и обрился, чтоб за своего приняли.

– Был ли барыш?

– За десять тысяч рублей можно и без бороды походить.

– Не бухтишь?

– Не привык лажу гнать[189]189
  Лажу гнать – врать, обманывать.


[Закрыть]. Иван Каин – не сявка[190]190
  Сявка – мелкий рыночный воришка.


[Закрыть], держать масть[191]191
  Держать масть – иметь неограниченную власть, управлять преступной группировкой


[Закрыть] умеет. Не пора ли и вам соболями[192]192
  Соболь – человек при больших деньгах или приезжий человек с большими капиталами.


[Закрыть] становиться, а не поднимать хай за семишник.

Каин сразу брал быка за рога, слова в вперемешку с воровским произнес твердо и непрекословно, как подобает властному атаману.

– Каин?! – разинул губастый рот Тимоха, да и остальная братва ошалела. Хмель будто черт вышиб. Наверное, целая минута держалась мертвая, давящая тишина, пока вновь не раздался голос Козыря:

– Откуда свалился, Каин? Слух прошел, что ты на Волге с Мишкой Зарей купчишек дрючишь, а затем-де аж под Каспий ушел.

– А еще был шелест, что Каин завязал и в монахи слинял[193]193
  Слинять – незаметно уйти, скрыться.


[Закрыть], – проговорил долговязый.

– О том, где я был, не вам мне докладывать, господа мелкие воришки. Во что вы Москву превратили? В гульбу, драки да поножовщину. Улица на улицу, переулок на переулок. Срамота! Назовите хоть одно имя, кто былую воровскую масть держит, и у кого весь город в кулаке? Не назовете. Разлетелись как стаи воробьев, но и по зернышку не клюете.

– Ты это к чему, Каин? – нахохлился Тимоха.

– А к тому, Козырь, что решил я собрать воровскую сходку из более-менее крупных шаек для солидного разговора. Зову и тебя, Тимоха.

Козырь приосанился: быть у самого Каина в числе избранных воров – честь немалая.

– Когда сходка?

– Сегодня. Идем, Тимоха. Время не ждет.

– А мы? – спросил долговязый.

– Еще не доросли. Видел кот молоко, да рыло коротко. Тимоха о сходке расскажет.

… Едва вошли в комнату целовальника, как тотчас оказались под ружьями солдат. Тимоха оцепенел, а Каин зло сказал:

– Кабатчик выдал, собака!

Обоих вывели из питейного дома в обручах[194]194
  Обручи – особые, с цепями, железные кольца, налагаемые на руки и ноги человека с целью лишить его свободы передвижения. При переходе в какое-нибудь место, обручи на ноги не надевались.


[Закрыть]. В Сыскном приказе Каина посадили в отдельную камеру и вскоре выпустили, освободив руки от оков.

– Пойду, Петр Зосимыч, в Зарядье домишко для себя снять. А завтра возьму без караула Савелия Вьюшкина, кой на Сретенке коноводит.

– Опять через кабак?

– В последний раз. Дальше по ночам с караулом одевать чалку[195]195
  Одевать чалку – арестовать.


[Закрыть] будем.

В Сыскном приказе хорошо были знакомы с воровским жаргоном.

– Опасаешься, Иван?

– За себя не опасаюсь, но когда двое воров окажутся в камере, мой прием будет разгадан, и тогда все шайки будут предупреждены.

– Да каким же образом? В Сыскном сидят.

– Велика невидаль. Стены не помогут. Не думаю, что каждый надзиратель бессребреник. Все Зосимыч. Теперь надейся только на ночку темную.

… Шли дни, недели. Реестр Ивана Каина выполнялся неукоснительно. Москва постепенно освобождалась от воровских шаек, которые были ненавистны даже простолюдинам.

В Земляном, Белом и Китай-городе только и разговоров:

– Каин-то молодцом. Житья нет от всякого жулья. На торги выйти опасно. Средь бела дня товаришко отнимут и разбегутся как муравьи. А то и ножом полоснут. По огородам лазят, девок в притоны силком затаскивают. Раньше-то хоть у купцов да у бар-господ тырили, а ноне за бедный люд принялись. Ай да Каин! Дай Бог ему здоровья.

Слух о добрых делах Каина прокатился по многим города Руси.

Но у шоблы[196]196
  Шобла – неавторитетные воры, хулиганы, насильники.


[Закрыть], шушеры и мазуриков[197]197
  Шушера и мазурики – мелкие воры.


[Закрыть] был иной разговор:

– Падла! На своих катит телегу. Изловим и задуем лампаду[198]198
  Задуть лампаду – убить


[Закрыть].

Иван, конечно же, заранее предугадывал об отрицательной оценке его деятельности в среде воровского мира, но это не страшило Каина, ибо он убирал тех людей, кои нежелательны были всей Москве.

Князь Кропоткин был чрезвычайно доволен, особенно с того дня, когда из Москвы ушло письмо императрице Елизавете Петровне за подписью градоначальника Василия Левашова, в котором он сообщал о крупный работе Сыскного приказа и полиции по «сыску и поимке неблагонадежных людей из преступного воровского мира».

Сказано было и Ваньке Каине, как о добровольном осведомителе. Императрица передала дело в правительствующий Сенат.

«Господа сенаторы, согласись между собою и по справедливости приняв сие в уважение, думая через сей способ доставить жителям от воров совершенную безопасность, не только что Каина простили и даровали ему свобод, но определили его в московские сыщики. Для того дан ему от Сената указ и определена военная команда, состоящая из сорока пяти человек солдат при одном сержанте, в его повеление, и он находился над сею командою, так как был обер-офицер, только что не имел того чину. Сверх же того в Военную коллегию, в полицмейстерскую канцелярию и в Сыскной приказ посланы из Сената указы, чтобы по требованию Каинову, когда будет ему надобность для поимки воров, чинили всякое вспоможение».

Радость Кропоткина была двоякой. Императрица никогда не забывала добросовестных людей, по-настоящему радеющих за государственные дела. Глядишь, и в стольном граде окажешься. А другая отрада – служба в приказе Ваньки Каина, что уже начала приносить солидные доходы, и потекли они с того дня, когда Ванька принялся за фальшивомонетчиков. Вот тут-то и потекли денежки от мастеров фальшивых золотых и серебряных денег, старающихся откупиться от страшной Пыточной, расположенной в Константино-Еленинской башне Кремля.

Перепадало подьячим, судьям и секретарям приказа, «и благосклонность их к Каину происходила от того (как о том сам Каин сказывал), что, когда он приваживал в Сыскной приказ воров с покраденными пожитками, означенные секретари вместе с подьячими по ночам в секретарской палате из тех пожитков лучшие веши выбирали и делили между собою, а остальное оставляли истцам. Когда же чего тем людям, у кого те пожитки покрадены, недоставало, то брали с тех, у кого те воры имели пристанище. Потому-то оные секретари и делали ему всякую благосклонность, боясь, чтобы он их не оговорил».

Вскоре Каин заимел в «Стукаловом монастыре» такую непомерную власть, что к нему, «обер-офицеру без чина» с немалым почтением стали относиться все служилые люди приказа.

Почувствовав свою силу, Иван исподволь принялся выполнять вторую задачу – вновь создать мощную (пока тайную) воровскую группировку из наиболее здравомыслящих людей, способных проворачивать большие дела по всей России.

Историк же заметит, что, сделавшись сыщиком, Каин мог бы почитать себя пресчастливейшим человеком. И когда б он сей благополучный для него случай употребил в свою пользу и только б упражнялся в одной порученной ему должности, то, может быть, благополучие его продлилось до конца его жизни.