Текст книги "Закон Талиона (СИ)"

Автор книги: Валентин Пригорский (Волков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

…Или свеча, горящая на алтаре

(2004 год, август).

– О чём задумался? Э? – Генерал, разливая коньяк в радужного стекла рюмашечки, по-косился на Вячеслава Владимировича.

Тот, не спеша, сграбастал мыльный пузырь с колышущейся тягучей жидкостью, отбра-сывающей багровые и чёрные блики. Казалось, стекло просто обязано лопнуть от прикосно-вения мощной лапы, однако выдержало, и дядя Слава умудрился даже пригубить напиток.

– Мм, прилично. Чую…терпкий аромат…виноградной лозы…на равнинах провин-ции Коньяк…произрастающей. Не бывать нам европейцами.

– Н-ну, почему же?

– Русского человека с одного такого глотка тянет на высокий стиль, а с двух бутылок на привычный забористый. Давненько тебя зять не баловал. Или с прошлого раза…?

– Недавно, с оказией. Подлизывается.

– Что так? Критикуешь по-родственному? Твой Жак – парень вполне…

– Капиталисты, они такие. Хотя, он мне нравится. Опять же – отец моего внука.

– Серьёзное обстоятельство.

– Ещё бы. Вознамерился, понимаешь, зятёк торговать с Россией – напитки экспортиро-вать. Ну, я ему помог в рамках дозволенного: познакомил с солидными людьми, рекоменда-ции дал.

– Надёжный партнёр в бизнесе значит многое.

– И я о том. Мог бы ящик поставить. Э?

– Ай-яй-яй. Не хочет, чтоб тесть стал алкашом.

Оба замолчали и разом пригубили.

Сидели вдвоём. Подсветка в кабинете Виктора Сергеевича Шершнева отрегулирована в полнакала, чтоб не раздражать усталые глаза матёрых седых воинов. А сами матёрые се-дые воины уютственно устроились по обе стороны сервировочного столика, на котором имели место пузатая бутылка с золотой этикеткой и блюдце с лимонными дольками. После достаточно напряженного дня можно было расслабиться. Такие спокойные вечера выпадали редко.

Познакомившись восемь лет назад в Чечне при обстоятельствах взаимовыгодных, они тут же расстались, и Виктор Сергеевич полагал, что навсегда. Примерно через год знакомст-во возобновилось по инициативе комбата. Позже, в силу общности убеждений и моральных установок, их сотрудничество переросло в дружбу. Дружба дружбе рознь. Есть юношеская, построенная на принципах местничества – один класс, один двор, одна спортивная секция. А есть зрелая, рождённая душевным притяжением, когда планка взаимопонимания и взаимодоверия поднимается безгранично высоко, когда потребность подставить плечо превышает любые другие соображения, когда молчание значит больше, чем слова, и когда ни о чём таком не задумываешься.

Виктору Сергеевичу почему-то не давали покоя третьего дня высказанные Маришины утверждения по поводу его аномальной удачливости и умения бессознательно выстраивать события под себя. Он слишком хорошо знал сестру, чтобы отнести сказанное к поверхност-ному трёпу. Кроме всего, он внутренне с ней согласился, его личные ощущения подсказыва-ли то же самое. И ещё: в мозгу зрело убеждение, что именно Вячеслав, и только он, способен прояснить тему. А раз способен, значит, должен.

– Слышь, Вячеслав, всё хочу тебя спросить…, – Виктор замялся, подбирая слова.

– Как мы докатились до жизни такой? – вклинился Горин.

– Мм…примерно.

Генерал кивнул – комбат всё понял и дальше можно не уточнять.

Вячеслав задумчиво покрутил мыльный пузырь в пальцах.

– Давно пора. Мы с тобой, Витя, два одра в одной упряжке и будем тянуть её, пока есть силы. Но высказывание маркизы де Помпадур: "Après nous le deluge", – что означает…

– "После нас хоть потоп". У меня зять француз, и внук по ихнему лопочет.

Горин, улыбнувшись, кивнул, мол, я и не сомневался.

– Да. Так вот, такое жизненное кредо для нас неприемлемо по сути. Иначе бы мы не встретились и в воз не впряглись. И воз этот нам не обуза, а почётная, добровольно избран-ная доля – служить трудовому народу. Прости за пафосный тон, это я для предисловия. Ты всё понимаешь.

Виктор понимал. С тех пор, как он узнал о подразделении "Т", в его жизни многое из-менилось. Например – понимание цели. Он рекрутирован, он продолжает служить и защи-щать. Можно возразить, мол, сегодня об этом лично меня никто не просит. Только зачем возражать самому себе? И я, и Горин знаем, что помогаем согражданам. Нашу помощь не видят и, потому, не ценят. Но мы можем её исчислить в предотвращённых терактах, в унич-тоженных тоннах наркотического зелья или, чего уж там, в ликвидированных преступниках. У подразделения "Т" большие возможности, но не беспредельные, оно не может подменить правоохранительные органы, стать щитом и мечом для всей страны, оно всего лишь стальная бляшка на щите, от которой тоже отскакивают стрелы. За этой бляшкой находится чья-то плоть. Значит, наше дело правое и весь хрен до копейки. Если продолжить образное сравнение, то и Вячеслав, и сам Виктор – заклёпки, удерживающие броневую блямбу на щите. Когда заклёпки изнашиваются, их заменяют новыми.

– Согласен, – сказал генерал, – смену надо готовить.

Вячеслав поставил рюмашечку на столик, положил сильные руки на подлокотники кресла и устало прикрыл глаза.

Виктор вздохнул. Сейчас он испытывал к другу что-то похожее на жалость, прекрасно зная, что тот ни в чьей жалости не нуждается.

– Витя, ты знаешь не всё, но ровно столько, чтобы приблизительно смоделировать си-туацию. А мыслишь ты примерно так… Подразделение "Т", на сегодняшний день, структу-ра самодостаточная и, что особенно важно, никем не контролируемая. Это означает, что я, как человек, сосредоточивший в своих руках все связи и пароли, и известный ключевым ре-зидентам в качестве руководителя, могу единолично принимать любые решения, могу отда-вать самые дикие приказы, и они будут выполняться. И никто из резидентов, зная лишь ма-хонькую частичку плана, не насторожится и не забьёт тревогу. Я не ошибся? Есть такие опасения? Ладно – я – мне ты доверяешь, а что будет, когда на моё место придёт другой? При фантастических возможностях тайной организации это страшно. Вернее, это было бы страшно, если бы в период создания подразделения этот вариант не был предусмотрен.

Шершнев слушал, потихоньку бледнел, более или менее представляя истинные мас-штабы опасности, но последняя фраза, перечеркнувшая всю предшествующую тираду, по-вергла его в состояние, схожее со слабым шоком. Виктор растерялся.

– А…а он предусмотрен? Э?

А Вячеслав, очень собой довольный, раскатил короткий смешок. Шершневу, незнамо от чего, припомнились строки Лермонтова из стихов о реке Терек: "Буре плач его подо-бен…". Правда, в кабинете никто не плакал.

Отсмеявшись, Горин снова заговорил:

– Знаешь, не ведаю, как дальше дело пойдёт, но, наблюдая за социальными катаклиз-мами, я всё больше убеждаюсь, что Андропов предвидел многое из того, что случилось с Россией, и в частности, попытку сдать наше подразделение с потрохами. В Чечне я назвал это предательством, но, строго говоря, предательства не было. Подразумевались намерения по-своему благие. Просто тогдашние власти, имея маломальское представление о дейст-вующей за рубежом структуре, справедливо рассудили, что вышедшее из-под контроля под-разделение с его ресурсами, способно обрубить концы и трансформироваться или, скажем так, перепрофилироваться в международную, тайную и чрезвычайно опасную преступную группировку – всемирную русскую мафию. Вот и решили разгромить подразделение чужи-ми руками. Хотели, как лучше, а получилось…, а ничего не получилось. Но, как я уже ска-зал, председатель КГБ предусмотрительно исключил возможность подобного перепрофили-рования.

Виктор Сергеевич подрагивающей рукой расплескал золотисто-коричневую жидкость по мыльным пузырям.

– Ну, дядя Слава, нагнал жути. Меня, ей богу, аж в жар…! Это дело надо охолонуть…и лимончиком, лимончиком. Если я правильно понял, какой-то контроль всё же осущестлвл…, тьфу – язык завязался!

Вячеслав Владимирович с улыбкой смотрел на растерянного друга.

– Правильно, – он кивнул, – контроль действительно существует, и подбор кадров при этом имел и имеет решающее значение. И, чтобы верно оценить изначально заложенную программу, тебе надо вдумчиво выслушать мой рассказ. А мне, в свою очередь, придётся вспомнить события тридцатипятилетней давности. Что тебя так развеселило?

Виктор действительно, следуя потоку своих мыслей, не сумел сдержать улыбку.

– Чёрт знает, – пояснил он, – почему на ум пришло сравнение. Я, когда Николая Ивань-кова встретил, в воспоминания ударился. Э…о чём я? Да, о сравнении! Один учёный муж древности сравнил память с отпечатком перстня.

Горин жестом проповедника воздел указательный палец кверху.

– Зришь в корень, и сам не представляешь, сколь глубоко. "Диалоги" Платона я тоже листал. Сравнение красивое, но спорное. Отпечаток, это след в пространстве, но ещё Ари-стотель полагал, что человеческая память – не след, а временное усилие души, то есть, ин-терпретация следа. Иммануил Кант через много веков высказался категоричнее: "Нельзя приписывать пространственного отношения тому, что определено только во времени". Это он о памяти. А он был вели-икий умница. Учёный исследователь разума Грей Уолтер, говоря о памяти, поэтично сформулировал: "не вещь, а процесс, не монета, лежащая на столе, а свеча, горящая на алтаре".

Шершнев, ну никак не ожидавший от друга таких познаний, откинувшись в кресле, удивлённо распахнул глаза.

– Ты что, изучал этот вопрос? Э?

Горин покачал поднятым пальцем.

– Интересовался, да и то – не очень глубоко, как раз в рамках формирования подкон-трольного подразделения.

Удивление попёрло через край.

– Издеваешься, да? Причём здесь…?

Вячеслав, прижав руку к сердцу, хитро прищурился.

– Витя, я тебя умоляю, разве я похож…?

– Ещё как! Память и контроль – это надо же! Коллаж из консервных банок! "Причём тут борщ, когда такие дела…?"

Генерал элементарно дурил, прикалывался, зная, что друг его поймёт, и что вот такая дурь им обоим сейчас необходима, чтобы психологически расслабиться, о слишком уж серьёзных вещах пойдёт речь. Вячеслав Владимирович с выражением ироничного терпения на лице, безропотно ждал, когда друг, наконец, угомонится.

Виктор ещё немножечко покипел для самоутверждения и прекратил.

– Ладно, чего уж там, рассказывай.

– Готов?

– Не томи.

– Угу. Рассказ будет в меру длинным, и объяснять мне придётся вещи, для большинст-ва людей необычные и непонятные. Лично я принадлежу к большинству, так что принимай на веру и не требуй невозможного. В общем, всё, что могу…в доступной форме. А начну я, пожалуй, с ремарки по поводу ранее сказанного. Казалось бы, чего проще: вернуться под крыло государства, в данном случае ФСБ – наилучший способ уйти от ответственности. Пробиться к директору, выложить на стол всю подноготную и лихо рапортануть, мол, "при-был для дальнейшего прохождения службы". Как, по-твоему, обрадуется?

Генерал энергично замотал головой.

– То-то и оно. Таким шагом я подставлю не только подразделение, но и "новое демо-кратическое государство". Организация-то незаконная. А государству это надо? И, что дальше? Директор единолично решение не принимает. Круг посвящённых разрастается. Утечка. Шумиха, международные журналистские расследования, запросы в ООН и Европар-ламент. Распишут вроде могущественного, всепроникающего монстра. Визгу будет! Кому нужна эта головная боль? Не проще ли это упавшее с неба подразделение ликвидировать? Пока не началось. А заодно и сотрудников? Получается, у меня, как у Магистра, два вариан-та: самороспуск или продолжение работы во благо, но в автономном режиме. Что скажешь?

Шершнев зачем-то дотянулся, взял в руки трость, до того подвешенную изогнутой ручкой за перекладину на спинке кресла, взвесил и легонько тюкнул наконечником об пол, будто ставил точку.

– У нас что, работы мало? Э? Одна "паучья сеть" чего стоит.

– Типа: "если не я, то кто…?"

– Угу, примерно, – Горин с уважением посмотрел на трость, – стало быть, первый вари-ант не обсуждается. Ремарка принята к сведению и более к ней не возвращаемся. Тогда по-ехали дальше, в смысле, назад на тридцать пять лет. В ту пору я в Советской Армии служил, и не где-нибудь, а в Восточной Германии. Помнишь, наверное – служить за границей счита-лось престижным. Всякую шпану туда не пускали, а пускали туда ребят крепких, идеологи-чески проверенных, нравственно устойчивых и в грамоте подкованных. С такими характеристиками парней после службы охотно принимали в ВУЗы и предоставляли приличную работу. Естественно, мы испытывали гордость, хотя нашу службу назвать лёгкой было нельзя, уж я-то знаю, есть с чем сравнивать. Да, чего я тебе рассказываю, ты сам всё прошёл. Вот таким образом отслужил я около года, знать, не зная, что с самого момента призыва нахожусь в жёсткой разработке у КГБ. Кроме меня в ту же часть и в такую же разработку попали ещё трое парней из разных концов Союза по причине на первый взгляд странной: у всех у нас четвёртая группа крови. Вроде бы – чушь собачья, да? У тебя, кстати, тоже четвёртая. В данном случае, ты лицо заинтересованное. Если внимательно выслушаешь, получишь ответ на свой невысказанный вопрос: "как докатился до такой жизни?" Интригую? Хм, не без этого. Ах, да! Имя у меня тогда было другое, и фамилия другая, и сам я был другой: молодой, сильный, в меру наивный и переполненный ожиданием чуда. Эх, Витя…! Нет, я не сожалею о канувшей в прошлое молодости, но иногда очень хочется сбросить с себя груз забот и вновь ощутить ту непременную подспудную уверенность в завтрашнем дне и в светлом будущем. Старый романтик, наверное, ассоциируется со старым дураком? В моём возрасте это нормально.

– Во-первых, – Шершнев погрозил другу любимой тростью, – я по сей день верю, что "завтра будет лучше, чем вчера", а во-вторых: мы с тобой оба с пятидесятого года – это к слову о старых дураках.

Вячеслав Владимирович привычно поднял указательный палец, словно конструируя ось внимания.

– …и о вере в чудо. И чудо некоторым образом состоялось. Вызывают нас вчетвером к командиру части и зачитывают приказ о переводе, опять-таки, всей нашей четвёрки во вре-менное подчинение конкретному офицеру для выполнения специального задания. Конкрет-ный офицер, но, почему-то в штатском костюме, тут же в кабинете знакомится с нами, даёт нам пятнадцать минут на сборы и вперёд. Приказ командира, ясное дело, не обсуждается, а неукоснительно выполняется. Честно говоря, мы моментально просекли, что наш новый па-трон из чекистов, однако это, ровным счётом, ничего не меняло. Погрузились мы в машину, и привезла она нас не в армейскую часть, а в старинную загородную усадьбу, где размещал-ся некий медицинский центр. Там нас крутили-вертели, как подопытных лягушек – только что не препарировали и воздухом через соломинку не надували, а так всё было. Мы голову ломаем, дескать, что к чему, однако помалкиваем. Там же мы узнали, что будем заниматься обследованием подземных коммуникаций под городом Берлином. В голове сразу замельте-шили катакомбы, тайные подземные ходы, замурованные подземелья, прикованные скелеты и сундуки с сокровищами. Фантазия, понимаешь, разыгралась – интересно же!

…Генерал-лейтенант в отставке, депутат Государственной Думы Виктор Сергеевич Шершнев – немолодой человек, более тридцати пяти лет носивший погоны, служивший ве-рой и правдой Родине, вырвавший у судьбы генеральские звёзды и при этом умудрившийся проскользнуть, не запятнав честь мундира, меж смертельными рифами кабинетных интриг, казалось бы, обязанный стать, но так и не ставший прожженным циником, смотрел на сидя-щего в кресле друга и слушал его рассказ. Сам по себе рассказ, покамест, не бог весть какой удивительный, но, судя по неявному волнению рассказчика, постепенно подводящий к не-коему таинственному факту.

– …элементарно и неожиданно отключился. Напрочь. Пришёл в себя в комнате типа камеры-одиночки. Лежу на довольно удобном, мягком таком топчане, и всё бы ничего, только запястья зафиксированы зажимами по краям лежака, и сам я уже не в спецкостюме, а в трусах и в майке. Прохладно. Над головой лампочка в матовом плафоне, высоко. Окон нет, в стене напротив стальная дверь с глазком. Мутит, но башка потихоньку варит. Ну, много ума не надо, чтобы понять – изолирован, как какой-нибудь преступник. Вдобавок, прикованный. То ли особо опасный, то ли буйный. Давай соображать: что же со мной произошло? Вроде бы ничего такого не натворил. Последнее, что помню: подземный туннель, люк, дыхательная маска – всё! Далее провал. Самое логичное: мы ненароком забрели в американскую зону и нарвались на засаду. Однако сомневаюсь, найдётся ли у них хотя бы пяток таких ребят, что могли бы нас заломать. Наш командир – явный боец, Халоев – мастер по самбо, Хижняк – по боксу, я – по классике, сейчас она называется греко-римской. В общем – не пойми что, но ничего хорошего. Мысли такие, что проще обратно в отключку. Я, почему так подробно? Мог бы в двух словах, но хочу, чтобы ты проникся ощущениями того девятнадцатилетнего парня, каким я был. Потерпи немного, скоро доберёмся до главного. Я тогда наедине со своими мыслями прилично промаялся, прежде чем открылась дверь, и на пороге возник чернокожий верзила в необычной форме и в белой каске с буквами "ЭмПи". Всё ясно, влипли, все! Понятно же, что мои товарищи меня не бросили. Душевная вибрация достигла критической точки. Потом в камеру вошёл офицер американской армии – это я тогда так рассудил – и на сносном русском приступил к первому допросу. Не буду описывать, как меня прессовали. Это целая наука, и не дай бог никому испытать на себе такие научные разработки. Поверь на слово, испробовали всё, кроме пыток. Но я-таки был комсомольцем, воспитанным в духе…и так далее. Обломались. А потом мне объявили, что я успешно прошёл очередную проверку. Вот так! И предложили мне…

Группа крови

По документам все мы числились курсантами Высшей школы КГБ, да, наверное, так оно и обстояло, только мы не кучковались в аудиториях элитной школы, а проживали на казарменном положении в удалённом от населённых пунктов пансионате в лесу. В Карелии дело было. Сто километров от полярного круга. Не приходилось? Северные леса, на мой взгляд, необычайно красивы. Открою государственную тайну: пансионат ховался между двумя озёрами – Топозером и Кертью. Кругом мхи, болота, берёзки корявые с драгоценной древесиной, а ты, как сказочный дурак, на одной ножке крутнулся, и вот уже стоишь среди лохматых великанов. Такая, – Горин усмешливо зыркнул глазами, – суровая простота, чёрт возьми, такая заповедная мощь, что, веришь ли, душа в былину просится.

– Верю, – Шершнев покосился на былинные плечи конфидента, – и медведи там, как люди, а люди там, как медведи.

– Тьфу, на тебя! Ну, никакого почтения к моим поэтическим пассажам. А медведей я там не встречал.

– Что так? Разбежались?

– Не исключено. Ребята такие подобрались. Вот сказал "подобрались", а ведь случай-ных в пансионате не было, их по всему Союзу отбирали по очень чётким критериям. Чтоб ты знал: все до единого спортсмены с квалификацией не ниже мастера и, что тоже важно, не засветившиеся в призёрах на международных соревнованиях. Подбор сам по себе интересный: лыжники, бегуны, акробаты, гимнасты, стрелки из разного вида оружия, прыгуны в длину и в высоту, фехтовальщики, борцы разных стилей, боксёры и даже трое циркачей: жонглёр, метатель ножей и канатоходец. Ни на какие мысли не наводит? Нет – шахматистов не было.

Пансионат, кстати, не охранялся. Подъездная дорога средней проходимости вела от ворот до малюхотного причала на Керти. На постоянно приоткрытых воротах имелась вы-веска "Спортивный", что подтверждалось наличием скромного стадиона с беговой дорож-кой и отдельно стоящим приземистым зданием с надписью "Спортзал". Это для любопыт-ных туристов, появление которых в тех краях теоретически возможно раз в пятилетку. Нам, мол, скрывать нечего. А секретились мы, как потом выяснилось, больше от своих, чем от чужих. И проживало всего нас на полном пансионе двадцать восемь орлов да плюс четыре тренера-инструктора – все в спортивных костюмах из отечественного трикотажа. Тренеры, сам понимаешь, не столько тренировали, сколько преподавали специальные дисциплины, а шефом над всеми был лысый крепкий старикан лет семидесяти, которого "тренеры" и кур-санты почтительно величали профессором. Не знаю, в каком он состоял звании, но частень-ко наезжавший куратор в чине полковника был к нему не менее почтителен, чем остальные, а когда обращался к старику: "товарищ профессор", то звучало это, как минимум, как: "то-варищ генерал". Замечал, конечно, как в старости меняются черты лица? Если человек, ска-жем, худощавый, то с возрастом кожа как бы прилипает к черепу, но не разглаживается, а наоборот сморщивается, покрывается мелкой сеточкой борозд и пигментными пятнами, глаза западают – ты когда-нибудь встречал большеглазых стариков? – лицо становится трудно узнаваемым. Про очень полных людей вообще молчу – сплошные обвисшие складки. Попробуй определить: был человек в молодости красив или безобразен – старость объектив-но нивелирует такие пустяки. Я к тому, что распознать принадлежность профессора к мон-голоидной расе мы не могли, пока он сам об этом не сказал. А эту информацию он выдал на короткой лекции, предшествовавшей необычному духовному обряду, который сам старикан, полушутя, полусерьёзно назвал "коллективизацией". Не забудь, тогда на дворе стоял шестьдесят девятый год. Это сейчас на любом книжном развале стопками возлежат брошюрки по оккультизму, спиритизму, демонизму и прочей дичайшей смеси средневековой европейской инфернографии с выдергами из всяческих восточных верований. В бредовых текстах Сатана соседствует с Баал-Зебубом, в каждой строчке фигурируют кармы, чакры, ауры, экзорцизм, переселение душ, ведьмачество, волхование, толкование снов и прочая мура, которую сваливают в одну кучу жадные до денег шарлатаны. Астропрогноз на любом телеканале. Удивляюсь, ей богу, сколько можно хавать этот мутный мистический бульон, и не понять, что над тобой натурально издеваются? К сожалению человек, со времён неандертальца не поумнел. Иногда подобные фантасмагории облекаются в псевдонаучную форму, используется специфическая, профессиональная терминология, почерпнутая из работ биофизиков, психологов, нейрофизиологов, астрофизиков и даже специалистов по теории информации. Такая околонаучная галиматья безотказно действует на образованщину. Нет, я не отвлёкся. Опасаюсь, что как только я начну своими словами – а по-другому не дано – пересказывать суть профессорской лекции, ты тут же подумаешь, будто я начитался этой самой метафизической галиматьи. Не пересказывать? Поверишь на слово? Благодарю за доверие, но без пояснений не обойтись. Попробую покороче, тем более что мои знания по затронутой теме весьма ограничены. Я, знаешь ли, практик. А, да, забыл сказать: настоящие занятия проводились в помещениях под землёй, вернее, под зданием главного корпуса, где были оборудованы два учебных класса, точка связи, тир, зал со специальными тренажёрами и комната-сейф. В тот знаменательный для курсантов день мы, как обычно, после пробежки и завтрака собрались в одном из классов. Почему знаменательный? Скоро поймёшь. Расписания по предметам не было, мог появиться любой из преподавателей, а мы, в свою очередь, должны были моментально включиться в процесс и продемонстрировать свою готовность по любому учебному предмету. Такого понятия, как невыученный урок, просто не существовало, учебные мате-риалы и конспекты хранились здесь же в ящиках персональных столов. Расселись по местам, ждём преподавателя, болтаем по ходу, открывается дверь, дневальный рявкает: "Товарищи курсанты!", – мы навытяжку. Входит профессор. В его появлении ровным счётом ничего особенного, случалось, занятия начинались со свободного урока, который он вёл в форме беседы, сопровождавшейся обоюдными вопросами и высказыванием мнений по заданным поводам. Нам такие встречи нравились. Профессор, несмотря на свой, как нам тогда казалось, преклонный возраст, обладал очень живым, реактивным умом, поражающей воображение эрудицией и соответствующей памятью. Реплика в сторону: беспамятный эрудит вроде любвеобильного евнуха – есть всё, кроме главного. Обрати внимание, наш разговор сам собой то и дело возвращается к теме памяти. А всё потому, что эта тема в моём рассказе ключевая. Припомни, ты когда-нибудь всерьёз задумывался о природе памяти? И правильно, и никто не задумывается, кроме кучки людей, занимающихся этим вопросом профессионально. Кому это надо? Мы пользуемся даром и не забиваем себе голову проблемой, вряд ли разрешимой в обозримом будущем. Почему, вряд ли? Это вопрос не ко мне, он один из следующих по списку, но не второй и даже не сотый. А первый вопрос, заданный профессором для затравки, я только что почти дословно повторил: "А вы никогда не задумывались…?" Молодые люди не старше девятнадцати лет, как правило, над такими вещами не задумываются, только вот ответ типа "а на хрена?" у нас не поощрялся. Я уже упоминал о критериях отбора кандидатов. Среди прочих был и такой – десятилетка с медалью. Бесспорно, нынешняя молодёжь сильно отличается от молодёжи шестидесятых-семидесятых, прежде всего своей информированностью. Мы не знали компьютеров, хотя, конечно слышали, что этим англоязычным словом называют электронно-вычислительные машины размером с трёхкомнатную квартиру; мы, в силу тогдашней идеологии, имели весьма смутное представление о культуре западноевропейских стран и США; мы, понятно, не читывали мистических брошюрок, о которых я уже заикался. Знаю, что знаешь, просто напоминаю. Мы многого не знали, но тешу себя мыслью, что мы были не глупее. Это я к тому, что мы, поощряемые репликами профессора, активно включились в обсуждение, пытаясь дать более-менее чёткое определение памяти. В результате коллективных усилий родилась формулировка: "память, это способность человеческого мозга усваивать, закреплять и использовать в разумной деятельности информацию, полученную из окружающего мира посредством органов чувств". Как тебе формулировочка? Я тоже думаю, что восемнадцати-девятнадцатилетние пацаны с заданием справились неплохо. Профессор, во всяком случае, нас похвалил…Что-то ты, друг дорогой, глаза прикрываешь. Нудный рассказ вгоняет в дрёму? Как умею. Давай взбодримся! Коньяк с лимоном оставим на потом для вдумчивых прений, а надо нам сейчас что-нибудь типа сулугуни с зеленью и острым, как иглы под ногти, соусом. А то я не знаю, чем Марина Сергеевна набивает холодильник?! Сиди, я сам.

Так приговаривая, Вячеслав Владимирович направился к холодильнику и по-хозяйски распахнул дверцу.

Шершнев встрепенулся.

– Пойду, пожалуй, лицо ополосну. Ты не думай, мне сегодня весь день хочется спать. Чёрт знает…, на думском заседании чуть не уснул.

Горин одобрительно хмыкнул, расставляя на подносе тарелки, пиалы и соусники.

Опираясь на трость чуть тяжелее обычного, Виктор Сергеевич, миновав "плацкарту", прошёл в ванную комнату и встал напротив раковины перед зеркалом, постоял с минуту, вглядываясь в отражение. Нет, физиономия вроде не помятая и даже холёная, морщины не-глубокие, демонстрирующие некую благородную усталость, эффектные пепельные пряди в пока ещё роскошном чубе – в целом неплохо, не стыдно мелькать по ящику. Чего ж так да-вит? Может быть, я просто-напросто боюсь услышать в рассказе Славы что-то такое, что многократно увеличит груз моей личной ответственности? Э? Мы знакомы уже восемь го-дов, девятый пошёл. Сотрудничаем. И дружим. Без его участия я вряд ли бы стал тем, кем стал. И Союз отставников не возник бы, во всяком случае, в таком виде, а это помощь тыся-чам бывших офицеров. За всеми моими успешными делами маячит тень "Великого Магист-ра". А в его дела я никогда не лез. Знал, конечно, что дела эти зачастую противозаконны, и в отношении отдельных преступников, жестоки. Но ведь благородны! Знал и оправдывал. И сейчас не сомневаюсь в их конечном гуманизме. Однако дистанцировался. Разграничение полномочий и ответственности: это ваше – это наше. Значит, я опасаюсь перешагнуть эту самую границу? Стоп! Когда это я уходил от ответственности? Э? Расслабился в кабинетном уюте? Фигушки! Не дождётесь! Это ты кому говоришь?! Это я себе говорю.

Виктор Сергеевич с удовольствием умылся холодной водой и, просушив лицо и руки, отправился в кабинет, бодро постукивая тростью.

Дядя Слава уже успел сервировать стол для позднего ужина: половину большого блю-да занимали пласты исходящего слезой сыра, на другой половине горой лежала терпко пах-нущая зелень, рядом стояли пиалы с соусом, парующие чашки с чаем и корзинка с крупно нарезанными ломтями серого хлеба.

Шершнев, оглядев всё это нехитрое великолепие, сглотнул и опустился в кресло, пове-сив трость на спинку.

– А я-то думал, – заявил он, пристраивая край салфетки за воротник, – чего мне не хва-тает?

– На здоровье. Ты ешь, и…, – Горин подтянул к себе одну из пиал с шоколадного цвета соусом, – слушай, а я буду рассказывать. У-у, жидкое пламя!

– Такое пламя, гм-ам-гм, – проглотив гремучую смесь сыра с соусом, Виктор ухватился за чашку, – такое пламя заливают холодным красным.

– Вино после коньяка?

– Ладно, сойдёт и чай. Чёрт, проголодался. Ну, я слушаю.

– Угу. Профессор нас похвалил. "Очень хорошо, – сказал он, – память, как базовый эле-мент разумной деятельности, а каковы механизмы усвоения, закрепления и использования? И вообще: как протекает процесс мышления? Что такое сознание и самосознание? Не надо, не пытайтесь ответить. Ясности в этих вопросах нет, и в обозримом будущем не предвидит-ся, хотя бы потому, что ответы лежат за пределами возможностей человеческого разума. Да, да, попытка мыслью охватить разум сродни вытаскиванию самого себя из болота за волосы. То, о чём я буду сегодня говорить, запоминать не обязательно. И даже не старайтесь понять всю сложность проблемы, просто отметьте для себя, что она существует и однозначных от-ветов не имеет. Воспринимайте излагаемую информацию, как преамбулу к предстоящему эксперименту". А потом он вылил на нас такую прорву информации, что я и по сей день не могу разложить её по полочкам в своей голове – сплошной сумбур. Передам, как смогу, да это и не важно, главное, чтобы ты проникся, как прониклись мы перед экспериментом. Не, не спеши, про эксперимент после. Лучше налегай на зелень, говорят, способствует памяти. Слушай дальше. Оказывается, он по специальности биофизик и начинал свою работу ещё в двадцатых годах в лаборатории, руководимой профессором Александром Гавриловичем Гурвичем. Именно Гурвич ввёл понятие биополя, столь широко используемое сегодня вся-кими так называемыми экстрасенсами. "Представьте себе, – говорил он, – всего несколько лет, как закончилась гражданская война, в СССР голод, разруха, тифозные и холерные эпи-демии, недобитые банды, басмачество, разгул уголовщины в городах, золотой запас страны вывезен и утерян, сама страна в кольце экономической блокады, нет денег на самое необхо-димое. И в такой обстановке Совет Народных Комиссаров счёл возможным выделить сред-ства для финансирования исследований в области биофизики. Почему? Неужели изучение физических процессов, протекающих в живом организме настолько важно для молодой Со-ветской Республики? Я, как рядовой сотрудник, в ту пору не мог взять этого в толк. Причину такой непонятной расточительности я узнал значительно позже, во время моей встречи со Сталиным"…Ага, вижу искорки интереса! Профессор был с нами откровенен, видимо, знал, что все мы вскоре станем одними из самых засекреченных сотрудников одного из самых засекреченных учреждений в мире. Он поведал нам, что по указанию товарища Сталина всю жизнь занимался проблемами мозговой деятельности человека, но в подробности вдаваться не стал, а для начала просветил нас по поводу генетического кода, как единой системы "записи" наследственной информации в молекулах нуклеиновых кислот. Повторюсь – шестьдесят девятый год. Это сейчас каждый второй – кроме каждого первого – что-нибудь краем уха да слышал о науке генетике, а тогда… Да, вернёмся к генетическому коду: какова вероятность того, что случайная комбинация атомов организуется в молекулу нуклеотида, а та, в свою очередь, сцепившись с ей подобными и всякими-разными другими в определённом сочетании, совершенно случайно, образует вещество, в котором как-то вдруг появится и реализуется информация о живом организме, его зарождении, свойствах, структуре, включая репродуктивную функцию? Фи! Я тебе уже говорил – такой ответ у нас не поощрялся. Впрочем, профессор ответа не ждал, а ответил сам – исчезающе мала. Расчёты, во всяком случае, показывают, что тех пятнадцати-двадцати миллиардов лет, что существует наша Вселенная, для такого дела явно недостаточно. "И, что из этого?", – спросили мы. "Завяжем узелок на память", – ответил он…Ты чего?