Текст книги "Звездные крылья"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В ту ночь Крайнев никак не мог уснуть. Впервые в жизни им овладела мутноглазая бессонница. Беспорядочные мысли мучили его.

Дорн утром ждет ответа. Еще есть время. Еще можно все вернуть. Можно прийти и сказать…

Крайнев даже приподнялся на кровати. Он сидел, уставясь в душную темнот у, и безграничное удивление пронизывало его. Ни на секунду он не играл перед самим собой, когда дивился, что нечто подобное могло появиться в арсенале его боевых мыслей. Крайнев был и поражен, и слегка испуган. Неужели и впрямь его нервы могут не выдержать столь незначительного испытания?

Он поднялся с кровати, сделал несколько шагов и остановился в полнейшей тьме и тишине. Ему казалось, что по всему дому ползут таинственные шорохи, кто-то крадется по длинным коридорам, подбирается к комнате, идет к нему, чтобы вырвать из самого сердца страшные до ужаса слова.

Юрий порывисто повернулся в сторону двери. Удушливая мертвенная тьма наваливалась на него, не давала дышать, парализовала мысли, приносила отчаяние.

Крайнев взмахнул кулаком, как бы отбивая нападение невидимого врага. Что-то со звоном упало на пол, разлетаясь на тысячу звонких осколков. В тишине ночи это было похоже на взрыв бомбы. Юрий вздрогнул и застыл, ожидая новых взрывов.

Вокруг царила неподвижная тишина.

Тогда Юрий включил свет. Осколки разбитого стакана валялись на полу, ярко отсвечивая. Вместе с темнотой исчезло отчаяние. Постепенно проходил нервный приступ. Юрий почувствовал холод и накинул на плечи одеяло.

Он уселся в кресло и стал напряженно смотреть на секундную стрелку часов. Она как бы наматывала на себя тревожные мысли. Юрий успокоился. Пожалуй, никогда еще он не размышлял так трезво, остро и хладнокровно.

Он проверил все свое поведение и ни в чем не мог упрекнуть себя. Кроме одной мелочи. Все время наступал Дорн, а Крайнев только оборонялся. Не пора ли Крайневу перейти в наступление?

Эта мысль понравилась ему, но как ее реализовать? Этого Юрий представить себе не мог.

Ясно было одно – если Дорн держит его здесь, в этом плену, и так упорно пытается заставить его работать, значит, знания Крайнева, его творческие возможности значительно выше, чем у Дорна и всех окружающих его люден. Именно в этом заключена возможность спасения. Надо, значит, найти способ реализовать свои преимущества! Ведь Крайнев знает о реактивных самолетах такие вещи, о которых ни Дорн, ни профессор Шторре не имеют ни малейшего представления. Быть может, надо согласиться работать и построить самолет…

Крайнев остановил себя. А может быть, эта мысль только прикрывает обыкновенное предательство? Что, если этим он подсознательно готовит себе путь к отступлению?

Юрий еще раз проверил себя. Нет, ничего похожего на предательство в нем не было. Было только неистовое желание вырваться из плена, и для этого преград на пути Крайнева быть не должно.

Однако, решать немедленно еще, пожалуй, не время. Надо еще все продумать, все взвесить, прежде чем решиться на такой смелый шаг. Преимущество Крайнева в его опыте, в его знаниях, в самоотверженной любви к Родине. Преимущество Крайнева в том, что он коммунист, и никакие личные его желания и страсти не могут заслонить главного.

Ночь прошла удивительно быстро. Крайнев даже не заметил, как в комнате посветлело. Он почувствовал себя сильным и бодрым: в эту ночь он начертал новый путь к спасению, и его надо было пройти.

За завтраком Дорн встретил его с обычной вежливостью. Он даже не упоминал о своем вчерашнем предложении, и Крайнева это несколько удивило. Может быть, он ждет, чтобы Юрий первый начал разговор? Не дождется!

Ничего не изменилось в поведении Дорна со вчерашнего дня. Однако, он почему-то старался не встречаться глазами с Крайневым и еще тщательнее избегал взгляда Яринки. Девушка для него как бы перестала существовать.

Завтрак прошел в молчании. Со дня смерти Волоха к таким молчаливым завтракам уже привыкли, и это никого не удивляло…

Дорн поднялся из-за стола первый. Следом за ним поднялся Крайнев. Он вышел на аэродром и полной грудью вдохнул свежий морозный воздух. В то утро начались заморозки, и хрупкие кристаллы инея поблескивали на мокром асфальте. Над аэродромом висело тусклое солнце, затянутое легким прозрачным облачком. Оно светило уже по-зимнему.

Крайнев шел медленно, без особого интереса осматривая давно знакомую стену. Она могла простоять сотни лет, и людям не под силу было разрушить ее. Эта стена как бы символизировала беспомощность Крайнева. Но прошедшая ночь изменила ход его мыслей, и стена перестала казаться непреодолимой.

Крайнев повернул к дому. Он смотрел на холодное солнце. Под облаками кружились четыре самолета. Два из них тянули за собой на тросах длинные мешки-мишени, раздутые ветром.

Пулеметные очереди звучали глухо, деревянно. Самолеты кружились возле мишеней, устремлялись вверх, чтобы снова ринуться вниз и раствориться в солнечном просторе.

Очевидно, где-то поблизости были авиационные школы. Аэродром очень хорошо охранялся. Посреди асфальтированного поля белой краской был выведен знак запрещения посадки. За все время ни один самолет не приземлился на этом прекрасном аэродроме.

Крайнев шел не торопясь. Он следил, за самолетами, оценивая работу летчиков в воздухе. Он отдавал им должное – они работали совсем неплохо, но до виртуозности вождения истребителей пилотами Советского Союза им было далеко. Крайнев вспомнил празднования в честь Дня авиации. Десятки самолетов летели там как один. Словно покоряясь воле одного пилота – так точно и послушно выполняли они самые сложные фигуры высшего группового пилотажа.

Крайнев вошел в свою тюрьму. В доме царила обычная тишина. Она сразу же заставляла нервы натянуться.

Юрий долго ходил по коридорам, искал Яринку. Он обошел все комнаты, но девушки нигде не было. Это показалось странным – Яринка никогда не уходила даже в свою комнату, не предупредив об этом Крайнева.

Легкий шум за дверью в аэродинамической лаборатории, той самой, где умер Волох, привлек внимание Юрия. Он быстро отворил дверь и остановился, остолбенев от удивления и ужаса.

У стола сидела Яринка, с лицом, перекошенным от боли. Одна ее рука была крепко зажата в небольшие тиски. Из маленького крана с высоты двух метров падали капли воды. Они попадали точно в одно и то же нежное место на руку Яринки, на голубоватую жилку, где бился невидимый пульс.

Двое солдат стояли у стола, а у окна, глядя на далекие самолеты, стоял Дорн.

– Что вы делаете? – закричал Юрий, бросаясь к Яринке.

Солдаты загородили ему дорогу. Дорн отвернулся от окна.

– Ярина Михайловна будет получать ежедневно по триста капель до тех пор, пока вы не согласитесь приступить к работе, – сказал Дорн.

– Мне не больно, – произнесла Яринка, но в тот же миг лицо ее искривилось. Очередная капля, как длинная раскаленная игла, впилась в ее руку, и девушка застонала от боли.

– Немедленно отпустите ее, – угрожающе сказал Юрий, сам не узнавая своего голоса.

– Только после того, как вы приметесь за работу, – резко ответил Дорн.

Крайнев обвел всех обезумевшими глазами. С минуту он стоял в растерянности, не зная, что делать. Он хотел броситься на Дорна, вцепиться ему в горло, но солдаты стояли как стена. Тогда он резко повернулся и, не говоря ни слова, выбежал в коридор, хлопнув дверью.

– Ваш друг предал вас, – сказал Дорн Яринке.

Девушка ничего не ответила. Каждая капля причиняла ей неистовую боль. Когда солдаты волокли ее в эту лабораторию, она звала Крайнева. Но он не откликался, и Яринка поняла, что он не слышит. Первые двадцать капель не причинили ей боли. Но капли уже четвертого десятка так мучили ее, что у нее темнело в глазах. Они падали одна за другой, четко и методично, через каждые двадцать секунд. Ожидание нового удара маленькой капли было страшнее самого удара. Рука разбухла и покраснела. Тиски держали ее крепко, и вырваться не было никакой надежды.

– Да, ваш друг предал вас, – снова сказал фон Дорн. – Может быть, вы сами согласитесь.

Дверь с шумом распахнулась, и на пороге комнаты показался Крайнев. На него страшно было смотреть. Глаза его блуждали. Растерзанный галстук держался на одной нитке. Ворот рубахи был разорван. Юрий стоял на пороге, держа в руке большую банку с белыми кристаллами. Горсть таких же кристаллов лежала у него на ладони.

«Kzn» – «цианистый калий», – прочитал Дорн на белой наклейке банки и почувствовал, как кровь постепенно отливает от лица.

– Ну, – прохрипел Крайнев. – Сейчас же отпустите ее, или…

Он поднес руку ко рту. У Дорна стиснуло дыхание. Вся его карьера висела на волоске. Он головой отвечал за жизнь Крайнева.

– Бросьте! – в отчаянии крикнул он.

– Боишься, пес, – почувствовав свою власть, сказал Крайнев, – боишься…

Впервые за время плена Юрий столь отчетливо ощутил свою силу. Впервые понял бессилие Дорна. И все мысли минувшей ночи о собственном преимуществе снова нахлынули на него.

– Отпустите Яринку, – приказал он, и Дорн сразу же подчинился. Один из солдат ослабил винт тисков. С тихим стоном поднесла Яринка к губам свою распухшую руку.

– Сейчас приказываю я, – кричал Крайнев, сам не слыша своего крика. – Я отравлюсь сразу же, как только вы попытаетесь еще терзать Яринку. Вы поняли?

– Да, понял, – побелевшими губами прошептал Дорн. Ему казалось, что пол шатается у него под ногами. Слишком роковой оказалась бы для него смерть Юрия Крайнева.

Юрий спрятал кристаллы в карман. Он видел, что Дорн следит за каждым его движением, видел мертвенную бледность его лица, его растерянность.

– Пойдем, Яриночка! – сказал он нежно, подходя к девушке.

Она поднялась и нетвердым шагом подошла к Юрию.

На пороге Крайнев остановился.

– Имейте в виду, – сказал он. – Я спрятал и спрячу еще много кристаллов яда в разных местах. И если даже вы всех их обнаружите, я найду способ умереть. Подумайте о своей карьере, господин Дорн, вы ведь часто думаете о будущем.

Дверь бесшумно затворилась за ними. Дорн приказал солдатам выйти. Сам он зашагал по длинной светлой комнате, обдумывая создавшееся положение.

Капли с двухметровой высоты продолжали падать на холодное железо тисков и разбивались с тихим звоном. С минуту Дорн наблюдал их безостановочное движение, затем перекрыл кран. Мелодичный звон капель прекратился. В лаборатории стало очень тихо.

Дорн пробыл там около часа. А вышел оттуда, как всегда спокойный и уравновешенный. Ни намека на разочарование не было в его мыслях или движениях. Медленно дошел он до своего кабинета. Огромный деревянный орел приветствовал его с потолка распластанными крыльями.

На столе Дорн увидел небольшой ящичек и письмо. Он недовольно поморщился – опять напоминают, опять торопят.

Он опустился в кресло и нехотя взял в руки письмо. Почерк был незнакомый. Дорн медленно прочитал все. С каждой строкой разглаживались глубокие морщины на его лбу. Дочитав письмо, он улыбнулся. Открыв ящичек, осторожно вынул из него катушку кинофильма. Долго рассматривал ее, потом перевел взгляд на орла – орел смотрел на него круглым деревянным глазом..

И также сидел у себя в кабинете Юрий Крайнев. Он как никогда ясно чувствовал, что наступило время действовать. Оттягивать дальше становилось слишком опасным – Дорн мог прибегнуть к крайним мерам. Будучи пленником, Юрий не мог рассчитывать на побег, в этом он уже успел убедиться. Значит, надо изменить положение, надо стать здесь хозяином и тогда бежать.

Вновь мелькнула мысль о самоубийстве. Оно не было бы спасением. Наоборот, скорее походило бы на победу Дорна. Нет, Крайнев должен жить, жить для того, чтобы победить. Он знает удивительные вещи о реактивных самолетах. Он построит самолет и когда-нибудь, когда все будут думать, что машина надежно прикована к земле, взлетит на нем с этого проклятого аэродрома. Надо только найти убедительный повод для того, чтобы начать работу.

Юрий сидел, смотрел в окно и ничего не видел. За окном, делая в воздухе большие плавные круги, опускалась маленькая пушистая снежинка. Мокрым пятнышком упала она на асфальт.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Они сидели в кабинете Дорна. Тяжелые шторы на окнах были опущены. На стене белел маленький экран. На широком столе Дорна стоял проекционный аппарат.

Крайнев и Яринка сидели рядом. Они не могли понять, что еще придумал Дорн. Неужели он и впрямь собирается показывать им кино?

А Дорн совсем не торопился начинать свой странный киносеанс. Он сидел за столом молча, словно ждал, что кто-нибудь из пленников начнет разговор. Так они сидели довольно долго – им некуда было спешить и говорить было не о чем.

Наконец, Дорн почувствовал, что молчание слишком затянулось. И заговорил первый. Он повел речь о том, что человеческая память коротка и ненадежна. Сказал, что людям свойственно забывать своих лучших друзей. Приятели легко забывают друг друга, девушки еще легче забывают своих любимых. Даже родина предает забвению своих сыновей сразу же после того, как им оказаны последние почести.

«Вы лжете», – хотел сказать Крайнев, но промолчал. Напрасный труд переубеждать Дорна.

А тот все говорил и говорил. Это была речь, в которой слова родина, забвение, друзья, слава, и снова и снова родина и забвение, друзья и любимая – переплетались в самых невероятных комбинациях.

Крайнев и Яринка давно уже привыкли к подобным речам и относились к ним, как к давно прочитанной неинтересной книге.

Но на сей раз Дорн закончил свою речь несколько неожиданно.

– Я знаю, – сказал он, – что вам уже надоело слушать мои доводы. Я знаю: вы не верите ни одному слову из того, что говорит вам Людвиг Дорн. Поэтому я больше не буду убеждать вас словами. Сегодня я хочу, чтобы факты, неопровержимые факты и живые люди говорили за меня. Я убежден, сегодня вы мне поверите. Я только прошу внимательно просмотреть эту небольшую кинохронику. Она приобретена в Советском Союзе вполне официально.

Он замолк и нажал кнопку у проекционного аппарата. Экран осветился. Запрыгал заголовок журнала кинохроники. Это был один из обычных киножурналов, которые показывают в начале сеанса. В этом журнале был заснят комсомольский вечер в Киевском институте стратосферы.

Затуманенным взглядом смотрел Юрий на экран, где в каждом кадре проплывали знакомые места, знакомые лица.

Гранитные блестящие ступени института стратосферы появились на экране. По ним поднимается девушка, странно похожая на Валю. Черная открытая машина стоит у подъезда.

Все это проплывало на экране, как дивный, давно забытый сон, каким-то чудом вырванный из бездны забвения.

Вот Ганна идет по длинному коридору. Словно электрический ток пронизал все тело Крайнева. Мускулы его напряглись, пальцы так сжали ручки кресла, что тонкая коричневая кожа обивки лопнула. Он смотрел, не отрываясь, прямо в лицо Ганны, ловил каждое ее движение, как человек, умирающий от жажды, ловит мельчайшие капли росы.

Потом появился длинный стол, за которым сидели люди с веселыми лицами. Юрий видит всех своих знакомых, друзей. Среди других лиц, улыбающихся, веселых, тонкое белобровое лицо Валенса выделялось выражением затаенной боли.

Вот оно крупным планом, и глубоко посаженные глаза в упор взглянули на Крайнева. Это в самом деле Валенс, дорогой, хороший Валенс смотрит на него с экрана.

Вот Ганна, рядом с ней выплыло лицо Матяша.

Да, это Ганна. Это действительно она. Это ее глаза смотрят на Юрия Крайнева. Таким знакомым движением она опускает ресницы, чтобы затем неожиданно и как бы удивленно вскинуть их. Тогда взгляд ее яснеет, но равнодушие и странная усталость не исчезают.

– И ни одного воспоминания о вас, Юрий Борисович. Все, и даже родина, уже давно вас забыли, – слышит Юрий тихий, но внятный шепот Дорна.

Дорн остановил аппарат, включил люстру. Яркий свет резанул Крайнева по глазам и отрезвил его.

Он постоял возле экрана, обвел взглядом кабинет, посмотрел сначала на Дорна, потом на Яринку, и руки его медленно опустились.

Словно остановившись после быстрого бега, он глубоко вздохнул.

– Выпейте, – Дорн протянул ему стакан.

Юрий выпил воды, и нервное напряжение прошло. Дорн смотрел на него улыбаясь, спокойно, с видом победителя. Он был уверен, что теперь из Крайнева, как из мягкой глины, можно вылепить все что угодно.

– Видите, вы мне не верили, а я вам говорил правду: у девушек, у друзей и государств удивительно короткая память.

Крайнев не слушал его. Он смотрел в одну точку на стене, в ту точку, где несколько минут назад улыбалась Ганна. Его мысли напоминали сейчас волны послештормового моря. Образ Ганны проходил через каждую его мысль, сквозь каждый вздох.

Страшно было даже подумать, что Дорн говорит правду и все действительно забыли его. И сейчас он, инженер Юрий Крайнев, всеми покинутый и забытый, несет и будет высоко нести знамя своей Родины?

Что ж, он выдержит. Сколько бы ни пришлось ему пережить страшных минут. Он сумеет вырваться и вернется. Тогда все убедятся, что коммунист Крайнев не может предать, не может забыть своей Отчизны, своих друзей.

Лицо Ганны снова возникло перед его глазами.

И вдруг он почувствовал – не Ганна причиняет ему такую жгучую боль. Слова Дорна ранили его так глубоко в сердце.

«Родина забыла вас». Нет, тысячу раз нет! В Москве должны знать, что Крайнев жив. Дорн может говорить что угодно – Отчизна не забыла Юрия Крайнева.

Он отвел руку Дорна, мягко опустившуюся на его плечо, и твердыми, спокойными шагами вышел из кабинета.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Это была уже не первая бессонная ночь. Хождение по комнате, отворенные настежь окна, холодный осенний ветер – всё это не приносило покоя, не уменьшало напряжения.

Он ходил, не глядя, куда идет. Возвращался и снова шел, сам не понимая, зачем и куда.

Но несмотря на это напряженное, суетливое хождение, мысли Крайнева как раз теперь пришли в полный порядок. Он теперь лишь проверял все свои предположения, окончательно рассчитывал и обдумывал свое поведение перед последним решающим шагом.

Сам того не зная, Дорн дал ему в руки прекрасный повод для объявления капитуляции, для начала работы. Теперь все будет выглядеть вполне правдоподобно. Предательство Юрия Крайнева ни у кого не сможет вызвать сомнений.

Потом приходили противоречивые мысли. Правильно ли он рассчитал? Хватит ли у него знаний, изобретательности, уверенности, чтобы обмануть Дорна? Не сможет ли немец оказаться умнее и дальновиднее, чем думает о нем Юрий?

Нет, тут уже все проверено. Бояться нечего. Дело здесь не в уме или дальновидности самого Дорна. Дело здесь в том, что вся система немецкой науки не позволит ему увидеть возможности, скрытые в самолетах с реактивными двигателями. Только на этом может и должен строить свои расчеты Юрий Крайнев. Только в этом заключается залог и возможность успеха его побега. Он не расскажет Дорну ничего нового. Он будет оттягивать время, строя давно всем известные самолеты, и дождется своей минуты. А если такая минута не наступит, то придется умереть. Не может больше Юрий Крайнев сидеть без работы, заживо похороненный в этой комфортабельной тюрьме.

Мысль о смерти исчезла мгновенно. Она была как бы последним возможным выходом. К ней Юрий может прибегнуть лишь тогда, когда положение действительно станет окончательно безнадежным. А пока еще можно бороться, и не только бороться, а даже победить. И Крайнев победит…

Утро пришло серое, осеннее, плакучее. Мелкие капли моросящего дождя стекали по стеклам, сливаясь в маленькие ручейки. В комнате забрезжил неуверенный бледный свет. Электричество побледнело и стало бессильным. Предметы посерели и утратили четкость окраски.

Крайнева пригласили к завтраку, как обычно, в девять. Он быстро умылся и, вытираясь, несколько минут стоял перед зеркалом. Он изменился и осунулся за эту ночь. Синеватые тени залегли под глазами, морщины на лбу обозначились резче.

Он вышел в столовую молчаливый, спокойный и уравновешенный. Завтрак прошел в полной тишине. Мэй несколько раз обращалась к отцу, но тот отвечал сухо, сдержанно, и в конце концов девушка замолчала.

– Я хотел бы поговорить с вами, – обратился Юрий к Дорну, поднимаясь из-за стола. – Я буду ждать вас в гостиной.

Он вышел, провожаемый заинтересованными и встревоженными взглядами. Яринка, не отрываясь, смотрела на Дорна. Но тот, казалось, вовсе не торопился идти за Крайневым. Он уже предвкушал победу. Правда, он еще не совсем ясно представлял себе, как это произойдет, но был убежден в приближении своего триумфа.

Яринка тоже почувствовала какую-то неуверенность в словах и тоне Крайнева. В сердце ее закралась тревога. И когда Дорн, аккуратно сложив салфетку, поднялся из– за стола, Яринка поднялась тоже. Она вошла в гостиную вместе с Дорном и села в кресло напротив Крайнева. Дорн остался стоять, опираясь рукой на спинку стула.

– Вы хотели говорить со мной, Юрий Борисович. Я слушаю вас.

Крайнев молчал. Он спокойно созерцал. Дорна, словно впервые видел его. Он глядел на Яринку, и тень улыбки пробегала по его губам. Он переводил взгляд на окно. Там под серыми облаками сновали самолеты, и суровость сковала лицо Крайнева.

– Да, я хотел говорить с вами. Я хотел сказать, что сегодня приступаю к работе. Ставлю только одно условие: никаких заданий от вас я не стану принимать. Буду конструировать и строить только то, что захочу сам.

Дорн склонил голову в глубоком почтительном поклоне.

– Я безоговорочно принимаю ваши условия. Вы можете начинать работу, когда вам будет угодно.

Он еще раз поклонился и медленно, едва сдерживая себя от слишком быстрых, взволнованных движений, вышел из гостиной.

Яринка не отрывала теперь взгляда от Юрия, словно не веря, что перед нею сидит крепкий, гранитный Крайнев, человек огромной силы, на которого всегда приходилось опираться. Эта сила растаяла на ее глазах. Гранитная глыба рассыпалась на мелкие бессильные песчинки. Яринка теряла последнюю опору.

Неужели перед нею сидит Юрий Крайнев, тот самый Крайнев, которому она привыкла доверять больше, чем самой себе? Как он может улыбаться сейчас, когда страшные слова измены уже слетели с его губ?

Яринка не могла смотреть в эти ясные, обведенные темными кругами, глаза. Они были прозрачны и правдивы, они не могли изменить…

Она с трудом поднялась и, шатаясь, вышла из гостиной. Крайнев что-то говорил ей вслед, но она не остановилась. Голос Крайнева звучал как бы в густом тумане, и разобрать что-либо Яринка не могла.

Пошатываясь, как тяжело больной человек, она добралась до своей комнаты и упала на кровать. Весь мир качался и кружился перед глазами.

– Юрий предал, Юрий предал, – повторяла она, словно не понимая всего значения этих слов.

Что же теперь делать ей, Яринке?

Неужели и она должна пойти к Дорну и заявить о своей готовности работать в лабораториях? Нет. Этого никогда не будет. Крайнев может предать, но Яринка – никогда!

И вдруг ей вспомнились слова покойного пилота Волоха: «Изменников Родины надо убивать, или они должны умирать сами. Это уж по их выбору. Только я глубоко убежден, что нас все это не касается…»

Счастливый Волох! Он умер тогда, когда это действительно еще их не касалось. А теперь? Яринка одна должна решать этот страшный вопрос. Она сама должна судить инженера Крайнева и сама привести в исполнение приговор.

«Изменников Родины надо убивать, либо они должны умирать сами!»

Эти слова звучали как лозунг и как приговор.

Да, предателей Родины надо убивать. Сейчас нужно пойти в аэродинамическую лабораторию, взять маленький револьвер, войти в гостиную и убить Крайнева.

Яринка металась в непривычных, мучительных сомнениях, боясь безнадежно запутаться в них. Всю жизнь она привыкла на кого-то опираться, с кем-то советоваться, кого-то слушать. А тут она сама должна решить судьбу жизни и смерти одного из лучших своих друзей. Она чувствовала огромную ответственность перед Родиной за каждый свой шаг.

Нельзя дальше колебаться. Крайнев подло, позорно предал, и единственной расплатой может служить только его смерть. Но неужели же она, Яринка, собственными руками должна убить Крайнева?

Да, именно она. И сделать это надо немедленно, ибо завтра Юрий уже приступит к работе, наметит первые чертежи. Тогда будет поздно.

Слез у нее не было. Она отметила это с некоторым удивлением. Встала с кровати, уже полностью владея собой. Сейчас это было особенно важно.

Расстояние до аэродинамической лаборатории показалось ей растянутым на много километров. Она шла чуть ли не ощупью.

А что, если там уже нет револьвера?

Она даже похолодела от этой мысли и ускорила шаги.

Револьвер лежал на том же месте, где его оставила Яринка. Она вздрогнула от прикосновения к холодной стали. Револьвер обжигал руку. Не торопясь проверила, заряжен ли он. Стреляная гильза, тихо звякнув, упала на пол. Этим выстрелом был убит Волох…

«А может, лучше самой застрелиться?» – пришло ей на ум.

Это казалось совсем не страшным. Вот так, поднести револьвер к виску, почувствовать кожей холодный кружочек ствола и нажать спуск. Тогда не нужно будет думать, не нужно будет так жестоко мучиться.

А Крайнев? Он останется жить и работать на этого хищника Дорна? Нет, этому не бывать.

Яринка решительно спрятала револьвер в карман и медленно пошла в гостиную. Крайнев должен был находиться там. С каждым шагом идти становилось все труднее, словно взбиралась она на высокую крутую гору и силы покидали ее.

Она отворила дверь гостиной с таким чувством, будто бросалась в ледяную волну. Глаза Крайнева, обведенные синими кругами, появились перед нею. Глядя прямо в эти глаза, Яринка медленно приближалась к Крайневу.

Он даже поднялся ей навстречу – таким страшным и необычным был застывший взгляд девушки.

– Ты предал, – сказала Яринка. Голос ее звучал устало, но твердо.

Черный кружочек ствола смотрел прямо в глаза Крайнева.

– Я не предал, – прошептал он, – я по…

– Молчи! – крикнула Яринка. – Молчи, а то я не смогу…

Что-то со страшной силой ударило ее под локоть, и в тот же миг раздался гулкий выстрел. Макс Буш схватил Яриику за руку и отнял револьвер. Из пробитого аквариума брызнула серебристая струя. Рыбы метались в зеленоватой воде.

Крайнев провел ладонью по лбу и тяжело опустился в кресло. Он был бледен как стена, круги под глазами почернели.

Буш посмотрел на Яринку, потом на Крайнева и презрительно шевельнул губами:

– Подрались, как дети…

– Он предал, – сказала Яринка.

– Знаю, – отрезал Буш, – и хочу предупредить господина Крайнева, что если кто-нибудь узнает о наших разговорах, то у него останется совсем немного драгоценной жизни.

Он повернулся и, непривычно сгорбившись, вышел из комнаты. Дверь гулко хлопнула за ним.

– Яринка, – тихо произнес Крайнев. – Я же не предал…

– Молчи! – вскричала девушка, бросаясь к двери. – Я ненавижу тебя!

Юрий остался один. Мокрый пол поблескивал. Вода еще капала из простреленного аквариума. Крайнев подошел к стене и выковырнул маленькую, еще теплую пулю. Минуту назад она могла пробить его сердце. Он сидел, задумчиво взвешивая пулю на ладони.

А Людвиг Дорн в своем кабинете писал победные письма и телеграммы. Сегодня его день, день триумфа, день победы. Сегодня Людвиг Дорн действительно показал всем, на что он способен.

И когда перед ним появился Буш с револьвером в руке, Дорн поднялся встревоженно и со страхом.

– Сядьте, – сказал Буш, и Дорн послушно сел. – Вы когда-то хвастались своей организацией. Смотрите, какими игрушками забавлялась эта девушка.

Дорн побледнел. Буш заметил это и криво улыбнулся.

– Не бледнейте. Сегодня я спас жизнь Крайневу, а заодно, кажется, и вам, – насмешливо сказал он.

Побледневший Дорн с ужасом слушал рассказ Буша. В конце концов он не выдержал, вскочил с кресла и, схватив Буша за руку, прошептал:

– Буш! Вы этого не понимаете, но сегодня вы поистине спасли меня.

Буш ничего не ответил.