Текст книги "Звездные крылья"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Для Любови Викторовны Берг бегство ее пленницы явилось ударом неожиданным и болезненным. Вначале она не хотела этому верить. Все думала, может, гестапо случайно арестовало Веру Михайловну, может, несчастье какое-нибудь с ней случилось. Но вскоре пришлось убедиться, что Соколова исчезла. Известить об этом начальство Берг решилась не сразу. В глубине души она была уверена, что Вере Михайловне придется вернуться – такое обвинение! – опротестовать его невозможно. Теперь уже никто не поверит Соколовой, все советские люди будут считать ее предательницей… Неужели, зная все это, она вздумает искать пути к советским людям?

Прошло несколько дней. Соколова не появлялась. Пришлось открыться – сперва Дорну, а потом шефу гестапо. Разговора с ним Любовь Викторовна боялась до исступления. Кто знает, как отнесется к этому известию шеф? Может получиться, что вся ее карьера окончится неожиданно и жалко. Поэтому, докладывая, она вся дрожала от неуемного волнения.

Но шеф не стал ни ругаться, ни кричать и вообще принял это сообщение вовсе не так, как ждала этого Берг. Он презрительно посматривал то на нее, то на фон Дорна, аккуратно стряхивал пепел с сигареты, слушал не очень внимательно, так, словно все это было ему известно давным-давно.

– Значит, поручать какие-либо важные дела вам еще рано, – заключил он, когда Берг закончила свое довольно-таки длинное объяснение. – Одну-единственную пленницу и то не устерегли… Запомните это на всякий случай…

Слова прозвучали как угроза, и Берг побледнела от страха. Не обращая внимания на впечатление от своих слов, шеф продолжал:

– Мы объявим награду за поимку этой Соколовой, и я уверен – нам очень скоро ее доставят…

– Простите, – вмешался Дорн, – но если мы официально признаем ее бегство, то это будет означать, что напечатанное в газете обращение за ее подписью и передача документов были… вынужденные.

Шеф посмотрел на Дорна, как бы удивляясь, как мог этот старик так логично построить возражение.

– Со всеми своими догадками вы можете убираться ко всем чертям. Все с самого начала сделано было неправильно. Вначале, правда, план был верный, но действительность смешала все карты – никакого института стратосферы в Киеве мы организовывать не будем. И вообще, здесь на Украине останутся только сельскохозяйственные учреждения, все остальное пусть провалится в преисподнюю…

Услышанное до того поразило Любовь Викторовну, что она не сразу нашлась, но ей на помощь поспешил Дорн.

– Снова какие-нибудь неудачи на фронте? – спросил он, и тут уже шеф сорвался со своего спокойного тона:

– Какие могут быть неудачи на фронте? – заорал он. – Частичные мелкие отступления нашей армии будут целиком наверстаны весной, когда прекратятся эти идиотские непредвиденные морозы.

– Где мы еще отступили? – осторожно спросила Берг.

– Они прорвались у Лозовой – Барвенково, – гаркнул шеф, – у них еще до черта самолетов и танков. А вы собираетесь организовать какие-то стратосферные институты, будто их у нас не хватает! Теперь все силы надо бросать на достижение стремительной и окончательной победы! Так приказал фюрер, и приказ его будет выполнен, даже если бы все силы природы восстали против нас…

Любовь Викторовна растерялась. Ведь столько времени подряд им твердили, что победа уже завоевана, а Красную

Армию нужно только толкнуть, и она окончательно развалится. А тут оказывается – опять на колу мочала, начинай сначала… О победе упоминается, как о чем-то далеко еще не завершенном…

– Простите, но Красную Армию в основном ведь уже разбили, нам-то бояться нечего? – робко осведомилась она.

– К чертям! – воскликнул шеф. – Если вы будете так думать, то вас самих весьма скоро придется отнести на кладбище! Победа еще потребует огромных усилий! В данный момент у нас много еще других, куда более важных дел, чем ваш институт. Работу я вам найду, а всю эту комедию с подбором лояльных к нам советских ученых можете прекратить… Вашу Соколову я поймаю и повешу, пусть знает, что с гестапо шутки плохи. Но это уже не ваша забота. Можете идти! Господин Людвиг фон Дорн, вы вернетесь в Берлин, в райх и там получите новое назначение, а вы, – он повернулся к Берг, – пока останетесь при мне для выполнения мелких оперативных заданий. Ступайте. Хайль!

Он истерически вскинул вверх ладонь и пододвинул к себе лист бумаги.

Берг и Дорн вышли из кабинета в угнетенном состоянии. Значит, очень плохи перспективы у гитлеровских войск, если шеф гестапо заговорил таким тоном. Это было страшно, и хотелось оглянуться, убедиться, что хотя бы здесь, в углу не притаился смертельный враг.

– Ну что ж, будем упаковываться, – уныло сказал Дорн. – Не везет мне с стратосферной авиацией. Посмотрим, какую работу уготовят мне в Берлине.

– О, вероятно тоже стратосферную, самую что ни на есть ответственную, – не преминула съехидничать Берг,

– Да, – обходя намек, согласился Дорн – Наша фамилия всегда оставалась опорой Германии.

Через несколько часов после этого разговора на улицах Киева появилась листовка с фотографией Соколовой, с описанием ее примет. Сулился немалый куш за ее поимку. Это было уже не первое объявление такого рода и особенного интереса у населения не вызвало.

А у входа в бывший институт стратосферы, возле наглухо заколоченных дверей, так и остались висеть красноречивые вывески; только на них уже никто не обращал внимания.

* * *

Дед Котик вошел в комнату, сбросил с плеч латаный– перелатанный тулуп, обкусал с усов льдинки, пригладил седую бороду, чтобы пышнее ложилась на обе стороны, сел за стол и положил перед Соколовой объявление гестапо.

– Большие деньги за вас сулят, Вера Михайловна, – сказал он, – видно, здорово не по вкусу гитлерякам ваше бегство пришлось!

Вера Михайловна внимательно прочитала объявление.

– Где вы его взяли?

– А оно в Киеве на домах расклеено. Найти не трудно. Тут надо караулить, чтобы оно вас не нашло, – и, улыбаясь своими добрыми глазами, лукаво подмигнул ей.

– Что ж мне теперь делать? – растерянно спросила Соколова. У нее создалось такое впечатление, что она обречена долгие годы скрываться в этой тесной комнатке. Теперь и на улицу опасно показаться – первый встречный может опознать ее и потащить в гестапо.

– Что делать – про это один бог святой знает, – весело ответил дед, – а раз он знает, то сам и побеспокоиться должен. Для нас же с вами одно осталось – ждать, пока бог что-то не надумает.

У старика безусловно был какой-то план, иначе он не стал бы так весело разговаривать.

– А попросить этого бога как-нибудь ускорить свои размышления нельзя? – в тон ему поинтересовалась Соколова.

– Э, нет, – лукаво ухмыльнулся дед. – Бог – это такая штука, что ему только молиться можно, а указывать – это дудки…

Вера Михайловна не настаивала дальше… Она понимала, что дед и так подвергает себя смертельной опасности, скрывая у себя беглянку. В объявлении ясно сказано: «Кто поможет вышеуказанной Соколовой скрываться, будет покаран смертью через повешение». Значит, он не станет медлить в своих отношениях с неведомым «богом». Но Вера Михайловна все-таки не удержалась и спросила:

– Вот поймают меня здесь, повесят рядом с вами, тогда будете знать, как своему богу молиться.

– И такое может случиться, – согласился дед. – Только бога прежде времени все равно беспокоить не дозволено. Давайте, Вера Михайловна, лучше обмозгуем, что бы нам с вами на ужин соорудить?

Он вынул из какого-то укромного местечка картофель, банку со старым маргарином. Вскоре комната наполнилась вкусным запахом жареной картошки.

Так прошло несколько дней, проведенных в напряженном ожидании. Тысячи планов возникали в голове Веры Михайловны и разбивались вдребезги, наталкиваясь на непреодолимое упрямство деда.

– Подождите, Вера Михайловна, – отвечал он, – бог о нашем с вами существовании знает. Ему, значит, и карты в руки, раз он всемогущий. А выходить из комнаты вам ни в коем случае нельзя. Чужие люди появились в поселке, могут польститься…

Соколова хорошо понимала справедливость этих слов, но терпеть с каждым часом становилось все труднее. Ей хотелось движения, действий, борьбы, а тут сиди взаперти, в четырех стенах. И хоть в комнате тепло, хоть и сыта она, но можно сойти с ума от одного ожидания.

Через неделю, вечером, кто-то тихонько постучал, и дед отпер сразу же, не спрашивая, кто пришел. Видно, условный был стук. В комнату вошла сельская молодица с порядочным узлом на плече.

– Здравствуйте, дедушка, – протяжно, с полесским акцентом пропела она. – А кто же это у вас в гостях, уж не женились ли вы, пока я на люди ходила?

– Садись, Килина, сними свой тулупчик, – приветливо улыбнулся старик. – Нет, не женился я, все тебя дожидаюсь.

– А меня тебе, дедушка, ждать нечего, – весело ответила молодица. – Я себе молодого найду, а ты мне не з моду…

Соколова слушала этот разговор с удивлением. Казалось, в глубоко мирное время где-нибудь возле колодца встретились двое друзей и балагурят беззаботно.

– Знакомься, Килина, – наконец сказал дед. – Вера Михайловна Соколова. Это ты по ее душу при шла.

Килина внимательно посмотрела на Веру Михайловну, улыбнулась, протянула руку, повернула свою новую знакомую к мигающей плошке, которая освещала комнатку.

– Ничего, не больно и похожа, – профессиональным тоном сказала она. – Карточку-то, видать, наспех делали. Ну, да мы вас еще маленько подмажем, не то что на себя, на черта походить будете.

Только теперь поняла Соколова, что это и есть тот посланец, появления которого так терпеливо и уверенно ждал Котик.

– А куда же мы с вами пойдем? – вырвалось у нее.

– Отсюда не видать, – вздохнула Килина.

– Куда вы пойдете, в этом Килина и та только верст за сто от Киева разберется. А до того времени ни одна живая душа не узнает, – важно сказал старик. – Даже и я не знаю. Одно лишь могу сказать, Вера Михайловна, пойдете к друзьям, а они уж там решат, как спасать вас от гестапо.

– Я готова, – коротко ответила Вера Михайловна.

– Торопиться нечего, – остановил ее дед Котик. – Килине еще завтра на базар сходить надобно: все должно быть, как по писаному: раз она на базар приехала, значит, должны ее там люди увидеть, а кого не следует, того видеть не должны, – поучал он ласково, но твердо. – Значит, и торопиться вам некуда, обождать нужно.

Эти последние минуты ожидания были особенно невносимы для Соколовой. Задолго до рассвета куда-то ушла Килина. Ее не было так долго, что Соколова потеряла всякую надежду.

– Вернется. Ей не впервой, – как мог, успокаивал Веру Михайловну старик.

И действительно, незадолго до полудня Килина вернулась. На базаре, который был в соседнем районе, выменяла она какую-то одежонку и сапоги для Веры Михайловны.

– Наш путь не близкий, в туфлях ноги отморозите.

Она ничего не забыла, и через несколько минут после ее возвращения Вера Михайловна выглядела уже пожилой селянкой, в теплом платке и тяжелых кирзовых сапогах.

Дед оглядел ее со всех сторон, строго, критически, и не нашел, к чему придраться.

– Теперь вам немного фотографию подмалевать, – он хитро подмигнул, – и просто хоть перед самым гестапо гуляй, никто не узнает.

«Подмалевать фотографию» было делом самым простым. Посмотревшись в обломок зеркала, который дед не забыл принести, Соколова сама себя не узнала.

– Ну, теперь подкрепимся малость и – в дорогу, – сказал дед.

Как ни стремилась Вера Михайловна уйти поскорее, ей пришлось покориться. Втроем они сели за стол.

– Там на базаре столько уж объявлений этих висит, что люди и не знают, кого пускать, кого ловить, – рассказывала Килина. – Что-то, видно, немцы на свое гестапо не больно надеются.

И хотя она насмехалась над фашистами и шутила, за ее словами все же угадывалось волнение.

– Ничего, – успокоила она самое себя. – Пройдем.

На прощанье Вера Михайловна крепко поцеловала деда

Котика. Дед смущенно заулыбался и сказал:

– Ну, Вера Михайловна, спасибо за компанию, желаю вам всякого благополучия и всякого счастья.

Обнял старик Соколову, хотел было перекрестить, да передумал.

Они вышли из гостеприимной теплой хаты. Улица встретила их морозом, снежным бураном, колючей вьюгой. Где пешком, где на попутных машинах, пробирались они на Черниговщину, в леса.

Так, как и говорил дед, километров за сто, в хатенке на краю села какая-то старуха показала Килине, куда идти дальше.

– Теперь уже недалеко.

Но весь этот долгий и изнурительный путь совсем не казался Вере Михайловне тяжелым. У нее была цель, она знала, куда идет, и это было главное.

Чем дальше, тем больше углублялись они в лес. Тут пробираться становилось все опаснее – немцы стреляли без предупреждения, но зато встречались уже не так часто. Лес как бы обнял, принял в себя обеих женщин, охранял их от глаз врага, уберегал от выстрелов.

Большое лесное село раскинулось перед ними.

– Вот мы и пришли, – сказала Килина.

Чувствуя, как быстро и напряженно бьется сердце, вошла Вера Михайловна в большую хату. Вошла и остановилась на пороге, встретив чей-то очень внимательный, изучающий взгляд. На скамье перед столом, перелистывая толстыми, пожелтевшими от табака пальцами какие-то бумаги, сидел Сидор Ковпак.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Карп Лойченко, красноармеец одной из дивизий, окруженных немцами под Киевом, очутился в отряде Ковпака поздней осенью, почти с начала боевых партизанских действий. Невысокий сорокалетний человек, до войны он был продавцом в киевском «Гастрономе». На войну попал, как только была объявлена мобилизация, в окружении сумел избежать концентрационных лагерей, некоторое время пробыл дома, потом понял, что пересидеть войну не удастся, и махнул к партизанам.

Людей с такими биографиями в отряде Ковпака было много, и никаких подозрений они не вызывали. Воевал Лойченко отважно, честно, и никто не удивился, увидя его во главе партизанского подразделения. Ковпак не раз наблюдал его. в бою и отметил особое умение стрелять из пулемета.

– Будешь партизан этому делу обучать, – приказал Ковпак.

И Лойченко старательно выполнял приказ. Весь свой досуг он проводил у пулемета, обучая партизан владеть этим нехитрым оружием. Несколько дней спустя после своего прихода в партизанский отряд и Вера Михайловна Соколова появилась в хате, где проводил занятия Карп. Она взглянула на Лойченко, и ей показалось знакомым заросшее бородой крупное и круглое лицо партизана. Карп тоже пристально посмотрел на Соколову, на мгновение задумался, потом медленно спросил:

– Вы ко мне, товарищ?

– Да, пришла учиться, – весело ответила Соколова, мучительно стараясь вспомнить, где она видела этого пулеметного учителя?

– Оружие в руках держали когда-нибудь?

– Нет.

– Образование имеете?

– Киевский политехнический институт.

– Вот тебе и раз, как же мне вам преподавать, – насмешливо сказал Лойченко. – Тут профессор нужен.

– Ничего, обойдемся без профессора, – пропустив мимо ушей насмешливый тон, ответила Соколова, занятая одной мыслью: где она могла видеть Лойченко?

– А фамилия ваша какая будет? – спросил партизан.

– Вера Михайловна Соколова.

– Та самая?

– То есть, какая же это?

– Что объявление расклеено?

– Да, та самая.

– Ну, ладно, – внезапно переменил тон Лойченко. – Когда-нибудь о пулемете слышать приходилось?

– Именно так – когда-то и что-то, но ничего конкретного.

– Ну, значит, сейчас услышите конкретно. Оружие, которое стоит перед вами на столе, называется станковый пулемет Максима…

И уже не допуская никаких отклонений, Лойченко приступил к объяснению. Вера Михайловна слушала очень внимательно, хорошо разбираясь во взаимодействии всех частей и принципе работы пулемета. Для нее такая относительно простая машина не могла быть загадкой. Тут все рассчитано было на полную ясность и безотказность, и для пулеметчика вовсе не обязательно высшее образование. Лойченко рассказывал точно, ясно, и Вера Михайловна снова задумалась над тем, где она его видела, и опять ничего вспомнить не смогла.

– Все! Теперь будем обедать! – сказал Лойченко. – Следующее занятие завтра после завтрака. Кто захочет лишний раз самостоятельно собрать или разобрать пулемет, может после обеда приходить сюда – он будет стоять здесь. Разойдись.

И сам первый вышел из хаты. За ним к партизанской кухне потянулись остальные бойцы. Вера Михайловна пошла обедать и, не зная, куда девать свободное время, снова вернулась к пулемету. Нравилась ей эта надежная, убедительная машина, которая и воспринималась ею как сложная машина, а не оружие. Она должна была знать тут все, до малейшего каприза механизма, должна была овладеть им так, как владеют вилкой или гребешком.

В хате, где стоял учебный пулемет, после обеда никого, кроме хозяйки, не было… Очень этим довольная, Вера Михайловна вся углубилась в разборку затвора.

А в это время Карп Лойченко подходил к хате, где расположился со своим штабом Ковпак. Он попросил разрешения войти, демонстрируя не партизанскую, а военную дисциплину, четко доложил о своем появлении, сел по предложению Ковпака на скамью, немного помолчал, как бы не зная, с чего начать, потом решился:

– У нас в отряде, товарищ Ковпак, появилась одна женщина… Вера Михайловна Соколова…

– Ну, появилась.

– Я хочу вам сказать… думаю, что появление ее у нас не случайно.

– И я так думаю. Тетку Килину за ней посылали.

– Тем более. Я, как партизан, должен вам сказать, что не верю ей ни на ломаный грош. Вы сами хорошо знаете, как она сюда попала.

– Знаю.

– Была в концлагере, да гестаповка ее спасла. Потом передала документы, подписала обращение к ученым или инженерам… Вы все это знаете?

– Все это знаю.

– Ну и что?

– Ничего.

– Как это ничего?

– Вот так – ничего.

– А я целиком уверен, что гестапо специально послало ее сюда и намеренно о награде объявило, и все, что про нее в газетах написано, – чистейшая правда.

– А вот я не думаю, что все это правда, – ответил Ковпак. – Ты сам что бы делал на ее месте?

– Я? Я бы застрелился, а к гестаповке жить не пошел бы.

Ковпак задумался. Было что-то неприятное в словах Лойченко.

– Почему ж ты сам не застрелился, когда тебя в плен брали?

– Я – другое дело. Я обыкновенный боец… А она не имела права с немцами работать.

– Она и не работала…

– Во всяком случае, товарищ Ковпак, я вас предупредил, – упрямо заявил Лойченко, – я вас предупредил и думаю, что вы сами скоро в справедливости моих слов убедитесь.

Ковпак молчал.

– А что гестаповцы ее нам подсунули – это факт.

– И что ж ты предлагаешь?

– Выгнать ее из отряда к чертовой матери.

Ковпак снова помолчал.

– Нет, не выгоню, – заявил он. – И должен сказать тебе, Лойченко, очень мне не нравится, когда кто-нибудь из партизан, не имея никаких фактов, а только руководствуясь личными подозрениями, о своем товарище такое говорить решается…

– Она мне не товарищ. Я врага нутром чую.

– Нутром? Ну что ж, инструмент точный. Поживем – увидим.

– Пока мы поживем, она нас всех немцам выдаст.

– А вот этого не будет. Если у тебя все – можешь идти.

– У меня все.

Лойченко все так же четко повернулся через левое плечо и вышел. В хате стало тихо. Теперь пришла очередь задуматься Ковпаку. Что-то ему не понравилось в словах партизанского пулеметчика. Складывалось впечатление, будто он знает про Веру Михайловну больше, чем говорит. Может быть, эта настойчивость, с которой он хотел удалить Соколову, и казалась неприятной?

А с другой стороны, у Лойченко были все основания не доверять. Такую историю даже у партизан не всегда услышишь. Ну и что же? Только потому, что кому-то рассказ кажется неправдоподобным, выгонять человека на верную смерть? Нет, так поспешно принимать решения старый Ковпак не привык. А может быть, они раньше знали друг друга? – мелькнула догадка. – Нет, Лойченко, вероятно, об этом упомянул бы. Ничего не поделаешь – сложная штука – человеческие взаимоотношения.

«Ну, ладно, поживем – увидим, – сказал сам себе Ковпак, стряхнув с себя глубокую задумчивость. – А осторожным надо быть всегда».

И снова взялся за дела, которые нужно было ему, партизанскому генералу, решать ежеминутно. Но разговор о Вере Михайловне не выходил из головы.

Тем временем успехи Соколовой в изучении пулемета в тот день продвигались очень быстро. Не было уже для нее тайн в этой довольно сложной и в то же время ясной машине. Когда Лойченко вошел в хату, Вера Михайловна уже умела разобрать замок чуть ли не с закрытыми глазами.

– И вы говорите, что только сегодня впервые пулемет увидели? – не скрывая недоверия, спросил Лойченко.

– Увидела не впервые, но разбирать научилась только сегодня, – ответила Вера Михайловна.

Карп Лойченко с сомнением покачал головой.

– Когда стрелять попробуем? – спросила Соколова.

– Когда Ковпак разрешит и даст патроны, – неприязненно ответил пулеметчик, глядя, как быстро орудуют ловкие пальцы Веры Михайловны, собирая затвор.