Текст книги "Звездные крылья"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Инженер Кервуд прибыл на завод прямо из Америки. Это был обмен инженерами для передачи опыта самолетостроения. Он делал вид, что реактивные самолеты его не интересуют. Во всяком случае в ту часть заводской конторы, где был размещен Киевский институт стратосферы, он не заглядывал. Зато завод, выпускавший истребители, он изучил как свои пять пальцев. В Америке, на авиационном заводе в Детройте, также в порядке обмена очутился наш инженер Матяш. Он тоже с первых же дней изучил весь завод и понял, что ничему новому здесь не научишься. Однако в производственных процессах американцы добились многого, поэтому Матяш считал целесообразным задержаться в Америке.

Обо всем этом он написал Крайневу да еще добавил, что американцы, хотя и встречают, приветливо, практически к настоящему производству допускают не очень охотно. «Дают себя чувствовать капиталистическое мировоззрение и конкуренция», – писал Матяш.

Получив письмо, Крайнев решил отозвать Матяша из Америки. Гораздо больше пользы он принесет на заводе, в Советском Союзе.

Крайнев как раз обдумывал ответ, когда к нему в кабинет, впервые после знакомства, пришел мистер Кервуд. Они поздоровались как старые знакомые, и Кервуд непринужденно развалился на стуле.

– Нашел много интересного на вашем заводе, – сказал Кервуд и закурил папиросу. – Должен признаться, в Америке я не представлял себе ничего подобного. Это значительно лучше, чем я предполагал, но все же это не работа для такого инженера, как вы.

Крайнев внимательно посмотрел на Кервуда, стараясь сразу определить основную линию разговора. У американца явно было другое на уме, тщательно, правда, скрытое за громкими фразами. Крайневу даже показалось, что он уже когда-то слышал такие же или подобные этим слова. Но где он их слышал, вспомнить никак не мог.

А Кервуд продолжал:

– Мне кажется, вы сделали ошибку, направив в Америку инженера Матяша. Вам самому надо было туда поехать. Там бы вы поняли, что такое настоящая техника и настоящее производство. По сравнению с нашими ваши заводы очень отстали. Вы понимаете, денег у нас больше, возможностей больше. Нас недаром называют страной неограниченных возможностей, что вполне отвечает действительности.

– Это я уже слыхал, – спокойно сказал Крайнев, – и не только слыхал. Мне даже довелось видеть всякие страны со всякими возможностями – ограниченными и неограниченными. Но вот что странно: товарищ Матяш как раз из Америки пишет, что учиться там ему нечему. Может, ему просто там ничего не показывают? Как вы думаете?

Вопрос был поставлен прямо. Однако американец решил уклониться от ответа.

– Может, он не умеет смотреть, ваш товарищ Матяш?

– Не думаю. Он просто пишет, что ничего нового, такого, чего он не видел у нас, на советских заводах, там нет.

– А я не вижу здесь ничего такого, чего б не видел на наших заводах.

– Из этого можно сделать вывод, что заводы по крайней мере одинаковы и товарищ Матяш напрасно теряет там дорогое время.

Кервуд обиделся. Впервые в его жизни кто-то позволил себе не признать, что Америка является Меккой для всех инженеров, кто-то осмелился взять под сомнение первенство Америки в технических делах. И самым обидным было то, что Крайнев говорил, опираясь на непререкаемые данные. Спорить с ним было трудно, а одними бездоказательными словами и тоном превосходства можно только поставить себя в неудобное положение.

Поэтому Кервуд решил идти прямо к цели, не утруждая себя лишними разговорами.

– Слушайте, Крайнев, – сказал он, – неужели вы действительно не понимаете всех преимуществ, которые даёт Америка инженеру вашего масштаба?

– Откровенно говоря, не понимаю, – улыбнулся Крайнев, уже хорошо зная, к чему идет разговор.

– Странно, – безапелляционно заявил Кервуд.

– В чем же заключаются эти преимущества?

– Во-первых, в подлинной славе. Нигде в мире так не уважают инженеров, как в Америке.

– Очевидно, поэтому их вообще лишают права на имя. Я очень хорошо знаю, скажем, трактор «фордзон», или машину «шевроле», но, наверное, никто в мире не знает имени инженеров, которые их создали. Не эту ли славу вы хотите предложить мне?

– Нет, – ответил Кервуд, – такая слава не для вас. Вы могли бы создавать у нас самолеты и автомашины с реактивными двигателями, и все они назывались бы вашим именем…

– Вот это меня не очень привлекает, – откровенно рассмеялся Крайнев. – Когда-то у нас это было проблемой для товарища Токовой, но сейчас, кажется, и она уже давно избавилась от подобных мыслей.

– Товарища Токовой? – переспросил Кервуд.

– Да, она – наш лучший инженер и мой первый заместитель.

– Я знаю ее, она мне нос растирала отмороженный. – засмеялся Кервуд и прикоснулся к своему носу, с которого все еще продолжала слезать кожа. – Но неужели же вам действительно интересно получать одну только зарплату и, собственно говоря, жить совсем не так богато? В Америке вы имели бы собственные экспериментальные лаборатории, собственную виллу, обеспеченную жизнь…

– А чего мне здесь не хватает? – откровенно рассмеялся Крайнев.

– Очень многого. Скажем, все время я вижу вас в одном и том же костюме.

– Это верно, – вздохнул Крайнев. – Немцы теперь в моих костюмах ходят. Весь мой гардероб остался в Киеве.

– Он был велик?

– Во всяком случае, его хватило бы даже для вас. Что касается лабораторий, то они у меня есть, и жить у меня есть где. А от вашего богатства я что-то мало видел радости в чужих краях.

– И все-таки в душе вы понимаете, что вам лучше было бы работать в Америке.

– Это следует понимать как предложение? – резко спросил Крайнев.

– У меня нет никаких полномочий, – сразу осекся Кервуд, – это может зависеть только от вашего желания.

Несколько минут Крайнев молча смотрел на своего собеседника, а перед его глазами возникла холодная улыбка Людвига фон Дорна. Где он сейчас, этот Дорн? Интересно было бы с ним встретиться.

– Вы работаете над реактивными самолетами? – спросил американец, вдруг меняя тему разговора.

– Да, я сейчас работаю над некоторыми проблемами, связанными с реактивными самолетами, – спокойно ответил Крайнев.

– И не боитесь изобрести давно уже изобретенное? Ведь у нас в Америке уже летают на таких самолетах.

– И у нас летают, – спокойно ответил Крайнев.

– Да? – оживился Кервуд. – Почему же мне до сих пор ничего подобного не показали? Меня это очень интересует.

– Наверное, по тем же причинам, по которым товарищу Матяшу не показывают реактивных самолетов в Америке. Ни один инженер не станет показывать конструкции, которые еще не завершены. Но я надеюсь когда-нибудь, на одном из парадов, показать вам наши самолеты. Это будет не так скоро; все зависит от того, как долго вы пробудете В СССР.

– И все-таки, – упрямо возвращаясь к старому, опять заговорил Кервуд, – вам лучше работать в Америке. Как вы не понимаете этого – у инженера не должно быть родины.

– Я уже слышал это, – спокойно ответил Крайнев.

– Возьмите, например, меня. Я работаю там, где платят деньги. Какая разница, кто мне их будет платить? Я инженер. Инженер – это ведь не политик, не журналист, который должен отстаивать какие-то взгляды или идеологию. Техника – это же не политика.

– Довольно, – сердито прервал Крайнев. – Все это я уже слышал не только от вас. Однажды я попал в очень сложные условия, и там мне даже силой пытались навязать ваши взгляды. Так вот что я вам должен сказать – для советского инженера не совсем безразлично, кто ему платит деньги. У него есть Родина. Мы все для нее работаем, будем работать и даже головы сложим, если это будет нужно. И когда-нибудь, когда ваши хозяева выбросят вас на улицу, потому что вы станете старым и уже не сможете работать или просто в вашей Америке произойдет очередной кризис, вот тогда, может быть, вы вспомните меня и мои слова. А сейчас нам не о чем говорить, и все эти разговоры я прошу прекратить.

– Я желал вам только добра, – сказал Кервуд.

На лице его появилось выражение обиды.

Дверь отворилась, и в комнату вошел Валенс. Директор уже давно по достоинству оценил своего гостя. Он не сомневался в том, что Кервуд может оказаться шпионом, специально, подосланным к Крайневу, и поэтому держался осторожно. Правда, твердого убеждения у Валенса не было, но осторожность помешать не могла.

Поздоровавшись, Кервуд сказал:

– Мы тут спорили. Я уверял мистера Крайнева, что ему лучше работать в Америке. А он и слушать не хочет.

– Вот удивительная вещь, – иронически вздохнул Валенс.

– Действительно, – не заметил иронии Кервуд, – но надеюсь, он еще изменит свою точку зрения.

Валенс посмотрел на Крайнева и улыбнулся.

Они еще немного поговорили о том о сем, и Кервуд вышел.

Крайнев и Валенс остались вдвоем.

– Он ведет эти разговоры так, будто само собой разумеется, что советский инженер должен вдруг ни с того ни с сего податься к американцам.

– А что же ты хочешь? Он судит по себе, другого критерия у него нет.

– Да, но эти разговоры мне не нравятся.

Они помолчали немного, каждый придя к своему выводу. Потом Валенс сказал:

– Неумные они люди. Думают, что все можно купить. Одно слово – бизнесмены. Все же надо будет это принять во внимание. Что у нас нового сегодня?

И они углубились в работу.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Вера Михайловна проснулась среди ночи от лютого холода. Казалось, что она замерзла до костей. Еще неумного, и вся она превратится в камень. Темная безлунная ночь стояла над поселком, над разрушенным заводом, над целым миром. Чувство одиночества и беспомощности стало таким острым, что Соколова едва не заплакала.

Но плачь не плачь – слезы не помогут. Нужно как-то согреться. Иначе можно совсем замерзнуть. Соколова встала со своей ободранной тахты, ощупью прошла на кухню. Окна были целы, значит, если затопить, можно согреться. Но чем топить? Где взять спички? Все эти столь обычные в мирное время вопросы были возведены теперь чуть ли не в мировые проблемы.

Прежде спички всегда лежали в уголке за плитой. Смешно надеяться, что они могли остаться там. Соколова также ощупью протянула окоченевшую руку и чуть не вскрикнула от неожиданности: коробок спичек лежал на своем старом месте.

Эта неожиданная удача сразу придала энергии уже совсем обессиленной Вере Михайловне. Быстро разделалась она с остатками своей тахты, с ожесточением ломая сухие доски, словно они были ее лютыми врагами. Через несколько минут в плите уже пылал огонь. Соколова села у огня, наслаждаясь его ласковым, животворным теплом, и вскоре заснула тут же, около плиты.

Дед Котик, выйдя рано утром из ворот большого дома, куда он переселился, как только пришли фашисты, увидел над соседней трубой легкий синеватый дымок.

Дед удивился, но еще больше встревожился. Кто же это мог оказаться в брошенном поселке? Не вернулся ли кто-нибудь из прежних обитателей? Нет, такое предположение мало вероятно, жильцы этого дома давно уже строят самолеты на Урале. Но не узнать, кто там хозяйничает, дед Котик уже не мог.

Осторожно, как бы осматривая, все ли в порядке, он подошел к парадному того дома, где помещалась квартира Соколовой, постоял приглядываясь. Не заметив ничего подозрительного, поднялся наверх по лестнице. В подъезде стоял нежилой дух пустынности и заброшенности, и только с третьего этажа доносилась живая струя – чуть уловимый запах дыма.

Пользуясь таким безошибочным поводырем, дед Котик подошел к квартире Соколовой, постоял, прислушиваясь и размышляя, не скрывает ли какого-нибудь подвоха эта могильная тишина, и только тогда осторожно приотворил дверь.

В кухне, прижавшись спиной к теплой плите, сидела прямо на полу какая-то женщина. Голова ее была повязана платком. Дед Котик постоял присматриваясь. Что-то бесконечно знакомое показалось ему в этой беспомощной фигуре.

Прошло несколько минут. Дед все стоял неподвижно. Эта женщина, думал он, безусловно, не могла быть врагом, значит, ничего плохого не будет, если он разбудит ее.

Но будить Веру Михайловну не пришлось. То ли услышала она его дыхание, то ли почувствовала пристальный взгляд, но вдруг тревога сжала ее сердце, и женщина вскочила, словно смертельная опасность нависла над ней.

– Товарищ Соколова! – ахнул старик, всплеснув руками. – Как вы сюда попали? Узнаете меня? Я дед Котик! Дед Котик! Узнали?

Соколова узнала, и сразу же в ее груди как бы лопнула какая-то туго натянутая струна. Наконец-то хоть один знакомый человек! Наконец-то она не одна на этом страшном свете! К родному отцу не бросаются так горячо и страстно, как бросилась на шею к Котику Вера Михайловна. Она старалась произнести какие-то слова, но из ее горла вырывались только приглушенные рыдания. Руки ее сжимали шею старика. Соколова словно хотела убедиться, что это не сон, не бред, а действительно живой Котик стоит перед нею.

На глаза старика тоже набежала слеза; он был так растроган, что не мог говорить, но способности рассуждать не потерял. Он сразу понял, какой изнурительный путь пришлось пройти Соколовой, пока она очутилась в своей прежней квартире. И, конечно, оставаться тут нельзя. Дорога каждая секунда. Если дым увидел дед Котик, то могут увидеть и другие.

– Ну, Вера Михайловна, – сказал он, освободив свою шею из рук Соколовой. – Первым делом мы с вами отсюда сейчас уйдем, а то вы такой маяк над домом засветили, что весь поселок может переполошиться.

– О чем вы? – взволнованно спросила Соколова.

– Дым из трубы. Идемте. Дома у меня потолкуем, а тут нам оставаться нельзя.

Соколова безропотно покорилась. Было так приятно подчиниться приказу человека, который знает, куда тебя вести. Может быть, уже окончились ее муки и больше не будет таких дней, когда идешь неведомо куда, не знаешь, с кем столкнешься, а впереди и позади – одиночество.

Тяжело ступая отмороженными ногами, Вера Михайловна спешила за стариком. Пустынная улица встретила ее жгучим морозом, но Соколова этого не чувствовала – встреча с дедом наполнила ее сердце чувством такой радости, что все ее невзгоды и превратности судьбы теперь уже казались преодоленными.

Они вошли в дворницкую – маленькую комнатушку в подвале четырехэтажного дома. Прежде, когда работала ТЭЦ, в обязанности дворника входила и регулировка отопления, поэтому комнатушка эта имела еще другой выход – в туннель, где протянуты были большие, обшитые асбестом трубы теплоэлектроцентрали. От такого соседства дед предвидел большие выгоды, и хотя эта другая дверь и была завалена каким-то хламом, выйти через нее дед Котик мог в любой момент.

В дворницкой было тепло, здесь топилось каждый день, тут жил человек. И Вере Михайловне от этого тепла так захотелось спать, что заболели глаза. Дед сразу это заметил:

– Поспите часок-другой, – сказал он, – тем временем я вам что-нибудь раздобуду поесть. – И вышел из комнаты, замкнувши тяжелую дубовую дверь на железный болт.

Когда рабочие и инженеры выехали на восток, дед Котик остался один в поселке, и произошло это не случайно. Ему тоже предложили эвакуироваться, но он отказался.

– А на хозяйстве кто останется? – сказал он. – Кто-нибудь же должен за всем присматривать, или так все и отдать немцам?

– У вас трое сыновей в армии, вас могут арестовать, – убеждали его.

– Кому я нужен, трухлявый пень, – ухмылялся Котик. – Никому до меня дела нет, а пользу хоть какую-нибудь я еще принесу. Обмозгуйте хорошенько, тогда и увидите, чья правда…

Подумали, подумали да и решили оставить деда Котика на старом месте. И правда, белый как лунь, патриархального вида дед, которому кто знает сколько лет уже стукнуло, ни у кого не мог вызвать подозрения, а пользу он мог принести большую.

Сразу же после прихода фашистов какие-то люди стали по ночам появляться у деда в комнатушке. С рассветом они исчезали, а дед расхаживал, как полновластный хозяин, по улицам пустынного заводского селения. Но оно только казалось таким; в нескольких квартирах поселились какие-то новые люди, и всех их дед знал наперечет. У гестаповского коменданта старик Котик не вызывал и тени подозрения, и с осени сорок первого года его пребывание в дворницкой большого дома было легализировано окончательно.

Казалось бы, старый Котик мог ничего не бояться в этом поселке, но появление Соколовой испугало и озадачило его. Как удастся спасти ее, старик еще не знал. А то, что Веру Михайловну надо спасать, он чувствовал безошибочно. Теперь он вышел на разведку. Необходимо проверить, не заметил ли кто-нибудь дыма над домом, не видел ли или не узнал кто-нибудь бывшей директорши завода.

Для начала он пошел в бывшую директорскую квартиру и опять растопил плиту, чтобы все видели дым. Потом появился на балконе, несколько раз заходил в комнату, отворял и затворял окна. Убедившись, что случайные прохожие уже видели его за этим занятием, он не спеша пошел в комендатуру, кого-то там встретил, с кем-то перекинулся несколькими словами, а на вопрос: «Чего это вы, дедушка, в пустой квартире огонь развели?» – очень довольный ответил: «Перебраться туда собираюсь».

После того он еще с полчаса ходил по поселку, заходя то в один, то в другой дом, докапываясь, не пронюхал ли кто о ночной гостье, потом вернулся домой, на первый взгляд ничего толком не сделав. Но так могло показаться только с первого взгляда: дед преуспел отлично.

Когда он загремел засовом, отворяя дверь, Вера Михайловна испуганно вскочила с кровати. Улыбка старика сразу же успокоила ее. Ох, как это хорошо – иметь возле себя друга!

– Сейчас накормлю вас, Вера Михайловна, – уже гудел дед своим басом, раздувая огонь в небольшой, им самим сложенной плите.

– Есть хочется ужасно, – счастливо засмеялась Соколова.

– Ну, я тут приготовлю все, а вы пока рассказывайте, – не то попросил, не то приказал дед.

Он двигался по комнате плавно и уверенно, седой и ласковый. Глаза его, поблекшие от старости, зорко всматривались в каждую мелочь. На плите закипела вода. Дед почистил картошку, что-то насыпал в кастрюлю, хлопотал не хуже опытной хозяйки.

Вера Михайловна начала рассказывать. Дед Котик должен был знать все, до малейшей подробности.

Чистая, пахнущая травами комната Оксаны Коваленко снова встала перед глазами. Быстрые, умные глазенки Вани смотрели, как живые… Дарницкий лагерь, залитый кровью и нечистотами, ужасное зловоние, доводящее до дурноты… Старая знакомая – Любовь Викторовна Берг, кого-то ищущая за проволочными заграждениями… И неожиданное пробуждение в чистой теплой постели. Потом высокий кабинет, где в знакомом кресле сидит Людвиг фон Дорн, вспышка яркого света и подлая фотография в газете.

Вера Михайловна рассказала все, стараясь ничего не пропустить. Дед Котик слушал молча, только иногда кивал, словно молча поддакивая.

– Вот, кажется, и все, – вздохнув, сказала Соколова. – До войны, если такое рассказать, никто б не поверил.

– Эге, что до войны было – то сплыло, – отозвался дед. А после войны жизнь каждого человека такая, что хоть книгу пиши. Прошу вас к столу, присаживайтесь, Вера Михайловна, я уже вас, небось, голодом заморил.

Он придвинул к Соколовой дымящую тарелку с супом и положил перед ней самодельную деревянную ложку.

Давно не ела Вера Михайловна такого вкусного супа. И хоть это была обычная похлебка, в которой, как говорится, крупинке крупинку не догнать, есть ее хотелось как можно дольше.

Одно только волновало Соколову: старик ничем не проявил своего отношения к ее рассказу. Что он думает? Поверил или в чем-то сомневается? Но какие же могут быть сомнения? Она сказала истинную правду, и совесть ее чиста.

– Прекрасный пшенник, – Вера Михайловна доела все до конца и положила ложку. – Вы, дедушка, отличный повар.

– Это верно. Беда вымучит, беда выучит… – сказал дед.

Он прибрал посуду в небольшой шкаф, вытер стол, сел против Соколовой, помолчал и спросил: – Ну, а дальше что делать будем?

– Дальше, – растерялась Соколова, – вы знаете, дедушка, я так обрадовалась, когда увидела вас, что даже не подумала, как дальше…

– Гестаповцы будут вас искать?

– Наверно.

– Значит, пока что из этого чулана вам не следует никуда выходить. Из нашего поселка не все эвакуировались, кто-нибудь знакомый может повстречаться… а вас же здесь все люди знали… значит, пока что нужно сидеть не рыпаясь. Через фронт к своим добираться… это, конечно, можно попробовать, но уж больно далеко нынче фронт стал. За Харьковом где-то… не добраться вам туда, словят… Значит, две дороги есть; либо засесть, как таракану, в щель и ждать, пока наши немца прогонят, либо…

– Что либо? – Соколова даже с места привстала.

– Либо искать партизан, слушок есть, что их где-то видели не то на Сумщине, не то на Черниговщине…

– Как же я их найду? Да ведь после той фотографии в газете они меня за гестаповку примут…

– И так может случиться, – сдержанно сказал старик. – Ну, значит, нам с вами одно осталось: подумать как следует… Вы отдыхайте, а я малость похожу – топливо мне раздобыть надобно. Отдыхайте и не волнуйтесь. Все будет хорошо.

И вышел из комнатушки, снова тщательно заперев ее на все засовы.

Разговор хотя и взволновал Веру Михайловну, но внутреннюю уверенность ничуть не поколебал. Все будет хорошо. И хотя она знала, что ее жизнь в доме гестаповки Берг, безусловно, вызовет немало толков и подозрений, все это казалось мелочью по сравнению с счастьем иметь рядом с собой верного друга.

Не успела она прилечь на кровать, как сразу же опять задремала, согретая теплом постели. Последней ее мыслью, уже почти перед сном, был образ Михаила Полоза. Ей снилось, что он идет ей навстречу, протягивает ласково руки и говорит:

– Все будет хорошо!