Текст книги "Закон Талиона (СИ)"

Автор книги: Валентин Пригорский (Волков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

Авторитет – Предприниматель

2004 год, июнь.

Развалившийся в шикарном, с гнутыми резными подлокотниками кресле, Илларион Константинович Жордания мало походил на авторитетного вора, оттарабанившего в общей сложности четвертак на различных зонах Союза и более известного в определённых кругах под кличкой Дато. А походил он на грузинского князя – чуть-чуть, самую чуточку попол-невшая фигура, волнистые с проседью каштановые волосы, узкое лицо, нос с горбинкой, ухоженные рыжеватые усы и болезненно красные губы. Аристократ – ни дать, ни взять. До-машний прикид тоже весьма импозантный: черные замшевые мокасины, чёрные бархатные брюки, тёмно-бордовая бархатная, простёганная ромбом куртка, отороченная серебряным шнуром, на шее повязан чёрный шёлковый шарф с серебристыми звёздочками. Чего там, были бы бабки, а уж визажисты с модельерами расстараются, даже чурбан обиходят так, что хоть сейчас на обложку какого-нибудь VIP-журнала. Господин с такой представительной внешностью вполне мог украсить президиум дворянского собрания при одном условии: си-деть и помалкивать. Никакому имиджмейкеру с комплексом Пигмалиона не под силу в од-ночасье привить светские манеры и навыки грамотной, непринуждённой речи человеку, если вся его прошлая жизнь к тому не располагала. Семь классов – это всего лишь семь классов, лесоповал – это лесоповал, а сокамерники – не завсегдатаи аристократического клуба. Но и это поправимо. «Каждому делу – свой срок», – любил приговаривать Дато, посмеиваясь в усы. Чего-чего, а уж за сроки по делам он знал если не всё, то многое – половина жизни, как-никак, ушла на изучение «Уголовного кодекса».. Однако нынешние времена предъявляли к представителям бизнеса достаточно высокие требования, и Дато очень старался соответствовать, пусть и не всегда получалось. Во всяком случае, книга Дейла Карнеги неизменно лежала в ящике его письменного стола в домашнем кабинете. На этом же столе в стоячей кипарисовой рамке красовался девиз, выполненный собственноручно красным маркером: «Ты убиваешь время – время убивает тебя». Эту нехитрую истину хозяин стола и кабинета понял давно, но до недавних пор не шибко удачно применял на практике.

До недавних…. Вот уже пять годочков Илларион Константинович занимался прибыль-ным бизнесом: держал в Среднегорске сеть рестораций и единственное в городе казино под названием "Джокер". Сначала, будучи большим поклонником Пушкина, "новый русский" грузин вознамерился дать своему игорному дому имя "Герман", но Игорь Вавилов – его личный, не всегда трезвый и всегда умный советник по культуре отговорил, мол, это де то же самое, что похоронный кооператив наречь "Перспективой". Дато подумал и согласился.

Неожиданно для себя Илларион Константинович, незнакомый с менеджментом, бух-галтерским учётом и прочей финансово-экономической тряхомудией, проявил недюжинную деловую хватку. Бизнес процветал. Он не слыл добряком по жизни, подчинённые ходили по струнке за хорошее жалование, и лишь Игорёк – менеджер фирмы и нынешний советник по культуре, в прошлом администратор какого-то столичного театра, бывший зек, ровесник и сосед по нарам, числился в друзьях у жёсткого хозяина. Илларион ценил Игоря за ум, за образованность, за беззащитную, наивную, неистребимую веру в изначальную человеческую доброту, которую, несмотря на весь свой ум, не потерял даже на зоне, и каковой не хватало самому Дато, и ещё за безоговорочную преданность. Солидный срок Игорь получил, как растратчик государственных рублей в крупных размерах, хотя деньги не присваивал – его попросту подставили.

Кое-что из прошлого.

…Когда на зону прибывает пополнение – это становится в некотором роде, не ахти ка-ким, но событием. Заключённые, кому по рангу положено, заранее знают, по каким статьям идут новички. Кто-то предвкушает встречу с корешами, кто-то ждёт устную маляву с воли, а кое-кто присматривает объект для измывательств.

Дато провалами в памяти не страдал, и хотя минуло десять лет, тот день он хорошо за-помнил. Очередной этап выпал на выходной. Заключённые находились в камере, ожидая своей очереди на помывку в бане и постирушки. Заскрежетал ключ в замке, открылась дверь, вертухай скомандовал: "Заходи!" Порог переступил человек лет тридцати пяти – со-рока в бэушной робе с авоськой в одной руке и ватником в другой. Он, как предписано пра-вилами хорошего тона, представился честь по чести, видать просветили заранее.

– Осужденный Игорь Вавилов! Москва! Статья сто шестидесятая УК, часть три – рас-трата. Семь лет колонии общего режима. С конфискацией…

Никто не кинулся с вопросами к вновь прибывшему – не пионерский, чай, лагерь. Даже не все повернули головы, но все срисовали.

Лёжа на верхней койке, Дато лениво приоткрыл один глаз. Ага, интеллигент. Засти-ранная роба висит как на штакетине, тонкая шея торчит из безразмерного воротника, стрижка под ноль, вид растерянный. Ну, ну.

Интеллигент переступил с ноги на ногу.

– Скажите, пожалуйста, где здесь свободная койка?

В камере имелось всего одно свободное спальное место, на нём расселись Листок и Пермяк – урки несерьёзные, но наглые. Они увлечённо резались в штос.

Пермяк поднял равнодушные глаза.

– Чего?

– Я спрашиваю, – лох развёл руками, уронив при этом ватник, неуклюже нагнулся, – место моё…

– Ах ме-есто, – процедил Листок, перетасовывая карточную колоду, – а то свобо-одное ему подавай. Ты здесь или где? Про свободу забудь. А место твоё тута. Только мы, видишь, играем. Чего в сумке? Чай, курево, жратва?

Лох опять развёл руками и опять уронил ватник.

– Пустой, значит, – констатировал Пермяк, – ну тогда жди.

Интеллигент, приблизившись, помялся, наконец, выдавил.

– А, э-э, за столом ведь удобнее…

Пермяк удивлённо уставился на него.

– За столом, говоришь? Вот и садись за стол. Садись, садись, – он, мигом очутившись рядом с лохом, подтолкнул того к табурету, – не стесняйся. Ты чего такой тормознутый? Не ширяешься часом? Ну-ка, закатай рукавчик! Давай, давай, поглядим.

– Да нет, что вы, – интеллигент послушно обнажил левую руку по локоть.

– Ты гляди, чистый! А вот…

У Пермяка волшебным образом возникла зажатая в пальцах писка – стальная пластин-ка, заточенная под бритву. Он живенько приложил её к обнажённой руке новичка. Тот от неожиданности дёрнулся, на коже появился неглубокий порез, царапина, выступила капель-ка крови. Пермяк облизнул губы.

Вавилов побледнел.

– З-зачем вы…? – Растерянно спросил он.

– Ах, случайно! – Пермяк, изображая огорчение, глумливо всплеснул руками. – Да ты никак крови боишься? Хочешь, я тебя беречь буду? Хочешь? Я тоже хочу. Будешь моей лю-бимой женой. Щас в баньку сводим, подмоешься. Ага? Да не ссы, дурачок, тебе понравится.

Листок, ухмыляясь, встал рядом с корешом.

– У нас тута коммунизьма, дупло общее. Может, в штос разыграем?

– Не-а, я первый, – как бы возразил Пермяк, не сводя глаз с кровавой полоски.

Недоумение исчезло с лица интеллигента, глаза потемнели от гнева. Он неловко вско-чил, опрокинув табурет, сжал кулачишки.

– А в морду…! – Крикнул он срывающимся голосом.

– Ой, ой, кокетничает, – издевательски залебезил Пермяк, – а по горлышку?

Писка мелькнула в опасной близости от лица Игоря. Тот отшатнулся, ещё больше по-бледнел, но упрямо и зло прошипел:

– Пусть! Мне терять нечего! Тронешь – загрызу!

Дато приподнялся на локте.

– Ша! Пермяк, Листок, отзынь!

Урки послушно отошли в сторонку, как ни в чём не бывало.

– Не гоже человека с воли так встречать. А ты, – он глянул на Вавилова, – не боись, не тронут. Игорь, говоришь? Вавилов?

Игорь кивнул, в глазах плескалась надежда.

– Образованный?

– Да, – новичок сухо сглотнул, двинув кадыком, – высшее…

– Вот и хорошо. Будешь нас просвещать. Нам тут всем, – Дато оскалился, – пора при-общаться к культуре. Задубели.

Вавилов кивнул, смотрел с благодарностью, подбородок трясся. Он не догадывался, что вся сценка была разыграна с подачи самого Дато. Вот так без особого изыска приобре-таются почитатели, преданные по гроб жизни.

Надо сказать, что именно Дато заранее похлопотал перед начальством, чтобы теат-рального деятеля поместили в его камеру, и ни разу не пожалел об этом. Тем же вечером Вавилов вслух читал наизусть "Пиковую даму". Погружаясь в мир пушкинской поэзии, сокамерники – по большей части те ещё ублюдки – попадали под обаяние рифмованных строк, ворочались, почёсывались, вздыхали. Так и повелось. Игорь, обладавший удивительно цепкой памятью на драматургию и почти дословно помнивший – чему не мало способствовала его прошлая профессия – множество драматических произведений и стихов, декламировал, сидя на койке в душной, сумеречной камере, пробовал даже разыгрывать некоторые эпизоды, комментировал непонятные места.

Чёрствый, далеко не безобидный и не сентиментальный Дато, как-то вдруг проникся уважением к наивному интеллигенту, частенько беседовал с ним о жизни, слушал рассказы о разных странах, об исторических событиях и постепенно, даже не заметив, когда и как это так получилось, начал прислушиваться к интеллигентским советам. Потихоньку, полегоньку Игорь заделался его личным другом – одним единственным, поскольку в окружении Дато ранее водились только кореша. Импонировало ему, видишь ли, поведение парня. Тот ни перед кем не заискивал, крест свой нёс с достоинством, не плакался, не канючил, короче, даром, что интеллигент – жил, как человек.

Илларион откинулся с зоны раньше Игоря, но не забыл о нём и через год на крутой иномарке ожидал у ворот досрочно освобождённого за примерное поведение Вавилова.

– У тебя же ни квартиры, ни прописки, – встретил он друга, – Куда ты? Поехали со мной. Я теперь в бизнесменах. Будешь администратором при моих делах. Конкретно. Всё по-честному. Заживёшь по-человечески.

Игорь Вавилов провёл пальцем по отделанной красным деревом приборной панели, покачал головой, поцокал языком и сказал без зависти:

– А всё-таки здорово, что нынешний политический уклад даёт возможность честно ра-ботать и много зарабатывать!

– Так, я не понял: ты согласен? – Дато усмехнулся.

Усмехнуться-то усмехнулся, только после слов Игоря выплыли такие яркие, а пра-вильнее сказать – тошнотворно тёмные, прошлогодние воспоминания, что стало ему совсем не смешно, по загривку пробежали мураши – вестники липкого страха.

"Даёт? – подумал он, – нынешняя власть ни хрена не даёт. Позволяет отмывать – это да. А дают другие, у кого и брать не захочешь. Вампиры бл…, ну, ладно, будем надеяться, что Игорька эта сторона дела не коснётся".

Прежде Илларион Константинович приступами страха не страдал – терять по жизни было особо нечего. Нет, ну опасался, конечно: уголовного розыска, например, или конфлик-тов с коронованными ворами – так это нормально. Была ещё в прежние времена такая орга-низация – ОБХСС – отдел борьбы с хищениями социалистической собственности – тоже ничего хорошего. На воле, понятно, лучше, чем на зоне, но на воле приходилось постоянно рисковать, добывая на пропитание в поте лица своего и тут же сбрасывать всё добытое ба-рыгам. В условиях развитого социализма копить деньги было бессмысленно: обязательная доля в общак, остальное быстренько уходило псу под хвост. Неделя-другая, и от фарта оста-вались одни воспоминания да треск в голове. И снова пот, и снова риск.

Права и свободы

1999 год.

По правде говоря, страх пришёл не сразу. За день до освобождения к Дато подвалил незнакомый, чахоточного вида зек.

– Дато? Кореша с воли привет передают. Велено, значит, тебе после выписки прям на вокзал, не мешкая, в буфет. Там тебя встретят. Дай позобать.

Илларион с одного взгляда на синего от болезней и татуировок урку понял: уточнений, типа, кем велено и кто встретит, не будет – всего-навсего посыльный. Дато молча вытащил из кармана робы едва початую пачку "Беломора", отдал посыльному, кивнул – всё, мол, по-нятно – и пошёл своей дорогой. Известие не вызвало беспокойства, скорее удивление со значительной долей самодовольства. Ещё бы, восьмерик оттянул, а гляди-ка, помнят ещё деловые люди, встречают! И была к тому же затаённая надежда, что помогут обустроиться на первых порах да пообвыкнуть, поскольку повязали его ещё в девяносто первом, то есть в те времена, когда Союз со своим привычным социализмом доживал последние дни, и нынче в девяносто девятом жизнь по ту сторону забора казалась вовсе непонятной. Как выразился бы Игорь: "Необходима адаптация". Попробовал погадать: кто же это подсуетился? И так крутил, и этак – не получалось. По всем раскладкам выходило, что некому встречать – рево-люционные ветры разметали всех корешей: кого на глухую зону, кого за кордон, кого по косточкам. А кто остался, те вряд ли…

Ну и хер с ним, завтра всё выяснится.

Утром следующего дня, заглянув в лазарет за больничной картой, удостоверяющей, что он не выносит на свободу никаких жутких заболеваний типа туберкулёза, СПИДа и про-чих трихомонозов, Дато увидел, как двое зеков вытаскивают на носилках мертвяка – того самого вчерашнего урку, посыльного, значит.

Эскулап равнодушно кивнул на тело.

– Позавчера только прибыл, а нынче ночью тихонько преставился на нарах. Ничего удивительного – насквозь больной. Удивляет другое: как ещё на этапе не помер?

– Бывает, – согласился Дато.

– Зона – не курорт, – хохотнул эскулап, размашисто расписываясь в карточке Илларио-на, потом, подышав на личную печать и, ставя оттиск, добавил, – надеюсь, не скоро к нам, а то гляди, вот так и вынесут. Ну, бывай.

– Прощайте, если что, – осклабился Дато.

А ещё через пару часов, одетый по летнему времени в помятый цивильный костюм восьмилетней выдержки, со спортивной сумкой в руках Илларион Константинович вышел за ворота, вдыхая пыльный воздух свободы. Он втайне надеялся, но его никто не встретил. Придётся тащиться с полкилометра по лесной дороге, проложенной от ворот зоны до шоссе. Ладно, не в тягость.

Светило солнышко, шумел лес, пели птички. Ё-моё! Сам не заметил, как добрался до автотрассы.

"А и помер бы посыльный раньше времени, мне ничего не сказав, – думал он, шагая по обочине к автобусной остановке, – так один чёрт я бы на вокзал потащился, и именно в бу-фет. С моей-то справкой вместо паспорта, куда ж ещё? Те неведомые, которые на вокзал ве-лели, то ли страхуются, то ли меня не знают и держат за дурака. А на кой им дурак? Вот прицепилось!"

Метров через полста за поворотом задумчивый Дато чуть ли не носом ткнулся в отды-хающий на краю дороги, аккуратный маленький автобус с непривычно покатым передком. У дверцы стояла сочная, блондинистая девица в синих джинсах и в смело расстёгнутой, обтягивающей грудь рубахе. Она, повернув очень даже привлекательное личико в сторону неспешно идущего Иллариона, заулыбалась, глаза блудливые, да такие, что у мужчины, вынужденного коротать долгие годы в чисто мужском обществе и только-только покинувшего это самое общество, натурально отказали ноги, а по телу пошла горячая волна. Формы, то есть внешние признаки, по которым нормальный грузин в миг разглядит зрелую женщину в любой толпе, обозначались весьма, и даже более чем весьма. Дато, как малохольный подросток, встал столбом.

Кзз-бам! Вольноотпущенный вор, вздрогнув от неожиданного металлического скреже-та и хлопка, скосил глаза. Это здоровый мужик, надо думать, водитель, как раз захлопнул крышку капота и, вытирая руки тряпицей, тоже уставился на бывшего зека, будто чего-то ждал.

– День добрый, мужчина, вы не из лагеря случайно? – Поинтересовалась деваха голо-сом околдовывающей сирены, не той механической, что завывает на вышке, а другой – ми-фической, про которую рассказывал Вавилов.

– Случайно – да, – скривил заиндевевшие губы Дато, втягивая воздух и слюну уголком рта, – из пионерского.

– Да нет, – красавица ещё шибче расцвела, – вы не думайте, мы понимаем…

– Угу.

– Чего "угу"? – Бабонька шаловливо стрельнула глазищами. – В нашем кооперативе, почитай, все из бывших.

– А то, поехали с нами, – подхватил здоровяк, – мы аккурат таких, как ты привечаем.

– У нас и женщины свободные имеются, – продолжила деваха.

Она чуть прогнулась, уперев ладони в поясницу – тонкая ткань на груди натянулась ещё пуще – выронила платок, наклонилась, чтоб поднять.

Дато едва не ослеп от вида двух белоснежных, окантованных загаром полушарий за пазухой. Ему до судорог захотелось откликнуться в том смысле, что, мол, с вами хоть на край, но его уже заклинило.

"Куда-то приглашают…. Значит…, значит те, что весточку посылали, чтоб, значит, не мешкая…, выходит, предвидели…. Это как?"

– Н-нет, – начал он, глядя в потемневшие глаза девахи, – спасибо, меня ждут…

Фразу закруглить не успел. Дикарь, привычно стерегущий себя от удара в спину, во-лосками на ушах, горбиками на хребте уловил опасность и вильнул в сторону. Обушком вперёд, просвистев мимо, глухо тюкнул в землю колун. Мужик, державший в руках топор, по инерции клюнулся следом. Сзади, гад, подобрался.

Дато давно и заслуженно пользовался признанием в уголовной среде, как мастер "бан-до" – жестокой драки одного против толпы, драки, в арсенале которой преобладали самые подлые и смертельно опасные приёмы, отработанные веками в среде офеней, золотоискате-лей и каторжан. Не долго думая, он с разворота врезал коленом в удачно подставленную челюсть, нырнул под руку кинувшемуся навстречу здоровяку, цепляя того стопой под ло-дыжку. Водила чугунной болванкой пошёл крушить кусты, а Дато, скользом подбив тугой сумкой деваху под коленки, выскочил на трассу и рванул, дай бог ноги. Да-а, пять годков назад он был ещё легконогим и поджарым.

Он мчался вверх по асфальтовому тягуну в сторону автобусной остановки, ожидая вот-вот услышать звуки погони, но за спиной пока всё было тихо, только затылок холодел, будто под прицелом. Потом послышалось завывание тяжёлого мотора. Илларион оглянулся и оторопел. Микроавтобуса след простыл, словно его там никогда и не было, зато, чадя и взрёвывая, медленно втаскивал на подъём своё грузное тело рейсовый автобус.

"Сучары! Это что ж, неужто зеков прямо на выходе бомбят?", – задумался он, переводя дух. И то: в поясную подкладку брюк зашиты бабки не бог весть какие, но и за меньшее за-капывали – "отпускные" за восемь лет, как-никак.

Автобус притормозил и, шумно вздохнув, раздвинул складчатые створки передней двери. Дато с облегчением нырнул в шибанувший людским потом зев и осмотрелся. Народу полно, в основном бабы и мужики из ближайших деревень, везущие на привокзальный ры-нок дары собственных огородов. Проход завален мешками и корзинами. Илларион отдал хмурому водителю с синими перстнями на пальцах гроши за проезд, уцепился за поручень и уставился в окно. Чадящий и бренчащий газваген покатил в сторону захолустного евразийского городка по волнистой, петлистой, узковатой трассе, а Дато смотрел на проплывающие мимо деревья, на рыжие, глинистые осыпи, на серые плиты дикого камня, вспоминая разбитную бабёнку и скоротечную стычку в лесу.

Встреча, мало сказать, странная. Поджидали. Подготовились загодя, охмурили, разы-грали, как в катране, и ведь били насмерть. Живодёры! А если я такой не первый? Кто станет искать какого-то там зека? Надо будет маляву на зону кинуть, что, де, шалят душегубы у самой заставы.

Раздумья сократили время, вскоре транспорт благополучно доставил пассажиров на конечную остановку. Дато первым выбрался из душного чрева, забросил сумку на левое плечо и побрёл в вокзальный буфет.

Именно на этом вокзале он никогда прежде не бывал, но задрипанное зданьице мало отличалось от прочих, абы как пристроенных к железным рельсам, во всех других провин-циальных городках урало-сибирской зоны. То-то, что зоны. Верхотурье, Ивдель, Нижний Тагил, Серов и так далее по карте – все они окружены зонами – промышленные пятачки в оцеплении лагерей. Так что люд здесь тусуется всякий: от отпускников, командированных, солдатиков и студентов до тёмных личностей, у которых разве что не выжжены клейма на лобёшниках. Впрочем, московские и питерские вокзалы отличаются от местных зачуханных только размерами и количеством народа. И на тех, и на этих за порядком наблюдают креп-кие ребята в серо-голубой форме.

Вот такие вот крепкие ребята в погонах и подошли к Иллариону Константиновичу, спокойно поглощавшему бутерброд с чаем в станционном буфете.

Хотя прилавок, отягощённый бутылочками и баночками с процентами и градусами на этикетках, буквально подавил Дато, прежде видевшего подобное великолепие лишь в ва-лютной "Берёзке", но не лишил его разума. В числе мудрых советов старейшин, которым он, как истинный сын своего народа, неукоснительно следовал, был и такой: не пей хмельного в незнакомой обстановке, особенно если твои права и возможности ограничены. Если честно, насчёт старейшин и национальных корней – некоторый перебор: родился Илларион в городе Свердловске, грузином числился только по отцу и в самой Грузии сроду не бывал, однако к алкоголю имел иммунитет.

Менты, появившись в дверном проёме, рассеянно прошлись взглядом по немногочис-ленным посетителям, потом один остался у входа в зальчик, а другой, выпятив челюсть, не-спешно двинулся, лавируя между высокими мраморными столиками. Он остановился прямо напротив Иллариона, пристально глядя на жующего человека, заложив руки за спину и по-качиваясь с пятки на носок. Власть и сила. Мол, прикажу – сапоги оближешь.

– Документики попрошу.

Дато вытер пальцы салфеткой и, достав из внутреннего кармана пиджака справку об освобождении, протянул менту. Тот не шелохнулся, сцепив руки за спиной. Пришлось по-ложить бумагу на стол. Только тогда, не сводя глаз с лица гражданина, парень выпростал правую конечность и положил ладонь на документ. Прижимая бумажку мизинцем, пошеве-лил её двумя пальцами, вроде и не взглянул даже, но, что надо, увидел.

– Жордания…, угу, ИТэУ двадцать три…, угу. Освободился, значит?

– Всё по закону, гражданин начальник, от звонка до звонка.

– Ну, ну.

Убрав руку за спину и ничего более не сказав, сержант развернулся и потопал к выхо-ду. У Дато сложилось впечатление, что заходили сюда эти двое исключительно по его душу. Эту мысль сопроводил холодок в кишечнике. Ничего хорошего от правоохраны он не видел и не ожидал, терпеть её сотрудников не мог, и они платили той же монетой. Справедливости ради надо сказать, что хорошего к себе отношения Илларион не заслуживал, да и не шибко верил в эту самую справедливость, прожитые годы не подталкивали к прекраснодушному мироощущению.

Запихивая в карман ксиву, он краем глаза заметил, что оставшийся на входе напарник продолжает наблюдать за ним. Холод в кишках не отпускал и Дато разумно отвёл глаза – слишком пристальный взгляд в спину представителям власти способен вызвать недовольст-во, спровоцировать их на дальнейшие доскрёбушки, а уж доскребаться хошь до кого они су-меют. Что мешает им, к примеру, утащить Иллариона в какой-нибудь закуток при линейном отделении и там, за железной дверью отмудохать недавнего зека по почкам до инвалидности? А ничего не мешает, кроме лени.

Вот сейчас, вот здесь, стоя у столика и сжимая в кулаке стакан с остатками жидкого чая, Дато осознал полную бесправность свободного человека. На зоне всё понятно: началь-ник – бог, администрация с охраной – архангелы, воспитующие паству с неотвратимостью айсберга и милосердием палача. Ну, так на то она и зона, где всяк грешен по приговору. Но там, на миру и смерть красна. Там Дато прошёл и карцеры, и побои, и много чего ещё, и стал уважаемым человеком, с чьим мнением считаются даже боги. А воля…, только поманила и тут же намекнула, мол, здеся ты никто – коврик для ментовских сапог. Это что ж получается: воля страшнее зоны?

Дато усмехнулся, расфилософствовался, понимаешь, как мальчик Кай в покоях Снеж-ной Королевы: "…что воля, что неволя…". Или это из другой сказки? Из какой-нибудь "Марьи-искусницы"? Склероз. Подумаешь: подошли менты, проверили документы. Работа у них такая.