Текст книги "Каин: Антигерой или герой нашего времени? (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Глава 21
Вторая встреча

Несколько дней провел Каин в Гостином дворе, и когда убедился, что братва успокоилась и вновь превратилась в «торговых людей», он вновь, предупредив Кувая, подался в деревню Богородское. Причину своего отъезда растолковал так:

– Деревня стоит весьма на дивном месте, и мужики там занятно живут, кое каким промыслом занимаются. Может, кое-что и нам сгодится. Надо же нам, коль торгашами прикинулись, что-нибудь закупить, дабы подозрения отвести. А коль пропаду денька на три, не тревожьтесь. Ты же, Роман Кувай, остаешься за меня. Держи братву в руках, особо пригляни за Васькой. Думаю, что он постарается перепрятать свой клад. В случае беды, немедля мчись ко мне в Богородское.

Иван ехал в деревню на кауром коне, которого закупил на варнавинском торгу. Конь попался удачным – легким, быстроногим, не знавшим пахотной сохи. Ехал с разноречивыми мыслями:

«Зачем, какая сила толкнула меня в деревню? Мужики с их немудрящим промыслом? Разумеется, нет. Бесхитростный Гурьян? Тоже нет. Красоты взгорья с Ветлугой и озером Сомовик? Конечно, они настолько заманчивы, что на них хочется любоваться бесконечно, и все же надо признаться честно: все, что он перечислил, уходило на задний план, ибо Ивану вновь захотелось увидеть девушку Глашу, с ее открытым сердцем и ее удивительно девственными зелеными глазами, которые наполнены такой беспредельною чистотой, что кажется они принадлежат самому ангелу.

Господи! А надо ли тебе Каин еще раз встречаться с Глашей, тебе, со своей давно загрубевшей душой? Надо ли?.. Вторая встреча может и не состояться. Гурьян не такой уж простофиля, чтобы не догадаться о причине появления в его избе московского купца. Он-то сразу поймет, что купец вознамерился захороводить его дочь, чтобы довести ее до прелюбов, а затем бросит обесчещенную и убитую горем.

Каин замедлил ход Каурки. Хотел бы ты, Иван этого?.. Да, хотел! Понаслаждаться прекрасным, соблазнительным, юным телом – уж так заманчиво, что вряд ли бы нашелся мужчина, который бы отказался от обольстительной девушки. И если ты, Каин, едешь за этим, то ты добавишь к своим недостойным поступкам, пожалуй, самый прескверный из них, ибо ты растопчешь саму чистоту, и будешь проклят всей деревней.

Иван свернул коня в лес, пружинисто спрыгнул с него наземь и сел под белоногой березой, с уже вплетенными в малахитовую листву первыми золотыми прядями.

Что же побудило его остановиться? Его, которого не сдерживала никакая преграда. А тут – впору назад возвращаться, и всё из-за какой-то деревенской девчушки.

Братва бы на смех подняла: атаман-то наш заробел, деревенской марухи перепугался. То-то бы хохот поднялся.

Нет, братва, шалишь. Дело совсем в другом, здесь робость не при чем. А все дело в том, что ему не следует влюбляться в эту девушку, ибо на нем слишком много грязи, коя висит многопудовыми веригами. Он не станет с Глашей встречаться и напрочь забудет ее, как падающую звездочку в ночном небе, которая на миг ярко сверкнет и так же стремительно исчезнет в черной бесконечной мгле.

– Ну что, Каурка, возвращаемся?

Конь фыркнул, переступил тонкими ногами и вопрошающе глянул на хозяина фиолетовыми глазами, как бы спрашивая: зачем дорогу торили?

– Зачем? – вслух отвечал Каин. – Нельзя нам, Каурка, невинную душу губить. Пусть аленький цветок не будет нами растоптан. Пусть проживет свою жизнь. Какую? То одному Богу известно.

Каин опять пружинисто взметнул в седло, выехал на дорогу и, сам того не ожидая, повернул в сторону Богородского.

«К Гордейке заходить не буду. Взойду на взгорье, полюбуюсь в последний раз сказочными далями, а затем вернусь в Варнавино».

На душе Ивана, как никогда стало так легко, словно он освободился от какой-то тягостной ноши, а еще потому, что, пожалуй впервые, преступил через самого себя, не захотев запятнать милую девушку. Ах, Дед, Дед, не зря легли на душу твои мудрые пересуды.

У подножия взгорья он привязал к дереву коня и, по знакомой уже тропинке, начал подниматься в гору. Август нынче выдался теплый, а посему Иван был без купеческой шапки и облачен в одну в белую ситцевую рубаху, подпоясанную рудо-желтым кушаком и светло-коричневого цвета штаны, заправленные в сапоги. Взять ни взять – простолюдин. Правда, сапоги все же говорили, что человек он не бедный, ибо они были выделаны из юфти, мягкой дорогой кожи, в которые деревенские мужики никогда не обувались.

Все ближе и ближе вершина взгорья. Лохматые ветви сосен слегка цеплялись за Ивана, порой приходилось их откидывать, но он не спешил на маковку горы, стараясь подольше сохранить в памяти и эту узенькую тропинку, усеянную опавшей хвоей, и сами деревья, среди которых попадались и березы, как бы в насмешку патлатым елям и соснам, удивляя лес своей изящной стройностью и изумрудной листвой.

А вот и вершина… Но что это? У молоденькой березки стояла в алом сарафане русоголовая девушка с вьющимися волосами, перехваченными рдяным налобником[151]151
  Налобник – начельник, начелок, девичья повязка; поднизь.


[Закрыть].

Иван застыл на месте. Боже мой! Да это же Глаша! Она стоит к нему боком, прислонившись к березке, и о чем-то раздумывает, не глядя на заречные дали.

У Ивана захолонуло сердце. Он явно не ожидал увидеть здесь Глаши, и теперь не знал, что ему делать. Ведь еще несколько минут назад, он не захотел встречаться с девушкой, и вдруг она здесь, буквально в пяти шагах. Не лучше ли тихо уйти, иначе встреча с Глашей может принести непредсказуемые последствия. И Иван уже собрался осторожно удалиться, но девушка, словно почувствовав его, повернула к нему свое лицо.

– Я так и знала… я так и знала, что вы сегодня придете на взгорье, – обрадовано и взволнованно произнесла она.

Иван подошел к девушке, поздоровался, а затем спросил:

– Знала?

– Еще ночью я … Я не спала и вдруг увидела вас, Василий Егорович, как вы ехали на коне, а затем стали подниматься на взгорье. Не верите?

– Верю, Глаша. И ты решила меня встретить?

– Да я…

Лицо девушки вспыхнуло алым румянцем.

– Да я…Я сюда каждый день теперь прихожу.

– Каждый день? Но зачем?

Девушка совершенно не умела врать, а посему, смотря прямо в глаза Ивану, честно призналась:

– Запали вы в мое сердечко, Василий Егорович…Простите меня, ради Бога!

Иван утонул в ее широко распахнутых лучистых и нежных глазах, и теплая волна, казалось, захлестнуло его сердце.

«Она влюблена. Это хорошо и плохо: он может не сдержать себя и тогда…»

– Да за что же тебя прощать, Глаша?

– Ну, как же? Разве вы сами не ведаете, что простая девушка из деревушки даже во сне не может о богатом московском купце грезить.

– Чепуха все это, милая Глаша. Не только купец, но и дворянин может выбрать себе суженую даже из крестьянок.

– Правда?

«Господи! Ее глаза могут свести с ума. Как хочется обнять и страстно поцеловать эту чудесную девушку, но он должен задавить в себе свою похоть. Обязательно задавить, ради спасения Глаши».

– Правда, Глаша.

Иван слегка коснулся ее мягкого, округлого плеча и предложил:

– Давай опять рекой и озером полюбуемся. В прошлый раз глаз не мог оторвать. Какие же здесь красоты!

– Давайте, Василий Егорович Здесь можно стоять часами и все равно не наглядишься… А знаете, – девушка кинула на Ивана задорный взгляд, – вы еще не видели наши Нелидовские озера. Отсюда их не приметишь, они прямо за Ветлугой, но их загораживают заросли, а на челне к ним легко можно пробраться. Я туда нередко с тятенькой плаваю рыбу ловить. Там такая красота![152]152
  Автор произведения два года (1959-61) проживал в описываемых им местах, тем более, по легенде на Богородицком взгорье когда-то побывал Ванька Каин.


[Закрыть] Хотите посмотреть?

– Вплавь поплывем? – улыбнулся Иван.

– Почему же вплавь? У меня челн на берегу с веслом стоит. Не забоитесь?

– Это с тобой-то, Глаша? Да хоть на край света!

– Ой… Как я рада, Василий Андреевич. Какой же вы дивный.

Глаза девушки были заполнены счастьем, и тогда Иван вытянул из кармана небольшую коробочку, облаченную красным бархатом.

– Ты уж извини, Глаша. В прошлый раз я предлагал тебе золотые сережки купить, а ты отказалась. И все же я хочу тебе их подарить. Раскрой коробочку.

– Какие красивые! – ахнула девушка. – Такие только царевны носят.

Глаша приложила сережки к мочкам ушей и вздохнула:

– Жаль, что зеркальца нет.

– Дома можно посмотреться?

– Дома?.. Да вы что, Василий Егорович? У нас во всей деревне нет ни одного зеркальца.

– Да ты выходит, Глаша, даже своего лица не знаешь.

– Шутите, Василий Егорыч, – снова метнула на купца задорный взгляд девушка. – В кадушку водицы наношу и посмотрюсь.

– А ведь на самом деле, Глаша, – рассмеялся Иван. – Сам детские годы в деревне жил. Мать, бывало, иногда в кадушку с водой смотрелась, когда молодая была.

Девушка отняла от ушей сережки, уложила их в коробочку и протянула Ивану.

– Благодарствую, Василий Егорыч, но ваш подарок взять не могу.

Но Иван заложил руки за спину.

– Но я ж от чистого сердце. Ты мне, Глаша, взгорье и озеро показала, а я тебе за это скромный подарок преподнес.

– А что маменька и тятенька скажут? Откуда такое сокровище?

– А так и растолкуй.

– Не поверят, милый Василий Егорыч. Осерчают на меня, да еще на худое подумают. Простите, родненький, не возьму.

– Подарок, как бы ты не уговаривала, назад не возьму, Глаша, – твердо высказал Иван.

В глазах девушки появились слезинки, чего особенно терпеть не мог Иван, не привыкший к женским слезам.

– Тогда давай так поступим. Сейчас я поищу бересты, спрячу в нее коробочку и зарою ее под твоей березкой. Пусть это будет твоей тайной, Глаша, а потом, как сердце твое подскажет. Согласна?

Девушка молча кивнула, хотя глаза ее оставались грустными. Иван, конечно же, понял ее состояние души: она не такая уж простушка. Глаша поняла, что сегодняшняя встреча может быть последней.

Спрятав клад под березкой, Иван подбодрил девушку.

– Все будет хорошо, Глаша. Уж ты поверь мне… А про Нелидовские озера не забыла? Подари мне еще одни красоты.

– С большой радостью, Василий Егорыч. Давайте спускаться.

– Подай руку, Глаша. Так мне будет спокойней.

Иван чувствовал трепетную, нежную ладонь в своей руке и испытывал необъяснимую нежность к девушке, которую никогда не переживала его заскорузлая душа. Он должен это ощущение запомнить, надолго запомнить, пока неизбежные оковы не скуют его тело.

У дерева лошади не оказалось, чем был Иван поражен, так как он весьма крепко привязал к сосне Каурку.

– Моего коня кто-то увел, даже узел не развязал. Поводья ножом разрезал.

– Какая беда, родненький, – расстроилась девушка.

– Не переживай, Глаша. Другого коня куплю.

– Да как же, родненький Василий Егорыч! Это же великая беда. Тятенька бы с ума сошел. Где таких денег набраться? Но наши мужики коня украсть не могли, вот тебе истинный крест!

– Чужие? Но с дороги коня не видно.

– Зато было видно из деревни, как вы с угора ехали… Неужели Егоня, о котором я вам сказывала?

– Которая его изба, Глаша?

– Самая последняя перед околицей. Хотите его навестить, родненький?

Глаша (чуткая Глаша) тотчас заметила, как изменилось лицо московского купца. Оно стало суровым и даже беспощадным. Теперь уже перед ней стоял Каин, который никогда никому не прощал, если что-то у него похитили.

– Непременно навещу, Глаша.

– Не ходили бы вы к нему, родненький. Он худой человек, может, и за вилы схватиться.

– Не бойся за меня, Глаша, и прости, что не смог увидеть твои Нелидовские озера. Прощай.

Каин вновь коснулся плеча девушки и быстро зашагал к дороге.

Глаша с тревожным чувством на сердце, проводила его смятенными глазами.

Глава 22
Каин и Егоня

У Егони от удивления желудевые глаза расширились.

– Ты-ы?

– Признал, Левка?

Левка – мужичина здоровенный, рыжебородый, на полголовы выше Каина. В глазах не только изумление, но и опаска.

– Какими судьбами, Каин?

Голос настороженный, с хрипотцой.

Из конюшни, с закрытыми настежь воротами, раздалось лошадиное ржание.

– А Каурка-то меня признал. Как же ты, Левка Рыжак, коня посмел у меня увести?

Левка попытался сочинить легенду:

– Понимаешь, Каин, шел по дороге, да довелось в лесок завернуть. Приспичило. Только нужду справил, а тут конь в пяти саженях. Репу поморщил: никак приблудный, ибо в деревне таких коней не водится. Намедни цыганский табор мужики видели, знать от табуна отбился. Вот я и привел коня на конюшню.

– Ловко ты, Рыжак, баланду травишь.

– Вот те крест! Как на духу.

– Закрой варежку, сволочь! Конь был привязан, значит, хозяин был где-то рядом. Ты даже узел не смог развязать, ножом разрезал. Торопился увезти добычу. И от кого? Гнида!

Каин, обуреваемый яростью, шагнул, было, вплотную к Рыжаку, но тот выхватил из-за голенища сапога нож.

– Не подходи. Порешу! Давно пора тебе кишки выпустить.

Но ловкий Каин успел молниеносно перехватить руку и завернуть ее за спину Левки, да так сильно, что у Рыжака что-то хрустнуло под лопаткой. Нож упал на землю.

– Отпусти, Каин! – взвыл от боли Рыжак.

– И не подумаю. Сейчас ты у меня дуба дашь, ибо поднятый нож на вожака шайки карается смертью.

Разгневанный Каин взял в руку нож, а Левка взмолился:

– Пощади!.. Погорячился… Христом Богом прошу!

– Бога вспомнил? Не поможет, ибо Бог воров и пьяниц не жалует. Подыхай, собака!

Но Каин так и не занес над Левкой нож: в его ослепленных яростью глазах вдруг предстала Глаша, милая, чудесная Глаша, с необыкновенно целомудренной душой.

«Не надо, Васенька! Ты же добрый».

Каин отпустил от себя Рыжака и закинул в лопухи нож.

– Живи, падла, но запомни, если обидишь кого на деревне, пощады тебе больше не будет.

– Запомню, Каин, – все еще морщась от боли, прохрипел Левка.

– Как сюда попал? Только не бреши. Смотри мне в глаза и рассказывай.

– Сказ будет не долгий. Обложили меня сыскные люди. Едва успел из Москвы сбежать. Покумекал и надумал в дальние края податься. Вот так здесь и оказался под чужим именем. Никак и ты сюда сиганул.

– Я, в отличие от тебя, хорошо по Волге походил, а затем решил с братвой в Варнавине отдохнуть под видом торговых людей, что надумали лес закупить. Ты это, Рыжак, хорошо заруби себе на носу. В этих местах я московский купец Василий Егорыч. Зарубил, но если курвой[153]153
  Курва – доносчик (блатной жаргон).


[Закрыть] станешь, на краю земли отыщем.

– Мне свой калган дороже. Здесь хочу отсидеться… Но как мужики мне поверят, что я у тебя коня не крал?

– Поверят. Я сяду на Каурку и проеду по всей деревне, а ты поведешь коня за уздцы. Мужики подумают, что ты честный человек. Да и вообще постарайся жить в деревне не бирюком, мир того не любит. Уразумел, Рыжак?

– Уразумел, Каин.

– Это имя ты сказал в последний раз, – вновь посуровел Иван.

– Сукой буду, что не скажу.

– Тогда выводи коня.

Напротив избы Гордейки, Иван увидел моложавую женщину, с лицом, удивительно похожим на Глашу.

«Так вот в кого она родилась».

– Останови Каурку, Егоня.

Иван сошел с коня и подал Егоне руку.

– Спасибо за Каурку. Конь-то оказался не цыганский. Бывай!

Мать Глаши, конечно же, все его слова слышала. Жаль, что путников не увидела сама девушка, которая в эти минуты молилась перед Святой Богородицей.

Дальше Иван ехал один. Поглядывал на взгорье, а когда оно миновало, на душе его стало сумрачно. В другой раз ему пришлось переступить себя. Он пожалел Рыжка, главаря одной из московских кодл[154]154
  Кодла – шайка воров.


[Закрыть], орудующей в Земляном городе. Левка норовил его замочить, что непозволительно, если учесть, что он, Каин, признанный вожак Москвы. Случись это в другом месте, он бы не пощадил Рыжка, ибо потерял бы уважение остальных воров.

Руку Ивана отвела… Глаша. Именно она не позволила ему произвести в деревне убийство, которое бы со страшной силой ударило в сердце девушки. Выходит, Василий Егорович совершенно другой человек, раз он способен предать смерти мужика ради какой-то лошади. Разве добрые люди могут так поступить?! Он – злой, жестокий, он богоборец, коль нарушил заповедь Христа. «Не убий». Да это же тяжкий, смертный грех, кой никакими молитвами не замолишь. Что же ты, Васенька, такое страшное зло сотворил? Нет теперь к тебе не только любви, но и доброго расположения. Испоганил ты наши чувства, мою душу…»

Так бы с девушкой и было. Теперь же она не изменит к нему своих светлых мыслей. Вот и добро. Добро… «Только добром надо отвечать на зло. Так заповедал православным людям Господь, и тогда народ будет жить спокойней и счастливый, ибо только добрые поступки приносят людям внутренний покой. И ты становишься ближе к Богу. Но если люди будут отвечать злом на зло, то начнутся раздоры, мятежи, кровавые войны и над всем миром возобладает Сатана, и тогда весь народ угодит в кромешный на вечные муки…».

Опять Дед душу бередит. Может, ты и прав Земеля, но он, Каин (уж так устроена его душа) не сможет мириться со злом. Сегодня случай исключительный. Он не стал убийцей ради Глаши, иначе бы Рыжаку не жить.

И напрасно он задумал прекратить гопничать и передать атаманство Куваю. Не бывать тому. Богачей – тьма тьмущая и многие из них приносят зло. Вот с ними-то он еще и поквитается.

Глава 23
Бегство Васьки зуба

Встречу Каину во весь опор мчал Роман Кувай.

Сошлись на полдороге.

– Беда, Иван! Васька Зуб сбежал. Ватага чуть умом не тронулась.

– На всю казну замахнулся, падла! – тотчас все понял Каин. – Летим к братве!

– Лошадь не запали.

– Сам знаю! – зло огрызнулся Каин.

Его вновь обуяла ярость. С первых же дней, когда Каин пришел в ватагу Камчатки, он недолюбливал Зуба, и чем дольше он сталкивался с Васькой, тем все больше ему хотелось наказать одного из своих приближенных. Надо было еще утром его «плотником заделать».

Братва собралась в комнате Каина. До его приезда всяко гадали, но все сошлись во мнении, что Ваську уже не опередить, ибо он сбежал еще ночью, и, всего скорее, поплыл по Ветлуге на челне, которые никогда не запирались на замок, а лишь привязывались к вбитым в землю кольям веревкой.

– Хватились Зуба к обеду, – рассказывал Камчатка, – а потом пошли к привратнику. На сей раз он по какой-то причине не спал и хорошо видел, как из Гостиного двора вышел через калитку Васька с котомой за плечами. Спрашивать не стал, ибо подумал, что тот пошел по каким-то делам. Что будем делать, Каин? Ваську уже не настигнуть. Конной дороги берегом нет.

У всей братвы такое безутешное отчаяние, такие обреченные лица, коих Иван в жизни не видывал. Как же они трясутся за свое добро! Грабили, грабили, а теперь, почитай, все псу под хвост. Васька непременно заберет себе все богатство ватаги и укроется в таких дремучих лесах, что его сам черт не найдет.

– Этот падло ушел на челне, но догнать его можно. Видел я на берегу каюк, сделанный под древний стружок, которым можно управлять четырьмя веслами, да и кормовому можно подгребать. Стружок легкий, бегучий. Раньше гниды придем. Со старостой договариваться – время терять. Снимаемся, братва!

Подле стружка, как на грех, оказался какой-то мужичок с бредешком.

– Твое суденышко? – спросил Каин.

– Не. Митрия Веселкина.

– Сколько суденышко стоит?

– Точно не ведаю, ваша милость, но слух прошел, что Митрий надумал продать стружок одному нашему богатею. Пять рублей-де заломил. Да кто эки деньжищи даст?

– Я дам. Вот тебе десять рублей золотом и отдай их Митрию. Рубль можешь себе взять.

Мужичок оторопело глянул на «купца», а тот отдал приказ:

– Отвязывай стружок, люд торговый. Живо!

Весла лежали на днище суденышка, ибо, как уже было выше сказано, воровством варнавинские люди не отличались.

На переднюю скамью Иван посадил Легата и Камчатку, так как у обоих были длинные сильные руки. Сам же Каин сел с Куваем. Одноух, взяв весло с соседнего челна, уселся на корме.

И вскоре легкий стружок рванул вдоль берегов Ветлуги. Вначале гребли сильно, но вразнобой, но затем друг к другу приноровились, и суденышко стало скользить по Ветлуге более стремительно.

Однако через версту Каин унял чрезмерное усердие братвы:

– Не рвите жилы, иначе выдохнемся. Иуда от нас никуда не уйдет. Я прикинул, если и ночь коротать не будем, то обойдем Зуба на два-три часа.

– Если бы так, – недоверчиво высказал с кормы Одноух.

Каин боднул Одноуха колючими глазами. У него сдавали нервы, и не потому, что Васька Зуб вознамерился выкрасть у ватаги все награбленное добро, приведя братву в неслыханное отчаяние.

Лично он, Каин, о деньгах не сожалел. Выше уже не один раз говорилось, что добыча сама по себе, не была для него счастьем, ибо его жутко интересовал сам процесс грабежа, как какой-то чудодейственный наркотик, приводящий Каина в неслыханное наслаждение. Он знал, что деньги – дело наживное, особенно для его исключительной натуры, наделенной необычайными воровскими способностями, когда он за считанные дни мог стать сказочно богатым человеком.

Сейчас же все его существо было наполнено неописуемым гневом: во-первых, он еще не отошел от промаха с похищением Бирона, что нарушило все его честолюбивые планы, не позволив ему стать всенародным мстителем, казнившим беспощадного притеснителя Руси, а во-вторых, его взбесил сам Васька Зуб, вначале выкравший пояс у Легата, а затем, сбежав из ватаги, Зуб надумал воспользоваться казной всей братвы. Случай для воров редкостный. Каин за всю свою воровскую жизнь никогда не слышал, чтобы человек, находившийся в ближнем окружении вожака крупнейшей шайки гопников, надумал обокрасть всю братву.

Не даром же Ваську Зуба недолюбливала вся ватага. И не зря: в конце концов, он показал свое истинное лицо. Гнида!

Вот почему с таким колючим лицом и глянул Каин на Одноуха.

– Коль не веришь, прочь с судна. Прыгай с кормы, и чтоб твоего духа не было!

– Прости, атаман. Дурная мысль в башку втемяшилась. Прости! – искренне покаялся Одноух.

– Дале греби, – смирился Иван. – Мы непременно догоним эту сволоту…

Не догнали: доплыли до примеченного места, но челна Зуба так и не увидели.

Отчаяние охватило даже самого невозмутимого Романа Кувая:

– Не успели. Этот падла унес всю нашу добычу.

Братва настолько сникла, настолько пала духом, что даже у Ивана тягостно стало на сердце. И все же он норовил успокоить братву:

– Быть того не может. Зуб – не птица. Он же знал, что за ним кинутся в погоню, а потому за версту от нашего потайного места, спрятал челн в зарослях и побежал по берегу пешком, ибо здесь берег пологий. Но один черт, я тому не верю, ибо не мог Зуб нас опередить. Пристанем к берегу и полезем в лес. Здесь наши пояса!

Веские слова Каина не придали уверенности братве. Лезли в глухомань с удрученными лицами.

Васька Зуб – мужик шустрый, ладони до крови истер, дабы успеть захватить сокровища ватаги. Никак ушел с поясами в такие дебри, что его и сам черт не сыщет. Отсидится недельки три, а потом в неведомые края двинется, всего скорее в какой-нибудь далекий город. Может, за Камень[155]155
  За Камень – то есть за Уральские горы.


[Закрыть], а может, в другую сторону, и заживет боярином. Русь матушка велика.

Ни кто не запамятовал, где прятали клад: легче родительский дом забыть, чем место зарытой добычи. Первым возликовал Легат. Вытянул из запорошенной хвоей и старой листвой углубления тяжелый кожаный пояс и со счастливым лицом повалился на колени.

– Слава тебе, Господи!.. Целехонек, братцы!

– Ишь ты, Господа вспомнил, а сам, поди, забыл, как крестное знамение совершать, – с доброй усмешкой проговорил Каин.

Теперь Иван совершенно спокоен, ибо не беспочвенны оказались его уверенные слова о том, что Зуб не успеет. Он последним вытянул пояс из-под замшелой сосны, а затем сказал:

– Все – на струг. Отведем суденышко на полверсты вперед и укроем его в заливчике. Там камыши высокие.

– Ну и память у тебя, Иван, – произнес Камчатка.

– Сей заливчик приметил, когда к Варнавину шли. Теперь пригодиться.

– Неужели от Зуба?

– От Зуба, Петр. Мыслю, что с его челном что-то случилось, и он пошел лесом. Уверен: не сегодня-завтра, но он придет за поясами, а когда дойдет до отлогого места, то двинется берегом реки… Ты, Роман, останься на всякий случай здесь, а мы пока на струг.

Вернувшись назад, Иван послал Одноуха в дозор.

– Затаись в зарослях и доглядывай реку. Чуть что – дашь знак.