Текст книги "Царь Саул"

Автор книги: Валентин Пронин

Добид направился к царскому шатру. Возле шатра левиты Ахни и Ашбиэль от священного восторга нестройно запели молитвы петушиными голосами, благодаря Ягбе за помощь мальчику на Бет-Лехема, а значит – царю Саулу и всему Эшраэлю. Рядом какой-то служка левитов, носатый, всклокоченный, с шерстистой разлохмаченной бородой, в рваной одежде, скакал, как безумный, и колотил в гулкий бубен. Молитвы и завывания левитов резко оборвались.

Откинув кожаный полог, вышел Саул. Широкогрудый, сильный, блистающий доспехами, он увидел Добида и воскликнул могучим голосом свои любимые слова, произносимые перед битвой:

   – Бог с нами, кто же сильнее нас!

Добид положил огромную голову к его ногам. А меч Галата помнил рядом в землю. Саул смотрел на юношу широко раскрытыми глазами, и радость сияла в глазах даря. Янахан тоже широко улыбался, глядя на Добида с братской любовью. Добид понял, что его поступок вошёл в сердце старшего царевича. Он скромно опустил голову.

   – Абенир, кто это? – воскликнул Саул, положив руки на плечи Добида.

   – Я не знаю, – ответил Абенир, усмехнувшись. – Наверное, его бог послал.

   – Да это пастушок, который играл для тебя на арфе, мой господин и царь, – напомнил подоспевший Бецер.

   – Войди в мой шатёр, дитя, – так же радостно пригласил юношу Саул. – Теперь ты воин, совершивший подвиг, по воле бога. Ты достоин быть в приближении к царю и водить на войну элефы бойцов. Кто отец твой и есть ли у тебя братья?

   – Мой отец Ешше, твой раб из Бет-Лехема. А трое моих старших братьев здесь, в твоём войске, мой господин и царь.

   – Останься в шатре и подожди меня. А мы устремимся вдогонку за пелиштимцами, ибо это война Ягбе, победившего Дагона и других идолов. Мы будем гнать их, пока не загоним в города их, – продолжал Саул и вместе с Абениром и Янаханом поспешил к своим воинам.

Мощное, отлично вооружённое войско пеласгов отступало по Шааримской дороге, почти не оказывая сопротивления. Эшраэлиты нападали со всех сторон. Выскакивая то из придорожных зарослей, то из горных расщелин, они уничтожали отставших врагов. Им безжалостно перерезали горло, как баранам на заклании. Тут же обдирали трупы, снимая доспехи и подбирая оружие.

Пелиштимские князья чувствовали себя удручёнными из-за слабости Дагона перед необоримой мощью Ягбе, который опять доказал своё превосходство: убил самого сильного и храброго воина пеласгов руками отрока, почти безоружного и неумелого.

Это ужасное событие настолько поразило меднобронных бойцов с красными перьями на шлемах, что они оставили незащищённым обширный лагерь – шатры, повозки, нагруженные вином и снедью, колесницы, коней, а также стадо быков, телят и овец, приготовленное для жертвоприношений. Всё досталось торжествующим эшраэлитам, которые и не думали теперь убивать животных или уничтожать имущество.

Безумие фанатичной жестокости было отброшено. Убивали только людей, хотя и здесь находились умные, поговаривавшие (пока не очень решительно), что неплохо бы кое-кого из пленных продать вавилонянам или в Мицраим. Или оставить у себя для тяжёлой чёрной работы. Хватит слушаться стариков. Из походов надо привозить добычу: ценности и рабов.

Элефы ибримского ополчения гнались за пеласгами, пока и ни укрылись за высокими стенами и крепкими башнями Гета и Аккарона. С разбега эшраэлиты попытались их осаждать. Но тут уж пеласги организовали слаженную и стойкую оборону. Они словно опомнились. Меткие лучники, прячась за зубцами стен, осыпали стрелами толпящихся гурьбой, разгорячённых погоней эшраэлитов. Полетели камни, отвечая на броски осаждавших. Пришлось отступить от городских стен, под которыми осталось несколько сотен убитых. Наконец воины ибрим повернули обратно.

Ожидавший Саула Добид сидел и раздумывал над чудом, которое с ним случилось. Он понимал, что это воля вседержителя, что в итоге только человеческих усилий такое не могло бы произойти. Однако, чем дольше он размышлял, тем чаще всплывала до странности кощунственная, холодная мысль.

Ведь если посмотреть на его победу проницательно и спокойно, то ничего чудесного в ней не было.

Туповатый, самоуверенный до спесивости великан ожидал кого угодно со стороны Эшраэля, только не его – невысокого и не отличающегося физической мощью юношу. На нём не сверкали медные доспехи, не красовался перьями шлем, не сияли чеканкой налокотники и поножи. Опирался он не на смертоносное комы а на пастушеский посох. У него не было меча, топора или лука со стрелами. Никакого вреда для себя от этого появившегося откуда-то юнца Галат не ждал, как не может взрослый человек предположить что-либо опасное в приближении шестилетнего ребёнка.

Белокурые волосы, светлые глаза и мягкие черты лица Добида, наверное, показались великану родственными, похожими на внешние признаки его соплеменников. Это обстоятельство тоже сто смягчило, лишило привычной враждебной бдительности.

Разве мог Галат предположить, что этот светловолосый пастушок, почти отрок, на самом деле мускулистый, выносливый и резкий, уже несколько лет постоянно упражнялся в метании камней из пращи. И достиг в этом воинском умении большого искусства. Заметив в его руке камень и кожаный ремень, Галат нисколько не встревожился. Он не догадывался об особом приёме, которому научил Добида раб Шигон. По его разумению, пращу следовало как следует раскрутить, а для этого нужно время. Он бы не упустил нападения противника. Он постарался бы увернуться. Он сам предупреждающе метнул бы копьё.

Но Галат хохотал вместе с войском пеласгов, стоявших на высоте. Он размяк от смеха и сдвинул на затылок шлем, открыв свой неразумный лоб. Потом он стал сердиться, потому что заподозрил насмешку. Он почувствовал злобу и раздражение, начал приходить в ярость и... Но было уже поздно.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Саул вернулся к своим шатрам над Долиной дуба. Повозки доставили оружие и доспехи, снятые с убитых пеласгов. Из двух лагерей, покинутых пелиштимскими князьями, вывезли много ценных вещей: одежды, медные и стеклянные сосуды, раскладные стулья, украшенные перламутром и серебром, бронзовые котлы и жаровни, ларцы с редкими лекарствами, вместительные сумы и плетёные из коры корзины с зерном, чечевицей, пшеничной и ячменной мукой, овощами и фруктами, глиняные кувшины с крепким вином.

Из Гибы прибыл Гист во главе каравана вьючных ослов. Он уже знал о победе над пеласгами и о подвиге смиренного пастушка из Бет-Лехема.

Добида все хвалили и прославляли. Саул назначил его начальником трёхсот молодых воинов, входивших в состав постоянной дружины. Обычно, в мирное время, три тысячи отборных бойцов несли службу при царе. Они охраняли Гибу, находясь в новой крепости и в посёлке рядом с городом. Добиду Саул тоже объявил, что берёт его от отцовского дома.

По приказанию царя Добид бросился на поиски отбившихся от основного войска пеласгов. Приказано было всех убить и отрезать у трупов правое ухо[55]55
  В Ветхом Завете речь идёт о краеобрезании с трупов врагов, им была символическая жертва Ягбе. У многих древних народов такой жертвой считались ещё и ухо, кисть руки или целая голова.


[Закрыть].

Потом воины Добида стали выяснять, кто из ханаанских селений приветствовал пелиштимское войско. Таких вешали на деревьях, разоряли их дома, убивали женщин и детей.

Досталось и некоторым эшраэлитам из западного колена Данова, заподозренных в содействии пеласгам против собственною ополчения. С ними расправились не менее свирепо. У мужчин тоже отрезали правое ухо для счета.

Добид предоставил Саулу и Абениру восемьсот ушей.

Янахан был в восторге от решительных действий нового друга. Царевич подарил бывшему пастушку дорогую одежду светло-серую тунику из тонкой шерсти с рукавами до локтя и бахромой по подолу, пояс с серебряными бляхами и застёжкой в виде головы орла. Обувь нашли у пеласгов – с медными пряжками и золочёными ремешками на голени. Янахан отдал другу щегольскую накидку синего цвета.

Они сидели вместе на царских пирах, устроенных по поводу одоления богом Ягбе пелиштимского Дагона. Пили захвачен! юг у врагов вино и лакомились свежим мясом, приготовленным и остром соусе из шафрана, гранатового сока, пряных полевых трап чеснока и аравийской кубебы[56]56
  Кубеба – род перца.


[Закрыть].

Кроме праздничных одежд из тонких дорогих тканей, Добиду подарили золотую изящную цепочку на шею, изогнутый кинжал с рукоятью из слоновой кости и красный кидар. Владел он теперь и полным набором доспехов: панцирем, медным поясом с пластинчатой юбкой, прикрывающей бедра и живот, налокотниками и поножами медным шлемом и железным мечом.

На пирах без устали обсуждалось чудодейственное поражение великана Галата.

Добид скромно опускал голову и смущённо улыбался. Он безусловно понимал, что ни к чему опорожнять лишнюю чашу, что самодовольное выражение лица и несколько гордых слов могут только повредить ему. А застенчивость и молчаливость вызывали повторную бурю похвал.

Неожиданно возникли слухи о появлении идумеев и аммонитов. Прослышав о разгроме и преследовании пеласгов, «шакалы пустыни» небольшими шайками прибежали к Долине дуба и пелиштимской границе в надежде поживиться чем-нибудь у преуспевших эшраэлитов.

Конечно, разбойников мог бы разогнать любой начальник элефа. Однако Саул, из чрезмерной царской приветливости, поручил дело не Янахану, не другим сыновьям, не достойному молодому Арду, а именно Добиду: чтобы обеспечить герою-поединщику ещё больший успех.

Юный полководец легко добился этого успеха. Во главе пятисот бойцов он почти полностью перебил отряды бедуинов. Нескольких шейхов он захватил в плен и, связав сыромятными ремнями, приволок к шатру Саула.

   – На кол бы их посадить, – глубокомысленно рассуждал жестокий Абенир. – Вот, говорят, вавилоняне только так казнят разбойников и грабителей.

Многим хотелось посмотреть на необычное наказание. Но Саул ограничился традиционной казнью. Троих шейхов повесили. Одному, самому бесстрашному, Абенир перерезал горло собственноручно.

Опытный и сообразительный Гист наблюдал всё это, находясь вблизи, а иногда и внутри царского шатра. Поначалу он сочувствовал общей радости и симпатии к юноше Добиду, в котором он сразу узнал приходившего в Гибу арфиста. Но с течением времени стал сомневаться – полезно ли для Саула такое длительное восхваление чужой доблести?

Зная, как злобно и ревностно относятся к победам Саула северные «адирим», первосвященник Шомуэл и его окружение, Гист считал правильным перенести слова благодарности с Добида на Саула. Однажды он высказался в этом роде при Абенире.

   – Я тоже так думаю, – заявил Абенир. – Мне не очень нравится, когда положенное царю становится достоянием другого. Я ведь не скрываю: пока Саул царь и мы все на хорошем месте. А если Саул не будет царём, то неизвестно, каково нам придётся.

Гист тонко улыбнулся.

   – Отдаляйся от врага и будь осмотрителен с другом, – сказал ом, подтверждая свои соображения. – Верный друг – крепкая защита, но кто докажет крепость дружбы во всякий день твой?

Слухи о подвиге пастушка Добида и очередной победе Саула облетели Эшраэль. Люди ликовали и праздновали избавление от пеласгов, снова покусившихся закабалить их. И когда, приказав разобрать шатры, погрузить добычу и одарить воинов, Саул двинулся к Гибе, города Эшраэля распахнули свои ворота.

Толпы народа выходили навстречу ополчению. Из всех городов, расположенных на пути войска (а многие люди заранее приезжали из других мест), с пением, плясками и цветами выбегали девушки и молодые женщины, дети и подростки. Звучали переливчатые свирели, свистели флейты, гулко стучали бубны и хрипло завывали отделанные медью рога. Музыканты бодро бренчали струнами арф и лютней.

 
Восхвалите бога и воинство его!
Служите богу с восклицанием:
«Слава царю и войску!»
Вся земля, все люди, веселитесь и пойте!
При звуке труб и рогов торжествуйте!
Да шумит, как море, слава и наполняет
Вселенную! Да рукоплещут реки, да ликуют Горы!
Бог наш царствует, да трепещут
Иноплеменные! И могущество царя пребудет
В силе божьей, ибо он утвердил справедливость! —
 

раздавались хоры на пути победоносного ополчения.

Большинство народа смешивалось с прорицателями, впадавшими в неистовство и беснование. Также вопили и восклицали те, кто, не зная удержу и меры, пил взявшееся откуда-то в изобилии вино. Девицы, испившие вина и сильно возбуждённые шествием победивших мужчин, кружились в хороводах и подпрыгивали так высоко, что подолы платьев взлетали выше колен[57]57
  Обнажать колени считалось недопустимым, крайне непристойным.


[Закрыть].

Малозаметные люди, проталкиваясь в толпе, шептали что-то женщинам и девицам. Все видели грозного Саула с сединой в чёрной бороде с нахмуренным лбом и сдвинутыми бровями. А примечали белокурого, пригожего Добида, стоявшего на отдельной колеснице, которой управлял возничий. Девушки смеялись, откинув головы и хлопая себя по бёдрам. Женщины смотрели, замирая и расширяя ноздри в пылком влечении к молодому герою. Неизвестные люди шептали им, и женщины громко кричали резкими голосами:

   – Саул победил тысячи врагов, а Добид победил десятки тысяч, десятикратно слава ему!

   – Саул победил тысячи, а Добид – десятки тысяч! – подхватывали все кругом.

Стоя на своей колеснице рядом с Абениром, Саул горько усмехнулся:

   – Ну вот, Добиду дали победить десятки тысяч, а мне всего тысячи. Теперь ему не достаёт только царского венца.

   – Куда ему венец, сосунку, что он разумеет в обучении войска и управлении народом! – возразил Абенир и добавил, прислоняясь плечом к двоюродному брату. – Не огорчайся, ты ведь знаешь, как люди глупы и неблагодарны.

   – Разное может случиться. – Саул был не в силах изменить мрачного выражения лица. – Как бы Добиду всё-таки ни пришёлся впору царский венец. А управлять войском и народом найдётся много желающих.

   – Если тебя это так тревожит, надо позаботиться, чтобы ничего подобного не случилось, – твёрдо сказал ему Абенир.

В родной Гибе Саула встречали торжественно и радостно. Племя Матрия было гордо славой своего соплеменника. Саула осыпали цветами и зёрнами пшеницы. Мужчины и женщины, приближаясь почтительно, целовали его руку. Даже отец, мать и дядя Нир позволили себе лишь осторожно приложиться к плечу царя. Только добрая жена Ахиноам со слезами обняла его и поцеловала ему бороду, как первосвященнику.

Затем начались пиры, весёлые песнопения и пляски. Но царь сидел, с трудом преодолевая томление и тоску. Тёмные круги под глазами, сумрачный, иногда лихорадочно ищущий взгляд и бледно-землистое лицо заставляли думать о его возобновившейся болезни.

   – Злой дух возвратился и снова терзает нашего господина, – шептали между собой слуги и служанки. Вспоминая об участи бедного юноши Хуфама, они старались не попадаться на глаза царю. Если же требовалось приблизиться, то делали это с опаской, робко посматривая на него.

Саул замечал впечатление, производимое его видом на слуг и близких людей. Целительный сон не прилетал к нему, и по утрам он был похож на человека, уставшего от тяжёлого ночного труда.

Пришёл Гист, низко поклонился и протянул царю чашу с травяным настоем.

   – Почему ты не пробуешь сам? – Саул подозрительно прищурился. – Что ты принёс мне, чужеземец?

Гист тут же плеснул себе на ладонь, быстро слизал и снова протянул чашу.

   – Прошу тебя, господин мой и царь, выпей безвредное, но успокаивающее лекарство, – проникновенно произнёс он с чрезвычайно сочувствующим и почтительным видом. – Прошлый раз, когда ты пил это снадобье, тебе полегчало. Ты задремал и освежился сном.

   – Я не верю тебе, хитрый льстец и болтун! – зарычал внезапно Саул, и глаза его сверкнули огнём безумия. – Прочь, забери своё пойло! – Выбитая из рук Гиста чаша взлетела к потолку, окропив лиловый кидар. Приземистый врач торопливо засеменил к выходу. Он покачивал головой и растерянно разводил руками.

   – Скорей к Кишу и Абениру, – бормотал он, вытираясь широким рукавом. – Надо что-то делать, как-то лечить Саула. Иначе он зайдёт в своём безумии настолько далеко, что обратно не повернёшь.

Саул со стоном откинулся на подушки. Один глаз его был закрыт, другой, выкаченный и остекленевший, упёрся в потолок. Потом он открыл зажмуренный, и оба глаза, горя чёрным огнём, высматривали на потолке что-то таинственное и страшное.

   – Эй, стража, ко мне! – неожиданно рявкнул царь, будто разъярённый медведь.

Вбежали два воина, молодые, статные, проверенные в своей верности и отваге. Оба в лёгких кожаных панцирях, в шлемах конусом, как у хананеев, со щитами и копьями. У пояса каждый носил короткий меч. Они с недоумением уставились на Саула.

   – Дай-ка мне твоё копьё, Тал, – обратился Саул к одному из них, зная воинов поимённо. – А ты, Немуэл, сбегай-ка к начальнику среднего элефа, к бетлехемцу Добиду. Передай ему, чтобы срочно пришёл ко мне и захватил свою арфу. Тал, беги с ним, а назад можешь не возвращаться.

   – На глазах и в сердце своём, – ответили воины и бросились выполнять приказание.

Саул взял копьё стражника и поставил у своего ложа. Он сидел, раскачиваясь всем туловищем и запустив пальцы в густую нечёсаную гриву. Потом встал, открыл большой ларь, находившийся в углу. Достал расшитый золотыми цветами плащ. Накинул. Застегнул золотую пуговицу на плече. Потом плотно натянул на голову белый кидар с бирюзой и пером зимородка. Нарядившись, царь сел на ложе.

За оконным проёмом, прикрытым деревянной решёткой, собрал тёмную синеву вечер. Проник сбоку багряный отсвет опечаленного солнца, собиравшегося растаять далеко в море.

Огонёк в центре бронзового треножника из оранжевого стал красным, как уголь затухающего костра. Чёткая тень ползла по потолку, не отрываясь от большого тела царя.

   – Бецер, – сказал Саул спокойно.

Сразу вошёл его слуга и оруженосец.

   – Где ты был?

   – Я находился поблизости, господин мой и царь. Но ты не звал меня. – Бецер удивлённо поглядел на плащ с золотом и белый кидар.

   – Где Добид? Почему он не появляется? Ты тоже любишь и почитаешь его, как мой сын Янахан?

   – Люблю и почитаю я моего господина и царя Саула, – произнёс Бецер и от его простого ответа, в котором не слышалось ни намёка на угодливость, стало понятно: он говорит правду.

   – Где же Добид? – опять нетерпеливо спросил царь.

Тут Добид вошёл, держа в левой руке арфу, а правую прижимая к груди.

   – Я здесь, господин мой и царь. Мне передали твоё веление.

   – Бецер, будь неподалёку. А ты играй, – сказал Саул юноше.

Как и в прошедшие вечера, когда его призывали к царю, Добид сел на коврик у входа. Настроил арфу, тронул струны, подумал и заиграл. Он играл звучно, красиво и торжественно.

   – Нет, мне не надо такой музыки. Пусть твои пальцы извлекают грустные звуки, – недовольно сказал Саул. – Иначе они покажутся мне крючковатыми когтями горного дэва, у которого рога на лбу, клыки в пасти и шерсть на спине.

Добид постарался извлечь из своей арфы более тихие и нежные аккорды. Но Саул почему-то не мог успокоиться и раздражённо сопел.

   – Ты упиваешься своей славой после победы над великаном. – Саул подался вперёд, словно стараясь в полумраке лучше разглядеть юношу. – Вот арфа тебе и не подчиняется. Царь твой горюет, а ты радуешься. Я хочу слышать слёзы в твоей музыке, – упрекал Добида царь. Он взял левой рукой прислонённое к стене копьё. Не глядя больше на Добида, Саул бросил копьё в его сторону. Оно упало рядом с юношей, зазвенев железным остриём. Добид испуганно вздрогнул и перестал играть.

Вбежал Бёдер, изумлённо посмотрел на Добида и копьё.

   – Забери отсюда этого шута! – закричал царь, сбросив с головы белый кидар и разрывая на себе плащ. – От его музыки сердце моё тоскует ещё больше!

Пришли родные: старый Киш с Ниром и Наум. Они позвали левита Ашбиэля и все вместе вразнобой запели молитвы. Саул подпевал старикам, плача и ударяя себя кулаком в грудь. Снова послали за искусным врачевателем Гистом.

Саул согласился наконец выпить его лекарство. Постепенно он перестал плакать и жаловаться на гнев Ягбе. Голова его упала на подушки, царь заснул беспокойным сном. Собравшиеся разошлись, вздыхая со скорбным видом. Бецер лёг у дверей охранять сон своего господина.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В оживлённом эфраимском городе Шекеме, или Сихеме, в доме состоятельного и известного многим господина Ямина бен Хармаха встречали гостя.

На втором этаже, в большой комнате с резными стропилами, лестницей, ведущей на кровлю, и окнами, прикрытыми от солнца решетчатыми ставнями, постелили жёлто-коричневые ковры. Белёные стены заслоняли ниспадавшие длинными складками тёмно-зелёные ткани с вышитыми птицами и лотосами. Ткани были из Мицраима. Пахло миррой, мускусом и розовым маслом.

По коврам разложили подушки в пёстрых чехлах, а на низком столе постелили белую полотняную скатерть. Молодая женщина с томно-ленивыми глазами, подведёнными чёрной краской, распоряжалась подготовкой праздничного стола. Это была жена Ямина, госпожа Магах, белокожая, с тонкими, вразлёт, чёрными бровями. Позванивая золотыми браслетами, она говорила что-то служанкам капризным голосом. Служанки торопливо исполняли её распоряжения. Взгляды их выражали страх и усердие, что свидетельствовало о твёрдости характера госпожи Магах.

Закончив приготовления в комнате и справившись – всё ли сделано поваром на кухне, расположенной в конце заднего двора, хозяйка высунулась из двери. В переднем дворе стоял её муж. Он беседовал со своим помощником, худощавым человеком, поглядывавшим на Ямина глазами весёлыми и блестящими, похожими на спелые, только что вымытые маслины.

Наблюдая, белокожая женщина с красивыми бровями проявила странную реакцию на присутствие во дворе двух мужчин. Окинув холодным взглядом тучного и бородастого Ямина (и правда, тучность почтенного эфраимита удивляла чрезмерностью, а борода невиданной шириной), госпожа Магах слегка сморщила изящный носик. Рассматривая же худощавого человека с весёлыми глазами, загадочно усмехнулась. Усмешка её могла вызвать у сообразительного соглядатая нежелательные игривые мысли, так как производила впечатление интереса и скрытого вожделения. Тем временем Ямин отослал помощника.

   – Господин мой муж, – произнесла хозяйка строго, – всё готово. Носить блюда и вино будет Рифабал. Я приказала ему.

   – Хорошо. Иди, жена, пришли девушек омыть ноги моему гостю, – сказал Ямин и распахнул скрипучие ворота во двор, потому что подъехала крытая повозка, запряжённая мулом.

Ямин раскланялся с кем-то закутанным в широкое дорожное покрывало, пожелтевшее от пыли. Своей грузной фигурой хозяин совсем заслонил невысокого гостя, проводя его в дом. Потом их силуэты слились с полумраком затенённого помещения.

Пока выпрягали мула, которого слуги отвели под навес, а возницу пригласили в комнату для низшей категории гостей, пока служанка омывала главному гостю ноги, произнося пожелания, соответствующие ритуалу, личность его как бы выпадала из стороннего созерцания. И только когда Ямин с удовольствием уселся перед столом, белевшим чистой скатертью, а разбитной раб Рифабал (вернее, Ритабаал) принёс первое блюдо и серебряный кувшин с красным вином, стороннее внимание установило, что напротив хозяина сидел Гист.

С какого времени между представителем эфраимитских «адирим» и низеньким чужеземцем, попавшим в близкое окружение Саула, установились доверительные отношения – не столь важно. Однако оба стремились к взаимному общению. Кроме того, их деловые беседы проводились под покровом несомненной таинственности.

Итак, перед сотрапезниками поставили угощение. В чашах зарделось вино.

   – Необычайно рад видеть тебя в своём доме, почтенный Гист, – радушно начал Ямин, приступая к обеду.

   – Благодарю. Гостеприимство твоё достойно восхищения, любезнейший Ямин бен Хармах, бен...

   – Для удобства сократим перечисление моих предков. Оставим это менее торжественным случаям, – пошутил Ямин.

Когда яства, доставленные на низкий стол Рифабалом, значительно поубавились, а вина в кувшине осталось не больше половины (первенствовал во всём этом, конечно, Ямин), когда всякие приятные пожелания и лестные эпитеты закончились, собеседники перешли к разговорам другого рода. Причём кладезем «придворных» новостей являлся Гист. Ямин выглядел при этом как весьма заинтересованное лицо. Правление царя сопутствовало его материальному благосостоянию.

   – Позволю себе не лениться умом, а усердно им потрудиться, – не вполне определённо продолжил беседу Ямин. – Ибо ленивый подобен воловьему помету, и всякий человек, протянувший ему руку, скоро отряхнёт её с отвращением. Я хочу сосредоточить твоё внимание, почтенный Гист, на событиях, происшедших за последние месяцы в Гибе, внутри прекрасной крепости нашего царя.

   – Я готов к услугам, и передам всё, что знаю. Хотя сказано мудрыми: «Кто печатью благоразумия запечатает уста мои, чтобы не пасть из-за них в глубокую скорбь и чтобы язык мой не погубил меня?» – возведя глаза к потолку, разливался в цветистых оборотах речистый Гист.

Однако Ямин тоже не отличался скудоречием и беспамятством.

   – Скрытая мудрость и спрятанные сокровища... какая польза от них? – улыбнулся толстыми губами из бурых зарослей бороды бен Хармах.

   – Сразу опечалю тебя. Наш господин и царь снова заболел. Смотреть на его мучения тяжело. Как опытный лекарь, я полагаю, что причиной заболевания является не телесное расстройство, а удручающие обстоятельства, которые действуют пагубно на его волю и разум. Говоря проще, Саул слишком обеспокоен происками первосвященника. Он сомневается в прочности своего царствования, и эти сомнения сильно его изводят.

   – Мне казалось, после последнего отступления пелиштимцев его положение в Эшраэле укрепилось. Кстати, благодарю тебя за те захваченные товары, которые можно перепродать значительно дороже с помощью моего друга, купца Шимона. Они будут отправлены в Сидон или Гебал к оборотистым сынам Анака. Мы все получим свою долю золотом и серебром. Особенно хороши египетские притирания и ткани с острова Алашии. Металлические изделия тоже пригодятся.

   – Не забудь о доле царского брата Абенира. Мы обязаны своими барышами ему. Он давно заинтересован в продаже добычи захваченной в походах, – напомнил Гист, оглаживая свою клинообразную бороду.

   – Да, да, отбрось малейшую тревогу. Так же, как и ты, доблестный Абенир получит всё сполна, – растопырив для убедительности мясистые пальцы обеих рук, любезно уверял Ямин.

   – Тогда обращусь к другим новостям. Болезнь Саула легко устранима, если помочь ему поверить в надёжность его царского венца. После удачного (прямо скажем – удивительного) единоборства бетлехемского пастуха с великаном из Гета, Саул необычайно возвеличил мальчишку. Сначала он позволил прославлять его на пирах и народных празднествах. Разодели этого Добида не хуже царского сына и носятся с ним, словно с избранником бога. Особенно усердствует Янахан: влюблён в белокурого хитреца почти как в девушку.

   – Я имею об этом кое-какие сведения.

   – Не стану делать нехорошие предположения. Но такое восславление Добида нам совсем ни к чему. Не так давно наш господин призвал бетлехемца играть на арфе, а сам поставил возле себя копьё. И когда тот забренчал, Саул пустил в него копьём, но промахнулся.

   – Жаль. Хотя, конечно, Шомуэл с левитами и северными «адирим» подняли бы жуткий вой. Они объявили бы царя врагом бога и народа.

   – Ничего, можно было бы свалить всё на злого духа, вселившегося в царя. Тем более что он уже разбил голову какому-то слуге. Да и меня как-то раз чуть не огрел, еле я увернулся.

   – Будь осторожен, почтеннейший Гист.

   – Стараюсь по милости бога. Иногда удаётся уговорить царя принять моё лекарство, которое усыпляет его и сдерживает его свирепость. Однако теперь он стал бояться мальчишку бетлехемца. Как и всё простонародье, царь думает, что бог за Добида. Пришёл ко мне вчера Абенир и ругался столь грубо, как не ругаются даже пьяные разбойники хананеи. Оказывается, царь назначил Добида тысяченачальником и направил его к пелиштимской границе упреждать возможное нападение безбородых.

   – Абенир злится напрасно. Господин наш Саул не прочь погубить юного героя руками пелиштимцев. Это неглупо. И первосвященнику не на кого будет валить, – рассмеялся Ямин, наливая вино гостю и себе в чаши сидонского стекла.

   – А сметливый бетлехемец устроил разные учения и упражнения для воинов недалеко от Гибы, – продолжил Гист. – Народ собирался толпами глазеть на военные забавы. Добида опять хвалили, прославляли и благословляли. Вот, мол, какой редкий тысяченачальник. Ему бы возглавлять все войска.

   – Вижу, мнение людей складывается не в пользу Саула, — заметил Ямин, внезапно нахмурившись.

   – Наш царь настолько извёлся от неуверенности и тоски, что предложил Добиду жениться на своей старшей дочери Мероб. Она очень похожа на мать свою, госпожу Ахиноам. Такая же крупная, полнотелая и... скучноватая. Мероб задержалась в девицах, а ей пора увеличивать своей плодовитостью народ Эшраэля. «Женись, – сказал царь, – и поражай успешно врагов наших».

Ямин бен Хармах перестал хмуриться.

   – Как же поступил наш метатель камней? – спросил он.

   – Прикинулся ягнёнком, отнятым от сосцов матки. «О, господин мой и царь, – захныкал бетлехемец, – кто я такой, чтобы жениться на твоей дочери? Что совершил я в жизни? И разве значит для Эшраэля что-нибудь мой захудалый род из потомков Юды? Меня осудят, если я поведу себя столь дерзко и посмею стать зятем царя». Все старики, все спесивые левиты, все безмозглые дурни умилились и прослезились. «Много на свете высоких и славных, – сказали тупицы, восхищаясь Добидом, – но благость божья открывается смиренным. Ибо могущество бога прославляется смиренными». Ну, Саул и выдал Мероб за другого тысяченачальника Адриэля. А Добид потихоньку улизнул, потому что ему нравится младшая дочь царя, Мелхола.

   – Я не помню, какова младшая. Красивая голубица?

   – Весьма красива и прелестна. Хотя не настолько бела и крупна собой, как Мероб. Скорее, она смугла и миниатюрна, с тонким станом и округлыми формами. Да и по возрасту она гораздо больше подходит Добиду.

   – Отсюда понятно: бетлехемский пастух скулил вовсе не из смирения. Просто ему приглянулась другая дочь царя. А вообще-то он не прочь стать его зятем. Хитёр, ничего не скажешь. Как милостива к нему судьба... то есть, я хотел сказать, как снисходителен к нему грозный и ревнивый Ягбе! Недаром бог надоумил пастуха научиться хорошо метать камни из пращи. Пригодилось.

   – Особенно пригодилось то, что к Добиду обратил свои коварные взоры первосвященник Шомуэл.

   – Что ты говоришь, почтенный Гист! Ведь это ещё больше усложняет дело! – воскликнул Ямин, изменившись в лице и наклоняясь ближе к низкорослому собеседнику. – Какие у тебя сведения?

   – Я бы предложил закончить трапезу. Лучше перейти куда-нибудь, где можно быть уверенным, что нас не подслушают. Там я сообщил бы тебе самые удивительные новости.