Текст книги "Закон Талиона (СИ)"

Автор книги: Валентин Пригорский (Волков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Среднегорск

2004 год, август.

Стараясь писать разборчиво, Серёга Капралов вывел вверху первого листа: « Тема Ве-ликой Отечественной войны в творчестве Виктора Астафьева». Можно сказать, пофартило, всё-таки Астафьева они проходили под занавес, и в памяти кое-что отложилось, в смысле, не всё улетучилось. Разобрать тему стоит на примере повести «Пастух и пастушка – современная пастораль», остальные вещи перечислить, и побольше об авторе и о его военной молодости.

Серёга напряг память, шариковый стержень скользнул по бумаге, оставляя чёрный след.

"Виктор Астафьев родился в 1924 году в селе Овсянка близ Красноярска. Детство пи-сателя было трудным. Рано лишившись матери, он воспитывался в семье бабушки и дедуш-ки, затем в детском доме. В 1941 году поступил в железнодорожную школу ФЗО на станции Енисей, после окончания работал составителем поездов, откуда вскоре ушёл на фронт".

В институтской аудитории рабочая тишина, слышится поскрипывание стульев, шелест бумажных листов смешивается с шелестящим дыханием трёх десятков абитуриентов, идёт первый вступительный экзамен по русскому и литературе – сочинение. Ребята старательно пишут. На подиуме длинный стол, за столом, изредка поглядывая на молодёжь, тихонько переговариваются две тётки, рядом с ними немолодой, седоватый дядька что-то сосредоточенно черкает в тетради, периодически тыкая пальцем в дужку сползающих очков. Атмосфера самая, что ни на есть, творческая.

«Написав очередную фронтовую повесть, Виктор Астафьев надеялся „отболеть вой-ной“ в самый последний раз, но…»…

«…современной пасторалью? Ведь пастораль – литературный жанр, идиллически изо-бражающий сцены сельского быта? Мне кажется потому, что современностью и пожизнен-ным бременем для автора стала война»…

«…главного героя зовут…»…

«…разительный контраст между сельской идиллией и бесчеловечной жестокостью войны, на фоне которой вспыхивает чувство…»…

"…через боль физическую и, прежде всего, через боль душевную, герой обретает по-нимание, подтверждая короткой жизнью своей правоту слов Н.В.Гоголя: «Страданием и го-рем суждено нам добывать крупицы мудрости»…

«С достоверностью свидетеля и участника автор показывает…»…

…Где-то я вычитал, что в Китае в эпоху правления династии Мин, кандидаты на долж-ность чиновника тоже писали несколько сочинений и даже поэмы, чтобы подтвердить своё знание литературной классики, способность красиво рассуждать и связно излагать свои мысли. Но я ж не в администраторы лезу, а поступаю на машиностроительный. Ё-моё! Вря-мя-то! Придурок, не отвлекайся! Му-му-му, блин, надо как-то завершать. Ага!

«…оставаясь при этом светлым, жизнеутверждающим человеком!»

Из аудитории Сергей вышел, испытывая состояние некоторого возбуждения, смешан-ного с капелькой самодовольства, не без оснований полагая, что столь каверзный экзамен он всё-таки не завалил. Конечно, безапелляционных гарантий нет, однако… Вот, скажем, математика, в отличие от литературы, или та же физика – науки точные, не допускающие расплывчатых толкований. А литература? Что мешает экзаменатору вынести вердикт: «Тема раскрыта слабо»? И коллеги с ним спорить не станут – им по фигу какой-то там Сега Капралов. Ну, не понравилась твоя фамилия, может быть, с такой фамилией связаны неприятные воспоминания. И всё! Однако…, однако, Сергей верил в свою звезду и считал, что лучше, чем написал, ему всё равно не написать. В конце концов, «машиностроительный», это не «международные отношения» и не «банковское дело», здесь не та конкуренция.

Из группки смутно знакомых ребят вывернулся Сёма Семихин из параллельного.

– Капрал, как?

Сергей пожал плечами.

– Надеюсь, тьфу-тьфу-тьфу.

– Ништяг! По пивку? За почин. У нас тут свои. Пошли?

Настроение у Сергея испортилось. В раз вспомнилось: батёк последние дни ходил на винтах и раздражался по пустякам, что предвещало скорый запой. Мама, по ней видно, это понимает и заранее расстраивается. Батя сорвётся, какое, нафиг, пиво.

– Извини, Сёма. Я бы да, но…сегодня никак.

– Ну, как знаешь, – не стал цепляться Семихин, – а мы на пляж. Покедова!

– Успехов!

Вымученно улыбнувшись, Сергей, петляя между кучками галдящих абитуриентов, по-брёл по коридору к выходу.

Жёлтый свет, заставив прищуриться, надавил на глаза, лицо обмахнул тёплый ветер. Шумно. Площадь перед входом и жидковато озеленённый скверик, не то, чтобы до отказа забиты народом, но пёстрые стайки молодёжи тусуются, куда ни кинь. Скамейки облеплены. Гомон на высокой ноте – девчачьи голоса в пыльном воздухе звонче глухого мужественного рокота. Над суетным миром витает озабоченность – вступительные экзамены – такая, блин, пора. Разные факультеты, и экзаменационные испытания тоже разные, и время тоже: кто-то уже отстрелялся, кто-то готовится, поскуливая от волнения.

За чугунной оградой, расчерченной стволами одуревших от зноя тополей, асфальтовый пятачок – конечная маршруток. Туда и направил свои кроссовки без пяти лет инженер-машиностроитель. На выходе из распахнутых настежь таких же, как ограда узорчатых ворот, его окликнули.

– Капралов! Сергей!

Ну, кто там ещё? Настроение с кем-либо точить лясы пропало, хотя и дома торчать не очень-то. Впрочем, кто сказал, что батёк обязательно запьёт?

Сергей нехотя обернулся и вопросительно уставился на незнакомого, поспешающего к нему парня лет двадцати, обряженного в необычайно пижонистый и наверняка очень доро-гой джинсовый костюм песочного цвета. Он с удивлением крутнул головой, поблизости, кроме них двоих никого. Меня? Кто такой? Чего ему надо? Где-то я его видел. Опа! Мар-тын?! А этот чего тут делает?

Парень в джинсе действительно был Мартыном, только физиономия уличного бандита, потеряв характерную туберкулёзную измождённость, приобрела взамен здоровую юношескую округлость. Мудрено узнать, парень поразительно изменился. Откуда эта холёность в лице и лоск в прикиде? Сергей хорошо запомнил его жёсткий и опасный взгляд из-под прищуренных век, а сейчас смотрит спокойно и уверенно, как человек, знающий себе цену и не имеющий, и не ищущий врагов.

От коленок под рёбра застарелым страхом сквозанул холодок. Сквозанул и пропал. После той памятной стычки Сергей по обычной логике должен был бы испытывать если не страх, то хотя бы беспокойство: а вдруг мафиози местного розлива пожелает отыграться. Но беспокойство почему-то появляться не желало, да и память о конфликте, способном повлечь за собой очень и очень неприятные последствия, как-то легко и быстро выветрилась из головы. Много времени отнимала подготовка к вступительным экзаменам в Политех, Денди тоже усиленно готовилась, по этой причине гулянки потеряли свою привлекательность, и за прошедшие полтора месяца пути подростка и шпанистого парня никак не пересекались. И надо же – встретились на другом конце города. Ничего хорошего от такой встречи Сергей, естественно, не ждал, но и трепетать не собирался. Осталось лишь чувство неприязни. Ну, не убегать же из-за этого?! Он остановился, молчал, наблюдая за приближением, и ожидал…. Чего? Угроз? Но в лице Мартына не просматривается ничего угрожающего, наоборот – сплошное дружелюбие. Да он ли это? – Он, только не блатной со злобным неблагополучием во взгляде, в голосе, в мыслях и в одежде, а весь из себя комильфотный, будто и не зоной воспитанный.

Мартын подошёл и неожиданно сказал:

– Добрый день, Сергей. Не узнаёшь?

"Добрый день?!" Это он мне сказал: "добрый день?!" Ну, ни фига себе!

Сергей кивнул, скрывая удивление и замешательство.

– Узнаю.

– Знаешь, – Мартын потупился, и выглядело это по меньшей мере странно, – я тебя ис-кал, извиниться хотел, ну, за тот случай.

Эти слова окончательно добили Серёгу, подкатившее изумление выхолостило из баш-ки все мысли. Он вроде бы и хотел как-то ответить, но слова не шли на язык, и ничего пут-ного на ум не приходило, потому что происходящее не укладывалось ни в какие привычные рамки. Всплыла единственная, довольно трезвая мысль: "Откуда он знает, как меня зовут?"

А Мартын, между тем, продолжал:

– Слушай, у тебя есть время? Удели мне несколько минут, если не спешишь.

Так и сказал по-книжному: "удели", как какой-нибудь дворецкий Бэрримор из Баскервиль-Холла.

Не в силах хоть что-то из себя выдавить, Сергей согласно кивнул – после таких слов, да отказать…

Мартын вроде обрадовался, потянул за рукав.

– Давай в сторонке покурим, – он вытащил из кармана курточки сине-белую пачку, – будешь?

– Да я не курю, – Сергей слабо улыбнулся, ему почему-то ужасно захотелось, чтобы па-рень не воспринял отказ, как выражение неприязни.

– Ну и, – Мартын щёлкнул зажигалкой, – п, п, п-правильно. А я пацаном в теплотрассах да на вокзалах. Там, как все, должен курить, пить и клей нюхать. Дурь шмаляли, многие на игле. Меня бог миловал – уколов боялся до истерики.

– Так ты сирота? – Выдавил из себя Сергей, лишь бы не молчать, поскольку молчание становилось неприличным.

– Почему? Мамка здесь жила. Только когда тебя каждый день лупцуют, – он зло скри-вил губы, – лучше уж по подвалам.

Сергей вспомнил себя чистенького, сытого, ухоженного среди таких же благополуч-ных детей, ещё не ведающих, что существует грязный и жестокий параллельный мир тепло-трасс, в котором обитают другие дети. Стало неловко.

– Извини…

– Ты-то причём? Так как – мир?

Парень смотрел насторожённо, выжидательно, как человек, слегка приоткрывший ду-шу и готовый моментально закрыться от плевка.

Сега не умел и не хотел никого обижать, тем более человека, пришедшего с миром и без того нахлебавшегося обид выше крыши. Нет, Мартын не выглядел жалким просителем, он оставался всё таким же уверенным в себе, безусловно решительным и опасным молодёж-ным вожаком с уголовным уклоном. Его побаиваются, а он, вот, поди ж ты…

Широко улыбнувшись, Сергей протянул раскрытую для рукопожатия ладонь.

– Мир!

Мартын, щелчком отправив сигарету в урну, с серьёзным видом пожал протянутую ру-ку.

– Замётано! Кто старое помянет…, – он кивнул на институтское здание, – поступаешь?

– Ага, на машиностроительный.

– Ты гляди, – Марын восхищённо хлопнул в ладоши, – я тоже туда же, только на вечер-ний! Консультировать будешь?

Сергей тактично и своевременно подавил удивлённое восклицание типа: "Ты?! А на фига?" В его представлении такие ребята делают карьеру на другом поприще, где нужны хитрость, изворотливость и жестокость, а высшее образование – дело шестнадцатое.

– Без вопросов…если поступлю.

– Должен, – парень, упрямо выпятив челюсть, ткнул пальцем в грудь Сергею, – и я дол-жен. Зря, что ли целый год готовился? Удивляешься, да? Мол, такой блатной, на всю голову ошпаренный, а туда же. Я, знаешь, в экстремальных условиях нажился, хочу в нормальных. Если дадут, конечно.

Сега поразился такому напору и мимолётно отметил, что нарисованный ранее образ малограмотного, злобствующего уголовника ну никак не вяжется с его собеседником. И вы-ражается он, практически не употребляя блатных словечек, и вообще лексикон вполне.

– А…а кто не даст?

Мартын полез за новой сигаретой, прикурил, выдохнул дым из уголка рта в сторону.

– И в подвалах, и потом на зоне, если не хочешь, чтоб тебя опустили, ты должен завое-вать, подчёркиваю, – он поднял сжатый кулак, – завоевать репутацию человека, с которым связываться себе дороже. Надо показать силу. Это трудно, это надо быть зверёнышем. На взрослой зоне можно заработать уважение мозгами, а на малолетке народ тупее, там ценятся только кулаки и коварство. А потом ты становишься заложником собственной репутации. Молва тянется за тобой на волю. Ты можешь объявить, мол, я в завязке. Но тогда ты теряешь привилегии и, главное, неприкосновенность.

– Да кому это надо-то? – Сергей удивлённо поднял брови.

– Да уж есть кому, – Мартын зло сплюнул, на миг потеряв комильфотность, – не заморачивайся.

– Значит, порвать решил?

– Решить мало. Кликуха прилипает, как репей. А мне она во где! Меня, кстати, Алек-сандром зовут, можно Саней.

– А меня…, а откуда ты знаешь, как меня…?

– Шпиц один разболтал.

– Шпиц? Кто это?

– Ща расскажу, а ты подумай. Я ведь там, на площадке не случайно наехал. История вообще, бляха, странная. Вы на лавке сидите своей компашкой, бакланите. Тьфу, бл…, со-всем перестал следить за базаром, в смысле, за речью. Я, знаешь, стараюсь поменьше жарго-нить. Так вот, подходит ко мне один знакомый фра… бармен из "Лубянки" по нэйму Шпиц – погоняло такое – и просит вас пугнуть. Спектакль разыграть, значит, чтоб вы пе-ре…пугались, а он бы вмешался весь такой крутой, и осадил хулиганов, и стал у вас в авто-ритете. А мне на кой? Я его послал. Он давай канючить. Понимаешь, грит, очень надо, очень серьёзный человек из моего, грит, руководства поручил мне познакомиться и даже скорешиться во-он с тем пацаном. И показывает на тебя и называет твоё имя. Веришь-нет, смекнул я, что дело нечисто. Человек я любознательный, к тому же Шпиц поляну посулил. Надо бы, думаю, раскусить фишку, и подрядился на пугало. Думал словами всё обойдётся. А ты не струсил, на рожон попёр. Я и сейчас молюсь, слава богу, мужики вмешались. Могло закончиться хреново и для тебя, и для меня. Ладно, дело прошлое. А вообще, Сергей, твоя смелость мне честно понравилась. Не всякий бы решился, уж я-то повидал. Но остался во-прос: на кой х… – почему тобой заинтересовались "серьёзные" люди? Не догадываешься? Подумай.

Саня Мартынов ждал ответа и был очень серьёзен.

– Погоди, я не понял…

– А что тут понимать? Знаешь, что такое подсадная утка? На зоне это называется…, короче, кому-то понадобилось внедрить стукача.

Серёга недоумённо развёл руками.

– Зачем кому-то понадобилось…?

– Самое интересное, что по идее никому. Ну, сам посуди, кто ты такой? Пацан, просто пацан и взять с тебя нечего. Не та масть для деловых. Но факт!

– Какой, нафиг, факт? Зачем стукач? Я – никто, хоть тресни. У меня нет секретов.

– Ты можешь даже не догадываться, или, допустим, сейчас нет, но в будущем…

Саня Мартынов не договорил, и эта недоговорённость показалась убедительнее всех остальных доводов.

Можно было бы отмахнуться и заявить, мол, какие глупости, что я ни при чём и меня с кем-то спутали, и потом, нефиг меня разыгрывать. Первая мысль к тому и подводила, по-скольку Сергей действительно не мог представить, кому понадобилась его скромная персо-на, но тот забытый холодок страха уже зашевелился. Это как предчувствие беды, как не-осознанное беспокойство без видимого повода. Пусть чушь, пусть ерунда, тем не менее, кто-то автономно сущий в твоей башке бьёт в тревожный колокол: "бам-м, бам-м, поберегись!" Потому-то Сергей Капралов сразу поверил бесхитростному на слух рассказу.

– Блин, ты уверен? Не розыгрыш?

– И говорить бы не стал. Шпицу меня разыграть слабо.

– Он на руководителей кивал. Кто они?

Саня, смачно затянувшись, привычно пыхнул дымом в сторону.

– Такая ерунда непонятная. "Лубянка", ну, я про неё уже говорил, она в системе "Да-то". Фирма такая, слыхал? А я с недавних пор у владельца фирмы, у Илларион-Константиныча по фамилии Жордания, значит, персональным водилой. Во-он его тачка – "Ланд Круизер" чёрный видишь? Я на нём прикатил документы в институт подавать, с его разрешения, понятно. Так он про тебя вообще знать не знал, пока я не спросил. Зуб даю. А раз не он, то кто?

– Кто? – Серёга даже подался корпусом вперёд, словно не желая пропустить ни одного словечка.

– Во-от, – протянул Саня многозначительно, – я, когда про тебя шефу, ну, Жордании сказал, он стойку сделал. В моей, грит, фирме, за моей, грит, спиной кто-то чего-то плетёт, надо бы, грит, просечь, что к чему. Сега, как на духу, шеф меня попросил с тобой встретить-ся и эту тему перетереть. И у меня повод появился. Ты не думай, я на мировую с тобой вовсе не по просьбе шефа, ну, не только, я давно сам хотел. Веришь?

Серёга только рукой махнул, повторив недавно сказанное самим Мартыновым:

– Замётано. Только со стукачом ни фига не понятно.

Что удивительно, с иным пацаном можно не один год прожить в одном дворе, по-приятельски здороваться, и при этом ни разу не испытать потребности в доверительном об-щении. А тут… Кто бы ещё полчаса назад сказал Сергею, что он проникнется уважением к яркому представителю уличной шпаны.

– Ну, и х-хрен с ним, – Саня выбросил в урну догоревший до фильтра окурок, – а узелок на всяк случай завяжи. У тебя мобила есть? Давай обменяемся номерами. Если что, звякни. Ты домой? По пути, поехали, подброшу.

Какой русский не любит быстрой езды на японской мегамарке?

Часть IV

Погремушка на драконьем хвосте

В 1920 году на восьмом съезде Советов тогдашний председатель Совнаркома Влади-мир Ульянов (Ленин), пробивая план ГОЭЛРО – Государственной Электрификации России, озвучил историческую формулу: «Социализм – это есть Советская власть плюс электрифи-кация всей страны». Сорок лет спустя, заставляя Союз двигаться к коммунизму семимиль-ными шагами, премьер Никита Хрущёв прибавил к сему заветному лозунгу слова: «…плюс химизация народного хозяйства». А поскольку премьер был не только лыс, как куриное яй-цо, но и крут, как оно самое, прихваченное соответственно крутейшим кипятком, все мало-мальски касаемые министерства и ведомства призыв партии и правительства восприняли с пониманием – озаботились – не мудрено. Надо сказать, само по себе решение было толко-вым и своевременным, жизнь диктовала необходимость создания конкурентоспособной хи-мической индустрии. Госплан разработал грамотную программу, развернув масштабное строительство, в том числе и на Урале.

Любой производственник знает, что раскрутить технологическую цепочку без надёж-ной системы утилизации промышленных отходов, всё равно, что построить город без туале-тов и канализации – в самые короткие сроки вся округа загадится нечистотами, и жители разбегутся от непереносимой вони. Даже хуже – химотходы, в отличие от экскрементов, не только ароматны, но и, как правило, токсичны и агрессивны. Но, но, но…порой проблема утилизации отходов производства становилась на порядок сложнее самого производства, и тогда, полыхая желанием с опережением отрапортовать об очередной технологической по-беде в деле освоения нового вида продукции, проектные институты решали эту проблему творчески: рекомендовали способ с каменного века известный под названием "свалка". Земля – мать-перемать наша – обширна, всё из неё вышло, всё в неё и уйдёт. Параллельно практиковался сброс всякой пакости в полноводные реки в надежде, что рыба приспособится, а Северному Ледовитому может быть даже пойдёт на пользу. Кстати, "свалка" или по другому – "захоронение" вовсе не является изобретением советского инженерного гения. США, Англия, Франция и прочие переразвитые, на коих принято ссылаться с приведением положительных примеров, до конца двадцатого столетия, не шибко утруждаясь, благополучно топили химотходы в Атлантике, за двухсотмильной, понятное дело, зоной.

Аншеф – Анатолий Шефчук – новоиспечённый инженер, выпускник химико-технологического факультета "Политеха" образца "85" задался целью подобную порочную практику переломить, хотя бы в одном отдельно взятом регионе. Устроившись скромным инженером-лаборантом в исследовательскую лабораторию предприятия "Урал-Полимер", он всё свободное время посвятил сбору информации и образцов. Он умудрился добыть ис-черпывающую документацию об отходах местных промышленных предприятий. Татем про-бираясь к местам "захоронений", он отбирал пробы для анализов и опытов, накапливая в полиэтиленовых мешках и в стеклянных банках всякие твёрдые, сыпучие, вязкие и жидкие вещества самого отвратительного вида, которые потом вдоль и поперёк изучал, смешивал, осаживал, фильтровал и снова изучал. Начальство смотрело на его блажь снисходительно, поскольку увлечение молодого человека работе не мешало, а там, глядишь, и перебесится.

Однако через пару лет кропотливого труда Аншеф, родив изобиловавшую формулами и специальными труднопроизносимыми терминами пояснительную записку на полсотни страниц, направил оную руководителю предприятия.

Руководитель, имевший высшее номенклатурное комсомольско-партийное образование, ни черта не понял, но пригласил инженера к себе и предложил пояснить "Пояснительную".

Шефчук пояснил, дескать "при определённых условиях в гетерогенной среде наблюдается автокатализ исходных компонентов с образованием твёрдой фазы…в результате пере-дачи цепи на полимер на выпавших из жидкой фазы макромолекулах образуются активные центры, способные продолжать полимеризацию…, попутно в присутствии кислорода воздуха идет процесс дегидратации, ускоряемый наличием следов кислот и щелочей…нерастворимый осадок осмоляется в результате продолжающегося сульфирования непредельных углеводородов, приобретая тем самым внутреннюю адгезию, что позволяет на ко-нечном этапе с применением пресс-форм брикетировать продукцию, для дальнейшего использования в качестве топлива на тепловых электростанциях и в котельных…, условно чистые воды рекомендуется направлять в цикл…"

Уловив несколько знакомых слов и осознавая насущную необходимость в степенных кадрах, ошеломлённый руководитель ненадолго задумался и, будучи хоть и назначенцем, но не дураком, молвил: "Попросту говоря, всю дрянь валишь в одну кучу, чего-то там мудришь, чтоб она затвердела, потом под пресс, а кубики в топку. Я тебя правильно понял? Та-ак. Пиши диссертацию. Поможем". В ту пору на самом высоком уровне наконец-то поняли, что здоровая окружающая среда – необходимое условие к выживанию потомства, СМИ взяли в перекрестье прицела слово "экология". Окрылённый инженер засел за кандидатскую.

Каждый соискатель рано или поздно врубался, что провести исследования и написать диссертацию, это значит, пройти лишь половину пути к вожделенной степени, надо ещё по-лучить разрешение на защиту, пробив плотную и упругую массу чиновников от науки. Иногда на это уходят годы – волокита страшная. Защититься Аншеф успел, но денег на строительство мини-завода по переработке промышленных отходов ему не выделили по причине отсутствия денег, как таковых – к тому моменту "перестройка", подстёгиваемая "ускорением", под песнопения о "гласности и плюрализме мнений" стремительно приближалась к финишной ленточке, натянутой над обрывом.

Следом грянул достопамятный девяносто первый год, "на трезвую ногу" отмеченный драками у пивных ларьков, отлившийся развалом Союза, распадом Социалистической Системы, разрывом экономических связей и кризисом неплатежей.

Настырный, голодный, но энергичный кандидат наук Анатолий Шефчук забрасывал докладными записками инстанции, сохранившиеся только в виде голограмм, то бишь, бодал уже несуществующую стену, по сути, прикрывавшую пустоту – в пустоте деньги не водятся и решения не принимаются. В конце концов, он обиделся, озлобился и затаился в засаде, поблескивая глазами, как пальмовый краб в кокосовой скорлупе. Нежданно-негаданно в потоках бартера отыскался никому не ведомый финансовый ручеёк – это история взлёта и падения толкового инженера: к нему на дом заявился гость и типа конкретно предложил зелёные бумажки под строительство с условием…

К чёрту условия! Пальмовый краб, подняв клешни, вцепился в жертву!

Жертву? Ага! Как же! Замануха оказалась погремушкой, под которой прятался шип на кончике драконьего хвоста. Впрочем, Аншеф ни тогда, ни сегодня, спустя десять лет, ни ра-зу не пожалел о своём согласии – краб перенял драконьи повадки.

Собственно, сам заводик, возведённый с разрешения властей в районе заброшенных карьеров, свою функцию исправно выполнял, доставляя приличную прибыль. Ещё бы: окре-стные предприятия, жёстко контролируемые природоохранной прокуратурой, с благодарно-стью отгружали свои отходы в заводские хранилища, да ещё и приплачивали, чтоб не разо-риться на штрафах и не встать перед угрозой закрытия. Для кого отходы, а для кого технологическое сырьё на халяву. За готовой продукцией выстраивалась очередь, поскольку цена на сухие горючие брикеты выдерживалась божеская, можно сказать, мизерная, что с точки зрения региональных властей, озабоченных теплоснабжением населения в условиях уральских зим и непрерывного удорожания прочего топлива, рассматривалось, как чистой воды альтруизм.

В силу огромной региональной экологической и хозяйственной значимости, заводик пользовался весьма ощутимыми налоговыми льготами, соответственно, никто сюда не лез с проверками и даже не помышлял о чём-либо подобном. Такая надёжная броня неприкасае-мости, да ещё прерывный график работы – каждую четвёртую неделю завод простаивал, на-капливая отходы в специальных емкостях, а рабочие на этот период уходили в так называе-мый технологический отпуск – позволяли Аншефу сохранять в строжайшей тайне налажен-ное подпольное производство, собственно, ради которого и выделялись денежки на строи-тельство завода. Инвесторы, кто бы они ни были, оказались людьми предусмотрительными: статус предприятия, его структура, производственно-технологические нормативы, внутрен-ний трудовой распорядок и ценовая политика просчитывались изначально, обеспечив абсо-лютную секретность изготовлению наркотического зелья в масштабах едва ли не промыш-ленных. Никто из рабочих и служащих не то, что заподозрить, даже помыслить не мог, что в подземном бункере закрытого складского здания практически с самого пуска действует по-луавтоматическая поточная линия, фасующая и таблетирующая наркотик. Управлял этой поточной линией всего один человек.

Рабочих привозили и увозили на автобусе, заступая на смену, они расходились по сво-им рабочим местам, к пультам аппаратов, к рычагам машин и станков, видели свой завод насквозь и знали о нём, как им казалось, всё, и были в этом искренне убеждены.

Сконструировал и запустил поток – он же им и управлял – однокашник Аншефа по институту, прозывавшийся в студенческой компании Унтером, и к тому же тёзка Шефчука – Анатолий Капралов. Оба Анатолия в своё время ютились в одной комнате в общаге, естественно, вместе квасили, ходили по девочкам и строили ротшильдовские планы на грядущее. Вместе пришли на "Урал-Полимер" и опять осели в одной комнате в общежитии для молодых специалистов, только Аншеф попал в лабораторию, а Унтер подался сменным мастером в один из цехов.

Той же осенью Капралова призвали в армию рядовым сроком на один год, а Шефчук получил бронь, как научный работник. Год пролетел для поглощённого исследованиями Аншефа как-то незаметно, и Унтер, заматеревший и подтянутый, вернувшись в Средне-горск, продемонстрировал другу военный билет лейтенанта запаса. По этому поводу крепко нажрались.

Потом Унтер как-то уж очень скорострельно женился на молоденькой фельдшерице Маше, и молодожёнам пришлось снять комнату, поскольку у них родился сын, получивший имя Серёжа. Пути друзей-приятелей не то, чтобы вовсе разошлись, но посиделки за мензур-кой спирта прекратились: Аншеф засел за диссертацию, а Унтер озаботился стиркой детских пелёнок.

Политикой друзья принципиально не интересовались, в комсомоле, правда, состояли, как все, но там их активность ограничивалась уплатой членских взносов. А когда бывший краснодарский комбайнёр от великого ума перекрыл народу крантик, объявив "сухой за-кон", оба Анатолия втихую, но до зубовного скрежета возненавидели вся и всех, имевших хоть какое-то, хоть эфемерное отношение к КПСС. Возненавидели, однако, помалкивали, и оба вместе подали заявления в партком: "Прошу принять кандидатом в члены КПСС. Поли-тику партии одобряю и поддерживаю. С Уставом и Программой партии ознакомлен, и обя-зуюсь их выполнять".

Молодому специалисту без такого заявления никуда: ни тебе карьерного роста, ни льготной очереди на квартиру, ни внеочередных премий, словом, ни фига, кроме несправед-ливых пинков от начальства. А уж о диссертации можно забыть на веки вечные. Да, на веки. Ведь СССР собирался существовать вечно. Газеты, радио и телевидение непрерывно и убе-дительно доказывали, что за нами будущее, что мы самые прогрессивные, что позиции Страны Советов незыблемы, авторитет велик, а единение народа и партии непоколебимо. Не хошь жить, как все – ступай в диссиденты, и получай по соплям.

В тогдашней Конституции имелись примерно такие строки: "КПСС – руководящая и направляющая сила…" Иными словами, положение человека в обществе определялось его принадлежностью к КПСС. Имела повсеместное хождение фраза – звучавшая для любого чиновника, как самая страшная угроза: "Партбилет положишь на стол". Слова могли пере-ставляться, но смысл оставался один: очередной провинившийся партиец, вылетая из рядов КПСС, автоматом становится изгоем, лишается должности и привилегий и низвергается на общественное дно. Это в годах восьмидесятых. А вот, скажем, в людоедском тридцать седь-мом, расставание с партбилетом означало неизбежный ярлык врага народа. За таким ярлы-ком следовал четвертак в зубы и на лесоповал, как минимум. Как максимум – десять лет без права переписки, то есть расстрел. Каково? Пролетарию, конечно, терять при всём при том было нечего, кроме обязанности платить членские взносы. Но друзья не хотели быть проле-тариями.

В общем, причины написания подобных заявлений были всем близки и понятны. Пар-тия – это самое высокое начальство, решения которого маленькому человеку не переломить, как бы ни тужился. Плохо ли, прилично ли, порядочно ли молодому человеку, поступаясь собственными принципами, вливаться в ряды организации, которую, мягко говоря, не ува-жаешь? Друзья считали, что можно. Можно и нужно. Можно, например, сколько угодно не любить, скажем, молоток, но использовать его нужно – вбивать гвозди кулаком не каждому дано. Человек потому и стал человеком, что лучше других животных научился приспосабливаться.

Любая партия, олицетворяющая власть и не имеющая альтернативы, очень быстро, как губка, начинает впитывать в себя приспособленцев. В партии много, очень много – боль-шинство людей честных, но беда честных людей в том, что они совестливы и не умеют хо-дить по костям, не умеют подниматься вверх, наступая на черепа своих же товарищей. А приспособленцы умеют и хотят. И оба Анатолия хотели уметь.

К тому времени, как Аншеф с Унтером уже встали на крыло, случилась беда: "старшие товарищи" – выдвиженцы из приспособленцев, оседлавшие верхушку КПСС, "вдруг" поняли, что страна живёт не по правилам, и решили строить то ли "социализм с капиталистическим лицом", то ль наоборот "капитализм с…" – моночленно, только "старшие" решили поделить между собой достояние страны, делая вид, что делят между всем народом. Это бы ничего, но надежды получить квартиру в очереди молодых специалистов и пробить идеи, изложенные в диссертации – потеряли флер реальности, превратившись в пшик. Надо было приспосабливаться заново.