Текст книги "Закон Талиона (СИ)"

Автор книги: Валентин Пригорский (Волков)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Гадкий утёнок

Обедали в ресторане при гостинице, в которую Шершнев вчера определил Николая на постой, только не в главном зале, а в отдельном, уютном кабинете.

– За депутатами Госдумы журналисты, конечно, постоянно не следят, но лучше побе-речься от случайного взгляда. Москва – город узкий. Если какой-нибудь щелкопёр намы-ленный ненароком засечёт в моей компании молодого бизнесмена, тут же начнётся заварушка: "Кто таков? Какие такие у них общие дела? А не пахнет ли здесь коррупцией?" и так далее. Нам это надо? А гостиница, чтоб ты знал, наша, то есть Союза офицеров. Вчера под этим делом, наверное, и не заметил, как тебе выделили номер, даже паспорта не спросив? И не спросят. И милиция с проверкой не заявится. В этом преимущество здешних стен. Так, что будем заказывать?

Трапеза протекала в молчании, лишь изредка расцвечиваясь фразами типа: "Коля, по-дайте мне, пожалуйста, вон тот соусник, нет, рядом. Спасибо". Что интересно, Николая молчание само по себе не тяготило. Бывает ведь и так: сойдутся вместе люди по какому-нибудь делу, обсудят, и вроде бы более-менее симпатизируют друг другу, можно бы и поговорить на отвлечённые темы ради приличия, но кроме деловых фраз ничего на ум не приходит. Собеседники напрягаются – нет контакта. Бывает, но не в данном конкретном. А здесь за столом царило полное взаимопонимание, никто из присутствующих не испытывал потребности в пустом разговоре – всему своё время, будет нужно и слова придут сами.

Откушали без экзотических разносолов, но сытно. Доминирующим блюдом на столе, как и предсказал дядя Слава, оказались шикарные пельмени в окружении различных при-прав и соусов. У Коли, при виде этого великолепия, подтянуло живот – пельменей он не пробовал лет пять с хвостиком. А если честно: за эти прошедшие годы ему ни разу не дове-лось харчеваться вкусно и обильно. Вчера, насильно усаженный за ресторанный столик, он просто не знал, как себя вести, вяло ковырял вилкой что придётся, а потом быстро захмелел и что ел, и как, и сколько – память не сохранила. Сегодня по началу он тоже чувствовал себя за столом неловко, всё побаивался чего-нибудь опрокинуть или обмишуриться со столовыми приборами, но, поняв, что за ним никто не наблюдает, принялся метать со скоростью роторного снегоуборщика. Под фрукты места в желудке уже не осталось. Ел глазами.

Не отпал насосавшимся клопом, не отрыгнул по-купечески – сел прямо, промокнул гу-бы салфеткой, осмотрелся. Убранство кабинета словно продолжало тему сталинских интерьеров, как в офисе на Арбате – один в один: такие же дубовые панели, строгие стулья, зелёная ковровая дорожка, тяжёлые драпировки. Аскетизм и роскошь, и хрен определишь, где начинается роскошь, и где заканчивается аскетизм, но Коле понравилось. Ему не могло не понравиться, будто с улицы шагнул в другое измерение. Жаль, всю жизнь в гостях не проведёшь. Сия нехитрая и несвоевременная мысль вернула его к делам насущным, настроение чуток испортилось, совсем чуть-чуть, и даже не испортилось, а изменилось, перетекло в другое русло, не оставив места сытому благодушию. Однако всё равно – кайф!

– Коля, почему вы не едите фрукты? – Заботливо поинтересовалась Марина Сергеевна.

– Спасибо, я бы с удовольствием, но уже не могу проглотить ни кусочка.

– Если не ошибаюсь, русский физиолог Сеченов, – пробормотал генерал, прихлёбывая сок, – как-то выразился в том смысле, что еда, это одно из интимнейших проявлений обще-ния человека с окружающим миром. Предлагаю после столь напряжённого интимного об-щения вернуться к делам не менее щепетильным и, пожалуй, более серьёзным. Поехали?

А ещё через полчаса в кабинете Шершнева вновь собралась прежняя компания.

Как-то само собой вышло, что слово взял Вячеслав Владимирович.

– Николай, – начал он, расхаживая по зелёной дорожке взад-вперёд, – я думаю, ты уже давно сообразил, что наш интерес к тебе лично и к твоей судьбе выходит за рамки чисто дружеского участия. С Виктором Сергеевичем, а особенно с Павлом Петровичем ты знаком по Чечне, и эти люди, как я понял, пользуются твоим полным доверием. Подожди, дружок, знаю, что ты хочешь сказать, мол, не просто доверием, а уважением, граничащим с прекло-нением. Правильно? Твои уши подтверждают мою правоту. Не обижайся на незамыслова-тую шутку, это всего лишь попытка укрепить связавшую нас верёвочку. Для чего мне это нужно? Так вот, э-э с господином генералом и с твоим боевым командиром всё более-менее ясно, но… с Мариной Сергеевной ты познакомился только сегодня, а во мне ты узнал быв-шего комбата, с которым пару раз столкнулся несколько лет назад. То есть, по сути, Марина Сергеевна и я – люди для тебя чужие, однако ореол безусловного доверия к знакомым тебе офицерам, автоматически распространяется на остальных здесь присутствующих. Рано или поздно ты задашь себе вопрос: "А с какой стати?" Не спеши возражать. Ты уже не восемна-дцатилетний первогодок и разучился пускать пузыри. В свои двадцать шесть тебе довелось столкнуться и с войной, и со смертью, и с предательством, и с несправедливостью. Пройдёт эйфория от нечаянной и многообещающей встречи, и ты встанешь перед выбором, вот тогда появятся сомнения. И тогда, усомнившись в правоте и пользе выполняемой работы, ты, не-ожиданно для себя самого, тьфу, тьфу, тьфу – разуверишься в нашей порядочности, и накро-ется задуманное дело медным тазом. Может такое случиться? Сплошь и рядом убеждения меняют отнюдь не подонки, те отлично видят свои выгоды, а люди, вечно ищущие сермяж-ную правду. Тем более что твоё задание будет связано с риском для жизни, и понадобятся предельно жёсткие, безжалостные действия по отношению к противнику. А для этого, Ни-колай, необходимо безоговорочное доверие к своим соратникам и чёткое осознание собст-венной правоты, чтобы потом не мучиться по поводу и без, чтобы не посещали мысли типа: задурили голову, объехали на кривой козе, вербанули, как лоха! Итак, всё ранее сказанное сводится, в сущности, к двум вопросам: можешь ли ты доверять нам, и можем ли мы дове-рять тебе? Эти вопросы можно слить в один: какова степень нашего взаимного доверия? Не спеши, подумай, проанализируй своё нынешнее состояние. От искренности и достоверности ответа зависит очень и очень многое, в том числе человеческие жизни. А пока ты думаешь… Ты не дурачок и, надеюсь, нас за таковых не держишь. Да не подпрыгивай ты! Мы все прекрасно понимаем, что в данное время ты чувствуешь себя Золушкой, чудесным образом попавшей на бал, и боишься, что по причине твоего несогласия карета превратится в тыкву. Ну, хорошо, если тебе не нравится сравнение с девочкой – сравним тебя с гадким утёнком. Суть всё та же. Есть такая мыслишка? И не кривись. Тебе только кажется, что ты выше этого, а в подсознании заноза сидит. Так вот, если твоё решение будет отрицательным, ну, скажем, считаешь, что уже достаточно навоевался, настрадался, тянет к нормальной, спокойной жизни – так и скажи. Союз офицеров в любом случае поможет тебе встать на ноги: и работу подыщем, и на учёбу направим. Никаких обид, потому что к нашему делу нужно быть психологически подготовленным. Ещё добавлю: в случае согласия тебе придётся играть роль человека обиженного, озлобленного и жестокого. Фальшь в такой игре может оказаться смертельно опасной. Подробнее не могу. Думай. Да, хотел предложить и отвлёкся, то есть пока в твоей голове созревает решение, ты мысли о будущем отодвинь в сторонку – сами дозреют, а поведай нам о временах прошедших. Как тебя упекли за решётку? Из того, что ты нам рассказал, не вытекает, данных для обвинения маловато.

Вячеслав Владимирович, давая понять, что речь окончена, прошёл к пустующему креслу и легко, как юноша опустился на жёсткое сиденье.

Само собой, все смотрели на Николая. Его лицо выражало безмятежность и уважи-тельное внимание, руки спокойно лежали на коленях. Но какие чувства клокотали в его ду-ше! Он испытывал великолепное в своей чистоте торжество! Ему поверили, он нужен, ему готовы предложить дело, опасное и оттого ещё более значимое! А он согласен. Да что там: он страстно желает включиться в работу. Для него лично вопрос доверия к новым соратни-кам вообще не стоял. Какое нафиг доверие-недоверие? Даже думать на эту тему не хотелось. Преданность – вот единственно верное слово, максимально полно отражающее настроение. И никаких сомнений! Николай знал: эти люди просто не могут заниматься грязными делами. Кроме того, сознательно или бессознательно, они помогли ему справиться с горячечной, непреходящей болью, чёрной и липкой, угнездившейся на самом донце души чуть больше пяти лет назад. Эта боль долгими ночами на нарах исподволь подтачивала его психику, надрывала сердце, и вот она прошла, приказала долго жить. Господи, как полегчало на сердце! Появилась уверенность, и вместе с ней пришло ощущение силы. Самое главное – он не одинок! Чувство одиночества, поселившееся в груди в обнимку с липкой болью, растаяло бесследно.

Ещё, глядя на бывшего комбата, он испытывал удивление, и даже некое мистическое восхищение. Всего пару часов назад этот немолодой человек представлялся Николаю таким респектабельным чиновником, важным, серьёзным и молчаливым. Но когда он заговорил жёстко и напористо, то круто преобразился, будто внутри этого колоритного, но до поры достаточно обыкновенного человека неожиданно включилась мощная силовая установка. Глазами, ушами, всей кожей и даже вкусовыми рецепторами на языке Николай улавливал исходящую от Вячеслава Владимировича гипнотическую энергию. Казалось, в нём таится нечто большее, чем действующая на окружающих, но всё же человеческая сила – какая-то ураганная магия, не подавляющая, но подпитывающая своей неисчерпаемой энергетикой.

За три без малого года службы в разведроте у Полежаева Николай приобрёл очень приличные бойцовские умения, шутя ломал полешки и крушил кирпичи пяточкой, коленкой, локтём или ребром ладони. Но Паша, усиленно натаскивая молодёжь, не считал подобные фокусы вершиной боевого искусства. На войне учатся быстрее, там не бывает победы по очкам, а проигранная схватка, как правило, означает смерть. Ребята умели бесшумно и молниеносно двигаться в кромешной темноте, сильно и точно метали не только ножи, но и любые предметы тяжелее пера, в их руках каждая фитюлька превращалась в смертоносное оружие, и они владели жестоким рукопашным боем, грубым и чрезвычайно эффективным, когда один боец в считанные секунды вырубает полдюжины здоровых мужиков. Как ни странно, шофёр-универсал Коля Иваньков слыл одним из лучших. Николай, как любой молодой мужчина, втихаря гордился своим мастерством, но в обыденной жизни никогда и нигде его не демонстрировал – Павел, провожая умелого бойца на гражданку, настоятельно советовал не кичиться силой и ни под каким видом не применять наработанное грозное оружие.

– Ты ещё живёшь войной, Коля, пройдёт, быть может, не один год, прежде чем ты свыкнешься с мирной жизнью. А пока тебе придётся держать себя в узде, иначе ты станешь слишком опасен для окружающих. Ни в какие секции боевых искусств не записывайся, на татами не выходи и вообще не стремись сделать спортивную карьеру. Это уже не твоё.

Николай понял правильно. Выполняя наказ капитана, он взнуздал впитанную в печён-ку постоянную агрессию, готовность к жёстким действиям. В большинстве мужчин, и в два-дцать, и в сорок лет живёт невольный, неподдающийся разуму, атавистический инстинкт самца, ревниво оценивающего возможности соперника, готового в битве отстаивать своё превосходство. Обыкновенный молодой парень Николай не являлся исключением. Так вот, холёного чиновника, каковым спервоначалу предстал Вячеслав Владимирович, он бы оце-нивать не стал по причине незначительности соперника. Но сейчас перед ним стоял совсем другой человек, и Коля безоговорочно признал его превосходство.

Павел бодро подмигнул, мол, такие дела, друг мой, Колька, то ли ещё будет. Николай, кивнув в ответ, улыбнулся.

– Я готов, и с превеликой радостью. Хочется, знаете ли, выговориться за все годы. На зоне-то я всё больше отмалчивался, там откровенность не в цене. А арестовали меня не с бухты-барахты, а на основании "неопровержимых" улик. Представьте себе, нас ещё допро-сить не успели, пожарники касками только-только дым разогнали, а какой-то прокурорский чин среди ночи шустренько уже поручил ментам произвести обыск по месту моего прожи-вания. И что вы думаете? Нашли-таки! На полке в шифоньере под разными там полотенцами лежала стопочка дензнаков в заклейке с росписью главного бухгалтера фирмы. Купюры в таких заклейках иначе как из сейфа попасть в мою комнату не могли. Там же обнаружили самопальные ключи от бронированной двери в кабинет. По всему выходило: это я, дурак, сейф подломил, а денюжки заховал до того "надёжно", что даже упаковку содрать поленился. Ума не приложу, в кого я такой умный? Денег нашли всего-ничего – десять тысяч, сотенными, хозяин же талдычил о десяти миллионах. Где остальные? Ответ на этот смешной вопрос дала моя квартирная хозяйка баба Натаха, кстати, фронтовичка, и честность её не оспаривается, а то, что она совсем старенькая, немощная, плохо видит и ещё хуже слышит, так это никого не насторожило. Короче, по её словам, где-то после полуночи хлопнула входная дверь. Она спросонья окликнула, типа: "Коля, ты?" А вошедший, якобы, ответил: "Я, баба Натаха, спи. Мы с приятелем не надолго". И вправду, минут десять пошебуршали и ушли. Чувствуете интригу? Прямо на блюдце меня – преступника такого малохольного поднесли. Что интересно: у моих напарников по дежурству обыски не проводили – сразу ко мне. Ну, скажите, товарищ капитан, вы меня знаете, я, конечно олух, но не до такой же степени?

– Подтверждаю, – хмыкнул Павел, – олух, это точно, но, действительно, не до такой степени. А если серьёзно, то вывод плавает на поверхности, как это самое, и душок от него соответствующий. Подставили тебя, Коля, и даже не очень напрягались для правдоподобия. Полагаю, лично Николай Иваньков им был не нужен, а подыскали они э-э…для отпущения. Угу, угу, за козла отвечу. Ты чего рот до ушей растянул? Я сказал что-то смешное?

Николай с трудом стёр с лица улыбку.

– Да вот, вспомнилось к месту. Через пару часов после ареста меня допрашивал лейте-нантик один, усатенький такой, молодой, немногим меня постарше. В свою речь он всё вре-мя для связки вставлял "это самое". Вот мне и подумалось: под "этим самым" он подразу-мевал то же, что и вы, товарищ капитан? У того лейтенанта с подбором слов вообще были проблемы, будто в язык гантеля завёрнута. А выражался он примерно так: "Значит, вы, это самое, назовите своё имя, фамилиё, отчество, год, когда, значит, это самое, родился". Было бы смешно, только перед допросом в камере мои руки завели за спинку стула и сковали на-ручниками, как какому-то буйному и особо опасному. Ладно, думаю, потешатся да отвянут, поймут, что я здесь не при делах. Вообще, допрос вёлся как-то вяло. Лейтенант всё требовал назвать имя сообщника, присвоившего деньги, но было видно, что пропавшие деньги его не сильно колышут, словно бы весь разговор затеян ради бумажки. Вот, думаю, работничек. А потом он на меня попёр. В Чечне, мол, воевал? Героем себя, мол, мнишь? Вы, мол, там, не-бось, только с женщинами да детишками геройствовали, а от мужчин дристали. Прошу прощения. Вспомнил я погибших товарищей и говорю: "Лейтенант, у тебя ус отклеился". Он аж заверещал. "Ах, ещё на месте? – спрашиваю. – Ну, так щас отклеится". И закатал я ему пяточкой в челюсть, не сходя со стула – руки-то за спиной. Вполсилы, чтоб не зашибить. Он кувыркнулся и притих. Сержанты, видимо, за дверью торчали, заскочили и ну меня прессовать, но тоже вяло. Ей богу, сонное царство. Больше я этого летёху не встречал. И, что интересно, на суде этот факт не всплыл, вроде как и не было никакого случая нанесения тяжких телесных сотруднику при исполнении. А ведь челюсть я ему непременно сломал. Да и сам суд был каким-то странным, скоропалительным, что ли. Я ведь так и не сознался – не в чем, и денег не нашли, а впаяли по минимуму. А на зоне… Мазу не держал, но… Блатные прознали по своим каналам, как я вмазал лейтенанту и зауважали. Срок тянулся без особенных проблем. Работал, дисциплину соблюдал, всему начальству машины до ума доводил, в театральной труппе подвизался в эпизодах. Начальство хлопотало о досрочном, но бумаги почему-то ходили долго. Освободился всего на пару месяцев раньше срока, в первых числах августа – и то хлеб. Ну, что ещё? Всё, пожалуй.

Шершнев согласно кивнул, пальцами выбил дробь на крышке стола.

– С этим ясно, – веско подытожил он, – но ты мне ещё рассказывал, как тебя после ос-вобождения некие личности взяли в оборот.

– А, ну да, было дело. Собственно, я за тем в Москву и приехал.

– Ну, ну, – подбодрил комбат.

Николай почувствовал, что именно с этого момента начинается главный разговор. От него ожидают какого-то важного сообщения. Но какого? Он постарался сосредоточиться на недавних событиях.

Работодатель

Он сидел на лавке в зале ожидания небольшого железнодорожного вокзала, придержи-вая вещмешок на коленях. В кармане немного заработанных кровных, справка об освобож-дении и билет в общий вагон на проходящий до Москвы. Вот она, долгожданная воля, оформленная в виде заплёванного перрона, зачуханного станционного зала с грязными де-ревянными скамьями, с вездесущими цыганами, расположившимися на ночлег в грудах пё-строго тряпья, со снующим и лязгающим на дальних путях тепловозом. Пик первородного возбуждения уже миновал, сохранилось ощущение удовольствия и лёгкости, от простейшей на первый взгляд мысли: отныне он сам себе хозяин!

До пассажирского поезда ещё восемь часов, потом двое суток до столицы в перепол-ненном вагоне, скорее всего без лежачего места. Наплевать, пять лет отсидел, ещё пару су-ток выдержит. Зато насмотрится на осенний лес от Урала до центральной полосы, полюбу-ется сквозь мелькание косых ферм на большие и малые реки с головокружительно растяну-тых над водой железнодорожных мостов, на всероссийское раздолье, по которому отчаянно тосковал. Стоянки, вокзалы, станции, перроны, посадки-высадки. Он наконец-то увидит красивых женщин, фланирующих вдоль поезда. Ведь пользуются же они услугами железной дороги? Это была прямо-таки необоримая потребность: для начала хотя бы насмотреться на красивых женщин, впитать в себя предвкушение секса, которого был лишён на долгие пять лет. Он осмотрелся. Жаль, что в этом обшарпанном зальчике нет женщин, и вообще людей всего-ничего: кроме цыган ещё парочка молодых офицеров, старик с большущей корзиной, да в углу шепчутся какие-то потёртые личности.

Ладно, подождём, прокатимся. Ну, а потом по трассе Москва – Тверь автобусом до родного посёлка, приросшего к берегу Иваньковского водохранилища – это всего сто кило-метров, и дома. А что он будет делать дома? Да, блин! Мысль о доме не радовала, скрадывая чувство всеохватного умиления, как пресловутая ложка дёгтя, а скорее, как какашка, при-сохшая под хвостом симпатичной лохматой дворняги. Причина понятна, как счёт на паль-цах: перспективный парень уехал в Тверь за высшим образованием, а вернулся через много лет с судимостью. Позорно. Выбора, однако, нет, надо вставать на учёт в райотделе по месту постоянной прописки, получать паспорт, ибо без удостоверения личности ты не человек. А дальше? А что – специальность в руках. Слесарь по ремонту автомобилей Николай Иваньков! Звучит. Постоянные автолюбители-просители, левый приработок, жена, дети, быт, пол-литра за ужином, потом две. И так пожизненно. О том мечтал? Вот тебе и воля – грёбанная доля. Эйфория откатила, настроение подпортилось. Он опустил голову на вещмешок и, наверное, задремал. Очнулся оттого, что кто-то лапнул за плечо.

– Далеко подался, земеля?

Он вскинулся, насторожённый и немного злой.

Перед ним стоял один из тех, потёртых. Рослый жлоб, пожалуй, на голову выше Нико-лая. Только какой-то скользкий, будто зоной опущенный. И глаза бегают.

"Этому-то, что надо?"

– А тебя, – процедил он сквозь зубы, – здороваться не учили?

– Да ладно, – "скользкий" зачем-то посмотрел поверх его головы в угол, – все свои. Может, в картишки?

– Не на что, – буркнул Николай, – руку убери.

Жлоб руку не убрал, наоборот, скрючил клешню, комкая ватник.

– Ну, тогда так пойдём. Хозяин побазарить хочет.

"Хозяин? Кому хозяин?"

Казанком большого пальца Коля легонько тюкнул жлоба под локоток, точно в нужное местечко. Это не больно. Вроде лёгонького удара током. Приёмчик так себе – малоэффек-тивный, однако рука немеет секунд на тридцать. А больше и не надо.

Потёртый верзила удивлённо схватился правой рукой за повисшую вдоль тела левую.

– Ты чё? Ну…!

Он, похоже, хотел грязно выругаться или выцедить сквозь толстые губы что-то угро-жающее, но наткнулся на колючий взгляд и осёкся.

Николай продолжал сидеть на скамье в обманчиво расслабленной позе, и лишь при-стально сощуренные глаза, словно вцепившиеся в лицо жлоба, говорили о его готовности к действию. В колонии он имел опыт общения с этой породой, и знал, как себя вести со всякой шушерой, научился отпугивать. Обычно, у таких вот мелких уголовников, поотиравшихся в местах заключения, вырабатывается особое чутьё на опасность, они очень хорошо чувствуют человека слабого, такого обязательно постараются прижать, взять за горло, сломать, сделать рабом, но с сильным они никогда не связываются – себе дороже. Разве что кодлой на одного. На парня, впервые попавшего на зону, кое-кто из подобных типов попробовал наехать. Как наехали, так и отъехали, а, вернее, отползли, во избежание более серьёзного травматизма. Скорее всего, шакалы, собравшись в стаю, забили бы кусачего щенка – замолвить-то словечко некому, но на зону, от кого и кому положено, пришла малява, как непокорный пацан отоварил мента, и Колю раз и навсегда оставили в покое, признав за ним право кусаться.

Николай видел, как наглая ухмылка на лице "скользкого" жлоба сменяется растерян-ностью. Захотелось молвить что-нибудь веское, типа: "Я дважды не повторяю", – но это бы-ло бы явным перебором.

Тип удалился, сохраняя по возможности независимый вид, остался неприятный осадок. Коля посмотрел на часы, как медленно тянется время. Он, было, собрался снова подремать, но в мозгу пискнул тревожный зуммер – с улицы в зал ввалились два быковатых парня в ментовской форме, с притороченными к поясам дубинками.

Ну, заглянули стражи порядка, ну и что? Однако зуммер в голове не утихал.

Один бычок остался в дверях, другой направился прямо к Николаю. Остановился на-против, в глазах презрение и хамоватая уверенность в собственной непогрешимости.

– Документы!

Вот так, без предисловий и реверансов, хотя по правилам должен бы представиться.

Николай встал, чтобы не смотреть на сержанта снизу, и, вынув из кармана справку об освобождении, протянул бдительному стражу.

– Тэ-эк, – парняга не спешил, – значит, освободился?

– Так точно! – Отрывисто бросил Николай, в полном соответствии с воинским уставом, не хотелось более ни в чём походить на зека.

Сержантская челюсть пошла вперёд, глаза налились дурной кровью.

– Ты под солдата-то не канай, блатата! – В голосе послышалась угроза.

Колька трусости не прощал ни себе, ни другим. Он тоже упрямо выдвинул челюсть.

– Я – старший сержант запаса. До срока – три года в Чечне, в разведроте.

Брякнул и пожалел – доказать-то не может. Но, видимо, столько гордости и убедитель-ности было в его словах, что милицейский сержант поверил сразу, безоговорочно, без бу-мажных доказательств.

Сержант как-то сник.

– Бля, – сказал он, – а я на афгано-таджикской… Я тебе верю. Знаешь, почему? По тону. Я своих за версту… Как же тебя на зону-то, братуха?

– Фирмач подставил.

– Мочить надо! – Рявкнул бычок.

Николай улыбнулся.

– И это говорит блюститель?

Парень неумело оскалился.

– Какой я тебе блюститель? Говновоз я! Видишь лычки? С ними с границы пришёл, с ними сколько лет и хожу. Другие не светят. А что ты хочешь с моими пятью классами? Ме-ня сначала в стройбат хотели, да как раз на границу смертники понадобились. Отправили. Таких не жалко. Там я был человеком, а здесь…, – он вернул справку и вдруг зашептал ско-роговоркой, – слышь, чего скажу. Я ведь не сам к тебе сунулся, попросили меня. Тут один крутой бизнесмен уже не первый год самолично вербует таких, вроде тебя, кто из колонии. Не всех, конечно, а к кому интерес есть. У него тут всё схвачено, наш капитан перед ним на цырлах ходит. Вот он меня к тебе и направил. Вербовка всегда с проверки документов начи-нается. Зачем ему это надо? А хрен его… Работёнка, видать, денежная. Про всех не скажу, только я одного зека запомнил, его барин тут при мне несколько лет назад обхаживал, а че-рез год смотрю, приезжает этот завербованный сюда на крутющей иномарке. Делай выводы.

Коля заинтересовался.

– А не помнишь, как того зека звали, может, знакомый?

Сержант пожал плечами.

– Не, не помню. Хотя, постой. Грузинская такая фамилия. Вроде как Жора. Жорадзе? Жорания? Как-то так.

Коле вспомнилась фотография на Доске Почёта в Красном уголке ИТУ. Среди уважае-мых людей особо выделялся Жордания Илларион Константинович. Легендарный Дато, ос-нователь и первый продюсер зоновской театральной труппы. Самого Дато Николай не за-стал, тот освободился несколькими месяцами ранее, а вот с его преемником Игорем Вавило-вым даже сдружился.

– Может, Жордания?

– Точно, Жордания! Знавал?

– Понаслышке. Лет пять прошло.

– А я что говорю? Бизнесмен, вербовщик этот сюда давненько наезжает. Тока он всегда точно знает, кто ему нужен. Теперь вот ты понадобился. Знать, чем-то ты ему интересен. Так ты это, подумай. Глядишь, повезёт. Ну, давай, братуха, удачи.

Бычок подмигнул, руки, однако, не подал. Развернулся и пошёл. А Николай присел и задумался.

Это что же получается? Есть люди, занимающиеся неизвестным бизнесом. Им для че-го-то нужны бывшие зеки. Не кто попало, а избранные по каким-то критериям. Скажем, Да-то – авторитетный вор. Человек по-своему порядочный. С понятием. Если б захотел, давно бы короновался. Не хочет. Одиночка. А я? Я тоже одиночка. Ну и что с того? А, может, и вправду – шанс? Хрена ли мне в деревне. По жизни тащить свою ущербность? Ладно, чего гадать, если нужен – зацепят.

С этой мыслью Николай снова ушёл в полудрёму. В голове всё перепуталось, время исчезло, и он уже не мог определить, как долго пускал слюни, может, миг, может, час. Оч-нулся, когда пространство вокруг него заколыхалось и заскрипело. Дёрнув головой, он от-крыл глаза. Оказывается, шаталась и скрипела хлипкая скамья, какой-то дядька усаживался рядом. Николай утёрся кулаком и посмотрел на нового соседа.

– Я вас потревожил? – Вежливо поинтересовался сосед.

Коля обвёл взглядом зал, кругом пустующие скамейки. К месту – не к месту на ум пришёл старый анекдот: "Сидит Петька на рельсе, подходит Чапаев…". Такая свежая мысль заставила встрепенуться и приглядеться к соседу. Дядя присел неспроста. Без вопросов.

– Без вопросов, – озвучил Коля последнюю, пришедшую на ум мысль.

– Спасибо, – простенько ответил подсевший.

В этом зальчике он смотрелся селёдкой на ёлке. Вокруг сплошные вылущенные шиш-ки, и вдруг селёдка. Шишки смотрят и думают: "Как её сюда занесло? Не нашего поля яго-да". Так ягода или селёдка? Блин, о чём думаю?!

Мужик действительно казался в данной обстановке чужим, и по форме, и по духу. До-рогой плащ, доро…, да всё на нём дорогое. Самоуверенный.

– Я, собственно, хотел с вами поговорить, если не возражаете.

Коля промолчал. Разговор всё равно уже начался. И потом, ему самому было интерес-но. Прозябание в заштатном посёлке не привлекало, возможно, у него появится выбор, а от-казаться никогда не поздно.

– Да, да, – продолжал между тем мужчина, – конкретно с вами. Николай Фёдорович Иваньков, если не ошибаюсь? А меня зовут Алексеем Алексеевичем. Я к вам по делу. Ува-жаю молчунов, Николай Фёдорович. А чтобы у вас не было сомнений по поводу моей осве-домленности, и, скажем так, правильности выбора, я схематично, если позволите. Итак: Иваньков Николай Фёдорович, год рождения – семьдесят восьмой, место рождения – посё-лок Иванькино, что на берегу Иваньковского водохранилища. После десятого класса посту-пил в Калининский, теперь Тверской технологический, отчислен после первого курса – завалил сессию. Призван в армию. Армейская специальность – механик-водитель. Три года в Чечне. Две медали за отвагу. Не очень-то вас там баловали наградами. В фирме, где работал после демобилизации, похитил крупную сумму денег. Осуждён на пять лет – вообще-то, дело мутное. Легко пускает в ход кулаки. Во время следствия нанёс побои офицеру милиции. На второй день пребывания в ИТУ избил троих…, замяли. Продолжать?

Коля отрицательно мотнул головой.

* * * *

…Коля мотнул головой и скосил глаза на Пашу Полежаева.

– Вот так просто взял и выдал, чуть ли не всю подноготную. Я ошалел! Прикиньте: вы-хожу из заключения, добираюсь до вокзала, покупаю билет на поезд, сижу, жду, никого не трогаю, и тут вокруг начинается свистопляска. Сначала какой-то хмырь пристаёт, потом мент со своими откровениями, а потом появляется джентльмен весь из себя и наизусть зачитывает моё личное дело. Выходит, он сведения обо мне специально собирал. Значит, я ему нужен и разговор пойдёт без дураков.

Николай, сделав многозначительную паузу, с удовольствием отпил минералочки из стакана.

– Интригуешь, мастер художественного слова? – Ехидно поинтересовался Паша.

– Ни боже мой, – Коля степенно поставил стакан на столик, – с мыслями собираюсь.

– Ты уж лучше давай так, без мыслей, а то пока соберёшься, меня седина в голову про-бьёт.

– Павлик, – вздохнула Марина Сергеевна, – а вы не торопите, видите, человек наслаж-дается.

Комбат хмыкнул, посмотрел на Николая весёлыми глазами.

– А хочешь, Колька, я остальное за тебя расскажу.

– Нет уж, – подхватился парень, – не ломайте кайф.

Старший сержант запаса Иваньков действительно чувствовал себя легко и уютно. По-сле встречи на вокзале у него сохранилось стойкое ощущение, будто он покрылся изнутри тёмным налётом, и вот теперь, вслух вспоминая ту довольно странную ситуацию, он словно снимал с себя порчу.

– Короче…

– Стоп! – Вячеслав Владимирович погрозил пальцем. – Короче не надо. С этого момента поподробнее.

Коля потёр подбородок, прищурился, восстанавливая в памяти недавнюю беседу.

* * * *

…Коля потёр подбородок, прищурился.

– Не понимаю. Зачем вам?

– Я всегда очень тщательно собираю сведения о своих будущих сотрудниках. – Алексей Алексеевич поднял вверх указательный палец, как бы подчёркивая важность сказанного.