355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентин Овечкин » Собрание сочинений. Том 1 » Текст книги (страница 18)
Собрание сочинений. Том 1
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 20:34

Текст книги "Собрание сочинений. Том 1"


Автор книги: Валентин Овечкин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

После оккупации немцами Украины, Ростова, прорыва на Кубань Наливайко потерял, видимо, надежды на возвращение Красной Армии. Когда немцы подошли к станице, он, обвешанный гранатами, опоясанный двумя патронташами, с охотничьей двустволкой ушел ночью с партизанами в плавни. Ушел, но до места не дошел (обо всем этом партизаны рассказывали мне уже после войны, когда мне случилось опять побывать в этой станице). Присел где-то на полпути переобуться, отстал в темноте, и больше его в отряде не видели. Спустя несколько дней партизанские разведчики донесли командиру отряда, что Наливайко вернулся домой и назначен немцами станичным старостой.

Купил Наливайко «помилование» себе и даже доверие немецкого командования ценою предательства: выдал немцам партизанские продовольственные базы. Но знал он расположение не всех баз, только тех, куда сам возил продукты за несколько дней до ухода партизан в плавни.

А затем, в новой должности, Наливайко стал делать все то же, что делали и другие старосты из раскулаченных и бывших белобандитов: угонял молодежь в Германию, отмечал день рождения Гитлера, выдавал на расправу гестапо семьи партизан и коммунистов. За пять месяцев службы оккупантам он успел, беря из лагеря на работу пленных красноармейцев, построить себе новый кирпичный дом в станице, получил от коменданта «в собственность», за усердие в выполнении поставок для немецкой армии, бывшую колхозную вальцовую мельницу…

В январе сорок третьего года партизаны совершили удачный налет на немецкий гарнизон в станице, уничтожили роту эсэсовцев. Полицаев, по возможности, брали живьем. Наливайко подняли с постели в его новом доме в кальсонах и, не дав ему времени одеться потеплее, увезли в плавни. Разговор там с ним был недолог. Партизан не очень интересовали психологические подробности его падения, что и как заставило его продаться врагам родины. Экономя боеприпасы, спустили его прямо в прорубь – «именем советского народа». В числе приводивших приговор в исполнение был и Максим Рогачев.

О Рогачеве партизаны рассказывали мне много хорошего. Дрался он с фашистами честно, храбро, не щадя живота, был три раза ранен. Уходя в плавни, Рогачев отправил семью в дальнюю станицу, в горы, к родственникам, а хату свою, не дожидаясь, пока немцы, узнав, что он в партизанах, уничтожат ее, сжег сам… Хату спалил, хватило духу, а когда подошли ночью в поле к огромным скирдам необмолоченного колхозного хлеба – не выдержал. «Хлопцы! Да неужели ж не отобьем это добро назад? Это же хлеб! Сколько трудов вложено!» И пошел прочь от скирд, бросив под ноги партизанам-колхозникам зажженный пук соломы. «Не могу. Палите сами…». Однако, отойдя немного и увидев, что ветер не перенес огня с первой скирды на другие, вернулся и доделал все по-хозяйски… За боевые подвиги в отряде он был награжден орденами Ленина и Красного Знамени.

Сейчас он по-прежнему председательствует в колхозе «Серп и молот».

Я спрашивал его, что он думает о Наливайко.

– Что думаю?.. – Рогачев крепко, непечатно выругался. – Он мне всю душу, гад, перевернул!.. До сих пор думаю: за что нас братьями Копейкиными называли? Вот родич какой!

– Ну, это ты знаешь, за что… Помнишь, как Наливайко рисом торговал?

– Как же! Выделил пятьдесят продавцов, каждому два мешка риса под отчет, командировку в зубы, и – в разные города: Таганрог, Кривой Рог, Киев, Одесса. Всю зиму возили. Пятьсот центнеров стаканами продали. Стаканами дороже выходило раза в два, чем крупным весом.

– А ты, глядя на него, муку блюдечками продавал в Харькове. Тоже держал целый штат разъездных спекулянтов. Превратили колхозную торговлю в мешочничество.

– То-то и оно – глядя на него… Не хотелось, чтоб меня худшим хозяином считали!

– А как у вас начали строить школу-десятилетку? Да заломил ты за кирпич такую цену, что дешевле его было привезти из города по железной дороге, чем у тебя купить!

– Не говори!.. Директор школы был с нами в отряде. Он мне и там за тот кирпич и снабжение учителей проходу не давал, стыдил… Вот скоро восстановим кирпичный завод – отпустим школам и больнице по себестоимости сколько потребуется. В самом деле, на чем наживались?

Бывший командир отряда Алексей Кириллович Осипов, вернувшийся из плавней в свой секретарский кабинет в райком партии, – вернувшийся, надо сказать, лучшим секретарем, чем знал я его раньше, более вдумчивым и серьезным, – говорил о Наливайко:

– Этого случая я до гроба не забуду. Как мы ошиблись в нем!.. Если бы не война, мы его, пожалуй, за хозяйственные достижения к ордену представили. Ослепил он нас своими «показателями». Ведь нам в райкоме очень трудно приходится, когда председатели колхозов неопытные, неумелые. Уполномоченных держим безвыездно в таких колхозах, звоним, нажимаем. А к этому можно было месяцами не заезжать. Это же был зубр! Хозяйство у него как часы. Забыли указание товарища Сталина, что колхоз лишь форма организации, социалистическая, но все же форма, и все зависит от того, какое содержание будет влито в эту форму… Такого шибая держали руководителем колхоза! Как мы его партийность проверяли? Опять же – по сводкам. А как он с людьми разговаривает, чему их учит, куда ведет, какой пример им подает своей жизнью – в это не углублялись… Как его назвать? Перерожденец? А с чего бы ему переродиться? Обстановка влияла, среда? Так вокруг него были советские люди и занимались все хорошим делом – социалистическим строительством. Нет, никакой он не перерожденец…

– Теперь он у тебя, Алексей Кириллович, не выйдет из головы, пока формулировку не подберешь.

– Да. Такая наша обязанность – подбирать формулировки. Вам, писателям, что: настрочил целый рассказ об одном человеке, литературный портрет, так сказать, художественные тона, полутона, а нам надо – коротко и ясно. Протокол. Иной раз исключаем из партии, надо в двух словах сказать: за что? Вот ты рассказываешь про сапожников, как они того директора назвали – «без стельки». Так этого же не запишешь в протокол… Не перерожденец он был. Таким и в партию вступал. Может, с должности председателя колхоза метил и повыше, в предрика, а там, чем черт не шутит, и в область, на какой-нибудь высокий пост?..

Труднее всего, пожалуй, «перевоспитать» карьериста, шкурника. Да и стоит ли над этим трудиться – в том смысле, чтобы уберечь такого человека от полного краха, сохранить его во что бы то ни стало в «номенклатуре», в кадрах ответственных работников? Оберегать ответственные посты разных масштабов от таких людей – задача более своевременная и важная. Вот об этом и хочется еще поговорить в этих заметках, вернувшись к началу.

В некоторых партийных организациях у нас изучают людей не по их делам, а по анкетам, дипломам, обещаниям и заверениям. Иной человек зажигательно, с пафосом говорит о необходимости быстрее двигаться вперед, к коммунизму. Говорит – а самому коммунизм представляется неким журавлем в небе, не очень рвется он к нему, не много сил тратит на это, норовит покрепче держать сегодня синицу в руках: персональную машину, отличную квартиру, высокий оклад. На словах он за демократию и критику, а на деле – самодур, не выносит критики, как черт ладана. На людях – энтузиаст, а в личной жизни – обыватель, зевающий от скуки, когда сын-ученик рассказывает ему о спорах на комсомольском собрании: «Давай, сынок, хоть дома без политики, она мне и на службе надоела…» Коммунизм для него – служебная форма, и даже не повседневная форма, а парадный мундир, звучное слово для «закругления» митинговой речи. Смысл этого слова не доходит до его сердца.

А для советских людей борьба за коммунизм – все содержание их жизни и в праздники и в будни. Чем больше пота и крови стоит народу наше дело и его защита от врагов, тем дороже цели, тем непримиримее относится народ ко всему, что мешает нашему движению вперед, к этим целям.

Об умении некоторых опытных карьеристов пускать пыль в глаза, производить внешне выгодное впечатление можно бы написать много, специальное исследование. Тут и тонкое знание никем не писанного этикета, и угодливость, принимаемая по ошибке за служебное рвение, и обыкновенное нахальство, принимаемое за напористость, и ловкачество, похожее на инициативу.

Вероятно, у них есть свои «десять заповедей». Может быть, они и не заучивают их наизусть, как молитвы в детстве, не произносят вслух, ложась в постель и восстав ото сна, но живут они, безусловно, по каким-то интуитивно выработанным правилам. Например:

Уезжая в отпуск, не оставляй заместителем человека умнее себя – могут сделать невыгодное для тебя сравнение, и твой отпуск превратится в бессрочный.

Учись. Не для расширения кругозора, а для отметки в личном деле о высшем образовании. Если поможет личный секретарь – пиши и диссертацию, пригодится!

Живи просто – проживешь лет сό сто. Побольше запрещай, поменьше разрешай. Иногда проще и безопаснее запретить какое-то «мероприятие», чем разрешить его.

Если уж провалился – старайся как можно искреннее признать все ошибки. Признавай охотно, не артачься. Падай наземь и проси прощения – в характере русских людей не бить лежачего…

А впрочем – довольно. Не к чему перечислять все заповеди, а то как бы эти заметки не превратились в руководство для начинающих пролаз.

Рано или поздно таких людей у нас распознают, и их карьере приходит конец. Товарищи убеждаются, что действительно нет «стельки», не к чему прибивать выговоры и последние предупреждения. Но между этими «рано» или «поздно» проходит иногда слишком много времени. Лучше бы раньше!

1948

«Лавулирующие»

Слышал я в народе новый глагол – «лавулировать». Новое слово, его нет ни в каких словарях. Похоже и на регулировать, и на лавировать, и на вуалировать. Но ни то, и ни другое, и ни третье. Емкое по смыслу и очень точное слово. Зашла речь об одном ответработнике, и кто-то метко охарактеризовал его этим новым словечком: «Да он не работает, а так – лавулирует всю жизнь».

Ответственные работники потому и называются ответственными, что они на своих постах должны, обязаны самостоятельно решать многие серьезные вопросы и, если нужно, отвечать за свои решения. Потому им много и дается, что с них много спрашивается. Но некоторые товарищи принимают охотно лишь материальные и всякие прочие удобства, связанные с пребыванием на ответственных постах, а «неудобства», вытекающие из необходимости что-то решать, отстаивать, согласны бы и отдать другим. Когда нужно решать – мужественно, честно, – они лавулируют. Удается им иногда лавулировать годами. На это уходят все их способности.

Стоит ли доказывать, как важна в нашей жизни правдивая информация? Вот, скажем, на каком-то участке у нас плохо. Плохо в колхозах, где-то в каком-то отстающем районе или в области. Какие-то болезни сильно запущены, перешли в хронические. Необходимо вмешательство очень умного, опытного врача.

Изложить в информации все честно и откровенно: что у нас, мол, в нашем районе, к стыду нашему, есть еще колхозы, где новому председателю нужно начинать чуть ли не с того, с чего начинали в тридцатых годах – собирать актив и учить людей ценить общественное, как свое кровное; что мы непростительно скверно используем великолепную технику, растеряли старых трактористов и каждый год сажаем на новенькие машины учеников; что в некоторых колхозах действительно образовался какой-то порочный круг: люди мало получили хлеба по трудодням потому, что мало его вырастили, а мало вырастили потому, что плохо работали, а плохо работали потому, что и в прошлом и в позапрошлом году получили мало хлеба, и кто в этом виноват, не мы ли сами, что не помогли колхозникам до сих пор выбрать хороших, хозяйственных председателей; что фактически умолот – то, что попало в амбары, – намного оказался ниже учтенного на корню урожая, опять допустили большие потери и хищения при уборке, – написать обо всем этом, рассказать честно все как есть значит признать, что ты не справляешься с порученным тебе делом, самому, так сказать, напроситься на снятие с работы или строгое взыскание.

И лавулирующий товарищ предпочитает несколько приукрашивать истинное положение вещей. Ему нужды нет, что по точной, правдивой информации были бы своевременно приняты решения на пользу дела. Им руководят не интересы государства. Ведь коль скоро дело дойдет до крутых решений, ему не избежать ответственности. Так пусть уж лучше их совсем не будет пока, решений. Удастся продержаться, высидеть в своем кресле еще годик, а там, может быть, переведут на другую работу – как-нибудь сойдет с рук. Или, возможно, обнаружатся более серьезные недостатки в другом месте. Какой-нибудь другой район, где еще хуже, чем у него, будет фигурировать в решении, как пример того, к чему приводят негодные методы руководства колхозами, и «затмит», спасет таким образом его.

Есть лавулирующие и в литературе.

Если человек по незнанию жизни пишет приторные пасторали – это явление тоже малопривлекательное, но, по крайней мере, в таких случаях автор хоть искренен: он, может быть, в самом деле, читая газетные корреспонденции лишь из передовых областей, думает, что у нас уже во всех колхозах председатели – агрономы с высшим образованием и кандидаты биологических наук и что, укрупнив колхозы, мы одним махом устранили все помехи на пути их дальнейшего развития. Судить такого незлонамеренного лакировщика можно лишь за наивность и верхоглядство.

Но когда знающий колхозы писатель, проживший несколько лет в деревне, в гуще жизни, причем далеко не в передовой области, утверждает, что в наши дни в колхозах конфликтов уже нет, остались лишь конфликты хорошего с отличным, – что это, как не сделка с совестью? Пишите, кому желательно, о контрастах, пестроте в урожаях, отстающих колхозах, а мне для моих сочинений хватит конфликтов и из истории дореволюционной деревни.

Удивительно, как он не чует своим профессиональным писательским нюхом, что он-то сам и есть персонаж для конфликтов сюжета – да еще какого! – из нашей жизни.

Был у меня неприятный, оставивший тяжелый осадок на душе, но в общем полезный, в смысле наблюдений, разговор с одним ответработником из лавулирующих.

Товарищ отвечает за большой участок работы, но не в первую голову, есть над ним начальники и постарше, с них больше спросится. Ему-то уж и вовсе ни к чему лезть «поперек батька»…

Речь зашла о низких урожаях в области, легкомысленном подходе к подбору кадров председателей колхозов и т. п. В каком-то месте наших споров о методах руководства колхозами товарищ, вопреки очевидным фактам убеждавший меня упорно, но как-то вяло, бесстрастно, отводя глаза в сторону, что положение, в общем, терпимое и дела в районах идут не так уж плохо, вдруг загорелся:

– А знаете, как ни плохо у нас – нам ведь не дадут окончательно развалить дело! В чем наша сила, сила советского строя?

Он вышел из-за стола и заговорил, как на трибуне, полным голосом, энергичным взмахом руки отрубая каждую фразу:

– У нас есть мудрая партия! У нас есть мудрое правительство! У нас есть государственный контроль! Рано или поздно нас призовут к порядку! Если мы докажем свою неспособность выправить положение, может быть, даже заменят нас другими работниками! Самая система советского строя такова, что жизнь идет вперед и только вперед! Здоровое, живое у нас всегда побеждает!

Глаза его светились радостью открытия. Лицо стало почти вдохновенным…

Вот, оказывается, чем некоторые лавулирующие успокаивают себя, оправдываются перед собственной совестью! «Советская система победит, преодолеет все! В том числе и трудности, возникающие у нас по вине таких, как я!»

Слушать эти речи из его уст было так же странно, как если бы покойник на похоронах сам себе пропел «со святыми упокой»…

Что советская система победит, преодолеет все – в этом-то никто не сомневается!

Народ наш видел и видит на каждом шагу чудеса советской системы: восстановленную в неслыханно короткие сроки и далеко шагнувшую вперед промышленность; целые районы, где еще девять лет назад села были сожжены дотла, а сейчас колхозы богатеют и процветают, будто и не было войны, оккупации. Он сам, народ, творит эти чудеса там, где руководят делом настоящие коммунисты.

Тем нетерпимее относится парод к лавулирующим горе-руководителям, по вине которых какие-то участки нашего строительства пока еще отстают.

И эта нетерпимость (вот в чем еще сила советского строя!) тоже залог того, что у нас не будет отстающих участков.

1952

В одном колхозе

В один из июльских предуборочных дней у конторы правления колхоза «Красное знамя» съехалось десятка три грузовых автомашин – из всех колхозов района. На каждой машине было полно колхозников. Но хозяевам не впервые было видеть у себя на площади такое скопление машин. Даже ребятишки спокойно поглядывали на эту выставку автомобилей разных марок. Разлегшись в стороне, в тени под деревьями, переговаривались:

– Опять договор будут проверять?

– Какой договор! Всем районом, что ли, будут проверять? Видишь, сколько машин?

– Экскурсия?

– Понятно – экскурсия.

– По полям поедут?

– Сначала по полям, потом на фермы. Посмотрят, как электричеством коров доят.

– А потом, которых пригласят, пойдут к председателю обедать…

– Не все?

– Если всех кормить-поить, так у Павла Федорыча и зарплаты не хватит.

– У нас редкий день обходится, чтоб не было гостей.

Только одна машина привлекла внимание ребят. Они подошли ближе, долго рассматривали разнокалиберные скаты, измятую, как старая консервная банка, с пробоинами, похожими на пулевые, кабинку.

– Что, ребята? – высунулся из кабинки шофер. – Такой техники еще не видели? Это машина марки «ГТТ».

– Первый раз слышим.

– То-то и оно!.. Передок и мотор немецкие, а задний мост с форда.

– «Гитлер Трумена Тащит», – объяснил один из колхозников, сидевших в кузове.

– Куда тащит? – спросила его женщина, сидевшая рядом.

– После разберемся. А пока еще поездим на них.

Из конторы правления вышли секретарь райкома Стародубов и председатель колхоза «Красное знамя» Назаров, Герой Социалистического Труда, оба высокие, в меру грузные для своих сорока с лишним лет мужчины, в защитного цвета гимнастерках, галифе, хромовых сапогах – издали по фигуре и костюму не отличишь одного от другого. Стародубов пропустил на заднее сиденье своего «газика» Назарова. Не оглядываясь, зная, что за его жестом следят, махнул рукой, сел рядом с шофером, с треском захлопнул дверцу.

– Поехали!

Взревели моторы, заклубилась пыль. Колонна растянулась на полкилометра через все село, впереди – верткий армейский «газик»-вездеход Стародубова.

– Куда? – спросил шофер, чуть притормозив на выезде из села, где расходились три полевые дороги.

– Я думаю, Дмитрий Сергеич, – сказал Назаров, – начнем с тех полей, что захватило градом. Там похуже.

– А потом – рожь Лисицина, перекрестный сев, свекла? Чтоб усилить впечатление под конец? Хитер! Ладно, давай, Степа, по средней дороге.

На выбоине, заросшей травой, «газик» сильно тряхнуло. Назаров стукнулся головой о перекладину тента, почесал лоб.

– Амортизация!.. Когда уже райком партии приобретет себе «Победу»?

Стародубов усмехнулся, промолчал.

– Нам предлагали «Победу», товарищ Назаров, – сказал шофер. – Дмитрий Сергеич отказался.

– Давали в обкоме на выбор: «Победу» или «газик», – сказал Стародубов. – Я говорю: «Мне машина для работы нужна, чтоб в любую погоду проехать, куда надо». Взял этот вездеход… А вы, трижды миллионеры, когда раскошелитесь на «Победу»? – обернулся он к Назарову.

– Должно быть, никогда, Дмитрий Сергеич.

– Почему так?

– Даже записано в решении отчетного собрания насчет легковой машины для правления. А мне что-то не хочется ее покупать. Боюсь, покажусь колхозникам каким-то чужим в «Победе». Они привыкли к моей таратайке.

– Ну, это глупости говоришь! Колхоз растет, забот прибывает, всюду нужно поспеть, нужен хозяйский глаз. Зачем тратить лишнее время на разъезды?

– Не в том суть, чтобы за полдня все бригады обскакать. В иной бригаде можно и неделю не побыть, если знаешь, что наладил там дело.

– Это-то так, конечно…

И больше ни словом не перекинулись до самой остановки на дальней границе земель колхоза «Красное знамя».

– Так вот, товарищи колхозники, – сказал секретарь райкома, когда экскурсанты сошли с машин и собрались вокруг него и Назарова, – это у них градобойные участки. Тут у них будет недобор.

– Это-то недобор?..

– Недобор, конечно, – сказал Назаров. – Присмотритесь, сколько колосков посечено, на земле лежит.

– Много лежит, но много и осталось!

– Потому много осталось, что много было, – сказал Стародубов. – Знаете, друзья, пословицу: пока толстый исхудает – из тощего дух вон.

– Нам бы, Дмитрий Сергеич, такой урожай, как у них этот недобор! – заговорила одна колхозница из приехавших на машине марки «ГТТ» из колхоза «Ударник», Христина Соловьева. – А зéмли у них, глядим, никудышные. Глина, мел. Свистульки только лепить. – Метнула горячими черными глазами в сторону своего председателя. – Что бы они тут делали, радетели наши, на такой неудоби? Как бы они выкручивались? На черноземе по семь центнеров берем!..

– Если бы в колхозе «Красное знамя» были самые лучшие земли, я бы вас не привез сюда на экскурсию, – сказал Стародубов. – Я привез вас не землею любоваться, а урожаем.

– Если на то пошло, – усмехнулся Назаров, – то можно похвалиться. Почвоведы утверждают, что хуже нашей земли нет по всей области. А на рельеф обратите внимание.

– Да уж обратили, Павел Федорыч, – подошел председатель колхоза «Общий труд» Филипп Конопельченко. – Бугры, балки, косогоры. Карпаты!.. Жалко, что не захватили на экскурсию наших трактористов. Поглядели бы, каково вот тут работать! Того и гляди, загудишь вверх тормашки с комбайном в яр!.. Небось пережогу в твоей тракторной бригаде – тонны! А?

– Третий раз приезжаешь ты к нам, Филипп Петрович, и все допытываешься насчет пережога. Нету, говорю, пережога!

– Ох, не обманешь, Федорыч! Сам десятый год председательствую. Чтоб по такому рельефу не быть пережогу?.. А спалит парень лишнего горючего рублей на пятьсот – вот у него уж и энергия отпадает…

– Как-нибудь открою тебе, Филипп Петрович, секрет, почему у наших трактористов нет пережога. Наедине поговорим. Не отвлекай, пусть люди поля смотрят.

– Ну как, товарищи, по-вашему? – обратился ко всем Стародубов. – Сколько возьмет колхоз «Красное знамя» пшенички на этом градобойном участке?

– Погодите, пройдем дальше от дороги, посмотрим… Иван Спиридоныч! Как на твой глаз?

– Что – глаз! Сын-плотник говорил отцу-плотнику: «Наплюй, батя, на свой глаз, теперь у нас аршин есть». Обмеряем, посчитаем.

Отмерили в разных местах поля несколько квадратных метров, оборвали колосья, обмяли их в ладонях, провеяли зерно на ветру, взвесили даже – кто-то из гостей захватил с собою маленькие лабораторные весочки.

– Тринадцать центнеров будет, Дмитрий Сергеич.

– А почему с тех машин не слезли? Вы зачем, товарищи, ездите по полям? Катаетесь или урожай смотрите?.. Все слезайте, смотрите, щупайте. Вам же придется дома отчитываться: что видели в колхозе «Красное знамя»?

И лишь после того как все согласились, что действительно на этих самых плохих участках урожай будет не меньше двенадцати – четырнадцати центнеров, Стародубов скомандовал:

– По коням!..

Колонна грузовиков запылила по узенькой, извилистой, – с перевала на перевал, – полевой дороге. Пошли такие рослые хлеба, что местами приземистый райкомовский «газик» совсем скрывался в них, лишь пыль курилась столбом, словно смерч шел по полям.

По сигналу Стародубова колонна останавливалась.

Экскурсанты спрыгивали на землю, рассыпались по хлебам, смотрели, щупали, обминали колосья.

– А здесь по сколько будет? – пытливо обращался ко всем Стародубов.

– Ну, здесь, пожалуй, все двадцать, Дмитрий Сергеич. Не меньше.

– А не больше?

– Да как уборка покажет. Если не прихватит суховеем. Зерно-то еще, видишь, не окрепло, молочко…

– Вопросы к председателю есть? Сколько удобрений внесено, какой предшественник, чем подкармливали эту красавицу?

– Вопросов много к нему, Дмитрий Сергеич!..

– А я думаю так, – подошел Назаров. – Мне лучше бы ответить на все вопросы там, когда в клубе соберемся. Расскажу и про нашу организацию труда и про агротехнику. А тут пусть люди смотрят, убеждаются.

– По коням!..

Возле свекловичных плантаций задержались дольше. Пышная зелень, без единой сорной травинки междурядия, дважды уже прополотые, ровные рядки – хорошо пойдет здесь свеклокомбайн… Но Христине Соловьевой приглянулось другое.

– Вот где руководители заботятся о нас, женщинах! Против участка каждого звена – шалашик. В холодочке пообедают, отдохнут. Видно, председатель сам когда-то с тяпкой работал, не забыл, как это от зари до зари спины не разогнуть?..

– Мы, Христина Семеновна, эти шалаши строили не только от солнца, – обернулся к ней Назаров, – Придет время копать свеклу, осень, ветры, дожди. Надо же где-то людям погреться.

– Ты смотри! – толкнула Христина Соловьева другую колхозницу. – Второй раз сюда приезжаю, и он уже знает, как меня по батюшке зовут!..

– А почему так расплановали? – спросил Филипп Конопельченко. – Один шалаш в том конце поля, другой – в этом?

– Простой расчет, товарищ Конопельченко, – ответил Назаров. – Если дождь захватит женщин ближе к тому краю загона – побегут в шалаш к соседнему звену. Если ближе к этому краю – сюда все прибегут.

– И что машинами возите сюда колхозниц на прополку – тоже расчет? – спросил Стародубов.

– Ну-у? Машинами возите колхозниц на свеклу? – раздалось несколько женских голосов.

– А что же такого особенного? У нас в колхозе пять машин. Пусть мы затратим тысячу рублей на горючее, зато сколько выгадаем! Отсюда до села семь километров. Туда, обратно – четырнадцать. А работать когда? Постановили на заседании правления: в шесть часов утра все машины ждут пассажиров у конторы. Кто желает ехать – садись. Пришел в четверть седьмого – опоздал, машины ушли. Так же и в обратный путь. Если хотите ехать, а не пешком идти, работайте до такого-то часа, ровно в назначенное время машины придут за вами в поле. Вдвое быстрее прополка пошла.

– Расчет! И людям выгодно.

– А как же! За ходьбу трудодни не пишут.

– Ну и как, товарищи колхозники, – повел рукой вокруг Стародубов, – сколько, по-вашему, возьмут они здесь сахарной свеклы с гектара?

– Если еще дождик-два…

– Метеорологи обещают.

– Да ежели вовремя уберут…

– А почему бы им не убрать вовремя? Дисциплина, что ли, хромает у них?

– Да что говорить, Дмитрий Сергеич! – кинул в сердцах фуражку оземь один колхозник. – Что ты нас агитируешь? Все хлеборобы, не первый год землю пашем… По триста пятьдесят центнеров будет тут на круг!

– Кабы такой урожай по всему Советскому Союзу – дома бы строили из сахара вместо кирпичей!

– Как в сказке – молочные реки, кисельные берега?..

– По коням!..

Собрание в переполненном клубе открыл Стародубов. Президиум не выбирали. Это было не собрание, а просто подведение итогов экскурсии.

– Я привожу сюда, товарищи, уже пятую экскурсию, – сказал Стародубов. – Как Назаров не жалеет горючего на прополку свеклы, так и мы не пожалеем горючего на это дело. Дадим каждому колхозу дополнительные лимиты, но чтоб все люди побывали здесь, посмотрели своими глазами, убедились! И трактористов привезем, покажем им здешние «карпатские горы» и урожаи на этих горах!.. Предоставим слово Павлу Федоровичу. Пусть он теперь расскажет, каким путем это все достигнуто: такая чистота на полях, порядок на фермах, доходы, строительство. Давай, товарищ Назаров! А потом еще поговорим.

Доклад Назарова был суховат. Цифры и факты. Он почти не заглядывал в потрепанные листки с «тезисами» – не первый раз отчитывался по ним перед таким собранием, помнил все наизусть. В нынешнем году одни лишь капиталовложения в хозяйство составляют миллион. За прошлый год колхозники получили на трудодень по четыре килограмма зерна и по шесть рублей деньгами. Сахару некоторые колхозницы получали по двадцать пять – тридцать пудов. Нынче, если выдержат план урожайности, доходность трудодня будет значительно выше. Организация труда такая-то, все делается, как положено по Уставу: главное внимание – укреплению бригад, но и звенья на пропашно-технических культурах не забыты. Из девятисот семидесяти пяти трудоспособных колхозников нет ни одного, не выполняющего рабочий минимум в трудоднях. Дневные нормы выработки на разных работах большинством колхозников перевыполняются. Весенний сев был проведен в восемь дней, ни одного гектара весновспашки, все – по зяби. Минеральные удобрения по разнарядке полностью выкуплены и завезены, даже больше завезено – за счет тех колхозов, которые отказались от них. Местные удобрения используются полностью, старого навоза не найдете нигде ни грамма: ни на фермах, ни во дворах колхозников – все вывезено на поля. Уход за растениями – строго по утвержденным агроправилам, столько-то прополок, подкормок. Озимая пшеница была посеяна перекрестным способом. Скот на фермах исключительно племенной, высокопродуктивный. План развития поголовья по всем видам скота перевыполнен на двадцать – тридцать процентов. Доходу от животноводства получено столько-то. Все постройки, что видели товарищи: коровники, конюшни – это новое, послевоенное. Немцы при отступлении взорвали либо сожгли все общественные постройки в колхозе. Сейчас большое внимание обращено на бытовое строительство. При всех фермах оборудованы благоустроенные общежития для колхозников, ухаживающих за скотом. Расширяются детские ясли, намечено сделать ясли круглосуточными, чтобы женщины, которым далеко ходить, – село ведь большое, от края до края четыре километра, – могли оставлять детей там и на ночь. На будущий год планируется постройка нового клуба – этот уже тесен – с зрительным залом на тысячу мест. Уже закуплено оборудование для радиоузла. Будет радиофицирован весь колхоз, все дома в селе и даже отдаленные бригадные станы.

Слушать его доклад было скучновато. Цифры, факты – замечательные, но будто все сделалось само собою, потому стал колхоз передовым, что все сознательно выполняют в точности Устав сельхозартели и министерские агроправила, не было будто борьбы, трудностей, помех. Он ни разу не сказал в докладе: «я», «у меня», «я сделал», только – «мы», «у нас», «мы решили». Хорошая скромность, но в ней стушевывалась руководящая роль председателя.

Мне приходилось не раз слушать в другой обстановке рассказы Назарова о колхозе, о пережитом и сделанном здесь за пять лет. Куда лучше рассказывал он об этом под настроение, в небольшой компании, нежели с трибуны, перед многолюдным собранием. Он обладал и меткой наблюдательностью, и народной образностью языка, был горяч и остроумен в споре. Но здесь, в клубе, все собрались сегодня послушать о достижениях колхоза «Красное знамя», похвалить его, Назарова, поставить в пример другим председателям, споров как будто не предвиделось. Может быть, поэтому он и сделал свой доклад без огонька.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю