Текст книги "Звездные крылья"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Стены теплоэлектроцентрали были выведены уже больше, чем на треть. В тепляке становилось тесно. Михаил Полоз мог быть доволен первыми результатами своей работы. Давно миновали те времена, когда он соскакивал с кровати на каждый телефонный звонок, ожидая сообщения о катастрофе и завале тепляка. Легкая постройка стояла крепко, и никакие ветры не могли ее покачнуть.

Все инженеры строительства следили за пятым участком. Каждый доклад Полоза о ходе работ слушали с исключительным вниманием. Но многие в душе все же высказывали тревогу и советовали поскорее разобрать необычных размеров тепляк. Однако Полоз не спешил. Теперь, когда у зимы выиграно почти три месяца, можно действовать спокойно и уверенно.

Шестого февраля Полоз доложил о том, что бетонные и кирпичные работы выполнены на сорок процентов, что точно соответствовало плановым заданиям. Заседание происходило в кабинете Соколовой и закончилось около девяти часов. Полоз не торопился уходить. Соколова разговаривала с Гучко. Широкое лицо Карпа Ивановича сияло искренней радостью – работы на строительстве кузницы подтянулись и тоже почти укладывались в плановый график. Наконец, вышел из комнаты и Гучко.

Полоз сложил бумаги и посмотрел на Соколову. Она как будто ждала его взгляда и ответила ему взглядом внимательным и вопросительным. В кабинете было накурено. Космы дыма плыли над столом. Лицо Веры Михайловны как бы расплывалось в тумане.

– Домой?

Соколова кивнула головой и привычно протянула руку к телефону.

– Не надо, – сказал Полоз. – Лучше пройдемся. На улице весной запахло.

Через несколько минут они вышли из конторы. Клочья белых облаков неслись низко над землей. Звезды показывались в разрывах между ними, крупные и тревожные, как неведомые сигнальные огни. Припадая к земле, взметая тучи снега и пригибая голые ветви деревьев, метался веселый влажный ветер.

Они молча прошли половину расстояния, до жилых комбинатов, потом остановились и оглянулись. Завод плыл в темноте степной ночи, как гигантский, ярко освещенный крейсер. Строительство шло полным ходом, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

Все в том же молчании дошли они до входа и дом п медленно поднялись по широким ступенькам.

– Спокойной ночи, – сказала Соколова.

Как трудно было ей произнести эти слова. Как не хотелось идти к себе наверх, в тишину, в одиночество. Полоз молчал. Вера Михайловна посмотрела на него с удивлением.

– Я очень хочу, чтобы ты зашла ко мне на несколько минут, – сказал Полоз, отчетливо произнося каждое слово.

– У тебя ко мне дело?

– Да. И очень важное.

После этих слов разговаривать стало значительно легче.

– Хорошо.

Полоз отпер дверь. Звук защелкнутого замка неожиданно отдался уже знакомым трепетом в сердце.

– Ну, какое же у тебя дело?

Полоз не мог произнести ни слова. Волнение сдавило ему горло. Он досадовал на себя, пытался овладеть собой, но ничего не мог поделать со своим все нарастающим волнением.

– Что с тобой, товарищ Полоз?

Полоз, наконец, очнулся. Несколько минут они беседовали о всяких пустяках. Разговор явно не интересовал их, ответы звучали невпопад, но они этого не замечали. Смущение все усиливалось.

– Мне, кажется, пора домой, – сказала Вера Михайловна, не трогаясь, однако, с места.

Только одно слово «домой» дошло до сознания Полоза.

Значит сейчас она уйдет, и он снова останется один. Об этом страшно было даже подумать… Именно эти страх и отчаяние и толкнули Полоза на неожиданный поступок.

Вера Михайловна вдруг почувствовала Полоза совсем близко возле себя. Он поднял ее на руки, легко, как ребенка. Целовал ее лоб, щеки, губы… Невозможно было остановить этот неудержимый поток поцелуев…

Соколова знала, что стоит ей только сказать Сухо и официально – оставь меня, – как инженер придет в себя. Но говорить этих слов ей совсем не хотелось, и почти неожиданно для себя самой Соколова ответила на поцелуй.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Был поздний вечер. Матовые плафоны заливали светом длинные дорожки, протянутые на блестящем паркете. Десятки дверей выходили в коридор. Здесь помещались кабинеты инженеров. За каждой дверью шла напряженная работа. Инженеры разрабатывали детали будущего скоростного бомбардировщика. Иногда все они сходились в кабинет Юрия Крайнева, чтобы проверить детали, сопоставить их одну с другой и со всей машиной, контуры которой очерчивались все яснее.

Марина Токова не принимала участия в этой работе. Дни и ночи просиживала она над новым проектом самолета.

Но однажды вечером, когда проект был уже в основном готов, Марина с ужасом убедилась, что и эта машина будет не лучше, чем предыдущие. Сделав такое открытие, она вдруг с точки зрения автора смогла стать на точку зрения критика. Она рассмотрела свой собственный проект так, словно увидела его впервые.

Совершенно ясно, что эта машина не может стать мощным бомбардировщиком. Многому научилась Марина, работая с Крайневым. Только ее собственная слепота и упрямство явились причиной того, что до сих пор она не замечала всех недостатков своей машины.

А когда, наконец, все сомнения развеялись, в целом и в частности, Марина вынула из ящика большую папку, аккуратно сложила в нее все листы, положила папку на место и заперла стол на ключ.

Она заставила себя не думать об этой третьей неудаче, словно вместе с папкой заперла в ящик все свои неприятные мысли. Встала и, напевая монотонную песенку, вышла из кабинета.

Проходя мимо двери Крайнева, Марина прислушалась. В кабинете было так же тихо, как всюду. В вестибюле, у раздевалки, она остановилась, разглядывая длинный ряд портретов выдающихся работников института стратосферы. Посредине висел большой портрет Крайнева. Она взглянула. на портрет и отвернулась. На снимке Крайнев смеялся, и Марине показалось, будто он смеется именно над ней.

На улице стояла оттепель. Мокрый черный асфальт блестел. Марина глубоко вдохнула влажный воздух. Скоро весна…

Она пошла по тротуару и вдруг в удивлении остановилась: все окна института были освещены. За ними двигались бесшумные и легкие тени. За тенями угадывались люди, бумаги, инструменты.

Марина оторопела. Почему все работают в столь поздний час? А может быть, она ошибается? Ступила несколько шагов и опять остановилась. Любопытство ее росло с каждой минутой. Надо же, наконец, узнать, в чем тут дело. И Марина вернулась в институт. Старушка-гардеробщица, охая и вздыхая, взяла ее пальто. Она спросила Марину, почему в институте каждый день теперь собрания и никто не уходит рано домой. Марина ничего не смогла ответить. Спотыкаясь, взбежала она на второй этаж. Подошла к первой двери с табличкой «Инженер Матяш» и постучала.

– Войдите, – приглушенно донеслось из-за массивной двери.

Марина вошла.

Матяш сидел за столом и быстро поднялся, увидев, кто пришел. Небрежным движением он бросил на стол большую книгу.

Марина уловила это движение. Под книгой лежал лист бумаги, на котором Матяш что-то вычислял или чертил. Из-под книги виднелись только обрывки линий и цифры.

Ее лицо вспыхнуло. Шея и уши покраснели. Минуту она молчала, не зная, с чего начать.

Матяш вопросительно смотрел на нее.

Марина спросила, Не собирается ли Матяш домой, и сразу же мысленно выругала себя за нелепый вопрос.

Матяш не собирался домой. Ему очень жаль, что он не может проводить товарища Токову, но к завтрашнему дню еще очень много дела…

Марина смутилась, не нашла больше никаких слов, извинилась и вышла.

Матяш не задерживал ее. У девушки хватило духу зайти еще к другому инженеру, но и там повторилась та же сцена. Марину принимали вежливо, но недоверчиво и холодно. Она явно мешала работать. У всех много дела, только одна Марина Токова разрешает себе в столь горячее время такую роскошь, как прогулки.

Девушке стало страшно. Она испытывала физически ощутимое чувство страха. Она осталась одна. Вокруг нее как будто много товарищей, но на самом деле она, оказывается, совсем одинока. А ведь Марина не привыкла стоять в стороне от большой работы. Всю жизнь, сколько себя помнит, она всегда была в самом центре происходящего. А теперь, совершенно неожиданно для себя, но по собственной вине, она очутилась вне работы.

Товарищи работают над проектом скоростного бомбардировщика, и только Марина не сможет сказать, что в этой машине будет частица и ее труда.

Она вернулась к себе и долго ходила из угла в угол.

Прошло добрых полчаса в молчании и тишине. Одно ей стало совершенно ясно: оставаться вне работы, вне коллектива она больше не может. Значит, надо быть мужественной, пойти к Крайневу, честно признать свою ошибку и попросить работы.

Нет, не пойдет она к Крайневу. Ведь она выгнала его… Ей ли идти к нему теперь с такой просьбой?

И снова начала Марина мерять шагами свой кабинет. Снова, сменяя одна другую, заметались в голове мысли. И вскоре Марина поняла окончательно, что раздумывать и колебаться больше нельзя. Надо взять себя в руки и сломить свою гордость. Иного выхода нет.

И Марина решилась. Еще не очень хорошо представляя себе, что она скажет Адаму Александровичу, Марина постучала в дверь его кабинета.

Директор встретил девушку так, будто ждал ее, будто и не сомневался, что она придет в этот поздний час. После нескольких малозначащих фраз Валенс сказал:

– Вы, конечно, за материалами? Юрий давно уже оставил их у меня. Вот, возьмите, – он протянул Марине толстую папку с надписью, сделанной рукой Крайнева, – «Инженеру Токовой». – Кажется, он оставил для вас ваше любимое – детали хвостового оперения крейсера.

Марина снова залилась краской. Валенс ничего не замечал. Он смотрел куда-то в сторону, мимо нее. Через минуту она вышла из кабинета директора, крепко сжимая в руке толстую папку. Она шла по коридору, и мозг ее сверлила и жгла одна только мысль: «Они знали. И Крайнев, и Валенс знали, что я приду…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Бабат приехал на строительство и по телефону вызвал на вокзал заводскую машину. Вокзал находился довольно далеко, и машина пришла только через час. Все это время инженер ходил по высоким залам вокзала, иногда выходя на привокзальную площадь. Задержка машины его не удивляла. Больше того – даже радовала, ибо это означало, что его здесь не ждут. Тем лучше.

С интересом смотрел Бабат сквозь стекло машины, как огромное строительство вырастает на горизонте. Большие события, очень важные для него, должны были решиться здесь.

На пятом участке в этот час, как обычно, начался обеденный перерыв. Постепенно затих шум в тепляке. Рабочие выходили обедать. Трое молодых Котиков во главе с отцом прошли в столовую, но отдыхать в тепляк не вернулись.

С того дня, как старый Котик запретил сыновьям даже думать об авиашколе, борьба в семье не прекращалась. Ни Василь, ни Микола, ни Петро не теряли надежды на то, что отца все же удастся уговорить. Однако никто из них не мог придумать, как опять заговорить со стариком об этом деле.

Парни перебрали десятки вариантов, но все они были отброшены один за другим. Главным препятствием служил дух противоречия, живший в старом Котике. Если сыновья что-нибудь предлагали первые, он уже не мог просто так взять и согласиться. Он сопротивлялся даже тогда, когда в глубине души был совершенно с ними согласен.

И вот после длительных переговоров и стычек сыновья стали замечать, что отец как будто сдается. Заметить это могли только сыновья – для постороннего глаза Котик по– прежнему оставался непоколебимым.

Василь понимал, что осталось сделать последний шаг– и все будет решено. Но именно этот последний шаг больше всего и беспокоил сыновей. Вначале предполагалось вызвать на семейный совет секретаря комитета комсомола строительства Васю Ковача и просить его воздействовать на отца.

Но Петро возражал: как это так, ведь придется краснеть перед Ковачем, когда он убедится в том, какой у них несознательный отец. С Петром согласились, и проект отпал.

Но однажды после работы Василь часа на два исчез, а вернувшись в барак, таинственно сообщил братьям:

– Сделано,

На другой день дед Котик получил от секретаря партийного комитета строительства записку, в которой Матросов писал, что хочет видеть Павла Матвеевича вместе с его тремя сыновьями у себя в кабинете во время обеденного перерыва.

И вот сразу же после обеда Котики отправились в партийный комитет. Матросов встретил деда, как старого знакомого. Старик чинно уселся в большое кресло против Матросова, сыновья помялись и остались стоять у стены.

– Хорошие сыновья у вас, просто богатыри, – начал разговор Матросов, не сводя с деда глаз.

– Да. Нечего бога гневить. Повырастали, – осторожно, еще не зная, в чем дело, сказал дед и покосился на своих сыновей. Он до сих пор не догадывался, для чего пригласил его Матросов, и приготовился ко всяким неожиданностям.

– Скоро им в армию, – продолжал Матросов.

– Василь нынче осенью пойдет.

– А красивые парни. Им бы на головы пилотки да по два кубика на голубые петлицы. Вот это летчики, а!

Матросов даже языком прищелкнул и подмигнул деду. Тут старик понял все. Оглянулся. Сыновья по-прежнему стояли у стены, лица их застыли в напряженном ожидании. Котик перевел глаза на Матросова, встретился с его спокойным взглядом и нахмурился: ясно, все они заодно, и тут уж придется отступать.

Но так просто согласиться и признать себя побежденным дед не мог, а потому сказал:

– Товарищ Матросов, прикажи хлопцам выйти на минуту, Я с тобой один на один поговорить хочу.

Парни, как по команде, вопросительно взглянули на Матросова. Тот кивнул головой.

Дед несколько минут молчал. Матросов ждал терпеливо, не нарушая тишины. Наконец, дед сказал:

– Хлопцы в летную школу просятся, а я их не пустил. Про это со мной говорить желаешь?

– Про это.

– Сейчас я вижу, что тут промашку дал, но теперь отпустить их я уже не могу.

– Почему так?

– Слово свое сказал. Раз старик Котик какое слово сказал, значит, менять его незачем.

– А разве лучше будет, если уйдут без разрешения?

– Без моего разрешения не уйдут, а запрещать им тоже, видать, не следовало. Да, ошибка здесь получилась.

Дед говорил спокойно, рассудительно, словно сам для себя решал сложный и мучительный вопрос.

– Как же быть? – еще раз спросил Матросов.

– А ты прикажи мне, – оживился дед Котик. – Просто возьми да прикажи.

– Что приказать?

– Прикажи отпустить хлопцев в школу, и вся недолга.

Матросов понял, что дед по сути уже давно согласен и сейчас ищет только повода, чтобы прикрыть свое отступление.

– Зови ребят! – сказал Матросов.

Парни вошли, пытливо поглядывая то на Матросова, то на отца. Секретарь поднялся с кресла. Молодые Котики в шеренгу стали около стола. Только дед Котик остался сидеть.

– Так что, Павел Матвеевич, – торжественно спросил Матросов, – не изменишь своего слова?

– Нет, – твердо ответил дед.

– Тогда, во имя укрепления нашей армии, приказываю тебе отпустить сыновей в авиашколу.

Некоторое время дед молчал, потом твердо, с большим достоинством ответил:

– Если приказываешь во имя укрепления армии, то такой приказ переступить не может никто. Пускай идут.

Трое сыновей с первого же слова поняли отцовскую игру. Они с трудом сдерживались, чтобы не нарушить торжественного момента.

– Другого ответа я от тебя и не ждал, товарищ Котик, – заключил Матросов. – Ну, ребята, вот и делу конец. Поздравляю!

Василю, по правде сказать, не верилось, что такая трудная задача уже решена раз н навсегда. Он посмотрел в окно, на строительство, на высокий тепляк и неожиданно вздрогнул.

Ему показалось, будто белая гора тепляка покачнулась.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Над деталями хвостового оперения бомбардировщика Марина работала с увлечением. Она познакомилась с общим проектом и увидела, что Крайнев все еще не разрешил многих вставших перед ним проблем. Крейсер имел обычные контуры скоростного самолета. Обычные моторы должны были придать ему значительную, но уже давно достигнутую скорость. Правда, для этого класса машин такая скорость была рекордной, а нагрузка крейсера увеличивалась необычайно.

Инженеры работали допоздна, а в одиннадцать часов, по однажды заведенному порядку, собрались в кабинете Крайнева. Подводились итоги за день и обсуждались законченные части работ. Здесь окончательно оформлялся крейсер.

Крайнев руководил всем. К нему приносили все чертежи, все замечания, все предложения. Из всего этого надо было отобрать нужное и отбросить лишнее. Это была трудная работа, но она давала ясно ощутимые результаты.

Весь коллектив работал, как хорошо налаженная машина, и маленьким колесиком в этой мощной машине чувствовала себя Марина Токова. Она знала, что Крайнев следит за ее работой особенно внимательно. И не только потому, что хвостовое оперение очень важная вещь. Крайнева интересовало, как будет работать инженер Токова. Марина все это знает – она работает в полную силу. Она не собирается подводить Крайнева и институт.

Пожалуй, впервые в жизни почувствовала Марина огромную дисциплинирующую силу коллективной работы. Она отдалась работе целиком, искренне и честно, знала, что может выполнить порученное ей дело лучше, чем кто– либо другой, и трудилась не покладая рук.

Однажды вечером Валенс пришел посмотреть чертежи Марины. Никто не сказал бы, что Валенс уже несколько недель спит по три-четыре часа в сутки, вместе с Крайневым сводя воедино работы всех инженеров. В нем жила несокрушимая энергия, он умел расходовать свои силы экономно и точно. Именно поэтому ни усталость, ни сон не смогли склонить его седую голову.

С ним Марина чувствовала себя удивительно спокойно и просто. С ним можно было чувствовать себя совершенно уверенно. Осознав все это для себя, Марина уже больше ничего не утаивала от директора.

И в тот вечер, когда отворилась дверь и высокая фигура появилась на пороге, Марина улыбнулась радостно и приветливо. Она знала, что директор будет доволен: работа приближалась к концу, а система управления так удачно продумана, что Марине не придется краснеть, когда в кабинете Крайнева поставят на обсуждение ее чертежи. Она в этом уверена. Уверен в этом, кажется, и Валенс.

Правда, конструкция хвостового оперения еще может вызвать возражения некоторых инженеров. Она слишком оригинальна и не предусмотрена общей схемой крейсера. Но ведь сам Крайнев не возражал, когда Марина показала ему первые эскизы. Месяцы, проведенные в институте, научили ее лучше разбираться в собственных проектах. Интересно, что теперь скажет Валенс?

А директор внимательно рассматривал чертежи, разложив их перед собой на столе.

– Здорово придумано.

Марина смутилась в первое мгновение. Она ждала замечаний, критики, но не такой прямолинейной оценки.

– Крайнев сказал мне, что вы придумали исключительно надежную конструкцию рулей. Признаюсь, я вначале не очень верил этому. Зато теперь я целиком присоединяюсь к такому выводу.

Марина смутилась еще больше и залилась краской.

Валенс свернул чертежи, поговорил немного и вышел из кабинета.

А Марина еще долго сидела на одном месте. Все в ней ликовало, все жило одной мыслью – Крайневу понравилось.

Она отодвинула бумагу, и чертежи развернулись. Марина увидела рули. Это была ее работа, ее победа.

И снова бурная волна радости смела все остальные чувства.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

За свою новую трехкомнатную квартиру в большом доме на улице Ленина Юрий взялся с такой завидной энергией, будто уже не сегодня-завтра сюда должна была переехать Ганна. Само собой разумелось, что из больницы она уже к себе не вернется, а переедет к Крайневу. И хотя об этом между ними не было сказано и слова, Юрий не сомневался, что так оно и будет.

Теперь он проводил с Ганной в больнице целые часы и в глубине души думал, что врачи слишком уж напуганы и неуверены в своей науке, если не выписывают совершенно здорового человека. Он воочию убедился, как быстро поправляется Ганна, и мог этому только радоваться. И вот однажды вечером, когда Юрий, как обычно, сидел возле своей любимой, в палату вошел профессор, тот самый, что никак не мог решить когда-то – пускать или не пускать к больной Ланко Крайнева, – и сказал, что, пожалуй, через недельку Ганну Ланко можно будет выписать домой.

– По такому поводу придется выпить бокал шампанского, – засмеялся профессор, выходя из палаты.

Так встал перед ним вопрос; куда же везти Ганну? Юрий как-то опасался говорить об этом, всячески оберегая любимую. Ведь даже в мелочах ее нельзя было волновать.

Но разговор все-таки произошел, и Ганна сама начала его. Она уже не могла представить себе существования без Юрия, и для нее все было совершенно ясно: после выздоровления они будут вместе, иначе к чему же жить?

Теперь, когда сам профессор заявил о полном ее выздоровлении и скорой выписке, встала необходимость выяснить все до конца.

И Ганна сделала это просто и непринужденно, как делала всегда. Она коротко спросила Крайнева, когда он заберет ее домой, и один этот вопрос сразу распутал неразрешимые, как казалось Юрию, проблемы. Он ничего не ответил. Просто обнял и крепко поцеловал Ганну, а уже только потом подумал, что любой ответ не был бы красноречивее этого.

Всю неделю он работал, как одержимый, обставляя квартиру. Ему хотелось, чтобы Ганна застала здесь все в полном блеске и порядке. Он прибегнул даже к консультации товарищей. Яринка Мороз сделала ему ряд ценных указаний, после чего стала его ближайшим помощником.

День выписки близился, но столько осталось еще сделать, что Юрий был близок к отчаянию: казалось, что вся эта бесконечная уборка и приведение квартиры в порядок так и не кончатся никогда.

И, наконец, он наступил, этот последний день.

Крайнев критически осмотрел комнаты. Ох, как много здесь еще недоделок! Ну, ничего! Пусть уж Ганна устраивает все по своему вкусу. Во всяком случае, он сделал все, что мог. И вздохнув с облегчением, Юрий побежал вниз к машине.

Через час, бережно поддерживая Ганну под руку, он ввел ее в переднюю своей – теперь уже их – квартиры. Так же бережно и осторожно, будто жена его стала по меньшей мере фарфоровой, помог он ей сбросить меховую шубку. Ганна вошла в столовую и остановилась пораженная.

– Боже, – сказала она, – до чего же тут красиво!.. Почему ты мне ничего не говорил о новой квартире?

Крайнев заглянул ей в глаза:

– Нравится?

– Очень. Я и не подозревала, что ты у меня такой хозяйственный.

– Я хотел сделать тебе сюрприз.

– И сделал. Мне здесь все очень нравится…

Воспоминание о больнице пришло неожиданно: оно было болезненным и неприятным… Скорее, скорее вычеркнуть из памяти все, что она пережила…

Юрий сразу же учуял эту мгновенную смену в настроении.

– Что с тобой, родная?

– Нет, ничего… Это я от радости волнуюсь. Идем посмотрим все остальное. Но тут чувствуется и женская рука. Кто тебе помогал?

– Яринка.

– По ней я тоже очень соскучилась, – сказала Ганна, рассматривая свое новое жилье и чувствуя, как волна нежности к Крайневу заливает ее сердце. Какой он хороший! Как она любит его!

После того, как они осмотрели все до мелочей и Ганна почувствовала себя усталой, они долго сидели рядом на тахте, тихонько разговаривая. В больнице они тоже не раз сидели вот так, рядышком, но тогда все было иначе. Тут можно было произнести слова, о которых и подумать невозможно было там, в больнице.

Хлопьями влажной метели пушило широкие окна. Капризный февраль то швырял на землю сухой колючий снег, то вдруг гнал тяжелые тучи, предвещающие мокрую оттепель, чтобы вскоре уступить место звонкоморозному ясному небу. Нестойкая какая-то зима стояла в том году. Но эта прескверная погода как бы подчеркивала, до чего ж хорошо сидеть вот так в уюте, дома, чувствуя рядом с собой любимого…

Ганна обняла Крайнева рукой за шею, прильнула к нему и тихо сказала:

– Мне так хорошо, так тепло с тобой…

В это мгновение они оба подумали, что все страшные дни остались позади, и уже никогда не вернутся минуты горя, что впереди только одно счастье, спокойная жизнь.

– Знаешь, – сказала Ганна, – я еще здесь, дома, немного побуду, отдохну, наведу полный порядок, а потом снова пойду работать в институт…

– Ну, это можно сделать позднее, – попробовал возразить Юрий.

– Нет. Без работы мне будет тоскливо… Кроме того, мне хочется быть все время рядом с тобой, работать вместе. Понимаешь меня?

– Отлично понимаю.

– Я так и думала. А работая, я и отдохну лучше. И все быстро станет на свое место… С нервами тоже наладится…

Крайнев нежно поцеловал ее в ответ. За окном завыл ветер, швырнул мокрым снегом в стекло.

– Мерзкая погода! – сказал Юрий. – А когда-нибудь и в такую погоду летать будут…

– Ну, особого удовольствия это ни у кого не вызовет.

– Это верно… Знаешь, Ганна, у меня за это время была возможность хорошенько обо всем подумать. И весь мой будущий путь совершенно ясно начертан передо мною – лишь бы только хватило жизни выполнить все, что задумано… И тут ты очень можешь мне помочь.

Ганна слушала затаив дыхание. Беспредельная радость охватила все ее существо: ведь о такой минуте, о таком разговоре и мечтала она когда-то… Нет, ничего лучшего в жизни ей не нужно. Как это прекрасно! Свою работу Юрин планирует, думая и о ней, о Ганне. Она все сделает для него, все!..

– Теперь мы работаем над крейсером, – продолжал Крайнев. – Это хорошая машина. Но знаешь… как только мы начали над ней работать, она уже устарела… Пойми меня правильно: нигде еще нет лучшей или даже подобной. Она устарела, так сказать, морально. Но не пройдя этого этапа, дальше не двинешься с места… Крейсер нужно заканчивать – он необходим нашему флоту – и сразу же браться за реактивную авиацию. Это наше задание по нынешнему времени: данная область техники не только не устарела, она не успела даже родиться. Тут есть над чем подумать. Вот я вылетел с аэродрома на обыкновенном истребителе, к которому были пригнаны ракеты… Как я не разбился – до сих пор непонятно… В ракетах находилось взрывчатое вещество, которое несет тебя, как хочет. Управлять им почти невозможно, во всяком случае, пока мы этого не умеем делать… Очевидно, путь для реактивной авиации, которая будет работать на обычных высотах, совсем иной… Мне сегодня показывали материалы о турбореактивных моторах, которые уже проектируются у нас. Неимоверная сила! И горит там не взрывчатка, а обычный керосин. Дешевое горючее. Он-то, вероятно, и послужит двигателем для реактивных самолетов.

Юрий помолчал, как бы проверяя свои мысли, потом продолжал:

– Но и реактивные самолеты в таких вариантах, о которых мы думаем сейчас, тоже скоро устареют. Хочется, – ах как хочется! – выбраться за пределы нашей старенькой планеты, чтобы ничто не препятствовало, чтобы даже об остатках атмосферы не думать… Но это будет не так-то скоро. К тому же на керосине или на бензине далеко не уедешь. Там нужно взрывчатое вещество страшной, немыслимой силы. Но в то же время покорное, послушное, как ученый пес. Так вот, думая о том времени, я всегда чувствовал, как мне тебя не хватает… Конечно, пока явится нужда в таком веществе, пройдет, пожалуй, лет десять. У тебя много времени впереди, но задание грандиозное!.. Тут нужно искать какое-то принципиально новое решение – не так в отношении силы взрывчатки, как в отношении ее дисциплинированности. Без этого ее в полетах не применишь.

Крайнев умолк, и они долго сидели в мечтательном покое. Волна новых, неожиданных мыслей охватила Ганну, но вскоре их заслонила одна-единственная – мысль о задании, которое непременно нужно решить. Лучшего подарка и не мог приготовить ей Юрий. Значит, она нужна, значит, ее работа ему необходима… Как хорошо все-таки жить на свете!..

Правда, она еще не представляет себе пути, по которому придется идти в поисках этого нового вещества. Многие ученые работают над аналогичными проблемами. Безусловно, некоторый опыт уже есть.

– Я завтра же пойду в институт! – вырвалось у Ганны.

– Нет, спешить незачем, – засмеялся Крайнев, отлично понимая ее мысли. – Работа эта рассчитана на годы. Значит, и подходить к ней нужно не с наскока, а осторожно. И одной браться за это дело нечего. Я думаю Яринку привлечь. Она толковый химик и в курсе последних достижений в этой области. Только, пожалуй, напрасно я сказал тебе обо всем этом; ты же теперь ночи напролет все будешь думать о работе…

– Иногда я все-таки буду спать! – сказала Ганна. – Но ты не представляешь, как приятно звучат эти слова: думать о работе. Думать о работе – ничего лучшего на свете быть не может.

– А по-моему – может. Посидеть просто так – тоже весьма и весьма неплохо…

– Это верно, – согласилась Ганна. – Но ты и представить себе не можешь, до чего я счастлива… Да… мы забыли про ужин… – вскочила она с места. – Мне уже пора входить в роль хозяйки. Сейчас будем ужинать.

– Погоди, – сказал Крайнев. – Сегодня я здесь еще хозяин. А ты – с завтрашнего дня.

Он вынул из буфета заранее приготовленный ужин. Расставив все на столе, положил салфетки.

– Прошу!

Ганна подошла и придирчиво все осмотрела. Стол был сервирован красиво и умело. Ганна осталась довольна.

– Ты отлично все сделал, – ласково сказала она и, улыбнувшись, тихонько повторила: – Ты даже и представить себе не можешь, как я счастлива!