Текст книги "Царь Саул"

Автор книги: Валентин Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Посреди укреплённой Гибы сгущались сумерки. За оконным проёмом в доме Абенира ещё не появилась луна. По углам большой комнаты курились треножники, мигая красными угольками.

Прислонённые к стенам, поблескивали наконечники копий. На крюках висели египетские луки и колчаны, полные боевых стрел. Неожиданно отсвечивали из-за игры углей круглые кованные щиты – хеттские и из дальней страны Урарту[62]62
  Урарту – государство, находившееся на территории современной Армении.


[Закрыть].

Пол устилали пёстрые ковры, шкуры льва и медведя.

Абенир сидел, откинувшись на расшитые подушки, набитые шерстью, и поигрывал по привычке серебряной рукоятью кинжала. Мускулистое тело Абенира обтягивала серебристая туника, перетянутая широким кожаным поясом. Из-за шеи спускались на шнурах вырезанные из самоцветов фигурки баалов-оберегов. Левую руку, жилистую и волосатую, украшал золотой браслет.

Перед хозяином на деревянном подносе лежали сладости: медовые лепёшки, финики и гранаты. Рядом стоял высокий кувшин. Абенир изредка наливал из него понемногу в плоскую чашу, отпивал и прищёлкивал языком. Казалось, двоюродный брат царя беспечно отдыхает, коротая прохладный вечер. Однако на самом деле он был занят важным разговором.

Напротив Абенира в позе почтительного внимания располагался низкорослый Гист. На нём свободными складками ниспадала одежда из тонкой ткани, голову покрывал лиловый кидар. Перед Гистом тоже стояла чаша. Но вино на дне её не плескалось. Из осторожности Гист не подставлял свою чашу хозяину. Предусмотрительный царедворец предпочитал не переходить черту подобострастного почитания. Он соображал: одно дело – брат царя, другое – полезный, но безродный чужеземец. Абенир же любезностью не отличался.

   – Мне донесли о нескончаемой болтовне Шомуэла, – говорил Абенир, нахмурившись. – Он всё долдонит про то же самое – про убитых левитов. Никак не может забыть. Ну верно: царь погорячился. Но после этого случая он уже дважды спасал Эшраэль. Неужели нельзя придержать язык? Старик последнее время опять занёсся. Я знаю, он посылает своих людей к «адирим» Манате, Забулона, Ашера, Неффалима и Дана северного. Требует собрать сход в Рамафаиме и объявить низложение Саула.

   – Я тоже опрашивал своего человека, который был на праздничной проповеди, – подхватил Гист. – Он утверждает, что усиленно распространяется мнение: Ягбе хочет на царство Добида-бетлехемца. Он, мол, победитель великана и спаситель народа. Думаю, господин, это становится опасным.

   – Я намекал Саулу, что нужно поменять первосвященника. И сделать это срочно. Прежде, чем Шомуэл сам поменяет его на Добида или ещё на кого-нибудь. А он всё медлит, всё ссылается на повеление бога. Давно пора выбрать первосвященником... хотя бы нашего Ахию. Он тоже строптив, но трус. Его всегда можно припугнуть, в случае чего.

   – А если бог не согласится и отвергнет Ахию? – хитро прищурился Гист.

   – Когда Шомуэла не будет, всё пройдёт без помех. Конечно, жертвоприношения на всех главных алтарях следует совершить самые щедрые. Левитов, которые сейчас очень враждебны, улестить и одарить. Главам колен Эшраэля отправить знаки внимания и царской вежливости. Но уж если станут сопротивляться, то покарать и казнить жестоко – как это делается у вавилонян и сынов Анака: посадить на кол или привязать к столбу с перекладиной, выставив на солнце. Родственников и семьи бунтовщиков вырезать до последнего младенца, до паршивой овцы и шелудивой собаки. Пора нам браться за дело, не ожидая согласия Саула. Не то мы окажемся отброшенными в бесславие и бедность. А то ещё и будем побиты камнями у городской стены. – Абенир наклонился вперёд и понизил голос, будто опасаясь постороннего уха. – У меня все готовы. Ты принёс что обещал?

   – Принёс, доблестный господин. Это средство не требует никаких хлопот. Только добавить в любую жидкость – воду, вино, кислое молоко...

   – А если старый пройдоха что-нибудь учует?

   – Но снадобье не имеет цвета, вкуса и запаха. – Гист достал, из-за пазухи матерчатый мешочек, в нём находился закрытый деревянной затычкой флакон зеленоватого стекла Почтительно склонив голову в лиловом кидаре, лекарь передал его Абениру.

   – Употребить нужно всё содержимое? – спросил Абенир, разглядывая дар отравителя. – Действует сразу?

   – Через сутки или чуть раньше. Заподозрить будет некого, – успокоил Абенира Гист и пропустил через горсть свою клиновидную бороду. – Достаточно нескольких капель. Разреши мне удалиться, господин. Да пребудет над тобой милость нашего бога.

Гист с поклоном растаял в безлунной ночи.

Абенир разглядывал миниатюрный флакон, держа его перед собой и раздумывая. Потом щёлкнул пальцами. Завеса у входного проёма зашевелилась. При красноватых отблесках треножников возникла женская фигура, закутанная в тёмное покрывало.

   – Ты слышала? – Абенир отдал женщине принесённое Гистом средство.

   – Всё слышала, всё поняла, господин мой, – пробормотала она.

   – Вот тебе кошель с сидонскими шекелями. Это серебро. Расплатишься с кем нужно. И себя не забудь.

Абенир взял светильник из халцедона и приблизив к треножнику, поджёг фитиль.

   – А золото? – раздался шёпот женщины. – Ты обещал.

   – Золото получишь, когда будет закончено. Отправляйся сейчас же. Езер проводит тебя до Рамафаима. – У входа появился мужчина в одежде селянина, с суковатой палкой в руке.

2

На главном алтаре должно было произойти торжественное жертвоприношение Ягбе.

Первосвященник Шомуэл собирался привлечь к богослужебному действу как можно больше народа. Сегодня он готовился особенно тщательно, потому что жертвоприношение совпадало с хананейскими беснованиями по поводу ежегодного воскрешения Таммуза. К сожалению, многие эшраэлиты принимали участие в этих языческих празднествах.

Таммуз или Думузи, мифический возлюбленный сладострастной Ашторет, погиб нечаянно на охоте. Но из-за слёзных молений той же Ашторет и других богинь верховный бог Мильк позволил ему воскреснуть. Мильк заставил владыку царства смерти Намтара выпустить юного красавца для любовных ласк нетерпеливо ждущих богинь. Однако выпустить с тем, чтобы к концу месяца жатвы тот возвращался обратно.

Женщины Ханаана вскапывали в каждом городе и селении длинную грядку в виде надгробия и усаживали её цветами весны – крокусами, ирисами, маками и тюльпанами. С пением поначалу скорбных, а затем радостных песен хананеянки водили вокруг цветущего надгробия хороводы. Для музыкального сопровождения употреблялись нежно звучащие арфы и флейты, а к концу торжества бубны, трещотки, кимвалы.

Жрицы Таммуза приходили в состояние дикого восторга. Они визжали, скакали и плясали, радуясь возвращению возлюбленного богини Ашторет.

К этому торжеству хананеянки выпекали сладкие хлебы округлой формы, пропитанные маслом и мёдом, сдобренные изюмом, черносливом, орехами и фисташками. Пир в честь Таммуза сопровождался обильными возлияниями, разнообразными угощениями и разнузданным весельем, переходившим (и ритуально, и случайно) в многочисленные соития. Возможно, именно из-за этого к празднованию воскрешения Таммуза допускались только молодые женщины, девушки и юноши не старше двадцати трёх лет. Вообще же целомудренность хананеями не причислялась к достоинству. Взрослые мужчины и пожилые женщины непосредственно в «воскрешении» не участвовали, но с удовольствием пировали.

Суровых эшраэлитов всё это приводило в негодование. Священники-левиты запрещали правоверным почитателям Ягбе приближаться к хананейским безобразиям. Они обещали ослушникам беды и скорби. И всё-таки сладкая греховность весенних радений неудержимо влекла простодушных землепашцев и пастухов, особенно молодёжь.

Шомуэл послал гонцов во многие города Эшраэля, приглашая к жертвоприношению знать и народ. Улицы Рамафаима переполнились многоцветно разодетыми мужчинами в белых кидарах и наголовниках, с умащёнными бородами и перекидными корзинами на плече, откуда выглядывали козлята-сосунки. Женщины накинули на головы покрывала только светлых оттенков. Они обводили глаза синей и чёрной краской, румянились, ярко красили губы, сияли серебром и золотом украшений.

Толпы людей – эшраэлитов и хананеев – смешивались на узких улочках города среди садов и домиков предместья. Одни, приготовив жертвенных животных, поднимались на гору, к алтарю Ягбе. Другие со сдобными хлебами, цветами, вином и закуской устремлялись к сезонному капищу Таммуза. Были и такие, которым хотелось побывать на двух праздниках и принять участие в обоих священнодействиях.

Совершив обряд всесожжения и принеся мирные жертвы, Шомуэл проповедовал и пророчествовал. Он метал громы обличений на головы неправедных, прибегающих к баалам и мерзостным духам, ходящих между огнями и прыгающих через костры, слушающих волшебников, ворожей, гадателей и вопрошающих мёртвых.

   – Вот язычники ублажают демонов, совершают грехопадения, прелюбодеяния, извращения и преступления против бога. Не уподобляйся падшим и закоснелым в блуде, – проповедовал старец в зелёнополосом плаще и жёлтой шапке первосвященника. – Не смотри по сторонам на улицах города и не броди по пустым местам. Отвращай око твоё от женщины благообразной. Не засматривайся на чужую красоту, чтобы не поскользнуться на пути твоей жизни. Да не подвергнешься ты мщению из-за своих вожделений.

Перечислив и заклеймив отступников, первосвященник перешёл к разъяснению законности и незаконности власти в Эшраэле.

   – Вести и судить людей ибрим должны, по закону пророка Моше, судьи – избранники бога. А молиться и совершать принесения жертв обязаны левиты-священники, жизнь которых неприкосновенна. Но вы захотели отменить судью в Эшраэле. Вы пожелали иметь над собою царя, как у других народов, которых единственный и всемогущий Ягбе не избрал и не простирал над ними руку благодати своей. И вот избрали царя и дали ему власть. А царь Саул не пошёл путями господними. Ради прославления своего и стяжания богатства Саул ослушался указаний Ягбе. И бог Эшраэля лишил его своей благодати. Бог отверг неправедного царя и указал на Добида, сына Ешше из Бет-Лехема, победителя страшного великана и освободителя Эшраэля от прочих врагов. Добид помазан на царство моей рукой, рукой первосвященника, слышавшего в Скинии голос бога. Но Саул продолжает противиться и хочет отнять душу Добида, чтобы не было у него соперника. А ещё Саул приказал слугам своим убить священников числом в восемьдесят пять человек, и лишь один из них спасся. Осуди неправедного царя, бог наш, и да падёт он от замыслов своих! Отвергни его, ибо он возмутился против тебя! Да возрадуются все уповающие на тебя, бог наш! И ты будешь покровительствовать им и благословишь праведника! Как щитом, защитишь его и волей своей его увенчаешь! Сильно потрясена душа моя преступлениями ослушника. Ты же, бог наш, ещё не покарал его рукою своей. Доколе же, о, Адонай?

От слов Шомуэла люди бледнели. Некоторые в ужасе хватались за голову. Другие рвали на себе одежду. Были и такие, которых пришлось отнести в сторону и отпаивать водой. А ещё находились жестокие безумцы, выхватившие ножи и искавшие кого бы убить во имя Ягбе, за праведного Добида.

Многие почтенные «адирим», прибывшие с севера, остались очень довольны речью первосвященника. Они собирались отобедать в гостиницах и частных домах, где остановились. Разумеется, всем хотелось обсудить создавшееся в Эшраэле положение, чреватое большими изменениями и, может быть, низложением Саула. Находились среди знати и такие, что в открытую призывали собрать против царя всенародное ополчение.

Самых известных и влиятельных Шомуэл пригласил к себе в дом на торжественную трапезу с употреблением мяса жертвенных ягнят, с питием выдержанных вин и вкушением изысканных яств. Несмотря на проявления старческой слабости, которая иногда его донимала, Шомуэл продолжал быть ревностным слугой Ягбе. Это признавали все люди ибрим, а простой народ по-прежнему восславлял его как великого прозорливца.

С утра в доме первосвященника суетились слуги под руководством кухаря Яшуба, хлопотливого, всегда замасленного и вспотевшего толстяка с беспокойными глазами. Он следил за приготовлением праздничного угощения. Выбегал часто на задний двор, куда подвозили овощи и фрукты. Принял лично большой пучок ароматических трав у какой-то невзрачной женщины, осмотрел рыбу, доставленную с Генишаретского озера, и пробовал, выбирая, свежий овечий сыр, посыпанный толчёным миндалём и дольками чеснока.

Наконец пир состоялся. Почтенные гости просили благословения у первосвященника, желали ему ещё долгих лет служения (по воле бога) и, конечно, живо обсуждали обличительную, но и вдохновляющую проповедь святого старца, истинного народного заступника перед грозным Ягбе. Все отдали должное искусству Яшуба и его помощников. Восхищались редким красным вином, доставленным из Сирии и с богатого острова Алашии.

Сам седобородый хозяин не прикасался к крепкому вину, предпочитая фруктовый напиток. Серебряный высокий кубок Яшуб поднёс хозяину, несмотря на обслуживанье трапезы десятком усердных слуг.

Когда гости в радостном и возвышенном настроении покидали дом первосвященника, им показалось, что препочтеннейший Шомуэл выглядит слишком утомлённым. Благодаря за радушие и щедрость, они желали ему божьего покровительства (в котором не сомневались) и просили беречь себя для всего избранного народа.

Управляющий Ханох и кухарь Яшуб с облегчением отдавали приказания слугам, уносившим блюда, чаши и кувшины. Причём, Ханох подсчитывал в уме расходы после жертвоприношения и трапезы, огорчённо пошмыгивая большим, всегда сально блестевшим носом. Он жалел затраченных средств и съестных припасов, негодуя на тщеславный размах хозяина, как будто достаток в доме первосвященника принадлежал ему, скупому, жуликоватому Ханоху.

К ночи всё стихло. На переднем дворе, перед входом в помещение Скинии, сменились стражники. Ещё двое всегда прохаживались у ворот. Крутокурчавый помощник Шомуэла Шуни остался на ночь. Он проводил старика в спальный покой. Вместо левита, у которого было прямо-таки египетское имя Намер, Шуни уложил хозяина. Принёс ему чашу чистой воды. Заботливо накрыл тонким одеялом и удалился в каморку для слуг. Ханох и Яшуб отправились к своим семьям, с тем чтобы явиться перед утренней молитвой.

Ночь опустилась тёплая, сладостная от запаха цветущих акаций. Волна приятных запахов вливалась в оконный проем, может быть, и от той расположенной недалеко от города миртовой рощи, где Шомуэл когда-то вылил освящённое масло на склонённую голову молодого Саула. Белая луна, похожая на шар козьего сыра, светила ярко и чисто. Она тихо перемещалась на небе и будто прислушивалась к звонкому, раскатистому бою многочисленных соловьёв.

Пламя фаянсового светильника, загороженного небольшой ширмой, иногда колыхалось и пританцовывало из-за внезапных потоков тёплого воздуха. Шомуэл спал в углу на своём ложе. Он очень устал сегодня, уснул сразу, и сон его был спокоен.

Однако ближе к середине ночи первосвященник проснулся. Сначала он лежал, глядя на пламя светильника за ширмой. Слушал соловьиные коленца и трели, доносившиеся из садов. Подумал – вставать или нет. И вдруг сразу, словно укол в сердце, его пронзил страх. Что с ним? В нижней части груди возник крошечный огонёк острого жжения. Какое-то тошное томление явилось и стало заполнять его тело, затекло в руки и ноги. Только в голове, будто ледяное плескание, продолжалось присутствие страха.

Шомуэл поднялся, потянулся к столику, взял чашу и допил воду, оставшуюся на дне. Опираясь на посох, стоявший у стены, побрёл в уборную... Что-то зашуршало внизу. Шомуэл присмотрелся. Большая бурая крыса, красноватая из-за огня светильника, медленно переходила ему дорогу. Он вспомнил неожиданно, что видел такую же давно, когда нужно было решить – соглашаться ли с требованьем «адирим» отказаться от судейского правления и выбрать царя...

Шомуэл замахнулся на крысу посохом. Она повернулась и злобно посмотрела кровавыми глазками. Потом гнусно запищала, поднялась на задние лапы и сделалась величиной с собаку. Ему стало дурно. Он уронил посох. Крыса исчезла, но старик уже понял: это смерть. Он хотел позвать на помощь, крикнул сдавленным голосом. Никто не отозвался, глухая тишина замерла в доме. А за окном умолкли разом все соловьи – так ему показалось.

На подгибающихся ногах первосвященник направился в помещение Скинии и ковчега Завета. Там он многие годы переживал поразительные чувства, объяснить которые не смог бы бедный человеческий язык. Там перед чёрным камнем – седалищем бога он надеялся узнать окончательное решение своей жизни.

Шомуэл упал на колени и распростёрся на полу, шепча привычные моления и призывы. Ощущение торжественного трепета, которое он умел в себе вызвать и которое означало присутствие бога, не приходило. Наоборот, что-то тёмное, безысходно-ужасное растекалось перед его внутренним взором, за плотно зажмуренными веками: Когда он кончил взывать к Всевышнему и приоткрыл глаза, то заметил с радостью невидимый золотистый свет. Он успокоился, снова опустил веки, и свет божественного присутствия заполнил всё его существо.

3

Утром слуги не обнаружили праведного старца в постели. Побежали к левиту, находившемуся в доме. Левит торопливо провёл обряд очищения, вошёл в помещение Скинии и вынес мёртвого первосвященника. Дом огласили стоны и рыдания.

Срочно послали гонцов в Беер-Шабию к постаревшим, но по-прежнему непутёвым сыновьям Шомуэла, а также и к другим его родственникам.

Появился Ханох, взвыл тонким голосом и припал к ложу, на которое возложили омытое и умащённое тело. Началась суета, предшествовавшая похоронам. Явились городские левиты и старейшины. Слуги метались, выполняя приказания управляющего.

Когда беспорядочная толкотня и стихийные выражения скорби выстроились в традиционную последовательность священных обрядов, Ханох тихо исключился из общей деятельности. Сначала он вышел из большой комнаты, куда поставили ложе с телом покойного. Потом заглянул в разные места и ответил на вопросы нескольких скорбящих родственников. Следом за тем он прошёл тёмным коридором в заднюю часть дома. Юркнул узеньким переходом к угловой комнате и открыл бронзовым ключом дверь.

Не зажигая светильника, Ханох нашарил ореховый шкаф и открыл нижнюю створку. Там стоял большой ларец, который управляющий, кряхтя, вытащил и поставил на пол. За ларцом последовали тяжёлые глухо позвякивающие кожаные кошели.

Ханох уже собрался вынести ларец, как кто-то стиснул ему локоть.

– Что ты здесь делаешь, Ханох? – шёпотом спросил голос из темноты.

Управляющий хрюкнул от ужаса и хотел вырваться. Но сильная рука сдавила его локоть ещё крепче. В то же мгновение выбили кремнями искру и запалили фитиль маленького светильника.

   – Ух! – немного успокаиваясь, сказал Ханох. – Это ты, Шуни. А я... покойный господин в своё время мне приказал, в случае его смерти...

   – Отравления... – перебил другой голос, и Ханох увидел невысокого, но очень широкого человека в сером плаще с откинутым куколем. У него оказалось плосковатое лицо с подстриженной бородкой и плотно сжатыми губами. – Только что учёный хананей Арада, которого знавал хозяин, взял каплю слизи из носа мертвеца. Арада определил, что он отравлен.

   – Какое подлое преступление! – залепетал управляющий. – Кто мог это сделать?.. Да покарает его гнев бога нашего...

   – Но разве не преступление, Ханох, – прервал его на этот раз Шуни, – едва скончался великий прозорливец, пытаться его ограбить... Ах, сын стяжательства и греха...

   – Я хотел вручить родственникам хозяина... его сыновьям... – снова испугавшись, начал было оправдываться Ханох и подавился словами. Накинутая сзади тонкая ремённая петля захлестнула его горло. В угловой комнате раздалось хрипение... Замелькали, чертя и пятная полумрак, судорожные движения рук и ног... Широкий человек в сером плаще оттолкнул обмякшее тело, и задушенный Ханох повалился на пол.

   – Как мы это вывезем? Скоро на похороны сбежится весь город. – Широкий в плаще хмуро оглядел ларец и груду кожаных кошелей.

   – На заднем дворе есть повозка. Сейчас я запрягу осла, брошу в неё соломы...

   – А как мы пронесём золото через дом?

Шуни, напрягаясь, отодвинул ореховый шкаф-хранилище «кегубим»: всяких писаний священных текстов и документов. В полу, под куском толстой кожи, обнаружилась дверца с медным кольцом. Шуни молча откинул дверцу, ступил на невидимую ступеньку и стал спускаться. Когда он остался виден по плечи, человек, задушивший Ханоха, передал ему кошели. Осторожно придерживая, отправили в чёрный зев потайного хода ларец с драгоценностями.

Человек в плаще закрыл дверцу в полу, застелил её куском кожи и поставил на место ореховый шкаф. Постояв над трупом Ханоха, дунул на светильник. Как он вышел из дома, переполненного людьми, неизвестно.

Однако с заднего (хозяйственного) двора выехала запряжённая ослом двухколёсная повозка. В повозке находились пара охапок соломы и какое-то тряпье. Правил ослом некто в сером плаще с надвинутым на голову куколем.

Стражники у ворот ничего не сказали по этому поводу. Их предупредил Шуни, который (как все знали) был самым близким человеком покойного первосвященника. Тут стали входить и въезжать на ослицах светлой масти какие-то важные бородачи.

Собралась толпа плачущих и причитающих горожан. Она всё увеличивалась. Стали просачиваться слухи об отравлении. Многие этому не верили, заочно ругая учёного хананея. Другие достали ножи и закричали, что убьют отравителей и святотатцев. Народ хотел ворваться во двор. Четверо стражников с копьями и мечами сдерживали крикунов. Подошли ещё пятеро стражников. Кого-то из самых неугомонных кольнули копьём. Некоторые получили сильные удары древком и многочисленные пинки.

Наконец после полудня, когда жара немного спала и подул ветерок, похороны первосвященника Шомуэла стали осуществляться. Покойному хотели оказать достойные его почести влиятельные люди, приехавшие из мест, ближних к Рамафаиму. Ждать дольше было невозможно из-за жары, а также потому, что обычаи этого не предписывали. Кухарь и слуги в доме покойного готовили поминальную вечернюю трапезу. До её начала всем, принимавшим участие в похоронах, следовало соблюдать пост.

Носилки с телом Шомуэла вынесли, сменяя друг друга, родственники и не слишком престарелые «адирим». За ними с воплями и причитаниями следовала толпа народа. Самые искренне скорбящие разрывали на себе одежды и посыпали головы пеплом. Всё-таки умерший старец был великий судья и первосвященник, прозорливец, человек, разговаривавший с самим Ягбе и хранивший в своём доме ковчег Завета. Носилки обнесли вокруг дома и, войдя обратно во двор, тут же похоронили первосвященника.

Неожиданная смерть Шомуэла вызвала сумятицу в городах и областях Эшраэля.

Среди северных колен взволновались те, для кого Шомуэл являлся главой недовольных царствованьем Саула. Потеряв такого союзника, они почувствовали растерянность. Теперь надежды врагов Саула связались с Добидом, помазанным Шомуэлом, и с левитами, особенно ненавидевшими царя.

Дом Шомуэла достался его старшему сыну Ёэлю, плохому судье и человеку, пристрастному к вину. Младшему сыну отделили часть стад и пахотных земель, остальное распределили между собой родственники.

К ночи все участники поминальной трапезы разошлись и разъехались. Отправился к себе домой и кухарь Яшуб. На тёмной улице к нему подошёл неизвестный в плаще с куколем.

   – Тут тебя спрашивает человек, – глухим голосом сказал неизвестный в плаще.

   – Что такое? Какой человек? – забеспокоился Яшуб. – Не хочу ни с кем разговаривать, я спешу...

Неизвестный железной рукой схватил его за шею и толкнул в дверь низкого дома. Там, в совершенной тьме, внезапно вспыхнул светильник.

   – Не трогайте меня, я ничего не сделал... – трясясь от страха, проговорил Яшуб.

Ещё двое, закутанные в тёмное, отлепились от стены.

   – Ты вчера подавал хозяину вино? – спросил один из них.

   – Благословенный господин не пожелал пить вино, – торопливо заговорил Яшуб. – Я не подавал ему вино. Кувшины с вином разносили слуги Язер, Хебир и Тахан...

   – А что ты приносил в серебряном кубке? – спросил другой в тёмном, и Яшуб узнал соглядатая Шуни.

   – Это ты, Шуни... – ободрился кухарь и сложил ладони умоляюще. – Господин потребовал отвар чернослива с изюмом... Вот я и...

   – Нарочно пришёл из кухни? Это же не твоя работа, – сказал Шуни. – А вот откуда у тебя такая вещь?

В робком свете глиняного светильника блеснул миниатюрный флакон зеленоватого стекла.

   – Не знаю. Никогда не видел такую бутылку.

   – А кошель с серебряными шекелями кто тебе подарил?

Лицо Яшуба побелело. Это было заметно даже при скудном освещении. Он обречённо смотрел на соглядатая заплывшими глазками.

   – Вы были в моём доме?

   – Да, мы были в твоём доме.

   – Может быть, спросить у жены? – неуверенно прошептал кухарь, затравленно оглядываясь.

   – Там некого спрашивать, – жёстко отчеканил широкий человек в плаще с куколем. – Твоя жена, дети и родители мертвы.

   – Помогите! Напали разбойники! – завопил Яшуб, бросаясь к выходу. Но там стоял неизвестный в плаще. Он ударил Яшуба кулаком в лицо. Из носа Яшуба хлынула кровь.

   – Говори, кто тебе дал отраву и серебро?

   – Женщина, – захлёбываясь кровью, говорил кухарь. – Она сказала, что господин будет лучше спать и перестанет пророчествовать... что ему пора жить тихо и спокойно...

   – Жирный баран... – скрипнув зубами, сказал Шуни. – Ты сразу согласился, когда увидел серебро... Продажная гадина... Смрадный пёс, сожравший прах своего отца...

   – Она обещала золото, – всхлипывал Яшуб, заливаясь слезами и глотая кровь. – Я не знал, что господин умрёт... Зачем вы убили моих детей? Я их растил и кормил... Пощадите, не отбирайте жизнь... О, мои дети...

   – Догоняй их... – Шуни ткнул кухаря под сердце узким ножом.

Вскрикнув, Яшуб обхватил обеими руками свой пухлый живот и опустился на пол. Немного повозился, затих. Шуни потушил светильник.

Трое вышли на улицу. Луна сияла над городской стеной. На выщербленные плиты мостовой от старых маслин падали корявые тени.

   – Я пойду, – сказал Шуни, – скоро увидимся. – Он зашагал вдоль стены дома.

   – Кроме нас, только он знает о золоте Шомуэла, – прошептал один из оставшихся.

   – Это поправимо, – произнёс широкий в сером плаще с куколем.

Беззвучными прыжками он помчался за Шуни и резко взмахнул рукой. Нож странной формы с искривлённым лезвием блеснул в воздухе. Шуни охнул, сделал ещё шаг и упал. Потом он положил правую руку под щёку, как будто собирался спать. Из спины у него торчала рукоять ножа.

Человек в плаще с куколем наклонился, взялся за рукоять и вытянул нож. Пошарил у мертвеца за пазухой. Достал кошель, которым совратили кухаря Яшуба, и узкий нож, принадлежавший курчавому соглядатаю.

Вернувшись к тому, кто дожидался под маслинами, широкий сказал негромко:

   – Ну, вот, теперь всё уладилось.

– Да, близко время, чтобы отлить статую золотого змея, – торжественно сказал дожидавшийся.

Они неторопливо пошли рядом. Их тени, наползая одна на другую, плелись сбоку. Хорошо было слышно, как повсюду звонко булькали и разливались трелями соловьи. Луна заливала всё вокруг своим нескончаемым светом. Городская стена и домики казались белыми, будто их выкрасили известью, а небо от изобилия лунного света из чёрного стало тёмно-синим.