Текст книги "Царь Саул"

Автор книги: Валентин Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

2

Гарнизон пеласгов, находившийся в крепости, в центре Гибы, как обычно, охранял входы в крепость и следил за порядком отправления взимаемой дани.

Ещё два года назад, после разгрома Саулом аммонитов, пеласги насторожились. Но время шло, Эшраэль не восставал. Князья требовали всё больше податей с людей ибрим, продолжая запрещать провоз металлических изделий в завоёванные города и селения.

И однажды в Гибе случилось необычайное. Основание каменистой горы, на вершине которой громоздилась крепость, тонуло в густой листве кустов и деревьев. Тяжёлая зелень смоковниц перемежалась с пышными кронами ореховых деревьев; эта лиственная масса сливалась в сплошную тьму, казавшуюся почти чёрной. К старой крепости Гибы вела узкая дорога, то нырявшая в тень, то – после нескольких поворотов – выползавшая к пологому скату виноградников. На востоке, за чёткими контурами гор проявилась бледно-оранжевая полоска.

Наступила пора осени, небо было в тучах. Ветер шелестел колючими растениями. Сухая и жёсткая трава побелела от пыли.

Кто-то прятался в придорожных кустах, не выходя на дорогу. Осторожные лёгкие шаги шуршали повсюду. Иногда слышалось сдержанное покашливанье или случайное звяканье металла.

Крепостные ворота на ночь были закрыты.

Неясный человеческий силуэт возник из зарослей и, пригибаясь, подобрался к узловатым оливам, росшим возле стены. Через минуту появился ещё один силуэт. Двое босоногих юношей вскарабкались по стволам олив и заглянули за стену. Потом они поманили кого-то, и ещё четверо молодых мужчин с кинжалами у пояса полезли на деревья. Они тихо перебрались на зубчатый верх крепостной стены и пропали.

Прошло немного времени. Медленно заскрипев, ворота раскрылись. Из придорожных зарослей выскочили вооружённые люди.

Впереди, коротко произнося слова приказов, бежал Янахан. На голове его поблескивал медный шлем. В правой руке юноша держал короткое метательное копьё, в левой – боевой топор. Его воины не имели шлемов, в их распоряжении были копья, дубины, топоры и кинжалы.

Тесной толпой тысяча молодцов Янахана стала вливаться в крепость. У ворот, с внутренней стороны, лежали тела только что убитых пеласгов-стражников. Их шлемы, щиты и копья сразу подхватили жадные руки.

Воины ибрим ворвались в гарнизонное помещение, в прилегающие к нему дома. Многие пеласги так и не успели дотянуться до своих мечей. Однако там, где находился начальник Меригон, дежурили четверо копейщиков. Они услышали на улице странный шум.

   – Тревога! – закричали они и бросились к входу. – Меригон, на нас напали!

Начальник пеласгов, человек средних лет, выбежал из своих комнат в одной набедренной повязке, схватив меч и щит.

   – Ко мне, Лупус, Герта! – крикнул Меригон.

Оказавшись на улице, он стал яростно пробиваться к помещению, где находилось тридцать воинов его личной охраны. Некоторые из них успели надеть шлемы и панцири. Однако на узкой улице им негде было развернуть правильный оборонительный строй. Эшраэльские бойцы бросались со всех сторон, молотя своими дубинами и топорами.

Белокурый, молодой Герта прыгнул с высокой лестницы гарнизонного помещения, чтобы оказаться ближе к своему командиру. Ударом копья в нижнюю часть спины он пронзил воина ибрим насквозь, у того лопнул живот и вывалились внутренности. Несчастный схватил их обеими руками и рухнул с истошным воем.

На его месте тут же оказался его товарищ, который ударил Герту дубиной по правому плечу. Кость хрустнула, рука Герты конвульсивно дёрнулась, пальцы разжались. Он успел выхватить левой рукой кинжал и ткнуть нападавшего в глаз.

Сзади его косо рубанул топор Янахана. Голова Герты отлетела, упав на последнюю ступеньку, и шевелила губами, будто хотела что-то сказать.

Солнце уже вставало. В тёмных переходах крепостных помещений долго раздавались вопли, стоны, воинственные клики. Не слышно было только ни одной мольбы о пощаде: пеласги никогда её не просили.

Несколько пеласгов всё-таки нашли в середине крепости просторную площадку. Там они стали спиной к спине, держа круговую оборону. Чётко и смертоносно работая мечом, прикрывая щитом пикшу, Меригон прорвался к этому безнадёжно сражающемуся о гряду. Его тело кровоточило от многочисленных рубцов и ушибов, но опытный боец ещё чувствовал в себе силу. Он возглавил синих воинов в последнем бою.

Возничий Лупус тоже устремился к этому оплоту яростного сопротивления. Сначала он влез на плоскую крышу низкого дома и стрелял из лука, метко поражая восставших. Однако от летевших со свистом камней из пращи, которой юноши ибрим отлично и надели, он вынужден был спрыгнуть на землю. Здесь на него просился целый десяток эшраэлитов. Тело Лупуса превратилось и кровавое месиво под дубинами врагов. Воины Янахана быстро поделили его лук, колчан, кинжал, медный шлем.

В последних сопротивлявшихся пеласгов непрерывно летели камни. Пеласги падали с разбитыми лицами и раздробленными костями. Железный меч начальника гарнизона продолжал угрожающе сверкать, доставая время от времени кого-нибудь из нападавших. Меригон искусно прикрывался круглым щитом. Наконец острый камень рассёк и его лицо; щит на мгновение опустился, меч прекратил смертоносные выпады. Метнув копьё, Янахан тут же пронзил ему горло. Меригон опрокинулся навзничь, захлёбываясь кровью. Радостно схватив железный меч Меригона, Янахан вспорол умирающему живот и вырезал у него печень.

Оставшиеся трое пеласгов ещё хрипели, истыканные копьями. Гарнизон крепости был уничтожен. Воины ибрим торжествующими воплями встретили восход солнца, пробившегося сквозь хмурые тучи.

Жители Гибы с криками восторга дожидались своих бойцов. Старый Киш благословлял внука, размахивавшего железным мечом, надевшего бронзовый пелиштимский панцирь и шлем с красными перьями. Девушки осыпали Янахана цветами. Они плясали вокруг него, распевая нежными голосами восхваления герою-освободителю.

Почтенная полнотелая Ахиноам обнимала сына и руками вытирала с его лица и панциря кровь врагов. Обнимала она и второго сына, пятнадцатилетнего Аминадаба, тоже принимавшего участие в уничтожении пелиштимского гарнизона.

Впрочем, кое-где слышались и горестные причитания. На улочках крепости погибло пятьдесят юношей ибрим. Большинство оказались местными, но некоторые и из других колен Эшраэля.

Решено было похоронить всех своих в одной пещере и завалить каменными глыбами. Трупы пеласгов следовало отвезти подальше в горы, чтобы сбросить их в глубокое ущелье на растерзание шакалам и другим пожирателям падали.

В тот же день Киш и Янахан послали гонца к Саулу в Михмас. А из Михмаса помчались гонцы во все области Эшраэля. Особенно торжественно ехали в Рамафаим, к дому первосвященника Шомуэла, с просьбой объявить «священную» войну.

3

Шомуэл вышел к гонцу в дурном настроении. Он молча выслушал известие о том, что Саул собирает войска и просит благословения Ягбе. Приехавший дядя Саула Нир почтительно ждал ответа первосвященника.

   – Ночью я буду молиться в Скинии всемогущему богу нашему, – произнёс Шомуэл, не меняя выражения нахмуренного лица и не сказав ничего одобрительного по поводу разгрома пелиштимского гарнизона. – Наступает пора войны с вооружёнными железом князьями Гета, Аскалона и Аккарона. Не поспешил ли Саул начать с ними распрю? Не принесёт ли такая неподготовленная война горе и скорбь Эшраэлю? И почему Саул не узнал моего мнения и не просил задать эти трудные вопросы самому Ягбе? Я не знаю, что скажет бог и разрешит ли он объявить священную пойму. Я буду молиться. – Шомуэл помолчал и, отвернувшись от Нира, пошёл в свои покои.

Нир и ещё двое бениаминцев, посланных Саулом, сиротливо стояли посреди двора. Они глядели растерянно друг на друга. Собрались уж выйти за ворота.

Неожиданно Шомуэл вернулся, стукнул посохом и сказал властно:

   – Передай Саулу, пусть ждёт меня семь дней. Я прибуду в Галгал и совершу жертву всесожжения. После того лишь бог Ягбе поможет народу своему победить врагов. Ступайте и сообщите моё решение.

   – Слушаюсь, господин мой и судья. – Нир низко кланялся и, не поворачиваясь, пятился вместе с другими к воротам.

   – Я не судья с того дня, как утвердился царём Саул. Но слышать и знать волю бога могу пока ещё только я.

Нир с другими посланными сели в повозку. Возница дёрнул вожжами, махнул ремённым хлыстом, и рослые лошаки споро побежали из города. Конечно, в пути только и обсуждали ответ Шомуэла. В обсуждении принял участие Гист, ожидавший гонцов и повозке.

   – Неладно получается, – бормотал разумный и практичный Нор, качая седеющей головой. – Саул кликнул клич собираться ополчению. Люди придут и – сиди, дожидайся первосвященника. Как-будто нельзя принести жертвы и помолиться с нашим левитом Ашбиэлем. А вдруг пелиштимцы придут раньше, чем через семь дней. Начнут жечь селения и убивать людей. Что же Саулу со всем ополчением спрятаться в горах? Смотреть на это да слёзы утирать?

Ещё два пожилых бениаминца замотали неодобрительно головами. Хитроватый Гист усмехнулся и заговорил вкрадчиво:

   – Я, конечно, иноземного рода, но обряд обрезания совершил, чту всемогущего и всеведающего Ягбе, жертвы всесожжения соблюдаю. Потому и дерзну, как никак, посмотреть в суть дела. А суть такова, что препочтеннейший и премудрый Шомуэл, хоть и назначил Саула царём, но это ему очень невыгодно. Стар он стал, а сыновья его, хапуги и развратители, в главные судьи нипочём не годятся. Вот Шомуэл и... сердится на Саула. А как же ему не сердиться! Саул нравится большинству народа и многим могущественным «адирим», потому что платить дани пеласгам, терпеть грабежи и набеги «ночующих в шатрах» всем стало невтерпёж. Шомуэл только и знает: ждать его, жертвы приносить с ним и ни шагу без него. Что же получается? Какой напрашивается сам по себе вывод? А вот какой. Шомуэлу было бы выгоднее и приятнее довести до того, чтобы Саул не победил ни аммонитов, ни тем более пеласгов, а был бы ими разбит. И пусть при этом погибнут тысячи сынов Эшраэля. Пусть горят селения и города, пусть детей и девушек режут, как ягнят, или продадут в рабство вавилонянам. Зато Саула лишат его царского звания и венца. И тогда вся власть в Эшраэле снова будет, как вожжи у возничего, или как посох у пастуха, в руках Шомуэла.

   – Может быть, и не хорошо так говорить про первосвященника, но Гист, пожалуй, прав, – подтвердил длительное разглагольствование лекаря родственник Нира, по имени Наум. – Гист, ты ведь побывал в дальних краях. Наверно, служения разным местным баалам наблюдал, и скажи... Так ли зависит решение богов от одного человека, или там по-другому?

   – Как бы объяснить это внятно... – Гист поправил лиловый кидар, новый, однако ничем не отличавшийся от того, который он надевал на свою голову раньше. Больше двух лет находился он среди родственников и приближённых Саула. Ему доверяли важные дела в подсчёте и записи царского имущества, с ним о многом советовались, как с человеком учёным. Что же касалось лекарства и избавления от угнетающей власти злых духов, то здесь Гист был незаменим.

   – Должен признать: в Мицраиме, например, столько богов и храмов, столько жреческого войска, что и не сочтёшь и не перескажешь. Между собой они временами враждуют и самим владыкой-энсибью, то есть царём-фараоном управляют, а всё-таки государство держат и законы у них жестокие. Есть старшие жрецы, есть младшие. Верховный жрец иной раз подчиняется царю, иной раз сам правит. Вот и первосвященник Шомуэл хочет властвовать над народом вместо царя. Обряды же в Мицраиме такие непонятные, каверзные, чудодейственные и страшные, что народ их боится хуже смерти и разорения. Но в других странах я видел ещё более странные и нечестивые служения богам.

   – Расскажи, Гист, про такое капище, где ты побывал. От сравнения с чужим лучше понимаешь своё.

   – По дороге вспоминать о прошедшем дело не плохое, в этом есть своя польза. Каждому уготовано знать и видеть то, что пони и ил ему бог. Нам приказывает, нас карает за непослушание Небе. Но люди далёких стран не знают о нём и страшатся своих богов или духов. С детства каждому из нас внушают: прав тот, у кого власть. Непристрастен тот, кто богат, ибо он владыка вещей, не имеющий нужды. Тот же, кто мятежник и не повинуется данному свыше расположению своей судьбы, того бог бьёт за грехи ею кровью его, как говорят жрецы Мицраима...

   – И первосвященник Шомуэл не желает поступиться даже частью власти, – неожиданно вступил, как бы возвращаясь к началу, Наум, внимательно слушавший Гиста. – Мечтает своих непутёвых детей сделать господами Эшраэля, а Саула вернуть ни пашню с сохой и волами. Сам назначил его царём и сам же испугался содеянного.

Гист подумал, что разговор этот слишком опасен, особенно для него чужеродного человека. Он решил изменить его направление и предался воспоминаниям.

   – Если вспомнить о служениях чужим богам, – снова заговорил он, – то расскажу, как, будучи с фараоновым караваном и целиком царстве хеттов, которое несколько лет как не существует...

   – Отчего же царство пропало?

   – Погибло оно под ударами племён ахайя, а главное, из-за междуусобицы царя и князей. Но обращусь к тому, чему я был свидетелем в мои молодые годы. У хеттов в далёких горах есть древнее святилище, оставшееся от неведомого народа. В том святилище поставлен идол – статуя богини, плодоносной и рожающей. Называли её Роданицей, или Кибелой. Как думают некоторые мудрецы, вначале это было божество мужского пола и звалось оно Кибэлем. Однако потом стали его считать Кибелой, матерью всего сущего.

   – О, балу, багу[39]39
  Балу (Эр. семит.), багу (Эр. индоевроп.) – господин, отсюда соответственно образовалось «баал» и «бог».


[Закрыть]! О, Баал-Берит и Ягбе, до чего же премудро и путано, – взмолился Нир, подняв глаза к небу и схватившись за голову, искренне недоумевающую по поводу сложности всего происходящего на земле.

Гист продолжал, сам забавляясь своим рассказом:

   – Так вот статуя того древнего хеттского капища изображает богиню, сделанную из светлого и гладкого камня в человеческий рост. Она даже вселяет кощунственную страсть, ибо выглядит обольстительно-пышногрудой и крутобёдрой нагой женщиной спелого возраста – и лоно её раскрыто меж тучных лядвий. Лицо богини выточено приятным и соразмерным, алый рот её волшебно усмехается, широко расставленные глаза из голубых бериллов глядят живым и зовущим взглядом. Обе руки она сидя на царском кресле, держит на головах двух бронзовых рысей-пардусов, а у них глаза из зелёного малахита. Волос над лбом богини не видно, только венец из горного хрусталя, а на нём простые кресты и кресты с чёрточками слева направо[40]40
  Кресты и свастики часто встречаются на изображениях Древнего Вое тока, как символы солнцеворота.


[Закрыть] из чёрного оникса. Но есть ещё заплетённая синей лентой медная коса от затылка до поясницы. Перед этой нагой богиней забивают быков, жеребцов и баранов. После умерщвления им отрезают детородный орган и, нанизав на тонкий шнур, надевают богине на шею, как ожерелье. Таких украшений на шнуре бывает не меньше сорока, иногда и больше. В не столь давние времена, говорят, вместо животных жертвой становились мужчины-пленники, захваченные после великих побед. Жрецами для службы в том святилище отбираются самые могучие воины. А другие, поющие восхваления и гимны, одеты в женское платье, причёсаны и накрашены, как женщины. Они скопцы – добровольно лишили себя радости совокупления и семьи. Но в особые праздничные радения, когда все беснуются и ликуют в честь чудесного воскрешения возлюбленного Кибелы, привозят ещё и настоящих женщин с детьми. И тогда все жрецы толпой совокупляются с ними. Не брезгуют и сношениями с животными – ослами, ослица ми, козлами и козами, псами и обезьянами. Таким образом в этом безумном капище ублаготворяют свою похотливую богиню...

   – Что может быть мерзостней для нашего бога, справедливого, ревностного и беспощадного! – Наум негодующе плюнул. Затем он прижал ладони ко лбу и груди[41]41
  Ритуальный жест.


[Закрыть].

Неё последовали его примеру и подули себе на плечи, изгоняя прячущихся за спиной невидимых злых духов.

Лошак бодро бежал, таща повозку с гонцами. Дорога дымилась желтовато-серой пылью. Все замолчали, раздумывая о нелюбезном приёме Шомуэла и приказе ждать его в Галгале семь дней.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

1

Вдали от каменистых гор волны морского прибоя набегали пи песчаный берег длинной пенистой полосой. Рядом с берегом (млели высокие башни, зубчатые стены и двухэтажные дома с минскими крышами, утопающие в зелени платанов и сикомор. Но был главный город пелиштимской страны, крепкостенный Аскалон.

В центре его возвышался резными колоннами храм, посвящённый богу Дагону – покровителю пеласгов и их кораблей. Корабли чернели просмолёнными боками, прислонившись к каменному молу сложенному из ровно обтёсанного камня.

Холм, на котором находился храм Дагона и дворец аскалонского князя, был засажен акациями, пальмами и пышными красными цвeтами. Казалось, при ярком солнце холм пылал, будто залитый потоками красного вина, и отсвечивал тёмным пламенем. До дворца доносился рокочущий гул моря, звонкие крики игравших на берегу детей и перекличка моряков, грузивших или разгружавших корабли со спущенными разноцветными парусами.

Около полудня по дороге, ведущей из Гета, города пеласгов, находившегося на границе с Ханааном, мчалась колесница, запряжённая двумя вспотевшими лошадьми. В колеснице находились возничий и человек, державший чёрную лакированную палку с прикреплённым крылом белого гуся – жезлом гонца. Въезжая в ворота, гонец что-то коротко сказал воинам в медных шлемах, колесница звонко застучала колёсами по каменным плитам, привлекая внимание горожан. Пеласги высовывались в узкие окна, появлялись на лёгких балкончиках с тростниковыми навесами и даже выбегали на плоские крыши. Те, кто находился ни улицах, смотрели вслед гонцу и обсуждали его стремительное появление.

Колесница достигла центральной части Аскалона, приблизилась к холму с храмом и дворцом правителя. Гонец соскочил на землю и по широкой каменной лестнице побежал вверх к колоннаде дворца.

У входа воины огромного роста, в панцирях, налокотниках и шлемах с соколиными перьями скрестили копья.

   – Срочное известие князю Полимену от князя Анхуса, — сказал гонец.

Двое белокурых юношей в красных рубашках без рукавов подхватили гонца под руки и повели в глубину дворца.

Навстречу им вышли трое: высокий, могучего сложения человек с бритым лицом, в белой рубахе с красными нашивками на груди, седой старик лет семидесяти с длинными волосами, заплетёнными в две косы, с вислыми до груди усами, но бритым подбородком. На старике гармоничными складками струилось длинное красное одеяние, расшитое золотыми лилиями. Он опирался на посох, окованный золотом. Третий был лет тридцати, стройный и мускулистый, с упрямым и смелым лицом воина. Иссиня-чёрные волосы, собранные на затылке в узел и закреплённые ремешком, резко отличали его от других пеласгов. У него был орлиный нос, сизый после бритья подбородок, продолговатые золотисто-карие глаза, высокие, словно начерченные углем брови. Короткая туника открывала загорелые ноги в сандалиях, застёгнутых золотой пряжкой.

   – Кто ты? – спросил черноволосый. – Зачем послан?

Юноши подвели гонца ближе. Гонец сделал шаг вперёд, наклонил голову, не преклоняя колен, и сказал сиплым от усталости голосом:

   – Я Тимеш, десятник пограничной заставы. Князь Анхус спешит сообщить тебе, твоё благородство, о чрезвычайном. В Гибе позавчера восстали люди Эсраэля. Они напали на гарнизон перед рассветом. Стражи у ворот было недостаточно, это упущение. Эсраэлиты сумели войти незаметно. Почти никто из наших не успел вооружиться. Все двести человек убиты. В их числе начальник гарнизона Меригон и твой племянник Герта.

   – Это плохое известие, десятник Тимеш.

   – Я сказал только половину того, что мне приказано.

   – Говори остальное.

   – В Гибе восставшие захватили крепость. А в Галгале царь Саул собирает ополчение. Он отправил послов во все города Эсраэля. Наш соглядатай Клинох слышал, как народ вопит, что соскучился по священной войне.

   – Пусть так, – вмешался человек в белом с красными нашивками на груди. – Будет им война. Десятника отведите в столовую галерею, накормите, напоите пивом. – Он обращался уже к юношам в красных рубашках: – Мы с князем Полименом и верховным жрецом Долоном останемся совещаться.

Слуги и десятник ушли. Трое начальников сели на высокие лавки.

   – Хорошо, что ты оказался в Аскалоне, Кратос, а не уплыл с флотом на Алашию[42]42
  Алашия – ныне остров Кипр.


[Закрыть], – сказал человеку с нашивками молодой князь Полимен. – Я не настаиваю, но, может быть, кто-то из твоей молодёжи захочет принять участие в усмирении восставших. Ты слышал? Они вопят о священной войне. Я пошлю против них пятьсот колесниц с нашими лучшими стрелками и копьеметателями. А в Галгале соберутся чванливые эфраимиты, бедные бениаминцы, грубые юдеи, вечно голодные шимониты и запуганные аморреями козопасы из Галаада. Недавно я нанял воинов из колена Данова, пусть повоюют со своими собратьями.

   – Я сомневаюсь в том, что знать северных областей Ханаана пришлёт Саулу ополчение, – произнёс старик с усами, свисавшими до груди, и расправил на коленях своё блистающее и шитом красное одеяние.

   – По сведениям моих соглядатаев, отец Долон, первосвященник Эсраэля, недолюбливает Саула и не прочь его сместить, хотя и добивался его избрания. Хитрый старик надеялся поставить бессловесного и покорного сельского дурня, а сам решил править. Однако Саул пришёлся по вкусу некоторым старейшинам и торговцам южан, они его поддержали. Новоизбранным царь успешно рассеял шакалов пустыни – аммонитов в Заиорданье и повесил их главаря. Так что пастухи, пахари, ремесленники и не имеющие постоянного святилища жрецы-левиты вообразили, будто приобрели полководца, который захватит для них весь Ханаан и освободит от податей нашим князьям. – Полимен засмеялся и положил ладонь на рукоять железного кинжала, висевшего на его лакированном поясе.

   – Я бы предложил нанять две тысячи хананеев из Сихема и Самарии, – проговорил Долон. – Они не могут забыть порабощения своих предков хебраями, пришедшими из пустыни.

   – Хебраями? – слегка удивился мужчина с красными нашивками, которого князь Полимен назвал Кратосом.

   – Это те же племена ибрим, объявившие себя потомками Эсраэля. Имя это означает «боровшийся с богом и получивший благословение», – пояснил старец Долон и обернулся на громкие звуки струн и нежные голоса, доносившиеся издалека.