Текст книги "Закон Талиона (СИ)"

Автор книги: Валентин Пригорский (Волков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

"За что они…?"

"За то же, за что и ты…"

"Но я выполняю приказ. И я хочу мира этой земле".

"Они тоже выполняют приказ. А мир – он разный".

"Мир один, где не убивают…по приказу. Где люди живут, как…люди".

Ощущение токающей боли в правой ноге не позволяло уснуть. Болезненные импульсы пробегали по телу и отдавались в левой руке затяжным нытьём. Сонное оцепенение смени-лось беспокойством. Щелчком вернулось сознание. Воссоздалась расплывчатая картина: он стоит у БТРа и разговаривает с капитаном; на периферии в уголке глаза лёгкое движение; Паша стреляет навскидку; человек, всё это время лежавший замертво, вскидывается над ас-фальтом скомканной красной тряпкой; кровь веером. Боль в ноге.

"А меня, кажется, зацепило грязно. Кость, зараза…. Лишь бы не ампутация".

Он открыл глаза. Лежит в тенёчке, по-видимому, подле бронетранспортёра. Не на го-лом асфальте, мягко подстелено, под приподнятой головой какая-нибудь скатка. Ч-чёрт, больно. Над ним чьё-то лицо. А-а, Коля-Николай.

– Как… дела…, Коля? В… меня… стреляли?

– Лежите, товарищ генерал, вас ранило осколком в ногу. Один чех на гранате лежал, ну, и рванул чеку. Наши на подходе, уже вертушка кружит.

Колина голова ушла в сторону, и в правый глаз жгуче ударила световая вспышка. Оду-ревший солнечный луч, рикошетом отскочив от стеклянного осколка в искорёженной кабине грузовика, впился в хрусталик. Полыхающее зеркальце мистическим наитием направило долгую белую молнию прямо в самый незащищённый пятачок человеческого тела. Сумасшедший лазер выжигал глазное дно, раскалённый лучик вплавлялся в мозг.

Шершнев поспешно закрыл глаза, но острая игла пронзила веко. Выделились и тут же закипели слёзы. Надо прекратить эту пытку!

– Осколок… стекла… режет, – выдавил он.

– Бредит, – сказал кто-то рядом.

"Вот уж точно – бред! Сказать толком не могу".

Он мотнул головой, но она, как свинцовый шар, под собственной тяжестью вновь ска-тилась в продавленную в скатке ямку. Гадство!

Он собрал мысли и силы.

– Солнечный зайчик… глаза… слепит. Уберите.

На лицо моментально упала тень. Слава богу!

– Слава богу! Ещё чуть, и глаз бы вытек.

Всего несколько мгновений беспомощности в фокусе слепящего света, но ему хватило этих секунд, чтобы навсегда заработать стойкое неприятие ярких солнечных бликов. С тех пор он по жизни выбрал для себя теневую сторону, и тень благодарно приняла его.

– Простите, товарищ генерал, – забормотал некто Колиным голосом, – я тут это, отвлёк-ся. Бой идёт.

– Бой?! – Виктор Сергеевич заскрёб рукой в поисках "Калаша".

– Да нет, – поправил себя Коля, – наши утюжат, вертушка садится уже.

Загадочные совпадения

2004 год, август.

– …о своих приключениях в Чечне я тебе рассказывал, – Виктор Сергеевич, отпив гло-ток чая, поставил стакан на сервировочный столик.

Брат и сестра сидели в обшитых кожей, строгого вида креслах с высокими прямыми спинками. Столик на колёсиках уютно притулился между креслами, на нём, помимо гене-ральского стакана с чаем, имел место, отсвечивающий хрустальными гранями, пузатенький кувшин с апельсиновым соком, который Марина Сергеевна предпочитала всем остальным напиткам.

– Полумрак и спокойная беседа с родным человеком. Что ещё нужно усталому путни-ку? Э?

– Ну, – Марина приподняла тонкий бокал, наполненный густой оранжевой жидкостью, – историю твоего ранения я знаю, но ко вчерашнему она каким боком?

Виктор задумчиво покивал головой.

– Не припоминаю, говорил я тебе, или нет: солдатик один – водитель Коля отдал для меня с пол-литра своей крови. Меня первый раз прооперировали в госпитале при воинской части, что под Назранью. У него четвёртая группа оказалась, как у нас с тобой. Вот и отдал. А вчера… еду я по площади "трёх вокзалов", документы читаю, перевожу замыленный глаз на тротуар и вижу – Коля! Кровник! Представляешь? Всего на секунду отвлёкся. Мистика! Шлёпает себе с вещмешком, вид затрапезный. Изменился, конечно. Восемь лет, как-никак. Я его, ей богу, сначала по ушам признал. Уши у него особенные, как крылья у слона.

Марина фыркнула.

– Шершнев, у слона нет крыльев!

– Да? Занятно, – Виктор по-хитрому сморщил нос, – у тебя аналитический склад, Ма-риша, ты не приемлешь фантастические образы. Но если бы у слона выросли крылья, они были бы в точности такие: большие и розовые. Речь не о том. Я же его со спины увидел. По-пробуй, узнай через восемь лет человека даже не в лицо. В незнакомой одежде. Особенно, когда и мысли-то об этом человеке давным-давно улетучились. Э? И вообще, я думал лишь о прочитанном, глядел рассеянно, просто глаза отдыхали. Но вот зацепился взглядом, хоть тресни! Я же говорю – мистика! Кровь притянула! Мало того, у меня нужды не было по этой площади проезжать! По неосознанному побуждению попросил Федюню дать кружок.

Марина Сергеевна поставила бокал на столик, лицо сделалось серьёзным.

– Витя, я, как аналитик, в любом происшествии мистическую составляющую буду рас-сматривать в последнюю очередь, но, опять-таки, как аналитик, вынуждена отметить некую неправильность, отсутствие логики в событии. Ты не должен был увидеть, но ты увидел. Меня это настораживает по одной простой причине.

– Э?

– Ты ещё не всё рассказал.

Виктор Сергеевич, вскинув подбородок, посмотрел на сестру словно свысока.

– Умная, да? Ты, как всегда, права, это ещё не всё.

– Ну, ну…?

– Я вижу розовые уши, приказываю водителю остановиться, выскакиваю из кабриолета и, как последний псих, преследую человека в толпе. Заметь, я ни в чём не уверен, но меня какая-то сила тянет. Мне надо увидеть его лицо! Надо убедиться, что это Коля! Надо, и всё! И я, расталкивая людей, гонюсь за ним. Что за порыв? Мне до сих пор непонятно. А человек уже подходит к входу в метро. Веришь, нет, я в том состоянии в вагон бы следом заскочил. Догоняю, кладу руку на плечо. Оборачивается. Он! Коля!

…Человек обернулся. Глаза последовательно выражают сначала недоумение, потом растерянность.

– Тов…, товарищ генерал? Виктор Сергеич?! К-каким…?

Спешащие в метро люди с баулами и чемоданами натыкались на стоящих посреди те-кущей толпы, ворчали, обходили. Шершнев потянул парня в сторону.

– Узнал? Ну, Коля-Николай, я то понятно – каким, а вот ты? – Затормошил Шершнев смущённого кровника.

– Да, – промямлил Николай, – вроде как бы по делу.

– По делу, не по делу…, пошли в машину, по дороге поговорим. Пошли, пошли!

И Коля пошёл как-то нехотя, понуро, обречённо.

Шершнев, конечно же, отметил эту мрачную скованность бывшего бойца, но, будучи человеком умудрённым, не полез с расспросами: захочет – скажет. В эти минуты, испытывая необъяснимый подъём и прямо-таки детскую радость, он, тем не менее, другим слоем сознания, трезвым и дисциплинированным, анализировал свои ощущения. Он точно измерил свои чувства, но рассудочность параллельного слоя ничуть при этом не умаляла настоящую, искреннюю радость. Он неожиданно для себя понял, что и сама встреча, и последующие, необдуманные, спонтанные действия определены его личной волей. Встреча была необходима им обоим, и она случилась, здесь и сейчас. Это не слепой случай, и не божий промысел – это созревшая закономерность, такая же неизбежная, как второй закон Ньютона.

Подхватив Николая под руку, он буквально поволок его к краю тротуара, где их уже поджидал по-кошачьи тихо мурчащий, блистающий чёрным лаком и хромом, бликующий затемнёнными стёклами, барственный и строгий внедорожник "Лексус".

Коля неожиданно упёрся, глядя на шикарный автомобиль дикими глазами, сморщился, словно вот-вот заплачет, и заявил охрипшим, тоскливым голосом:

– Товарищ генерал, вы ведь даже не знаете, как я жил все эти годы, что делал. А я ведь сюда прямо с зоны. Зек я! Пять лет на нарах тюремную баланду хлебал.

Он глядел исподлобья, насторожённо, и с крохотной надеждой, как смотрит бродячая собака на высшее существо: прогонит или пожалеет.

Шершнев внимательно и, на сей раз очень серьёзно, посмотрел парню в глаза. Чувства сегодняшнего Николая были ему понятны. После Чечни, восемь лет назад его самого с голо-вой опустили в грязь. Что он тогда пережил? Что сейчас переживает Коля? Солдатик, ещё в те прошедшие времена и в мыслях не смевший встать вровень с заслуженным, всевластным генералом, однако имевший незапятнанную биографию и реальную перспективу, заполучил судимость и ущербную строку в личном деле. Жизнь под откос?

– Ты что, в бегах, в розыске? Э?

Парень смутился.

– Нет, вчистую, от звонка до звонка.

– Чего же тогда буксуешь? Ты свободен, я свободен! Чем не повод? Приказываю лезть в машину, боец Иваньков! Надеюсь, я правильно запомнил твою трудную фамилию. Лезь! Кому говорю?! Я теперь тебя, парень, просто так не отпущу. Заодно всё и расскажешь. Да подвинься, я рядом сяду.

Сидевший за рулём сотрудник СОТОФ по имени Фёдор обернулся.

– С пополнением, Виктор Сергеич?

– Непременно. Познакомься, Фёдор, это Николай Иваньков, мой боевой товарищ.

Водитель протянул широкую и жёсткую, как доска, лапу.

– Очень приятно, Николай. Меня, как ты слышал, Фёдором зовут.

Колины уши засветились в полутьме салона.

– Так, Фёдор, сначала в ММО, потом в парикмахерскую, потом в нашу гостиницу, – Шершнев хлопнул Николая по плечу, – ММО, чтоб ты знал – читается, как "магазин модной одежды" или Михал Михалыч Орлов – это наш союзник по СОТОФ, он фирму держит. На-до тебя, брат, в ресторанный вид привести. Гуляем!

– Так я пустой, – оробел Николай.

Генерал строго посмотрел на бойца.

– А тебя никто и не спрашивает

…Марина Сергеевна вертела в руках пустой бокал, на её лице отражалось сосредото-ченное раздумье.

– Знаешь, Витя, – заговорила она медленно, выдерживая паузы, словно с трудом подыс-кивая слова, чтобы облечь в форму, закрепостить ускользающую мысль, – с тех пор, как ты повёлся с дядей Славой, ты стал по-другому видеть мир и себя в нём. Все последние годы я наблюдаю за твоими метаморфозами…. Ну, ну, не дуйся, я сказала: "наблюдаю", а не "ис-следую". Присматриваю, как сестра, как близкий человек. И прихожу к поразительному вы-воду: ты бессознательно подгоняешь события под свою волю. Я не знаю, как у тебя это по-лучается, и ты не знаешь. Ты не управляешь событиями, но ты их используешь максимально эффективно. Ты меня, пожалуйста, не перебивай, мне и так сложно сформулировать итог своих наблюдений. Надеюсь, ты не будешь спорить, что есть люди, которые прямо-таки притягивают всяческие несчастья, а есть, наоборот, такие, которым везёт невероятно. Ака-демик Вернадский подобные отклонения не полагал всего лишь игрой случая. Он считал, что разум каждого человека включен в единое поле – ноосферу, и что метаморфы, обладаю-щие отрицательным или положительным зарядом воли, способны влиять на события через поступки других людей. Подчёркиваю: непроизвольно! Хронические невезунчики навряд ли избирают свою стезю по собственному хотению. Волевой заряд сам выстраивает цепочку причин и следствий. Так ты из тех, из положительных. И виноват в твоих превращениях дя-дя Слава. У него совершенно дикая психоэнергетика. Попросту говоря: он тебя заразил, инициировал твою волю. Ты, конечно, можешь назвать сказанное бабьими глупостями, но если призадумаешься и вспомнишь все свои, якобы случайные удачи и успешные деяния, то заметишь систему. В доказательство привожу довод: полагаю, что загадочные совпадения, связанные со вчерашней встречей, ещё не исчерпаны. Я права?

Виктор Сергеевич ошалело смотрел на сестру.

– Мариша, ты это сама придумала?

– Придумала, придумала. Колись, Витя, есть продолжение?

Он приподнял плечи, в глазах плескалось весёлое недоумение.

– Я, знаешь ли, не принимаю всерьёз твои доводы и выводы, уж больно они…, – он по-щёлкал пальцами, подыскивая слово, не нашёл, махнул рукой, – зря я тебе отказал в умении мыслить фантастическими образами, вон, как завернула. Если принять всё, что ты тут…, то я медленно, но неизбежно превращаюсь в крылатого слона…Однако случайно или нет, но ты опять права – у этой истории есть продолжение. И ещё какое! Сейчас, подожди, приму меры.

Сопредседатель, опираясь на подлокотники, выбрался из кресла, прихрамывая, прошёл к рабочему столу, щёлкнул клавишей на аппарате связи.

– Слушаю, Виктор Сергеич, – прозвучал в динамике голос охранника.

– Тёзка, я временно перевожу все звонки на тебя. Если что-то срочное…, ну, ты зна-ешь…

– Понял.

Он извлёк из выдвижного ящика чёрную плоскую коробочку, напоминающую дистан-ционный пульт.

– Информация не подлежит…, – пробормотал он, нажимая кнопки, при этом отрубалась всякая связь с внешним миром: стационарные телефоны, мобильники, селектор.

Губы Марины Сергеевны чуть-чуть поехали, складываясь в торжествующую полу-улыбку.

Дубовая панель, справа от окна и прямо напротив кресел, сместилась в сторону, открывая четыре плоских монитора, расположенных квадратом. Экраны засветились одновременно, на окно сама собой сползла тяжёлая портьера. На верхнем левом экране проявилось изображение пустой сопредседательской приёмной, рядом высветился вестибюль с охраной, на двух других – мостовая перед главным входом и тыловой замкнутый дворик. Помимо автономно действующей системы видеоконтроля, кабинет был оборудован специальными средствами защиты от любого известного способа прослушивания, о чём знали немногие. В своё время на подобных заморочках настоял Вячеслав Владимирович. Кстати, по этой же причине кабинетный компьютер не имел подключения к Сети. Преданность Марии Сергеевны сомнению не подвергалась, она, по роду деятельности, была посвящена во все секреты старшего брата.

– Ого, какие меры, – деланно восхитилась Марина, – значит…?

Шершнев вернулся в кресло, вздохнул, развёл руками.

– Да, Мариша, дело серьёзное. Поэтому Коля сейчас отсыпается в люксе нашей гости-ницы и по моей просьбе не высовывается. Там за ним присмотрят, составят компанию, и вообще…, – Виктор неопределённо помаячил пальцами перед лицом, – я, пожалуй, растолкую. Декаду назад дядя Слава обозначил интерес к одной не афиширующей себя организации. Помнишь?

– Общество "Новая Азия"? Помнится, те ребята откупили захиревший пионерлагерь в Подмосковье, шикарно отстроились и функционируют в закрытом режиме. Что-то вроде элитарного клуба без допуска посторонних, а, по сути – представительство ныне запрещён-ной тоталитарной секты "Алиф-Ламед-Ферт – Заря Логоса". – Отчеканила Марина Сергеев-на. – Причём тут твой Коля?

– Вот именно! Сразу же после освобождения Николая с зоны, ещё до его приезда в свою родную деревню под Тверью, к нему подкатили некие тёмные личности и предложили работу. Угадай где? Э?

– Тут и гадать нечего, – хмыкнула Марина, – судя по твоим ужимкам – в клубе "Новая Азия".

– Смекаешь? – Виктор ткнул пальцем в закрывающую окно портьеру. – Им нужны лю-ди, прошедшие через бойню, повёрстанные кровью и, в идеале, с уголовным прошлым. С их точки зрения такой боец, как Коля, отлично вписывается в схему. Вопрос: для чего? Э?

– Тут, – Марина плеснула в бокал сока из хрустального кувшина, пригубила, – широкое поприще для домыслов. Могу привести несколько, навскидку.

– Внимательно…

– Люди с такими навыками нужны для проведения акций устрашения, а то и устране-ния неугодных, для вооружённых провокаций, для поддержки массовых волнений, для тер-рора, для жёсткой охраны, наконец.

– Охраны кого? Чего?

– С уголовным прошлым вряд ли для охраны больших ценностей. Скорее уж концен-трационных лагерей.

– Заметь, – Шершнев поднял вверх указательный палец, – все, перечисленные тобой, функции предусматривают активное воздействие. Идёт вербовка боевиков! Подбирают та-ких: повоевавших, поневоле или по призванию перешагнувших через внутренний запрет – убийство себе подобных, припёртых обстоятельствами к стенке, озлобленных. Что ты, ана-литик, по этому поводу думаешь? Э?

– Возможно, – сестра задумчиво взболтнула сок в бокале, – возможно. Открывшиеся об-стоятельства требуют осмысления и расследования. А чтобы расследовать, надо внедрить. Так?

– Умница!

Марина Сергеевна победно улыбнулась.

– Что и требовалось, Витя! Не успел Вячеслав Владимирович заинтересоваться "Новой Азией", как ты уже встретил человека, способного стать твоим агентом в их стане. И как встретил! На голом наитии. Это ли не доказательство? Э?

– Дразнишься? – Виктор сурово посмотрел на сестру. – Ну, дразнись, дразнись. Хотя, чёрт знает, может, ты и права? Только, если честно, Мариш, мне бы не хотелось становиться этаким слоником с крыльями. Чревато, знаешь ли. Кстати, я дяде Славе ещё вчера сообщил. Он был далеко, но сегодня должен с часу на час объявиться здесь. Тебя что-то беспокоит?

– Да. Меня беспокоит пока один вопрос: можно ли доверять этому парню, Николаю Иванькову? Нет, ты не спеши меня уверять. И не будь таким прекраснодушным. Ведь ты уже сталкивался с предательством. Не забыл?

…И хотел бы, да не мог. Из Чечни в столицу его доставили самолётом, и сразу же в Кремлёвку. Одна операция, другая, третья – рана оказалась более чем скверной: кость пере-бита напрочь. Семь месяцев с аппаратом Илизарова, пожизненная хромота и встроенный барометр, чутко реагирующий на погоду. Военно-врачебная экспертиза вынесла однозначный вердикт – инвалидность третьей группы.

Закалённый в кабинетных баталиях, поднаторевший в строительстве собственной карьеры, генерал Шершнев отлично понимал, каких направлений ветры дуют в коридорах Генерального штаба, и не сомневался, что отставка и пенсия – всего лишь вопрос времени, отпущенного на излечение. На самом донышке сознания ещё пряталась капелька надежды – авось оставят, но рассудок твердил: "Готовься к переменам". По жизни он больше доверял рассудку и потихоньку примерял на себя жизнь пенсионера. А почему бы и нет? У него имелось всё для безбедного существования: великолепная пятикомнатная квартира в центре, загородный дом с участком, валютные вклады в надёжных банках и солидная заначка на случай непредвиденных реформ, да и генеральская пенсия тоже позволяла. Единственная дочь к тому времени прочно обосновалась во Франции, удачно и, что удивительно, по любви, выскочив замуж за земельного магната, перебивавшегося выращиванием винограда и виноделием в промышленных масштабах. В кругах, где генерал почитался за своего, считалось престижным отправлять детей за границу, подальше от непредсказуемой Родины.

Виктор Сергеевич точно не помнил, но, кажется, Солженицын сказал, дескать, беда нашего народа в том, что им управляют люди, не связывающие ни собственное будущее, ни будущее своих детей с этой страной. Прав мыслитель, ой прав. Многие это понимали, да помалкивали. И генерал понимал, но противиться сияющей дочериной любви не мог – бес-смысленно. Своё-то будущее он видел здесь, и только здесь.

Парадоксально, но именно поэтому предложение написать рапорт не вызвало совсем уж непреодолимой душевной ломки.

Так-то оно так…но, но, но. Кто бы ещё подсказал, в чём это "но" заключается. Коро-че, напала всё-таки на Шершнева такая хандра, что хоть в запой, хоть волком на луну.

Отставку внешне он воспринял спокойно, а что в душе, то никого не касается. Сжал зубы, написал рапорт и ушёл.

Как водится у россиян, надо было накрыть "поляну" по поводу. Он заказал кабинет в приличном ресторане и разослал приглашения узкому кругу сослуживцев из тех, кого считал товарищами. Сугубый мальчишник. Застолье ртов на десять. Время всеобщего сбора – восемнадцать, ноль, ноль.

Когда стрелки показали девятнадцать с копейками, заявился первый и единственный посетитель, к тому же незваный – пожилой полковник из кадров.

– Я без приглашения, Сергеич, примешь?

Стол блистал хрусталём и мельхиором. Призывно лыбились коньячные бутылки, пу-зырились прозрачные лафитнички, истекали слезой деликатесы, белели продёрнутые в кольца салфетки. Но пачкать салфетки было некому. Метрдотель с удивлением и беспокойством поглядывал на одиноко сидящего генерала. По его понятиям, от приглашения на застолье к таким людям не отказываются. Где ему было знать, что эффектный генерал уже выбыл из категории "таких людей".

В эти минуты Виктор Сергеевич впервые ощутил боль в груди.

Полковник возник не то, чтобы кстати, однако появилась возможность окатить влагой оцепеневшую душу.

– Давай, Сергеич, примем по штрафной, – предложил кадровик, разливая по фужерам финский "Абсолют".

Он томно выцедил свою долю и, подцепив на вилку пласт бастурмы, пристально уста-вился на духовитый кусок мяса. В рот не положил, видимо, решив, что для первого фужера достаточно лишь кратковременного созерцания закуски, отвёл взгляд от вилки.

– Ждёшь? Не жди. Не придут. Ты же в опале. Неужели ещё не понял?

Старик озвучил то, во что Виктор Сергеевич, глядя на пустые стулья и наблюдая за бе-гущей по циферблату стрелкой, никак не мог, не желал поверить. Его натурально и цинично предали. И не враги, те по определению не предают. Предают друзья.

Вот тут ему вставило. Он почувствовал себя курой-гриль: штырь насквозь от…, про-стите, до самой глотки, а его самого неумолимо вращает в палящем пространстве. Ещё не-много, и из него, как сок из тушки, потечёт бессвязная речь. Обида, гнев, боль, непонимание, горечь вот-вот изольются потоком сумбурных слов. Нет, ребята, не дождётесь! Ещё сохранились: разум, достоинство, гордость и воля. Готовая выплеснуться смесь, под высоким внутренним давлением прекратила бурлить, остыла, выстроила полимерные цепочки, скаталась в смоляной ком и улеглась под сердцем.

– А сам-то, что? – Спросил Виктор, лишь бы не сидеть истуканом.

– А мне насрать! – Полковник наполнил фужеры. – Я сегодня рапорт подал. Пора, брат, на отдых. Домик с огородиком, рыбалка, то, сё – растительное существование. Вот уж не думал, что за несколько лет мощное государево учреждение превратится в крысятник. Нет, я не идеализирую прошлое. Во все времена интриговали и подличали, но, хотя бы, соблюдали внешние приличия. Так что, не жалей – ушёл, и правильно сделал. Ну, будем?

– Давай!

В тот вечер, впервые за много лет, Виктор надрался до зелёных соплей.

Ещё через полмесяца они с женой махнули во Францию – обласканная светом Карина мучилась в пустоте. Каждый новый день приносил крохотные, но, тем не менее, болезнен-ные подтверждения неуклонного сползания по социальной вертикали.

На утро после "банкета" позвонил какой-то – Виктор Сергеевич фамилию не расслы-шал – капитан из военной прокуратуры и в категорической форме предложил отставному генералу явиться для дачи показаний по поводу "чеченского инцидента". С его слов получа-лось, что Шершнев сам заварил кашу.

– Знаешь что, капитан, – вспылил Виктор, – шёл бы ты в…Чечню. Когда вернёшься, ес-ли вернёшься…живым, тогда и побеседуем.

Прокурорский больше не досаждал. Зато позвонили из отдела кадров, попросили зайти, оформить пенсионные документы. В Генеральном Шершнев проработал достаточно долго, не раз сиживал на сходках по случаю проводов на пенсию, и всегда наблюдал один и тот же торжественный акт, когда "имениннику" пенсионное удостоверение вручалось прямо на банкете. Или "Сам", или кто-то из замов – в зависимости от ранга новоявленного пенсионера – зачитывал благодарственное письмо, лживо сожалел об уходе такого ценного работника, выражал надежду, просил не забывать и, потрясая памятным адресом, извлекал из него малозначительную медальку и красную книжицу военного пенсионера. Виктора Сергеевича демонстративно обошли даже в такой малости – мелкая подлость человечков с мелкой душонкой. За какие грехи? Ведь от него отвернулись как раз те, кто год назад деловито обсуждал при его участии варианты охоты на "Слона"? Устранение исполнителей? Тьфу, на вас!

Он сказал себе, де, пора привыкать к статусу рядового гражданина, напялил штатскую одёжку и безропотно оттоптал тропу от кабинета к кабинету, оформляя положенные доку-менты.

Потом звонок из ХОЗУ, надо, мол, подписать бумаги, удостоверяющие, что на данный момент Шершнев не занимает служебную дачу.

– А зачем подписывать, если не занимаю?

– Ну, как же…? – Воскликнули на том конце.

Виктор Сергеевич хотел отключить телефон, да передумал – может, дочь позвонит из своей благодатно-виноградной Франции.

И так, день – через день, незначительные, но унизительные свидетельства отрешения от власти. Он ещё раз сказал себе: "Ты обыкновенный пенсионер, каких миллионы. Привы-кай к чиновничьему пренебрежению и практическому бесправию". Сказать-то, сказал, а толку? Душа потихоньку превращалась в гнойник – вот-вот прорвётся. Начал сатанеть по любому поводу. Что при этом переживала избалованная генеральша Карина? Что он мог сделать? Тогда он сказал жене: "Поехали к дочери, внука повидаем, развеемся, покрутимся по Парижу".

Покрутились по Парижу, посетили Лувр, пожили в особняке. Радушный зять предлагал переехать насовсем, дочь умоляла, полуторагодовалый внучёк лопотал по-французски и цеплялся за дедов галстук. Жена осталась водиться с малышом. Он не смог. Не от чёрствости – семью он всеохватно обожал. Хотелось кому-то, что-то доказать. Договорились наведываться. По сути, отчуждение Карины не выглядело предательством, но холодок наметился. Домой он летел один.

А дома, задыхаясь в вакууме, он, наверное, запил бы, однако, доселе молчащий двер-ной звонок, неожиданно ожил. В дверях, улыбаясь, маячил комбат Вячеслав Владимирович – таинственная личность. Он принёс с собой списки недовольных, застоявшихся без дела офицеров-отставников. Он, по таким же, как сам, таинственным каналам, организовал кам-панию в СМИ, представившую Виктора этаким израненным героем, пострадавшим за прав-ду. Самое странное – всё, что публиковалось, являлось достоверным до последней буквы и подтверждалось фактами. Закрутились такие дела…

Виктор с мягким укором посмотрел на сестру.

– Ну, не все предали. Вячеслав Владимирович, например. Э?

– Ничего не имею против, но ведь и он использует тебя, твою харизму.

– Он меня, – пожал плечами Шершнев, – я его – самая надёжная связка.

– Так что с Колей?

Виктор Сергеевич успокаивающим жестом дотронулся до руки собеседницы.

– Мариш, я не вчера родился. О слепом доверии речь не идёт. Прежде чем наклюкаться, я с дядей Славой этот вопрос обговорил. Его люди займутся и проверкой Колиных злоключений, и обеспечением секретности. Ты, кстати, знакома с бывшим командиром Николая?

– С Павликом Полежаевым? Спрашиваешь!

– Вот он и займётся. Уел? Э?

– На здоровье, – улыбнулась Марина и, повернувшись к мониторам, добавила, – а вот и дядя Слава по нашу душу.