Текст книги "Собрание сочинений. Том 1"
Автор книги: Валентин Овечкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)
Случилось так, что дня через два Дорохин сам послал связного на полевой стан колхоза «Заря счастья» за Харитоном Акимычем и трактористом.
В роту Дорохина приходил заместитель командира батальона по политчасти и сказал ему между прочим:
– Сегодня, лейтенант, будешь спать под музыку. Где-то какую-то важную высотку хотят отбить у немцев. Воевать будут ночью. Танки пойдут туда. А шум поднимут по всему фронту дивизии – чтоб сбить немцев с толку. Артполк выставит тягачи на передовую. У тебя, у Левченки, у Нестерова будут шуметь. Готовьтесь, в общем. Достанется и вам на чужом пиру похмелье!..
Дорохин послал связного за председателем колхоза, а старшине приказал:
– Сходи, Юрченко, в артдивизион, попроси от моего имени капитана: пусть эти ребята, что будут здесь ночью демонстрировать танковую атаку, захватят буксирные тросы. Скажи – для чего. Слышал, о чем просили нас люди?
– Слышал. Достану тросы, товарищ лейтенант! – откозырял старшина. – Для Дуни – постараемся!
– Глупости говоришь! Дуня тут ни при чем.
– Так я не про вас. Про себя говорю – постараюсь для Дуни.
– А, про себя!.. Ну, старайся…
Харитон Акимыч пришел уже в сумерки с бородатым Головенко, с Марфой Ивановной и Дуней.
– Попробуем вытащить ваш трактор, – сказал им Дорохин. – Приготовьте что нужно – камни, бревна. Вот старшина дает вам в помощь двух бойцов. Тягачи придут к полуночи. А женщин я не звал. Вам тут делать нечего. Тут будет жарко! Предупреждаю, товарищи колхозники, работать будете под огнем!
– Это что ж такое случилось? – спросил старик. – Третьего дни сами сомневались – нельзя, а нынче можно стало?
– Нельзя было, а нынче можно, вот и все, что могу вам сказать.
– Да нам-то и не к чему знать. Нам свое дело справить. Ну что ж, спасибо, товарищ лейтенант! Кузьма! Ту каменную загату разберем, что ли?
– А чем подвезете камень?
– Чем подвезем?..
– Забыл сказать связному, чтоб вы с подводой прибыли. Наши лошади в хозвзводе… А вот женщины пойдут к вам в хозяйство, пусть пришлют оттуда ваших лошадей. Идите домой. Этой ночью не разрешаю вам тут болтаться. До свиданья! Желаю успеха. Юрченко, командуй!
Отпустив людей, Дорохин засветил каганец, прилег, стал читать газету и заснул. Выдалось несколько тихих часов – никто не звонил из батальона и штаба полка, не тормошили связные… Проснулся он поздно ночью. Глянул на часы, покурил. Вышел из блиндажа, посмотрел туда, где в темноте чуть поблескивало на изгибе чистое плесо Миуса. Не видно и не слышно было ничего. Оставив в своем блиндаже за себя командира первого взвода, Дорохин вылез из окопа, пошел лугом к речке.
– Хорошо работаете, – сказал он старшине, столкнувшись с ним нос к носу у берега. – В окопах ничего не слышно.
В речке бесшумно возились дед, Головенко и один боец. Другой боец подавал им камни с берега.
– Ну, что там? – спросил Дорохин, подойдя к воде.
– Н-ничего, – дрожащим шепотом ответил старик. – Самое глубокое место вымостили… Т-теперь легче п-пойдет… П-после такого купанья п-по сто грамм бы, а то п-пропадешь…
Головенко исчез вдруг под водой, но тотчас же вынырнул, забарахтался.
– Тш-ш! Что ты? Хватай за руку!
– Яма, черт!
– Т-тонуть будешь – все одно не шуми. Н-нельзя!
Головенко выбрался на берег, голый, стал прыгать – одна нога по колено на деревяшке, – размахивать руками, согреваясь.
– Заколел!
– С н-непривычки, – отозвался Харитон Акимыч. – Н-не рыбак. А я, б-бывало, чуть лед сойдет, в-верши ставлю…
– Хорошо стоит, товарищ лейтенант. Не дюже засосало. Если с места сорвем – пойдет!
В стороне еще кто-то маячил. Дорохин пригнулся, увидел на фоне звездного неба женскую фигуру, подошел:
– Это кто? Дуня? Зачем вы здесь?
– Я на лошадях приехала, за ездового.
– Где же ваша повозка?
– В хуторе. Товарищ старшина забраковал – скрипит, стучит. Носилками носят камень.
– Я им еще четырех бойцов дал, товарищ лейтенант, – сказал старшина.
– Не нужна повозка? Ну и вам тут делать нечего… Ну, какого черта стоите? – чуть не в полный голос выругался Дорохин. – Думаете, мы такими уж бесчувственными стали на войне, что нам и девушку в братской могиле похоронить ничего не стоит?..
Дуня отошла.
– Погодите. Я вас проведу через окопы. Ну, работайте, – обернулся к старшине, – да скорее кончайте. В ноль пятнадцать всех лишних – назад в окопы! Тягачи я встречу в хуторе сам, укажу им проход…
Старшина, сняв пилотку, скребя затылок, долго глядел в ту сторону, где скрылись в темноте Дорохин и Дуня.
– Товарищ лейтенант! А может, я пойду тягачи встречать? – сказал он негромко, сделав несколько шагов вслед им. Но Дорохин уже не мог его услышать.
От луговой сырости, от молодой травы, от раннего апрельского первоцветья воздух был душный, пряный, хмельной. В камышах у берегов Миуса крякали дикие утки. Испуганно попискивали встревоженные выдрой кулички. На плесе била щука. В хуторе, в садах, заливались соловьи.
…Лошади были привязаны вожжами к сломанному сухому дереву на улице. Снарядом срезало начисто верхушку, остался только ствол, голый, без сучьев. Уставшие за день работы в борозде лошади, понурившись, дремали. То у той, то у другой вдруг подкашивалась нога в колене и морда чуть не касалась губами земли. В хуторе было тихо, безлюдно. Во дворах чернели развалины хат. Кое-где среди развалин торчали, как памятники на кладбище, уцелевшие дымоходы на печах. Сады цвели.
Дорохин с трудом распутал вожжи:
– Каким-то бабьим узлом завязано…
– Да это им тут не стоялось без меня, рвались, запутали.
– Куда им рваться!.. Ну, поедешь домой?
Подсадил девушку в повозку. Кинул ей конец вожжей, зашел наперед, поправил уздечку, выдернул у одной лошади из челки репей. Держась за грядку, пошел рядом. Лошади шли шагом.
За хутором, на развилке двух дорог, – одна дорога была широкая, накатанная, по ней ночами подвозили боеприпасы и продукты на передовую, другая узенькая, проселочная, – Дуня придержала лошадей:
– Мне домой – направо. Вот по этой дорожке, в балку. Домой… Когда мы теперь наш хутор отстроим?.. Харитон Акимыч говорил: у вас на Кубани нет ни матери, ни жены. Вы ему рассказывали. Вам же все равно. Приезжайте после войны к нам жить, товарищ лейтенант!
– У меня на Кубани невеста…
– Невеста? – Шевельнула вожжами, лошади пошли. – Ждет вас?
– Не знаю. Писем не получал… Этот серый сейчас захромал или это у него давно?
– Районный был в ногу. Зажило, а хромает. Теперь так и останется.
Дорохин на ходу свернул папиросу, закурил.
– Куда же это вы решили меня проводить? До самой каменоломни? – спросила Дуня.
– Вон до того белого куста.
– То – слива, дичка. Кто-то семечко уронил, выросла. Цветет одна, при дороге… А я мечтала: вот бы хорошо, если бы вы у нас остались! Вы нас от немцев освободили, вам тут и жить! Мы бы вас уважали, дом хороший вам построили бы!
– Наше солдатское дело такое, Дуня, – далеко наперед нельзя загадывать. Не знаем, что с нами завтра будет, кто из нас до конца войны доживет…
– А приехали бы?
– Вот что дома – не знаю. Не пишут мне… Нет, все равно не приеду. Там старые друзья, кто-нибудь вернется же…
У белой, в цвету, будто обсыпанной снегом, сливы-дички Дуня остановила лошадей:
– Киньте цигарку!
Дорохин в две глубокие затяжки докурил папиросу, кинул.
Взяв вожжи в правую руку, Дуня склонилась через грядку, сильно, до боли, обняла левой рукой Дорохина за шею, жарко поцеловала в губы… Дорохин чуть не задохнулся не выпущенным из легких дымом… Засмеялась, хотела сразу – по лошадям и удрать. Но не тут-то было. Обшлаг рукава кофточки зацепился на плече Дорохина за пряжку ремня планшетки.
– Ой! – смущенно, тихо вскрикнула Дуня.
Пришлось еще склониться к нему, чтобы отцепить рукав. И еще раз поцеловала его.
– Кубань далеко! Не обидится ваша невеста. Не увидит!
Привстала на колени, дернула вожжами, свистнула. Лошади тронули шагом.
– На моих рысаках не ускачешь.
Опять засмеялась, хлестнула кнутом. Рослые, худые одры раскачались, побежали крупной верблюжьей рысью. Повозка загремела по каменистому дну балки…
Дорохин покрутил головой, пробормотал ошалело: «Ну и ну!», поднял с земли пилотку и не успевший погаснуть окурок, жадно, обжигая пальцы, затянулся. Стоял на дороге, пока светлое пятнышко Дуниной кофточки не исчезло в темноте. Повторил, улыбаясь: «Ну и ну!», и побрел назад в хутор, оглядываясь и прислушиваясь к цокоту колес в балке…
Когда тягачи подошли к берегу Миуса – уже гудело по всему фронту. Немецкие батареи били беглым огнем, вспышки орудийных выстрелов по ту сторону луга за бугром полыхали, как зарницы. Немцы били пока что не по хутору Южному, а вправо, по селу Теплому, – видимо, там почудилось им наибольшее скопление танков.
Дорохин, посвечивая фонариком, указывал дорогу:
– Держи за мною!
Отвел один тягач подальше от берега, вторую и третью машины развернул в затылок первой.
– Это ж кого мы будем на хозяйство становить? – спросил один водитель тягача. – Кто здесь старший?
– Вот председатель колхоза, – указал Дорохин на Харитона Акимыча.
Старик был уже на берегу, оделся. В воде возился один Головенко.
– Этот дед?.. Магарыч будет, председатель?
– Понимаешь, товарищ, какое положение – гастроном еще не открыли у нас в хуторе. Со дня на день ожидаем – доштукатурят потолки, люстры повесят, прилавки покрасят, навезут коньяку, шампанского…
– Я не про сегодня спрашиваю. После войны приедем – угостишь?
– Об чем вопрос! Пир горой закатим!
Водители сцепили машины кусками стального плетеного троса.
– Как там – пройдет вдвое? – спросил Дорохин Головенко.
– Пройдет… Давайте конец, – отозвался замерзающий в реке голый тракторист.
– Держи!
– Пробуем, что ли, товарищ лейтенант? – спросил, усаживаясь на место, водитель головной машины. – Нам тут долго нельзя маячить. Приказано курсировать туда-сюда.
– Пробуйте. Бородач, завязал?
Головенко пускал пузыри, нырял:
– Ух, глубоко! Киньте мне болт с гайкой. Тут петля, на болт возьму…
– Я вылез, товарищ лейтенант, – сказал Харитон Акимыч. – Невтерпеж! Ему все же не так холодно – у него одна нога деревянная.
– Эй, браток, довольно тебе нырять! Трогаем? А?
– Все… Готово!
Харитон Акимыч перекрестился:
– Господи благослови!
– А ты, дед, религиозный, – сказал Дорохин.
– Какое религиозный! Десять лет не говел. Так, прибегаю изредка.
Моторы взревели.
– Кузьма! – закричал Харитон Акимыч. – Греби прочь! Трактор вытащим – тракториста задавим!
Видно, все же крепко засосало речным илом за полтора года «утопленника» – три гусеничных шестидесятисильных тягача буксовали на месте, трос натянулся, как струна, а груз в воде не подавался.
– Стой! – закричал Дорохин. – Так не пойдет. Недружно берете. Давайте по сигналу, на фонарик, разом! Смотрите все сюда. Зеленый свет: «Приготовились!», красный: «Взяли!»
Сто восемьдесят лошадиных сил рванули разом. Что-то тронулось, забурлило в воде.
– Идет! Давай, давай!..
Моторы ревели на полном газу. Тягачи буксовали… Лопнул трос… В хуторе, в садах, разорвался первый снаряд, пущенный немцами в эту сторону.
– Перелет… Ныряй, Кузьма! – сказал Дорохин. – Вчетверо пройдет?
– Пройдет, – содрогаясь всем телом, полез в воду Головенко. – Надо было сразу вчетверо…
Второй, третий снаряды легли на лугу, но в стороне, влево, метрах в двухстах.
– Вслепую бьет, наугад, – сказал старшина. – Не видит нас.
Бух!.. Снаряд упал в реку, разорвался, взметнул большой столб воды и грязи. Головенко нырнул, долго не показывался на поверхности.
– Эй, дядя! – закричал ему водитель. – Ты не ныряй, когда в воду снаряд упадет. Оглушит, как сома!
– Не обращай внимания! – крикнул Дорохин. – Это они воду подогревают, чтоб тебе теплее было. Крепи получше! Все? По местам! Приготовились! – Переключил глазок фонарика на красный свет. – Взяли!..
Из взбаламученной, черной, чуть поблескивавшей рябью при вспышках ракет воды показались сначала труба воздухоочистителя, потом радиатор и топливный бак, облепленные водорослями.
– Идет, идет!..
Трактор выполз на берег, весь в тине, водорослях – чудо морское.
– Вытащили голубчика! – закричал Харитон Акимыч.
– Вытащили! – прыгал на деревяшке вокруг трактора Головенко. – Я боялся – порвем ось или кронштейн. Нет, не порвали!..
Дорохин шел рядом с влекомым на буксире трактором, не обращая внимания на комья грязи, срывавшиеся с колес, щупал его мокрые, облепленные тиной бока, обрывал с них водоросли. Хотел что-то крикнуть подбежавшему Харитону Акимычу – сорвался голос. Молча потрепал старика за плечо…
Немецкие наблюдатели скорректировали огонь по шуму моторов. Снаряды и мины стали ложиться ближе. Одна мина с коротким резким противным свистом шлепнулась в грязь метрах в пяти. Дорохин упал на землю, увлекая за собой старика… Мина не разорвалась.
– Все же есть у них на заводах сознательные рабочие, – сказал, поднимаясь, тряся головой, Харитон Акимыч. – Третья мина не рвется, подсчитываю.
– Тут на лугу грунт мягкий.
Тягачи остановились. Водитель головной машины подбежал к Дорохину.
– Товарищ лейтенант! Отцепляю две машины!
– Отцепляй. Один потянет трактор к ним в колхоз, а вы уходите с этого места. Довольно! Раздразнили теперь их на всю ночь!
– Спасибо вам, товарищи бойцы! – кланялся, сняв шапку, Харитон Акимыч. – Спасибо, родные!
– Магарыч за тобою, дед, не забудь!
На всем пространстве между рекой и окопами рвались снаряды. Слева, по лугу, к ним двигалась сплошная стена разрывов.
– Вот тут-то они нас и накроют!
Водитель оставшегося тягача спрыгнул с сиденья, распластался на земле.
Трах! Трах! Трах! Трах!
Харитон Акимыч, завалившись на бок в какую-то ямку, мелко, часто крестился.
– Ох, ты ж, твою так, близко положил!.. – Одновременно перекрестился. – Ох, ты ж!.. Еще ближе! – Перекрестился.
Трах! Трах!..
Как ни скучно было лежать в эту минуту на открытом месте, пряча голову от осколков за болотными кочками, Дорохин не выдержал, расхохотался:
– Прибегаешь, дед?
И вдруг – сразу утихло. Вероятно, немцы разгадали уже точное направление танковой атаки. Здесь утихло, зато справа, за селом Теплым, загремело сильнее. Била и наша артиллерия, куда-то вглубь, по немецким тылам. Застучали пулеметы, автоматы.
– Товарищи, не могу идти! – закричал где-то сзади Головенко.
– Тракториста ранило! – поднялся дед. – Кузьма, где ты?..
Старшина подвел под руку прыгающего на одной ноге Головенко.
– Деревяшку отбило…
– Посадите его на тягач, – сказал Дорохин. – По живому не зацепило? Лезь, указывай дорогу водителю.
…В хуторе Дорохин распрощался с Харитоном Акимычем.
– Ну, не будешь больше приставать к нам? Паши, сей, не поминай лихом!
– Какое – лихом! Товарищ лейтенант! Что б я тут, председатель, делал без тягла? А теперь – пойдем жить! Мы вам тут, на этой площади, памятник поставим!
– Вы еще разберитесь, что за трактор, как он там перезимовал в речке. Может, все поржавело.
– Сверху поржавело – очистим. А внутри – его же маслом смазывали… А Дуня, товарищ лейтенант, девка хорошая… Приезжай к нам. В председатели тебя выберем. Передам тебе дела из полы в полу – знаешь, как в старое время лошадей продавали?
– До свиданья, Акимыч! Трактор получил? Получил. Ну, вали домой! И не мешай нам воевать…
Вскоре их дивизию сменили, отвели в тыл, километров за восемьдесят от передовой, в резерв. Там они стояли два месяца, ремонтировались, принимали и обучали пополнение и на Миус уже не вернулись – дивизия влилась в состав другой армии.
Участвовать в июльском большом наступлении Дорохину довелось на другом фронте.
И как бывает у солдат, часто вспоминался ему хутор Южный, мечталось еще заглянуть туда после войны, встретиться со знакомыми, полюбившимися ему людьми, посмотреть, как расцветает жизнь на месте бывших развалин и окопов, найти свой блиндаж где-то в саду между яблонями, посидеть на обвалившемся, заросшем бурьяном бруствере, выкурить махорочную цигарку, подумать под песни девушек, обрывающих с веток красные яблоки, о прошлых боевых днях… Но много было потом еще хуторов и сел по пути на запад, и каждый освобожденный им клочок земли стал Алексею родным. А когда окончилась война, ему уже было не до того, чтобы объезжать все те места, что проходил он со своими бойцами. Надо было и самому начинать работать, восстанавливать разрушенное войною народное хозяйство, запахивать вчерашние окопы.
1952
«День тракториста»
В одном районе решили провести «День тракториста».
Кто первый подал эту мысль – неизвестно. Вероятно, однажды, после заседания бюро райкома, на котором поругали какого-то недальновидного, мужиковатого председателя колхоза за плохое отношение к механизаторам, кому-то из районных руководителей пришло в голову: провести бы в районе «День тракториста», чтобы возвеличить фигуру сельского механизатора в глазах общественности! Есть День железнодорожника, День авиации, а трактористов ведь тоже немало в стране, и делают они немало для государства.
Выбрали для праздника одно из воскресений в конце июня – почти свободное от тракторных работ время, междупарье. Задумано все было здорово. Место облюбовали на берегу реки, на лугу, у дубовой рощи. Трактористы – народ степной, привыкший к голубому небу и жаркому солнцу над головой, им приятнее было провести свой праздник на вольном воздухе. Выстроили на лугу нечто вроде театральных подмостков – для президиума собрания и выступления художественной самодеятельности. Сюда же выехали буфеты и ларьки пищеторга. Пригласительные билеты на праздник разослали не только трактористам, комбайнерам, механикам, но и их женам. Приглашены были также председатели колхозов и бригадиры полеводческих бригад.
Но – первый блин комом. Дальше пошло не совсем так, как было задумано. Помешал дождь: как зарядил с ночи – до двенадцати дня не прояснилось, пришлось перейти в районный Дом культуры, где в четырех стенах, перевидавших много всяких других заседаний и конференций, собрание пошло слишком официально; немного оробели и сами организаторы праздника – не попадет ли им за какой-то самовольный, неузаконенный «День тракториста»? – и в своих речах стали называть праздник просто районным слетом механизаторов, что несколько сгладило необычность этого «мероприятия»; да и много было речей, и длинны были они слишком для такого собрания-гулянья.
Но все же трактористы и комбайнеры вынесли из конференц-зала Дома культуры, где даже потолок вспотел от духоты, главное: что сегодня их день, что ради них играл оркестр, для них выступали артисты, пел детский хор, танцевали девушки-ученицы, что в числе прочих почетных профессий их профессия и они сами – не в поле обсевок.
И самое интересное, как часто бывает в таких случаях, началось уже после «официальной части», благо время для этого еще оставалось. Пока длилось собрание и выступали артисты районной самодеятельности, дождь перестал. Подул ветерок, быстро просохло. Разошлись из Дома культуры в шесть часов – по-летнему еще день. Машины, на которых приехали из колхозов трактористы, ждали их за мостом через Сейм, на поляне у дубовой рощи. Там же, накрыв свои товары клеенками, терпеливо ждали их продавщицы ларьков и буфетов пищеторга… Задымили костры, где-то заиграл баян, запели «Калинушку».
– Где же мы расположимся?
– Да вот под машиной сухое местечко, дождь не промочил. Михаил! Отгони машину дальше, а мы тут постелем брезент.
– Ну, братцы, кажись, дела у нас в районе так поворачиваются, что ежели которого из нас жинка бросила – вернется, в ногах будет валяться: «Миленький, дорогой, прости, забудь, что говорила: керосином от тебя воняет».
– Это почему ж?
– А потому, что на нас теперь особое внимание обращается. Нам почет и уважение. Сказано: первые люди в деревне – мы, механизаторы.
– Да-а… А читали, ребята, в газетах, что на Кубани делается?
– Что?
– Там сейчас проводится эта самая, как ее…
– Комплексная?
– Вот, вот – комплексная механизация.
– Это как же понимать – комплексная?
– Полностью механизируются все работы в сельском хозяйстве. Чтоб не получалось так: убираем хлеб комбайнами, а потом колхозницы вручную веялки крутят, ящиками зерно в машины грузят. Горы зерна, когда его через веялки пропустишь? Где-то поспешаем, а где-то еще адамова техника осталась, тормозит все дело.
– Стало быть – сортировки от привода, транспортеры? Чтоб и рука человеческая до зерна не касалась?
– Именно так. И в животноводстве все механизируют: подачу кормов, воды, стрижку шерсти. Стога мечут машинами, солому скирдуют машинами.
– Я прошлой осенью видел в Чижовской МТС на испытании трехрядный свеклокомбайн. Вот машинка, ребята!
– Однорядный не пошел у нас.
– Трехрядный, говорю. Новый, усовершенствованный. Хорошо работает! Пропусков почти нет, один человек успеет подобрать в рядках, что осталось. Колхозницы, как узнали, что конструктор приедет на испытание, натаскали ему цветов в подарок – еле в машине увез. Качали его там, в поле.
– Рады были?
– А как же! От самой тяжелой работы освободил их – от копки свеклы.
– Так-то так. От самой тяжелой работы освободил… Но, выходит, и от трудодней освободил?..
– Да, да, товарищи, что ж оно получится? Если и свеклу будем комбайнами убирать, где ж колхознице трудодней заработать?
– Не только жены будут прощения у нас просить за старые обиды. Все колхозницы будут кланяться: «Товарищи трактористы! Дайте же и нам где-нибудь немножко заработать!»
– Конечно! Раз полная механизация – значит, и трудодни по полеводству будут все у трактористов с прицепщиками. Навоз возить? Да мы поделаем такие платформы, зацепишь трактором – сразу двадцать тонн! Наваливать, разбрасывать – опять же машины приспособим. Прошлым летом и солому с жнивья стягивали тракторными волокушами.
– А колхозникам, которые в полеводческих бригадах, останется только воду да горючее подвозить нам на волах по очереди.
Из шуточной завязки разговора возникают большие житейские вопросы.
– А что, ребята, – говорит бригадир, – к тому идет. Я бы на месте нашего правления уже сейчас призадумался: на каких других работах в хозяйстве занять людей? Верно, ведь годика через три-четыре механизаторы заберут почти все трудодни по полеводству, это как пить дать! Но машины ведь не для того, чтобы всем колхозникам, кроме нас, делать было нечего?.. Ту силу, что освободится, надо чем-то другим занять.
– Чем же ты ее займешь?
– Вот об этом и надо думать. Есть такие отрасли, где без ручного труда никак не обойтись. Сад, например. Трактором не полезешь на дерево яблоки рвать, это ручная работа. Если зимние сорта, для долгого хранения, так и потрясти дерево нельзя, каждое яблочко надо снять с ветки рукою и осторожненько уложить в ящик со стружками. Сколько у нас в «Завете» запланировано на осень садов посадить, кто помнит?
– Пять гектаров, что ли.
– Мало! Сто гектаров надо сажать!
– Ну, это ты загнул, Иван Трофимыч. У нас и земли столько свободной не найдется.
– Все пустыри, лога, крутизны надо фруктовыми деревьями засадить! Пойдем, Никита, по колхозу, и я тебе не сто, а двести гектаров такой земли найду!
– Ну, разве что пустыри…
– И ухода за молодым садом совсем немного требуется. Самая горячая работа в саду – сбор фруктов. А она начнется не сегодня, лет через шесть-семь. В аккурат к тому времени техника в полеводстве так шагнет вперед…
– …что и Никита уже будет своим трактором из вагончика по радио управлять.
– Зачем из вагончика? Прямо из дому, с кровати. Гляну в телевизор – подходит трактор к краю загона, нажму кнопку – трактор повернет обратно, и я – на другой бок. Поставлю только будильник над ухом, чтоб звонил каждые полчаса.
– На сто гектаров, знаешь, Иван Трофимыч, сколько саженцев нужно? Десять тысяч штук. Рубля по три за дерево – на тридцать тысяч рублей.
– Свой питомник надо заложить. Через два года будут саженцы. А специалист в колхозе есть. Наш горючевоз, Назар Матвеич. Он же садовник.
– Назар Матвеич? Может! Видели, какой у него сад на усадьбе? Окулировать, глазком там или в прищеп, это он умеет. Подучить его еще маленько на курсах.
– Нет, верно, ребята, придет время, и не за горами уж оно, колхозным полеводческим бригадам нечего будет делать на поле. Или, точнее сказать, где работало сто человек, там десять управятся. А тем, которых сократили, только и останется подсобные отрасли развивать. Какое хозяйство можно построить!.. И надо бы уже сейчас за это приниматься, не терять ни одного дня! Есть и виноград такого сорта, что будет расти в нашей местности. Кто бы отказался получить такой бочоночек вина на трудодни, как у нас с автолом стоит? Ягодники надо разбить. Гектаров пять клубники под хороший урожай – мешок денег! Огородов побольше, овощей всяких. Животноводство можно раза в два против нынешнего увеличить. Есть же колхозы, где по тридцать рублей чистоганом, кроме всего прочего, дают людям на трудодень? Это там, где руководители вперед глядели!.. Давайте, товарищи, как будет общее собрание в колхозе, поставим этот вопрос от имени трактористов. Пусть-ка правление пересмотрит свои планы по подсобным отраслям. Мизерные у нас планы. Смелее можно замахиваться! Одно дело – использовать машину, выжать из техники все до дна. Это наше дело, механизаторов, мы за это отвечаем. А другое дело – уметь использовать и ту выгоду, что дает машина в большом хозяйстве. Машина тебе руки развязывает в полеводстве? – так сажай этими руками сады, строй новые фермы, плотины, пруды, разводи в прудах рыбу!..
К увлекшемуся бригадиру неслышно подошли сзади, от реки, два тракториста, мокрые по шею, с бреднем и мешком, высыпали из мешка через плечо бригадира на траву десятка два крупных живых, трепещущих карпов, карасей, линей. Рыбаков и их добычу приветствовали радостными возгласами.
– Вот такой рыбки развести бы у нас в колхозе! Да, Иван Трофимыч? – сказал один из подошедших.
– Рыбка-то хороша, но это что ж выходит, друзья, вы и на собрании не были?
– Нет, товарищ бригадир, на собрании мы сидели до конца, все речи прослушали, а как начался концерт – пошли с Петром потянуть бреденек. Мы с ним еще из дому наметили – наловить рыбки на ушицу.
– Если б такая речка, Иван Трофимыч, да в нашем колхозе «Заветы Ленина», да возле речки стать вагоном – каждый день кормили бы с Семеном рыбой бригаду.
– Ну что ж… Ножи есть? Давайте чистить. Вот в этой цибарке сварим. Сушняку надо бы еще для костра.
– Иван Трофимыч! А может, пока уха сварится – пропустим по одной, под огурчики? Рыбакам надо после купанья согреться… Ребята! У кого хороший глазомер?
– У Никиты. Лучше его никто не отобьет загонку, по прямолинейности.
– Разливай, Никита Харитонович. Смотри не ошибись. Посуда, видишь, какая неравномерная… Как в аптеке! Ну, за наш праздник, за «День тракториста»! И за тех товарищей, кто его выдумал!..
– Я, товарищи, так соображаю насчет механизации, – начал, крякнув, после небольшой паузы один тракторист, все время молчавший. – С нас директор МТС и правление колхоза спрашивают выработку, качество? Спрашивают. Законно спрашивают, так и должно быть. И мы можем спросить правление колхоза: куда деваете нашу механизацию?
– Как? Что говоришь? А куда ж они ее денут? Механизацию в карман не спрячешь.
– А так! Скажем, в прошлом году механизация была на семьдесят процентов, а нынче – на восемьдесят. Куда девали эти десять процентов? Сделали что-нибудь полезное для хозяйства? Или – на распыл пошло? Волы паслись, люди на базаре торговали?
– Правильно, Митя! Долго молчал, а дело надумал! Именно так и нужно спросить их, хозяев: куда деваете нашу механизацию?
Хохот, аплодисменты…
Одна бригада приехала на праздник в полном составе: с кухаркой, водовозом, со своими продуктами, посудой для варки пищи и даже столами и скамейками, прихваченными с полевого стана. Расположились они возле автомашины, привезшей их, воткнули в землю две железные рогатины, подрыли под ними ямку для котла; кухарка, поджав ноги, уселась на траве и стала чистить картошку. Отличие от полевой обстановки было лишь в том, что трактористы приоделись и присутствовали их жены, которых на бригадном стане обычно в таком сборе не увидишь. Но не все жены присутствовали. По этому поводу было немало шуток и зубоскальства.
– Степан! Почему твоя Маринка не приехала на «День тракториста»?
– Нездорова…
– Перепугалась, должно быть, когда ей пригласительный билет принесли: «Марине Кондратьевне Пересухиной. Райком и райсовет приглашают вас…»
– Чего же пугаться?
– Да кто его знает, зачем приглашают жен трактористов? То ли по сто грамм поднесут, то ли постыдят принародно за то, что плохо работают в колхозе?
– Да, девчата, нынче вам обошлось, а в будущем году, сказал секретарь райкома, обязательно упомянет в докладе тех жен механизаторов, что заделались начальницами, в колхозной работе не участвуют, на мужнины трудодни надеются.
Женщины протестуют. Завязывается горячий спор – кто виноват в том, что жены механизаторов мало участвуют в колхозной работе, не сами ли мужья? Кто запретил Маринке ходить на свеклу? Сам Степан. Прокормлю, мол, тебя с детишками своими трудоднями, мне в доме нужна помощница, а не в поле, чтоб уют мне создавала, когда приду на день отдохнуть.
– А что ж, и запретил, – оправдывается Степан. – Разве ж это жизнь? Прибежишь с поля – Маринки нету дома, где-то аж за Бугровыми хуторами свеклу шаруют, там и ночевать остаются, на бригадном стане. Маринка отпросится домой – я на работе. У нас с нею получалось, как у тех деда с бабкой: дедушка на печь – бабушка до бражки, бабушка на печь – дедушка по дрова.
– А ты возьми ее в прицепщицы, вот и будете неразлучны днем и ночью.
– В прицепщицы?.. Да нет, это тоже не годится… Чтоб целый день за твоей спиной, глаз с тебя не спускала?..
Когда усаживались за столы, один из трактористов этой бригады, рослый, плечистый, красивый парень лет тридцати трех, скрылся в кусты с узлом под мышкой, переоделся там и появился вдруг перед товарищами в костюме официанта московского ресторана первого класса: черная тройка, атласные лацканы, галстук бабочкой, белоснежная салфетка на руке. Его встретили громовым хохотом.
– Чего это ты таким фертом вырядился, Серега?
– Товарищ официант! Пол-литра столичной и два соленых огурца!
– Вспомнил старое.
– Какое старое?
– Так он же был официантом.
Сергей, видимо, хороший актер, комик, без тени улыбки, с серьезным, деловитым лицом обратился к кухарке:
– Лукерья Федоровна! Как у вас дела? Готово? Что будем подавать? Квисо куриное сюпрем с рисом? Соус тертер? Яйцо мирабо? Эскалоп из телятины?
– Погоди, – давясь смехом, ответила кухарка. – Мясо еще не доварилось.
– Придется подождать, товарищи, минут двадцать.
Сергей ушел за машину, где на ящиках и досках устроено было нечто вроде буфета (заведовала им жена бригадира), принес оттуда на подносе, держа его одной рукой выше головы, тарелки с хлебом, ложки, вилки, бутылки, стаканы, лихо, со звоном, ничего не разбив и не опрокинув, опустил поднос на стол, стал раскладывать приборы. Все зачарованно глядели на него.
