Текст книги "Звездные крылья"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В Москве майор Михаил Петрович Полоз задержался недолго. Правда, в отделе кадров, где его очень хорошо знали, просьба майора несколько удивила, но возражений не вызвала. Не в тыл же просится человек, а на опасную работу, почему ж не удовлетворить его желания? Странно только, что Валенс отпустил его… Но раз так – пускай идет в транспортную авиацию, которая обслуживает партизанские. отряды.

Так майор Полоз стал командиром отряда самолетов специального назначения и сел на тяжелую, но надежную машину ЛИ-2. Давно уже ему не приходилось работать в таких трудных условиях. В снег и ветер, почти всегда по ночам, по нелётаным трассам вел он свой самолет. Приземлялся на таких аэродромах, где, казалось бы, и У-2 не сесть. Привозил партизанам патроны, взрывчатку, газеты, забирал раненых и перед рассветом взлетал с примитивных аэродромов, стараясь во что бы то ни стало пересечь линию фронта до восхода солнца.

И всюду, в каком бы партизанском отряде сн не оказывался, одним из первых его вопросов был вопрос о Соколовой. Он расспрашивал осторожно, как бы боясь признаться самому себе, до чего больно произносить эти слова. Он ни на минуту не верил в предательство своей жены. Все могло быть состряпано, начиная от ловко подстроенной инсценировки и кончая широкой провокацией. Во всяком случае, он, Полоз, все должен знать и все проверить.

– Кажется, скоро мы кое-что узнаем о твоей жене, – сказал ему Ковпак, когда уже в середине зимы Полоз появился в его отряде.

От неожиданности Полоз заметно вздрогнул.

– Где она?

– Вот где она – еще не знаю, – пряча в усах улыбку, сказал партизанский генерал. – Что-то с ней, конечно, происходит, а что – я и сам еще не разобрался.

– Но что вы знаете? – настаивал Полоз.

– Ничего определенного. Она живет в Киеве, остальное пока неизвестно. К следующему твоему прилету, быть может, я для тебя что-нибудь новенькое приготовлю, А до того придется подождать.

Когда Полоз в очередной рейс посадил свою тяжелую машину на лесном аэродроме и появился в штабе Ковпака, Сидор Артемьевич молча показал ему лист бумаги, на котором было напечатано объявление о награде за поимку Соколовой.

– Прославилась твоя жена, – усмехнулся генерал.

– Где она?

– Сейчас я этого не знаю, но, вероятно, скоро узнаю. Если Гитлеру в лапы не попадется, то уж наверняка свяжется с кем-нибудь из наших. А где она сейчас, одному только богу святому известно.

Как одержимый, ждал Полоз нового полета к Ковпаку. А тут, словно нарочно, белорусы развернули деятельность по гитлеровским тылам, повели бои, пришлось подвозить им много патронов; казалось, никогда уже не пошлют к Ковпаку его надежный ЛИ-2.

Но, наконец, наступила долгожданная ночь, и Полоз со своим самолетом вновь приземлился на партизанском аэродроме. Чуть только выключили моторы, майор уже очутился на земле и быстро, почти бегом отправился к Ковпаку.

– Торопишься? – засмеялся старый партизан. – Есть для тебя новости. Вот только погоди, дай немного освободиться, тогда с тобой поговорим. Дело серьезное.

– Она жива? – вырвалось у Полоза.

– Жива. Не подпрыгивай на одном месте. Поговорить надо. Погоди, пока с людьми дела закончу…

Полозу казалось, что Ковпак ведет множество ненужных разговоров, намеренно оттягивает время, занимается какими-то незначительными, на его взгляд, делами, которые определенно можно было бы отложить. Минуты тянулись неимоверно долго. Большая секундная стрелка на точных часах словно по замерзшему циферблату ползла: посмотришь на нее, а она все на старом месте, секунды две-три движется, а потом как бы замирает…

– Пойдем ко мне, – наконец пригласил его Ковпак, когда самые неотложные дела были разрешены. – Повечеряем и поговорим.

В соседней комнате на столе приготовлен был скромный ужин. Ковпак сел на скамью; своими острыми и в то же время очень добрыми глазами он взглянул на Полоза.

– Ну так вот, вижу я, как тебе не терпится все знать. Жива и здорова твоя жена. Больше того, она у нас.

– Где?! – Полоз, чуть не подскочил с места.

– Постой, постой. Придет время – увидитесь. Поговорить нам с тобой и хорошенько все обдумать нужно.

– О чем думать-то?

– Сейчас скажу. – Ковпак долго жевал хлеб, пока, наконец, проглотил его. – Черт бы их побрал, обещали дантиста прислать, чтобы зубы мне вставил, до сих пор все присылают. А без зубов, сам понимаешь, до чего плохо партизану.

– Вы мне зубы не заговаривайте, товарищ Ковпак.

– А я и не заговариваю. Давай про жену твою помозгуем. Недавно появилась она в нашем отряде; посылал я за ней одну молодичку, та и привела ее. Поведала мне Вера Михайловна всю свою историю. Очень уж неимоверная история, до чего уж мы тут ко всему привычные, а и то…

Ковпак помолчал, снова пожевал, будто каждое слово обсасывал,

– Да, – продолжал он. – Значит, попала она в концлагерь в Дарницу, и на поруки взял ее никто другой, как гестаповка Берг. И не только пригрела, а можно сказать, жизнь спасла. А потом предложила работать на немцев. Сделали они эту фотографию провокационно – чертежи оставались далеко от Киева, а как в руки гестапо попали – неизвестно. Когда представилась возможность, Соколова скрылась. Гестапо поспешило награду за ее голову объявить. Так рассказывает Соколова, и я верю ей.

– Так в чем же дело? Что вас смущает?

– А смущает меня немного ваша встреча, – ответил Ковпак. Ведь ты теперь любой ценой постараешься ее на Большую землю вывезти, а я хочу тебя просить не делать этого.

– Почему? Человек ранен был, в концлагере томился…

– Все правильно. А теперь подумай, что будет, когда она с таким хвостом домой вернется? Что здесь для нас кажется вполне естественным, там может вызвать множество кривотолков. И одна она ничего не докажет… Вот и можем мы потерять очень хорошего человека. Конечно, после победы все станет на свое место, но до того времени много горя может она испытать…

– Это верно, – вздохнул Полоз.

Он думал о Ковпаке с глубоким уважением. Вот сидит в этой простой сельской хате уже пожилой и очень мудрый человек, и жизнь каждого, его честь и доброе имя для него дорого. Зря опорочить человека он никому не разрешит. Полоз вдруг понял, какое это счастье, что Вера Михайловна попала именно сюда, к партизанам.

– Вы, вероятно, правы, – сказал он, подымаясь из-за стола. – Пускай повоюет с вами; теперь это для нее самое почетное дело…

– Я тоже так считаю, – Ковпак прищурился. – О нашем разговоре ей сейчас знать незачем… К чему человеку, да еще в партизанском отряде, лишний раз настроение портить? Достаточно нам уже немцы его попортили.

– Конечно, – согласился Полоз. – Я ей ничего не скажу. Где мне ее увидеть?

– Через две хаты – влево.

– Можно идти?

– Иди. Только долго не задерживайся. Через два часа раненых привезут, через три – вылетать можно.

– Хорошо, я не задержусь.

Полоз почти выбежал из хаты. Резко свернул налево. На мгновение остановился. Вот она, эта долгожданная минута…

Во второй хате еще светился слабенький огонек. Полоз подошел к окну, заглянул вовнутрь. Залаяла собака, за столом сидела какая-то очень знакомая и в то же время очень чужая женщина. Ох, как же она изменилась и постарела за эти месяцы!

Полоз вошел в сени, постучал.

– Войдите, – послышался знакомый голос.

Тут уж майор Полоз не выдержал. Он ворвался вовнутрь, схватил Веру Михайловну в объятья и, несмотря на любопытные зоркие глаза, которые неожиданно появились и на печи, и на скамейке, стал без конца целовать дорогое лицо. Ему незачем было слушать какие-то рассказы, выискивать доказательства. Достаточно было взглянуть в эти родные, любимые глаза, чтобы раз и навсегда убедиться: лгать они не могут.

– Я знала, что ты придешь, – гладя его волосы дрожащей огрубевшей рукой, говорила Вера Михайловна, – я знала, что ты будешь здесь. Иначе быть не могло…

А с печи уже слезала хозяйка, какие-то девушки-партизанки тоже проснулись и категорически требовали новостей с Большой земли. И Полозу пришлось рассказывать и, пожалуй, только через час ему удалось остаться с Верой Михайловной вдвоем. Он выслушал ее рассказ, ни о чем не спрашивая, понял и свято всему поверил. В то же время, справедливость слов старого Ковпака становилась все яснее, и чувство уважения к нему ширилось с каждой секундой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Ориентировочные данные будущего турбореактивного двигателя Крайневу принесли неожиданно. Он знал, что одно из Центральных конструкторских бюро работает над этим заданием, но даже и допустить не мог, что результаты появятся так скоро. Правда, двигатель был только спроектирован, но все-таки огромная часть работы была уже завершена.

Юрий внимательно просмотрел все данные и понял, что теперь перед строителями новых моторов стоит проблема материалов. Нужно создать для них новые сорта стали, более прочные, чем известные до сих пор. Сорта, которые бы не боялись ни высокой температуры, ни ржавчины, ни кислот.

Юрий взял большой лист бумаги, на котором будущий мотор был начерчен в собранном виде. Неимоверная сила заложена в совсем незначительные размеры двигателя. И Крайнев прямо глаза зажмурил от удовольствия, представив себе, какая это будет машина в полете: стремительная, сильная, неимоверно быстрая. Этот двигатель подхватит ее, как перышко, и понесет с неслыханной скоростью. Пожалуй, даже и в межзвездные просторы удастся с таким двигателем вырваться.

Он все еще держал в руке чертежи, и перед его глазами в прозрачной голубизне летел взлелеянный мечтами самолет. И до боли захотелось скорее увидеть его воплощенным в сталь и алюминий, услышать, как короткие, чуть скошенные назад крылья дрожат от десятков тысяч оборотов, которые турбина делает в одну минуту.

Да. Он обязательно построит такой самолет, но это произойдет не так скоро. Перед ним годы напряженного труда. Однако, каким бы напряженным и тяжелым он ни был, думать о нем уже пора. Эх, если б не война! Все нужные для этого двигателя материалы оказались бы у изобретателей гораздо скорее. А так придется ставить опыты на загруженных до отказа металлургических заводах, работать в сложнейших условиях, и каждому потерянному дню суждено будет отдалять момент взлета машины Юрия Крайнева…

Но переживать нечего. Самолет этот уже не мечта, а вполне конкретное задание, значит – за работу!

В дверь постучали.

– Входите, Адам Александрович, – Крайнев безошибочно узнавал стук своего директора.

Валенс вошел, поглядел на уже знакомые чертежи, прошелся по кабинету Крайнева – три шага вперед, три назад, – потом сел на стул перед столом. Восторг Юрия перед новым мотором ему, видимо, не передавался.

– Получил я письмо от Михаила Петровича Полоза, – сказал Валенс, рассматривая развернутый перед Крайневым чертеж. – У него много новостей. Только не падай в обморок. Вера Михайловна в партизанском отряде Ковпака. Как это тебе нравится?

Крайнев не сразу мог осознать смысл сказанного. До того все было невероятным.

– Кто? – переспросил он, думая, что ослышался.

– Вера Михайловна Соколова.

– После всего, что произошло? После той фотографии? Значит, все это было провокацией?

– Не знаю, – ответил Валенс, – но перед нами задача – написать ей характеристику.

– Что же мы напишем?

– Вот и я думаю: что мы напишем?

– От этой характеристики будет, вероятно, зависеть вся ее дальнейшая жизнь.

– Возможно, что и так.

– Что писать? Мы ведь решительно ничего о той истории не знаем.

– А нас о ней и не спрашивают. Надо написать о том, что нам известно.

– Я сейчас сяду и напишу черновик.

– Ты?

– Да, я.

– Ну, пиши.

Крайнев сел за стол. Начал писать быстро и уверенно, ни над чем не задумываясь. Два листа бумаги покрылись ровными строчками твердого крайневского почерка.

– Пожалуйста, – сказал он и протянул листок бумаги Валенсу, с интересом наблюдавшему за ним. – Подпись мою можно зачеркнуть, а можно и не зачеркивать, это уж смотря по обстоятельствам.

– Увидим, – ответил директор и начал читать. Прочитал, положил бумагу на стол и задумался.

– Такую характеристику для вступления в партию давать можно, – наконец сказал он. – Смелый ты человек, Юрий. Ведь тут все как в тумане. Ничего толком не поймешь. И старые чертежи к фашистам попали, и обращение она подписала, а ты так пишешь, будто она самый честный человек в мире.

– Я в этом убежден.

– Это я вижу.

– А что ты ей напишешь?

– То же, что и ты. Я ведь никогда не верил, что такой человек, как Соколова, могла стать предателем. А иначе – кому же тогда верить? Для чего мы тогда людей в коммунистическом духе воспитываем?

– Ты говоришь так, будто не меня, а себя самого переубедить хочешь, – засмеялся Крайнев.

– Да. В какой-то мере ты прав. И мне немного совестно. Что это такое? Значит, в глубине души я все-таки не верю ей или ответственности боюсь?

– Это потому, что ты директор института, а я простой смертный, – снова весело засмеялся Крайнев. – И довольно об этом. Соколова скоро будет с нами. Как там ее житье-бытье? Что Полоз пишет?

– Он часто к Ковпаку в партизанский отряд летает. Пишет, что тяжело ранена была Вера Михайловна. Хотел ее на Большую землю вывезти, да не согласилась. Говорит – я ведь теперь партизанка.

– Правильно делает, – одобрительно отозвался Крайнев. – А теперь погляди-ка, какой для нас мотор готовят, хоть на Марс лети!

И оба склонились над широкими полотнищами чертежей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Здорово досаждал гитлеровцам Сидор Ковпак. Почти весь север украинского Полесья был теперь оккупирован фашистами только формально, а в действительности никто из них в полесские села не решался и нос показать. Целые районы и в глаза немцев не видели. Страшно было гитлеровцам углубляться в партизанский край.

Но такое положение ни Гитлер, ни его генералы долго терпеть не могли. Как же начинать крупное наступление весной, если за спиной партизанские отряды орудуют, если точно не скажешь, какой поезд своевременно на фронт прибудет, а какой под насыпь в болото свалится. Нет, с партизанами пора покончить! До тех пор, пока они существуют, в тылу у гитлеровцев покоя не будет!

Поэтому, обеспечивая себе свободу действий, немцы ранней весной начали крупное наступление на партизанские отряды. Против них было пущено несколько кадровых дивизий и весь фольксштурм, находившийся в распоряжении фашистского командования на Украине. Однако это наступление не застало врасплох Сидора Ковпака. Сила его отряда была именно в умении маневрировать, выйти из-под удара там, где он слабее врага, самому ударить и обрушиться на врага в том месте, где чувствуешь себя сильнее.

Гитлеровцы бросили на отряд Ковпака много войска, и партизанам пришлось оставить насиженные места и пробираться дальше в лес. Но сделать это было не так просто. Гитлеровцы напали внезапно. Они пытались окружить весь отряд и уничтожить его, расчленив на части. Вот этого-то и не мог допустить Сидор Ковпак.

Как только разведка донесла о начале гитлеровской операции, на всех лесных дорогах стали хорошо вооруженные партизанские заставы. Они были немногочисленны: два-три бойца, с ними пулемет, да еще несколько десятков гранат на всякий случай. Но в лесу эти замаскированные точки превращались в грозную силу, перед которой стояла одна задача: задержать немцев, пока не отойдут основные партизанские силы, а тогда уже лесами пробраться к отряду.

Ковпак распределял людей быстро и уверенно. На одну из боковых дорог были посланы Лойченко, Вера Михайловна и Синица – молодой партизан, которому еще не приходилось бывать в бою.

– Вам нужно продержаться до вечера, – приказал Ковпак. – Когда стемнеет – отрывайтесь от противника и догоняйте нас. Все ясно?

– Ясно, – ответил Лойченко, назначенный старшим.

Застава углубилась в лес и вскоре исчезла между невысоких полесских сосен.

В весеннем, недавно пробудившемся от зимней спячки лесу было тихо и сыро. Прошлогодняя прелая листва шевелилась, как бы оживая. Это из земли пробивались к свету первые бледно-зеленые стебельки сона. Сквозь оголенные, украшенные наливающимися почками ветви берез проскальзывали косые лучи солнца. До вечера оставалось, вероятно, часа три.

В этой части леса, где тонкие березы сменялись густыми зарослями стройных высоких сосен, было темнее. Солнце сюда почти не доходило, свет его освещал только остроконечные верхушки.

– Тут и будем Гитлера встречать, – решил Лойченко.

Вера Михайловна одобрила его выбор. Действительно, очень удобное для засады место. Узкая дорожка сворачивала почти под прямым углом, обходя невысокий бугор, и если возле этой высотки поставить пулемет, то его огнем можно будет перекрыть и отрезать любое движение – на дороге.

По приказу Лойченко, Иван Синица, орудуя маленькой лопаточкой, быстро выкопал для пулемета окоп. Расположенный между корней огромной сосны, он был совсем не видим с дороги. Толстый ствол прикрывал его сбоку, лучшей огневой позиции и не придумаешь.

Лойченко лег у пулемета, примерился и сказал:

– Очень хорошо. Теперь каждый индивидуально окопаться должен.

И они вырыли каждый для себя небольшой окопчик, не зарываясь глубоко в песок, зная, что долго задерживаться здесь не придется.

– Ну вот, теперь можно хоть целую гитлеровскую дивизию встречать, – пошутил Синица, оглядывая свою работу.

– Ты прежде встреть, а тогда говори, – недовольно буркнул Лойченко.

Они залегли в свои окопчики и надолго замолчали.

Тишина стояла над лесом, и солнце уже начало клониться к закату.

Вдали послышались выстрелы. Они все учащались, пока не слились в одну сплошную трескотню, Раздалось несколько орудийных ударов.

– Противотанковые пушки притащили, – сказал Лойченко.

– А может, они и не пойдут по нашей дороге? – несмело спросил Иван Синица.

– Пойдут, – хмуро ответил Лойченко, – они по всем дорогам просочиться попытаются.

Вера Михайловна лежала у пулемета, слушала разговор двух партизан, отлично понимая чувства, беспокоящие сердце Синицы. Сама она была спокойна, несмотря на то, что задание очень опасное, хотя и не из тех, когда уверен, что идешь на верную смерть. Тут все-таки есть надежда вернуться в отряд, несмотря на то, что встретить смерть и померяться с ней силами придется обязательно.

Издалека – казалось, будто это за много километров – послышалось тихое, приглушенное гудение. Выходило оно как бы из самых недр чащи лесной, и партизаны насторожились, замерли в своих неглубоких окопчиках.

– Какая-то машина едет, – нервно сказал Иван Синица, окоп которого был расположен возле самой дороги.

– Противотанковую гранату готовь, – распорядился Лойченко.

– Она уже давно готова, – ответил Иван Синица, кладя перед собой вязку обычных гранат.

Они замолчали, и в лесу снова стало тихо. Даже гудение прекратилось – ничего не доносилось из темной лесной дали.

«Может быть, они минуют нашу дорогу?» – назойливо вертелось в голове Ивана Синицы. Но вскоре тупорылое чудовище показалось в просвете дороги; будто громоздкий бегемот или буйвол продирался между густыми соснами.

– Бронемашина, – тихо сказала Соколова.

– Из пулемета по машине не бить, – приказал Лойченко, – за нею пойдут солдаты, тех – из пулемета. А машину гранатой.

– Есть гранатой, – бледнея, ответил Иван Синица,

Это были мучительные минуты ожидания, когда враг уже идет на тебя, а ты вынужден неподвижно лежать, пока он приблизится хотя бы настолько, чтобы ударить наверняка. Соколова видела, как трудно даются Ивану эти минуты, как хочется ему стрелять, начать бой. Но он знал, что каждый выстрел, сделанный преждевременно, означал верную смерть и сорванное задание.

– Спокойнее, спокойнее, – сказала Соколова тихо, но внятно. – Спокойнее, товарищ Синица.

– Я спокоен, – ответил партизан, и его голубые глаза взволнованно блеснули.

– Тише, вы! – прошептал Лойченко.

Он лежал рядом с Верой Михайловной в окопе и весь был поглощен наблюдениями, ожиданием минуты, когда нужно будет ударить. Казалось, и тень волнения не может коснуться его сердца. Вера Михайловна, которая сейчас служила вторым номером пулеметного расчета, поглядела на его сосредоточенное лицо и умолкла. Вдруг ожгла мысль, что так и не удалось вспомнить, откуда ей знакомо это лицо. Но для разгадок уже не оставалось и минуты: тяжело покачиваясь на песчаных рытвинах лесной дороги, немецкая бронемашина подошла совсем близко, С десяток солдат в серо-зеленой униформе осторожно шли за нею, пытаясь за бронированной толщей найти защиту от всяких случайностей…

– Спокойно, спокойно, – уже не для Ивана Синицы, а для самой себя повторяла Соколова. – Спокойно.

Она поглядела на лица своих товарищей. Они были покрыты бледностью зеленоватого оттенка. Соколова пробовала улыбнуться, но губы не слушались ее.

«Должно быть, я страшно волнуюсь», – подумала она и в. ту же секунду почувствовала, что волнение ее словно рукой сняло.

Иван Синица бросил связку гранат. Он сделал это преждевременно – не выдержали нервы. Высокий столб желтого песка вздыбился перед тупым рылом бронемашины. Она качнулась, на мгновение остановилась.

Лойченко нажал спуск, и сразу ожил лес от ударов и свиста пуль. Потоки огня вырвались из бронемашины. Все ее пулеметы били по лесной чаще. Немцы не знали, где спрятался враг, били наугад, но одна пуля все же нашла грудь Ивана Синицы. Пока шел бой, никто этого не заметил, и только тогда, когда немцы прекратили огонь, поглядела Вера Михайловна на Синицу и тихо ахнула.

Синица лежал лицом вниз, и тонкая струйка крови сбегала по его груди.

– Убили?

– Тяжело ранен, – сказал Лойченко, переворачивая отяжелевшее тело Ивана Синицы.

– Что ж делать?

– Ничего. Держаться до вечера,

– Он умрет.

– Может статься.

Вера Михайловна подползла к недвижимому Синице, сбросила ватник, перевязала рану.

– Крови много вытекло. Плохо может кончиться.

– Может статься, – спокойно повторил Лойченко. – Надо изменить позицию. Эту немцы уже узнали.

Они переползли на другое место, может быть, менее удобное, но, безусловно, лучше замаскированное. Стояла гнетущая тишина.

Вера Михайловна посмотрела на Ивана Синицу. Лицо его стало восковым.

– Умер, – тихо произнес Лойченко.

– Да, – сказала Вера Михайловна и закрыла платком лицо молодого бойца.

– И мы с вами здесь умрем, – сказал Лойченко. – Никакой черт нас не спасет, умрем!

– Нет, – возразила Вера Михайловна. – Мы не умрем.

– Умрешь! – вдруг закричал Лойченко. И не успела Вера Михайловна понять, что произошло, как страшный удар обрушился ей на голову и свет померк в глазах.

Лойченко встал, оглянулся. Никого. Вокруг все тихо. Он наклонился к неподвижно лежавшей Вере Михайловне, послушал сердце – бьется. Тогда вынул из кармана веревку, связал бесчувственной Соколовой руки – вот досада, веревка коротка. Сняв еще ремень, на всякий случай связал и ноги. Оглянулся еще раз и поспешно, уже ощущая в кармане хруст десяти тысяч марок, быстро, пригибаясь, побежал в сторону немцев.