Текст книги "Царь Саул"

Автор книги: Валентин Пронин

Ешше с гордостью слушал сына. Когда пение закончилось, ни приложил ладони ко лбу и груди, благодаря Ягбе за данный Добиду дар. Братья переглянулись и одобрительно покивали головами. Они умилялись от пения Добида, хотя и понимали, что по пустяк в сравнении с настоящими достоинствами мужчины: воина, ремесленника (делателя вещей), пахаря или пастуха, умеющего увеличивать поголовье.

Впрочем, первосвященник Шомуэл был другого мнения. Он всё пристальней вглядывался в лицо белокурого подростка, шевелил губами, беззвучно повторяя слова его песнопения, и казался взволнованным.

– Бог послал тебе приятный голос, память и слух, отмечающий высоту звуков, – сказал Добиду Шомуэл. – Блажен левит Ханания, научивший тебя искусству музыки и священным словам. А теперь выслушайте меня, Ешше, почтенный отец Добида, и родные братья! Повелением бога Абарагама, Ицхака и Якуба, долетевшим до ушей моих в Скинии при Ковчеге Завета, я уполномочен возвести человека из колена Юды в достоинство и звание царя Эшраэля... И человек этот Добид бен Ешше из Бет-Лехема.

   – Не осуди меня и не разгневайся, господин мой первосвященник, за то, что дерзаю вмешиваться в твои речи, о прозорливец божий, – проговорил Ешше, обратив изумлённые глаза и даже протянув к Шомуэлу раскрытые ладони. – Каким образом можно возвести в звание царя кого-либо, когда есть избранный богом и народом царь Саул, правящий могущественными «адирим», совершившим завоевания и победы, и возглавляющий войско?

   – Всё во вселенной по воле Бога: избрание и отвержение. Саул греховным непослушанием прогневал Ягбе. Бог не воз желал терпеть на священном месте преступного царя. А теперь встаньте и вознесите хвалу богу отцов ваших, – торжественно заключил Шомуэл и прибавил: – Шуни, принеси мою суму с рогом для помазания.

Курчавоголовый Шуни, подобно безмолвной и неподвижной тени стоявший у стены, исчез и появился, неся кожаную суму с медной пряжкой в виде головы быка.

Шомуэл вынул из сумы рог, окованный золотом. Из золотого сосуда с крышкой налил в рог ароматическое масло, благоухающее миррой, кориандром и ладаном. Затем он несколько раз воззвал к всемогущему и единственному властелину мира, перечисляя его сокровенные возвышенные имена, и сказал:

   – Подойди, Добид, и склони голову. Помазываю тебя царём Эшраэля среди братьев твоих. И знай: почиет на тебе теперь дух господень. – Вылил Шомуэл масло на белокурые с рыжиной кудри пастушка-песнопевца и отдал рог, как доказательство помазания, его отцу на хранение. После чего он накинул плат и стал прощаться.

   – Молчите о помазании, – сказал первосвященник взволнованному Ешше и братьям. – А то узнает Саул, убьёт меня, Добида и всех вас. Подождём и увидим, как обернётся решение божие.

По приезде в Рамафаим, Шомуэл совещался в своей угловой комнате с неизвестными людьми, приходившими к нему в позднее время. Выходя из дома первосвященника, эти люди закрывали лицо куколем или концом материи от кидара.

Шуни, встречавший и провожавший тайных посетителей иногда слышал обрывки ночных разговоров.

   – Пастушку нет шестнадцати. Он не скоро войдёт в разум. Назначив его царём, можно несколько лет править народом без всяких сомнений и тревог. Главное, следить, чтобы на него не оказывали влияния со стороны.

Говоривший не смущался щекотливостью темы, но голос был не Шомуэлов. Значит, приходили люди, которым первосвященник особенно доверял.

   – Впоследствии его надо воспитать так, чтобы он ни во что не вмешивался и не применял военную силу. Когда пройдёт достаточное время, то возросшего пастушка и его наследника (если он появится) легко и бесшумно устранят. Тогда и придёт срок провозгласить царём юношу твоей крови. – Это опять не голос первосвященника. – А пока придётся несколько лет удерживать равновесие, как сидонские канатоходцы, танцующие между двух высоких шестов на тонком ремне.

И, наконец, кто-то бормотал такое, за что полагалось всенародное побиение камнями у стены города. Бормотание было следующего содержания:

   – Да, конечно, Саула нужно убить. И лучше всего руками меднобронных пелиштимцев. Для этого наш посланец направится в Гет к князю Анхусу. Он убедит пелиштимских князей снова вторгнуться в пределы Ханаана. Саулу придётся быстро собирать ополчение и снова воевать. Ну и... может быть, бог услышит твои моления и причитания. – Шомуэл молчал, он не поддерживал вслух предателей, но и не возражал им.

ГЛАВА ВТОРАЯ

После победы Саула над бедуинами Амалика прошло около двух лет.

За это время не раз были столкновения с небольшими отрядами пелиштимских князей. Однако вскоре ополченцы Саула расходились по своим домам, а пеласги возвращались к морскому побережью. Они постоянно укрепляли стены своих главных городов – Гета, Азота, Аскалона, Аккарона и Газы. Князья набирали в свои полки оставшихся после распада царства, близких им по языку хеттов и воинов других воинственных племён севера митаннийцев, киликийцев, галатов. Последние выделялись даже среди пеласгов своим ростом и могучим сложением. Люди ибрим понимали, что большая война с пеласгами неотвратима, и с тревогой ожидали её.

Были случаи отражения набегов кочевых шейхов из пустынь Заиорданья.

Зыбкое горячее марево являло внезапно скопище чернобородых степных бродяг в пыльных наголовниках. Ватаги всадников на беговых верблюдах и пешие полуголые оборванцы с гортанными криками осаждали галаадские городки. Метали камни, засыпали короткими стрелами, грозили издали копьями, дубинками и кривыми кинжалами.

По первому зову, не дожидаясь ополчения от колен Эшраэля, Саул с тремя тысячами своей дружины приходил на помощь и разгонял дерзких налётчиков. Они убегали в горы и пустыни, оставляя трупы, хромых верблюдов и небогатый скарб в обозных повозках. Не всегда можно было определённо сказать – мохабиты, аммонеи, идумеи или аморреи нападали в этот раз.

Саул начал укреплять Гибу. Он заставил как подвластные Эшраэлю ханаанские города, так и самих людей ибрим трудиться в каменоломнях, возить и обтёсывать каменные глыбы для строительства новых крепостных стен и башен.

За два года возвели мощную и совершенно неприступную крепость.

Её защищали угловые башни и две линии стен из громадных блоков. На башнях Саул приказал соорудить склады, в них находились запасы стрел и глиняных снарядов для пращей. Между стенами устроили потайные переходы и хранилища съестных припасов.

Но самое замечательное заключалось в том, что Абенир нашёл где-то знатока крепостных хитростей из очень далёкой горной страны Наири. Этот человек, с именем Дато, рассчитал и добился удивительного приспособления. Прямо в стене выдолбили тоннель, который шёл сначала горизонтально, а затем по вертикали. В самом низу сделали колодец, от него поднимался коридор с высеченными в камне ступеньками. Они вели в слабо освещённую низкую пещеру. Оттуда по узкой расщелине можно было выбраться и оказаться за стеной.

Такое хитроумное и великолепное сооружение, во-первых, обеспечивало бы осаждённую крепость водой; во-вторых, давало тайную возможность выбраться ночью из крепости или, наоборот, – незаметно от врага принять прибывшего снаружи гонца. Когда колодец и тоннель были завершены, всех рядовых участников строительства убили – для сохранности тайны. Человека из страны Наири Саул наградил мешком серебряных шекелей и золотых колец. Вслед за тем Абенир приставил к нему постоянную стражу из двух огромных аморреев, каждый из которых мог в одиночку голыми руками победить быка.

Несмотря на вполне определённые достижения по части самостоятельности, имущественных приобретений, славных побед и всё возраставшей народной любви, Саул выглядел раздражённым и сумрачным. До него доходила молва о происках первосвященника Шомуэла, некоторых левитов и судей Эшраэля.

Кое-где и среди простого народа распространялись слухи о том, что Ягбе отвернулся от выбранного царя, который дерзает ослушаться повелений бога. Царь рассорился с великим прозорливцем, мудрым и праведным Шомуэлом и алчно стремится в своих походах завладеть военной добычей.

Говорили, что строительство неприступной крепости в Гибе уподобило людей ибрим рабам Мицраима на работах фараоновых. Но тогда посланный Ягбе вождь и пророк, безъязыкий, гугнивый Моше вывел, мол, предков наших из тягот и казней египетских в Землю обетованную. А теперь, куда бежать от притеснений царя? И где найти спасительную страну?

Среди «адирим» обсуждали главное положение: Саул-то, строго говоря, уже не царь. Об этом, по совершении жертвоприношений после разгрома Амалика, ему прямо объявил Шомуэл. И Скинии, при ковчеге Завета, первосвященник узнал решение Ягбе, сидевшего напротив, на каменном седалище. Чего ж ещё толковать! Надо отбирать власть у Саула и назначать, по слову божьему, нового царя Эшраэля.

Саул скрипел зубами. Кусал себе пальцы, собственную бороду и выпивал за раз большой кувшин крепкого вина. Однако слухи, хоть и разносимые шёпотом, опять достигали его ушей.

– Не обращай внимания на лгунов и предателей, мой господин и брат! – разозлившись, восклицал Абенир. – Я скоро доберусь до них! До всех этих завшивевших пророков, ворующих у селян кур и ягнят! До заевшихся, отупевших от безделья старейшим, которые сами не знают, чего им нужно. То, видите ли, защищай их от аммонитов и пелиштимцев, то дожидайся, когда тебе раз решит воевать хитрый старик из Рамафаима. Я этих подлых собак, вертящих хвостом перед Шомуэлом, выловлю! Я их подвешу над костром и спрошу: кто им приказывает разносить зловонные сплетни? А потом я их...

   – Хватит, Абенир. Что толку от твоих угроз? А если бог, и верно, отвернулся от меня... Кто меня защитит от врагов моих? К кому обращусь я с молитвой, брат мой?

   – Можно обратиться для начала к Баал-Тегору, он тоже сильный бог. Помогает же он хананеям! И не только хананеям, но и нашим некоторым людям не раз содействовал в важных делах. На севере в Бет-Эле и Дане молятся и Ягбе, и крылатому быку Мильку. Ничего, до сих пор живы, здоровы.

   – Не святотатствуй, Абенир. Мне ещё не хватает приносить жертвы ханаанскому Баалу, чтобы Ягбе на меня совсем разъярился. Ты ведь знаешь ревность и мощь бога Эшраэлева. Видел, как он наказал пелиштимцев и обрушил на них скалы? Иди, займись обучением воинов. Закажи ещё наконечников для копий. Найди и пригласи кузнецов, заплати им щедро.

И вот, среди забот, сражений, тревожных слухов, семейных дел и воинских учений, первый царь Эшраэля, властный, могучий, смелый человек, тяжко и странно заболел.

Сначала он бросился в несвойственный ему и недостойны и разгул. Появились наложницы, кроме Рицпо, у которой уже родился сын. Их содержали в тайных местах, где Саул проводил буйные ночи.

Около царя льстиво суетились какие-то подозрительные хананеи и девчонки, танцевавшие с погремушками и снимавшие перед ним одежды. На эти пиры доставлялись повозки, полные снеди и кувшинов с вином. Взялись откуда-то египетские фокусники и сидонские акробаты, развлекавшие царя и его наложниц. Египтяне предлагали Саулу зеленоватые шарики из конопли или тёмные шарики, приготовленные африканскими колдунами. Эти снадобья должны были отогнать мрачные мысли, создать ощущение беспечного счастья и развеселить получше вина.

Однако красивые рабыни, вино, пляски, фокусы и колдовские лекарства помогали царю лишь временно.

Вновь и вновь бессильное бешенство, мысли о проклятии Небе, бессонница и тоска изводили его. Лицо Саула побледнело и приобрело землистый оттенок. В бороде и густой копне смоляных кудрей появились серебристые нити. Скорбные морщины прорезали широкий лоб и расползлись мелкой сеткой от внешних уголков глаз.

Иногда, после бессонной ночи, царя начинали мучить удушья и беспричинный страх. Он стал носить на поясе изогнутый кинжал, ожидая внезапного нападения злоумышленников.

Как-то Бецер и молоденький слуга, по имени Хуфам, принесли Саулу воду в медном тазу для омовения, ароматный щёлок и розовое масло. Предстояло принять вавилонских дельцов и составить с ними договор о поставке стрелявших на большие расстояния луков, которых не было в эшраэльском войске.

Бецер, считавшийся одним из самых близких людей царя, его и доверенным и оруженосцем, пришёл, чтобы помочь ему надеть соответствующий случаю наряд. Перед холёными и богатыми господами из Баб-Иллу нельзя было показаться в повседневной одежде. Тем более, как предупреждали знающие люди, эти торговцы оружием иногда представали и перед самим вавилонским владыкой. А он мог спросить их про неизвестного царя ибримских племён.

Саул лежал на своём ложе в одной набедренной повязке. Но по широкой, поросшей чёрным волосом, выпуклой груди стекали капельки пота. Мощные мышцы рук и ног, атлетическая шея и мохнатый живот казались напряжёнными в непонятном усилии. Большие глаза с пожелтевшими белками блуждали по сторонам. Царь будто старался увидеть вокруг себя что-то невидимое.

Когда слуги приблизились с тазом, серебряным кувшином и бутылочкой с маслом, Саул заморгал воспалёнными от бессонницы веками.

   – Мир тебе и благоденствие, о, господин мой и царь, – в точности по утреннему ритуалу произнёс Бецер, кланяясь.

   – Кто ты? Что тебе нужно? – утробным голосом спросил Саул.

   – Я Бецер, господин мой, – смутившись, сказал оруженосец, – Вот принесли тебе воду для омовения. Сегодня ведь ты принимаешь вавилонян...

– Это кто ещё? – Царь мрачно вперил взгляд в позеленевшего от страха Хуфама.

   – Да это же... – начал было торопливо Бецер и осёкся, втянув голову в плечи.

Саул медленно поднялся на своём влажном от пота, измятом ложе.

   – Ты опять вылез, хвостатый? – неожиданно закричал он. Опять корчишь мне мерзкие рожи? А я не боюсь тебя, хоть у тебя рога в пол-локтя... Убью! Вот они, хвостатые, прыгают под стеной и дразнят меня длинными красными языками!

Саул схватил из рук Хуфама кувшин и, проливая ароматическую воду, свирепо замахнулся на слуг. Опытный воин Бецер тут же бросился на пол и откатился в сторону. Вскочив, одним прыжком вылетел из спальни. А остолбеневший с открытым ртом Хуфам получил страшный удар кувшином по голове. Череп его треснул, и несчастный юноша упал возле царского ложа.

Вбежали воины охраны. Они не посмели прикоснуться к царю Стояли, глядя на него с ужасом, и не знали, что предпринять. Послали за Кишем, Ниром и Абениром. Подоспел и низенький Гист. Он принёс своё лекарство, которым надеялся излечить Саула.

   – Злой дух вселился в царя и не даёт ему покоя, – шептались слуги у порога. – Терзает его изнутри. Отводит глаза от лица близкого человека и показывает всякую безобразную нечисть. О Ягбе, помоги нашему бедному господину! О Шаддаи и Адонай!

Но когда вошёл Гист с чашей, полной беловатой жидкости, Саул уже пришёл в себя. С печалью и раскаянием он смотрел на убитого Хуфама. Абенир, немного растерянный, старался уговорить брата не огорчаться.

   – Что ж поделаешь! Это не ты ударил мальчишку, а дух зла, случайно овладевший твоим сердцем.

   – Узнай, кто его родители. Расскажи им, что случилось, и попроси не клясть меня, ибо это я сделал не по своей воле. Заплати им столько, сколько полагается, чтобы утолить их горе и восстановить справедливость. Я пойду в город, который предназначен для тех, кто убил, не желая, из-за случайности. И совершу всесожжение перед богом.

Гист капнул из чаши себе на ладонь, слизал эту каплю и протянул лекарство царю.

   – Выпей травяной отвар, господин мой и царь. Если бог захочет, это принесёт тебе облегчение, – сказал он с глубоким поклоном.

Саул послушно выпил беловатую жидкость, и скоро ему захотелось спать. Слуги унесли мёртвого Хуфама. Ушёл Абенир, Гист, воины охранения. Задержался старый Киш. Он задёрнул тяжёлым занавесом входной проем и приоткрыл деревянную решётку на окне. Стоял и глядел на бледное лицо сына.

Дыхание Саула временами становилось похожим на промокшие стоны. Сомкнутые веки подёргивались, запёкшиеся губы кривились. «Да, вот мой старший сын царь... У него войско, у него рабы, служители и соратники... Вся наша семья прославилась и разбогатела... Внуки командуют элефами воинов в доспехах, в шлемах и наборных бронзовых поясах... Стада наши исчисляются тысячами, а дорогие вещи и украшения не помещаются в ларцах... Построили крепость, завели колесницы и лошадей... Сегодня Саул принимает надутых от гордости вавилонян в пёстрых, златотканых одеждах... И сам наденет тяжёлую ризу и плащ из виссона, а на голову золотой обруч, белый кидар с нитью из гиацинта... Но счастлив ли сын мой Саул, если злой дух терзает его и доводит до убийства невинного юноши? Счастливы ли будут мои внуки, если Ягбе отверг его, а первосвященник требует его смещения? Какими ещё войнами, преступлениями, мучениями грозят грядущие дни? Может быть, не стоило соглашаться с избранием? Работали бы и поле, пасли скот да подвязывали лозы на винограднике... Растли бы детей и внуков, не имея богатств, но и не зная больших печалей... Тогда и бог не отвернулся бы от Саула...»

К вечеру Саул проснулся. Он вымылся и надел царские одежды. Вавилонян принимал в присутствии Абенира, старшего сына Я пахана и нескольких воинских начальников. Переводил Гист, нарядившийся в полосатый халат. Писец, пришедший с вавилонскими продавцами оружия, чертил клинышки на вощёной табличке. Гист пообещал скопировать эту торговую запись и перенести её на папирус, чтобы царь поставил внизу свою печать.

В конце приёма, когда вавилоняне собрались откланяться, Саул неожиданно спросил: не знают ли почтенные гости, что делает великий повелитель многобашенного и высокостенного города Баб-Иллу, когда утомляется от военных тревог и царских забот, – только ли обращается к жрецам верховных богов или есть ещё какие-то средства? Вавилоняне переглянулись, позволив себе лукавую усмешку (они ведь не придворные, а только торговцы), и рассказали. Ну почему же только боги и жрецы...

Кроме охоты в степи на диких ослов, антилоп и львов, кроме весёлых пиршеств с участием красивых танцовщиц, фокусников и акробатов, царь Шеханмардук очень ценит музыку – искусную игру на восьмиструнной арфе или на лютне. Считается, что слушать бег резвых пальцев по звонким струнам чрезвычайно полезно: успокаивает утомлённое сердце и излечивает бессонницу.

Действительно ли вавилонские гости знали все подробности о жизни своего всесильного владыки или кто-то попросил их предложить эту версию Саулу? Об этом знал лишь тот, кому следовало.

Саул очень оживился, услышав забавный рассказ продавцом оружия. После ухода гостей, он велел Абениру, Гисту и ершалаимцу Арду разбиться в лепёшку, но найти где-нибудь хорошего музыканта, владеющего арфой, и доставить его в Гибу.

Через несколько дней Ард узнал от кого-то про мальчика пастушка из городка Бет-Лехема, который, как говорят, прекрасно играет на арфе. Правда, арфа у него простая и досталась пастушку от старого левита, у которого он обучался.

Насчёт левитов, то есть рода потомственных жрецов, своим праотцем считавших Леба (Левия) и которых вывел из Мицраима сам пророк Моше, толковали разное. Кто-то передавал сведения о том, будто жрецы Ягбе на самом деле вовсе не были людьми ибрим. Они, как и Моше, являлись египтянами и во время исхода Эшраэля из Мицраима оказались вместе с народом, избранным Ягбе.

Среди кочевников-хебраев витали тёмные, взаимоисключающие легенды.

Главное было в запрещении левитам воевать и занимать завоёванные у Ханаана земли. Они должны совершать жертвоприношения богу Ягбе. А кормить их должны люди Эшраэля, давая жрецам долю от жертвоприношений, ибо при заклании жертвенного животного следовало отдать левиту плечо, челюсти и желудок. Также и десятую часть от хлеба, масла, вина.

Левиты лучше других разбирались в обрядах богослужения Они знали письменные знаки, умели играть на музыкальных инструментах и складывать велеречивые гимны, прославляющие Ягбе. Однако не скрытым от внимания народа являлось то обстоятельство, что левиты, тайно собираясь в каких-то отдалённых местах, совершали жертвоприношения и совместные оргии перед неким медным или золотым змеем. При всех лишениях и опасностях сорокалетнего блуждания Эшраэля в пустыне они нашли возможность скрывать своего змеевидного идола и пронести его имеете со Скинией и ковчегом Завета в Землю обетованную.

Надо думать, шестнадцатилетний Добид мало что понимал в этих сложных, даже кощунственных слухах. А скорее всего, ничего о них не знал. Он просто научился у старика-левита игре на арфе и складыванию (чаще – запоминанию) молитвенных текстов. Поэтому, когда строгий господин из Гибы пришёл к его ищу и объяснил, какое у него повеление от царя, Добид сразу стал собираться.

Он переоделся в бледно-сиреневую тунику. Завернул арфу и старую шаль, умылся и причесался. К вечеру он уже был в царском доме.

Но большой комнате мягко колыхался сумрак. Это происходило от дрожащего огня бронзового треножника.

Саул лежал на низком ложе, покрытом узорчатой тканью. Он пожал, отвернувшись к стене и опираясь на правую руку. В оранжевых отсветах треножника поблескивал его золотой браслет и кубок, стоявший на низком столике. Светлая одежда царя тоже метилась. Она казалась бронзовой и тяжёлой, как треножник.

Войдя первым, Бецер поклонился:

   – Господин мой и царь, пришёл юноша из Бет-Лехема. Он будет играть для тебя на арфе.

Не меняя позы, Саул взглянул через плечо и мрачно произнёс:

   – Пусть играет.

Добид тоже поклонился царской спине. Сел у входа на войлочную подстилку и освободил от шали арфу. В полумраке видно было, как он готовится. Что-то подкручивает и поглаживает. Потом он тронул струны, извлёк первый приятный звук. Остановился и вдруг заиграл стройными аккордами торжественно и красиво.

   – Потише, – шепнул ему на ухо Бецер.

Музыка продолжилась, сразу став тише и мяте. Полилась в медленных переборах струн простая распевная мелодия, в которой отзывалось нечто о пастушеской жизни самого Добида, о давних бесконечных кочевьях древнего народа ещё до того, как он мечом завоевал новую страну и стал жителем ограниченных с тонами городов. Затем в игре появились чуждые, но изощрённые и завораживающе-странные мелодические узоры. И опять песня без слов: широкая, однообразная, дремотная, как бескрайняя степь мод меркнущим к ночи небесным сводом.

Кто-то положил руку на плечо юноши, он перестал играть.

   – Пошли, – прошелестел губами Бёдер. – Царь спит.

Саул уже некоторое время ровно и спокойно дышал, склоним голову на подушку.

Бёдер повёл Добида через несколько комнат на открытую галерею. Там сидели на толстом ковре четверо молодых людей в синих и коричневых туниках, перед расстеленным полотном Плотно установлено было фаянсовыми и деревянными блюда ми, на которых лежала всякая снедь: козий сыр, лук, редька, два круглых хлеба, огурцы и фрукты.

Смуглые, с накрашенными веками и лукавыми глазами девушки в пёстрых платьях, в накинутых на голову покрывалах внесли большие миски с горячей чечевицей. Через некоторое время они ушли и принесли плоское медное блюдо, нагруженное кусками баранины, кувшин с изогнутыми ручками по бокам и пять медных чаш.

Молодые люди что-то им говорили, посмеиваясь. Добид чувствовал себя настолько смущённым, что не понимал смысла произносимых любезных или игривых слов. Девушки смешливо фыркнули, расставили чаши и ушли.

   – А где же господин мой Янахан? – спросил один из молодых людей, загорелый или от рождения смуглый до черноты.

   – Янахан приглашён на трапезу к своему дяде Абениру, ответил Бецер. – Ужинай без него, Абиро.

   – А ты, Бецер, почему уходишь? – в свою очередь спросил темнокожий Абиро.

   – Я царский слуга и оруженосец. Я должен стеречь сон гос подина моего Саула. Слава богу всемогущему, пославшему царю спокойный отдых. Я поем позже. А это Добид из Бет-Лехема. Он так прекрасно играл на арфе, что мятежный дух, беспокоивший царское сердце, убрался куда-то, и господин мой заснул. – Бецер ушёл, а молодые люди посмотрели на Добида приветливо, с любопытством и уважением.

   – Раздели с нами ужин и выпей вина за здоровье царя, сказал Абиро. – Я слуга и оруженосец старшего царевича. Здесь вот и меньшие сыновья господина нашего Саула: Аминадаб и Малхиша. А это мой брат, оруженосец Аминадаба Закур.

Это были рослые мускулистые молодцы в простых рубашках без поясов, с обветренными и опалёнными солнцем лицами. Зной и сухой ветер пустыни воздействовал на них во время воинских учений и походов, поэтому они почти не отличались от сыновей простых селян. Только у Аминадаба и Малхиши в правом ухе желтело золотое кольцо. У Абиро такого украшения не было. Зато на левой руке он носил бронзовый браслет с чеканом, головой быка, – знаком оруженосца.

После того как все поели довольно сдержанно (как подорвёт воинам) и выпили по две чаши вина, немного поговорили. Аминадаб, юноша весёлый и добродушный, обратился к Добиду просьбой сыграть что-нибудь для них. Подумав, Добид согласился, хотя и был смущён.

   – Пойдём подальше отсюда, чтобы случайно не потревожить ища. Войдём в дом, где спят неженатые мужчины. Поднимемся на кровлю, и ты будешь играть на своих струнах, – предложил царевич.

По лестнице все поднялись на крышу, устланную циновками и небольшими ковриками. Абиро принёс светильник, захваченный из трапезной комнаты. Свет подрагивал при движении присутствующих. Тени распластывались, качались и наползали одна на другую.

Ночь наступила, выпустив луну из серебристого тумана. Она осребрила пространства лежавших внизу полей и масличных рощ. Тусклые огоньки мигали в домиках Гибы. Отсюда, с высоты горной крепости царя Саула, открывался вид не только на город, окружённый стенами, и на поля горожан и селян, но и на покрытые кустарником холмы. А ещё дальше тонули во мраке невысокие скалистые горы.

Добид заметил на крепостных стенах неподвижных часовых с копьями.

«Вот я, бедный пастух, которого помазал на царство первосвященник Шомуэл, нахожусь в царском дворце, и рядом со мной сидят два сына царя Саула, – подумал Добид, вздрагивая от волнения, но внешне оставаясь спокойным. – Это тайна и тайна страшная. Если она откроется, царь вряд ли оставит мне жизнь. Да я и не считаю себя достойным надеть золотой венец. Надо сначала стать такими прославленными воинами и полководцами, как Саул и его сыновья. Тогда, может быть, и правда, совершится указание бога. А пока всё это пустые мысли, пустые слова...»

Добид опер на колено арфу и заиграл. Молодые люди молча слушали, вздыхая от удовольствия. Люди ибрим любили музыку и всегда радовались, когда удавалось послушать искусного арфиста. Бетлехемский пастушок старался играть негромко, чтобы не привлекать внимания других воинов, которые должны были здесь ночевать.

   – А ты не знаешь какие-нибудь песни? – спросил царевич Малхиша, хмуровато-застенчивый, очень похожий на брата, но, видимо, имевший совсем другую склонность души. – Спой нам складные слова, плывущие по волнам напева.

   – Я спою воинское обращение к богу, какое поётся в ожидании сражения с врагами. Только я не буду слишком нарушать тишину.

Добид взял три звучных аккорда и запел древнюю песнь:

 
Доколе, бог мой, нечестивые будут торжествовать?
Они изрыгают дерзкие речи, попирают народ,
Убивают вдову, сирот, пришельца умерщвляют
И говорят: не увидит бог ваш и не поможет вам.
Образумьтесь, бессмысленные невежды!
Ибо бог знает мысли человеческие,
Ибо не отринет бог раба своего и не оставит его.
Толпою устремятся нечестивые на праведного,
Умышляя насилие и беззаконие.
Но бог мой – защита моя и твердыня сердца моего.
И меч, и щит, и копьё моё – в нём сила моя.
И обратится бог на беззаконие врагов моих,
И за злодейство истребит их.
 

   – Хорошая песня, – довольно произнёс Аминадаб, – жаль я не знал её раньше. Надо бы выучиться у тебя и петь на войне. Ну а теперь давай что-то другое, про любовь к красивой девушке. Знаешь такие песни? А скажи, Добид, приглянулись ли тебе наши малышки, что принесли к ужину еду и вино?

Все рассмеялись и с интересом взглянули на музыканта.

   – Я не смел пристально рассматривать девушек царского дома. Но, по-моему, они очень красивы.

   – Это моя младшая сестрёнка Мелхола. А вторая – служанка Шер. Какая тебе больше понравилась? Ну, ладно, не скрывай лицо своё рукой. Пой, не бойся.

Добид решил припомнить песню более пристойную, чем те, которые поются ранней весной в праздник сева или сопровождающие свадебный обряд:

 
Что яблоня между лесными деревьями,
Что лилия между кустами терновника,
То невеста моя между другими девицами.
Запертый сад – сестра моя, невеста,
Заключённый колодец, запечатанный источник.
Как любезны слова твои, сестра моя, невеста,
А ласки твои лучше вина. И благовоние цветов
Похоже на благоухание одежды твоей.
Поднимется ветер с севера и принесётся с юга,
Повеют они на сад твой, и прольются ароматы его,
Так придёшь ты ко мне, сестра моя, невеста.
 

Добида уложили спать прямо на крыше, а утром он ел подрумяненные лепёшки, мёд и пил коровье молоко. Затем пришёл низкорослый пожилой мужчина в жёлтом одеянии с широкими рукавами и лиловом кидаре. Он сказал Добиду несколько приветливых слов, добавив к ним рассуждения по поводу благотворного влияния искусной игры музыканта.

– Я добуду для тебя египетскую арфу, – пообещал низкорослый в лиловом кидаре. – Я казначей и лекарь царя, зовут меня Гист. – Вслед за тем Гист вручил юноше пять серебряных шекелей.

В Бет-Лехем Добид возвращался на осле, крытом узорным чепраком. Сопровождал его рослый воин с мечом у пояса и тяжёлой дубиной. Он предпочёл идти пешком, ведя осла в поводу. Добид приехал домой торжественно, как знатный человек.

Через десять дней за ним явился тот же воин. Он предложил Добиду сесть на осла и отправиться в Гибу.

В комнате с треножником бетлехемский пастух опять играл на арфе. Однако царь так и не заснул. Он долго слушал игру белокурого Добида, тяжело вздыхал и несколько раз произнёс что-то низким угрюмым голосом. Как и прошлый раз, происходило всё и полумраке. Юноше показалось, что по левой щеке царя, которая была лучше ему видна, скатились крупные слёзы.

Вошёл Бецер, поставил на столик возле царского ложа чашу с каким-то напитком или лекарством. Саул выпил её содержимое и отвернулся к стене. Перед этим он отпустил музыканта движением руки.

   – Пойдём-ка, поедим. – Бецер привёл Добида на галерею с коврами и расстеленным полотном.

Там было пусто, они сели вдвоём. Добид хотел спросить про царевичей и оруженосцев, но постеснялся. Словно прочитав его мысли, Бецер пояснил:

   – Все в учебном походе. У нас тут Абенир, двоюродный брат господина нашего Саула, житья никому не даёт. Всегда что-нибудь придумает. Да и, надо признать, он прав. Соглядатаи донесли, что пелиштимцы собирают большое войско и в скором времени могут на нас напасть. Царь ещё не оправился после мучений из-за козней злого духа. Со вчерашнего дня Абенир и старший сын царя Янахан начали готовить сбор ополчения.