Текст книги "Звездные крылья"

Автор книги: Вадим Собко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Разрезая морозный зимний воздух, машина мчалась по шоссе туда, где на горизонте неясно вырисовывалось зарево. Соколова и Полоз сидели рядом.

Быстро пронеслись мимо заснеженные поля, и автомобиль въехал в город. После густой темноты степной ночи слишком яркими выглядели залитые светом улицы и огни витрин. Так бывает, когда стоишь ночью у окна вагона и мимо тебя проносятся освещенные окна встречного поезда.

Машина скользнула заторможенными колесами по асфальту и остановилась у входа в театр.

– Приехали, – сказал Полоз, открыл дверцу и вышел.

Фойе встретило Соколову и Полоза сдержанным гулом

большой толпы, непринужденными приветствиями знакомых и заинтересованными взглядами. Идя к своим местам в партере, они невольно обращали на себя всеобщее внимание, что несколько смущало непосредственного Полоза. Несколько минут прошло в неловком молчании. Потом прозвучал удар гонга, свет стал медленно гаснуть, и тяжелый бархатный занавес пополз в стороны, открывая сцену. Спектакль начался.

Шла пьеса, хорошо известная во всех уголках Советского Союза. История проходила перед глазами зрителей. Суровые моряки Черноморского флота топили собственные корабли, выполняя приказ партии не отдавать эскадру врагу. Спектакль захватывал, заставлял забывать все окружающее. Существовали только чувства, суровые и трагические чувства моряков.

Соколова и Полоз выходили в антрактах в фойе, гуляли по длинным коридорам и разговаривали мало, углубленные в свои мысли. Занятые работой, они редко могли себе позволить такое развлечение, как театр. Поэтому каждая поездка в город становилась чем-то значительным, обостряла мысли, заставляла внимательнее относиться к себе и к друзьям.

Началась последняя картина, самая выразительная во всем спектакле: моряки моют свой корабль, чтобы чистым отдать его морю. Эта молчаливая сцена глубоко волновала зрителей. Полоз сидел неподвижно и вдруг почувствовал, как тонкая пелена застилает ему глаза.

Но вот исчезли линкоры, и черный силуэт последнего эсминца поглотили сверкающие солнечные зайчики на поверхности воды.

Полоз вздохнул и поглядел на Соколову. В зале прозвучали последние слова команды. Моряки двинулись в далекий путь, неся возле сердца флаги своих боевых кораблей; занавес медленно опустился.

В зале вспыхнул свет. Полоз, поддерживая Соколову под руку, прошел с ней к вешалке. Машина ждала у подъезда театра. Через пять минут их поглотила темнота ночи.

Некоторое время Соколова и Полоз молчали. Образы драмы все еще жили в воображении. Трагическое мужество моряков вызывало глубокое волнение.

– Я думаю, – нарушила тишину Соколова, – очень страшно уничтожать машины. Это напоминает убийство беззащитного доверчивого существа. Нужно обладать неимоверной силой воли и чувством долга, чтобы решиться на это. Я так хорошо понимала колебания Гайдая, будто была на его месте.

Полоз промолчал, но про себя отметил, что мысли его полностью совпадают с тем, что сказала Соколова. Беседа продолжалась, и между собеседниками неожиданно установилось взаимное понимание. Казалось, и не нужно заканчивать мысль, чтобы тебя целиком поняли.

Машина въехала на пригорок. Вдали замелькали огни строительства, и разговор оборвался. Огни приближались. Они пролетали мимо яркими вспышками, порой сплетались в причудливые созвездия. Автомобиль, круто свернув и подняв тучу сухого снега, остановился.

Инженер вышел, глубоко вдохнул морозный воздух и посмотрел на небо. Звезды зеленые, яркие горели совсем близко. Они казались одинаковыми, только красноватый Марс резко выделялся среди них.

Машина отъехала. Соколова стояла рядом с Полозом. Идти домой не хотелось. Однако мороз, звонкий и злой, покалывал кожу острыми иголками, от ветра захватывало дыхание.

Они подымались по лестнице. Шли спокойно, не торопясь. На площадке второго этажа, возле квартиры Полоза, остановились. Постояли немного молча, не зная, прощаться или нет.

– Зайдем ко мне, – неожиданно для самого себя сказал Полоз.

Сказал и сам испугался своей смелости. Наверное, Соколова сейчас рассердится, пойдет к себе, и он сегодня ничего не сможет ей сказать.

Но Соколова не рассердилась. Она взглянула на своего спутника и сделала шаг к двери.

Полоз проводил гостью в свой кабинет – комнату с более чем скромной меблировкой. Инженер не знал, что говорить, как держать себя с гостьей.

Он стоял у стола и следил за каждым шагом, каждым движением Соколовой.

– Ну, что ж это мы замолчали? – неожиданно спросила она, подходя к Полозу.

Полоз взглянул ей в лицо и почувствовал, как внутри у него все похолодело. Такой красивой он еще ее никогда не видел. Желание обнять ее, поцеловать нежно и сильно овладело им.

Он покраснел, потому что в глазах Соколовой прочитал, что она понимает его мысли. Что теперь она подумает о нем? А как исправить дело – Полоз не знал. Понимал, что просить о свидании по меньшей мере смешно, но даже слова о прощении не приходили ему на ум.

– Я пойду домой, – сказала Соколова, и Полоз понял, что бесполезно просить ее остаться. Он молча помог ей надеть пальто.

Вера Михайловна отворила дверь и остановилась на пороге. Оглянулась, посмотрела на Полоза и не смогла сдержать улыбку – лицо инженера было мрачным, растерянным.

– Спокойной ночи, – сказала она, и дверь за ней захлопнулась.

Полоз постоял у порога, вслушиваясь в ее шаги. На третьем этаже хлопнула дверь. Все стихло.

Полоз вернулся в кабинет. Во всем виноват только он один и больше никто. Полоз шагал по комнате, ходил, чтобы хоть как-нибудь отвлечься, забыться. Остановился у стола, где недавно стояла Соколова. Прислушался на миг и вздрогнул: наверху, на третьем этаже, в квартире Соколовой отчетливо слышались размеренные шаги. Он бросился к телефону, хотел позвонить, но не решился.

Наверху ходили взад и вперед, медленно, спокойно, ритмично.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Непослушные шуршащие листы ватмана сами сворачивались в трубки. Чтобы получше рассмотреть проект нового самолета Марины Токовой, пришлось на углы листов положить тяжелые книги. Крайнев просматривал лист за листом, иногда останавливаясь на какой-нибудь особенно интересной детали. Уже несколько листков в большом блокноте были исписаны замечаниями. В кабинете стояла тишина, изредка нарушаемая шуршанием бумаги.

Юрий работал быстро и сосредоточенно – до начала заседания ученого совета института оставалось около часа. Все члены совета уже успели ознакомиться с проектом. Крайнев – председатель совета – просматривал его последним.

Перед ним лежал лист, где самолет был начерчен в собранном виде. Стройная и грациозная машина вырисовывалась на бумаге.

Крайнев еще раз прочел объяснительную записку. Все было просто и понятно. Он отодвинул в сторону книги, прижимавшие листы, и чертежи сами свернулись в тугой рулон.

Юрий откинулся на спинку кресла и глубоко задумался. Несмотря на ясность проекта, много вопросов должен был еще разрешить Крайнев, Некоторое время он сидел неподвижно, словно окаменевший. Лицо его приняло суровое выражение. Ресницы опустились вниз. Вдруг он шевельнулся и протянул руку к телефону. Марина откликнулась сразу. Она была возбуждена, радостна, она ждала этого заседания ученого совета, как праздника, как своего долгожданного и заслуженного триумфа.

Однако она знала, что победа не придет сама. Право на праздник надо было завоевать. В ее голосе Крайнев почувствовал тревогу.

– Зайдите ко мне на минутку, – сказал Юрий, – у меня к вам неотложное дело.

– Это касается моего проекта?

– Да.

– Все разговоры о проекте я откладываю до заседания ученого совета.

– Прошу извинить за то, что потревожил вас, – сухо сказал Юрий и положил трубку на рычажок.

Резкий ответ Марины не удивил его. Беспокоило другое: боязнь за нее, желание помочь.

А в том, что Марина нуждалась в помощи, сомнений быть не могло Слишком много проектов прошло через руки Крайнева, чтобы он мог ошибиться. Жаль, очень жаль, что Марина отказалась прийти.

Юрий перелистал странички блокнота. Они были исписаны крупными, похожими на детский почерк буквами. Закрыл блокнот, положил в стол.

Дверь отворилась. Крайнев поднял голову и встретился глазами с Мариной.

– Я вас слушаю.

Слова эти прозвучали, как вызов.

– Я хочу посоветовать вам снять с сегодняшнего заседания ученого совета обсуждение вашего проекта.

– Вы думаете, что ученому совету некогда заниматься такими пустяками?

– Нет, этого я не думаю. Я хочу вам помочь.

– Заранее благодарна. Вы очень любезны.

– Вы не дали мне договорить. Я хочу спасти вас от провала.

Марина побледнела.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мне очень неприятно, но я должен это сказать, иного выхода у меня нет. Вы строили свой самолет по принципу летающего крыла и рассчитывали на то, что он даст большую скорость. Относительно этого у меня возникает сомнение, но спорить тут нельзя, это проверяется только практикой.

– Совершенно верно, – согласилась Марина.

– Но есть проблема, которую вы вовсе не разрешили. Это проблема устойчивости самолета в полете, особенно на виражах.

– И каковы же ваши выводы?

– Вывод один и очень печальный: самолет такой конструкции потеряет равновесие и управление, если не на первом, то безусловно на втором повороте.

– Позвольте не согласиться с вами, – Марина насмешливо смотрела на Крайнева. – Через полчаса заседание ученого совета. Я уверена, что каждое ваше замечание мной и членами ученого совета будет бито. Это все, что вы хотели мне сказать?

Крайнев наклонил голову.

– Да, все.

Марина поглядела на Крайнева, на темные волосы с искрами седины, на крупные черты лица, и необычное выражение грусти в глазах инженера поразило ее. Однако сейчас уже некогда было думать о причинах этой грусти.

– До скорого свидания на ученом совете. Интересно, вы… всю жизнь будете так… субъективно относиться к моим проектам?

У Крайнева от обиды перехватило дыхание. Но он сдержал себя и ответил тихо и спокойно:

– Очень жаль, что вы не хотите последовать моему совету.

Марина не дослушала. Быстро прошла в свой кабинет, вынула из большого шкафа копии чертежей и разложила их на етоле.

Она смотрела на свой самолет, вспоминала возражения Крайнева и вдруг поняла, что Юрий совершенно прав и машина перевернется при первом же повороте.

«А может, он ошибается?» Марина колебалась. С каждой минутой она находила все новые и новые доказательства своей правоты.

Нет, самолет Марины Токовой будет летать. Он обретёт неслыханную скорость – и Марина может доказать это всем ученым советам всего мира.

Телефон на столе зазвонил, и Марина схватила трубку. Валенс просил зайти к нему. Заседание вот-вот должно было начаться. Марина собрала чертежи и вышла из кабинета.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

В тот памятный вечер Полоз убедился, что не думать о Соколовой он уже не может. Правда, он и не очень старался избавиться от этих мыслей. Они были теплыми и радостными. Все люди казались ему теперь лучше, особенно, те, которые хорошо отзывались о Вере Михайловне.

Теперь каждый шаг Полоза, каждый его поступок проходил как бы под взглядом Соколовой. Нежданная любовь вдруг заставила его самого предъявлять к себе значительно более высокие требования. Это было трудно, но приятно. То, что Соколова относилась к прорабу по-старому, ничуть не умаляло радости этой любви.

Немного тревожил его тот вечер, после театра, когда, по его мнению, он слишком много позволил себе и был за это наказан. Ночь после того памятного вечера была не самой приятной в жизни Полоза.

На следующее утро, когда они встретились на участке, Полоз смутился так, что на него жаль было смотреть. Соколова ничего не заметила и поздоровалась, как всегда, ласково и приветливо. Полоз просиял. Между ними установилось молчаливое согласие: тот вечер был забыт, и никто из них не смел вспоминать о нем.

Вдвоем они медленно обошли участок и детально осмотрели строительство. Огромный тепляк, обшитый тяжелыми матами, высился, как пьедестал невиданного памятника. Тросы оттяжек были натянуты, точно струны. Ветер налетал на них и свистел, разрезаемый тугой сталью.

Осмотрев тепляк снаружи, они через ворота вошли внутрь. От яркого электрического света было больно глазам. В теплом и влажном воздухе пахло стружками, цементом, известью и свежим кирпичом.

Будущий корпус электроцентрали уже поднимался над землей. Фундаменты – самая сложная часть работы – были почти готовы. Внизу, замешивая бетон для огромных подушек под угольные мельницы, работали бетономешалки. От этого в тепляке стоял шум, похожий на шум водопада.

Столяры, готовя опалубку для бетонных конструкций, работали тут же. Ими командовал дед Котик. Каменщики уже начали возводить стены. Соколова могла быть довольна.

Только осмотрев все до последней мелочи, Соколова вышла из тепляка. После яркого света электрических ламп хмурый зимний полдень показался сумерками.

– Я довольна твоим участком, Полоз, – подчеркнуто официально сказала Соколова.

Полоз промолчал. Они остановились недалеко от выхода. Было двенадцать часов. Раздались звонкие удары о рельс. Соколова переждала, пока затихнет гулкий звон, потом взглянула на высокую деревянную стену и сказала:

– Только мне очень хочется, чтоб мы как можно скорее могли разобрать этот тепляк. Он меня беспокоит, скажу тебе откровенно. Иногда мне кажется, что в этом деле мы проявили больше смелости и дерзости, чем здравого смысла.

Полоз поднял руку и коснулся пальцем натянутого троса.

– Не разделяю твоих опасений. Пока тепляк строили – я волновался. Но теперь, когда фермы скрепили стены, я уже не боюсь. Хотя, правду сказать, тоже охотно разобрал бы его.

Они поглядели друг на друга. Тут все было понятным.

– После работы совещание прорабов. Заходи и принеси все последние материалы по твоему участку.

Соколова пожала Полозу руку и пошла к кузнице, легко ступая по пушистому снегу. Она отлично разбиралась в своих чувствах. Ну как ты позволишь себе долго разговаривать, если за каждым словом надо следить, чтобы неожиданно не прорвалась нежность к этому высокому и трогательно простому человеку!

Морозно поскрипывал снег. До кузницы было совсем недалеко, но по дороге встретился дед Котик, и Соколовой пришлось остановиться.

Дед стоял посреди дороги в коротком кожушке нараспашку, в шапке-ушанке, сдвинутой на затылок. Закинув голову, он смотрел в низко нависшее зимнее небо. Над степью совсем близко от земли гонялись друг за другом самолеты. Иногда они скрывались в облаках, а иногда чуть ли не касались снега сверкающими лыжами, чтобы тут же снова взмыть в подоблачную высь.

Дед Котик следил за ними внимательным, критическим взглядом. Его лицо выражало не только восторг. Была, видно, какая-то мысль, которая волновала деда, терзала сердце, не давала спокойно наслаждаться мастерской игрой самолетов.

Именно поэтому довольно усмехнулся старик, когда поглядел на дорогу и увидел Соколову. Это начальник строительства, человек вполне авторитетный, и на его слова можно положиться.

Он подождал, пока Соколова подойдет ближе, еще раз посмотрел на самолеты и, не сходя с дороги, спросил:

– Имею к вам один вопрос, товарищ начальник.

Соколова остановилась. Ей часто приходилось отвечать на самые неожиданные вопросы.

– Какой вопрос?

– Скажите мне, пожалуйста, много их убивается, этих вот сорвиголов, пока они научатся танцевать в воздухе?

– Что-то я не слыхала о таких случаях.

– Ну, наверное, сказать не хотите?

– Почему не хочу? Это и вправду случается очень редко.

– Тогда спасибо. – Дед отвернулся и снова задрал бороду кверху. Лицо его все еще было озабоченным. Ответ Соколовой не успокоил. Вера Михайловна продолжала свой путь. Она вспомнила Полоза в первый день их знакомства. Он прибыл из авиачасти, и следы трех кубиков еще виднелись на голубых петлицах. Дед Котик, пробудивший это воспоминание, неожиданно показался ей удивительно приятным и милым стариком.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Высокая дверь института захлопнулась. Марина вышла на крыльцо. Полированные гранитные ступени спускались прямо к тротуару. Было, видимо, очень поздно, но Марина не могла себе даже представить, который теперь час. Казалось, только минуты прошли с того времени, когда она вышла из кабинета Юрия Крайнева.

С неба сыпался сухой, неприятный снег. Ветер сгонял снежинки в одну сторону, и их потоки напоминали длинные, тщательно расчесанные волосы.

Марина сошла на тротуар, по привычке остановилась у каменной бровки, ведущей на асфальтированную дорогу, и поглядела, вправо, ожидая увидеть яркие шары автомобильных фар. Потом вспомнила, что забыла позвонить в гараж и заказать машину. Оглянулась и медленно пошла вдоль тротуара.

Холодный ветер налетал на нее резкими порывами, снежинки покалывали лицо, но Марина не замечала этого. Она шла совершенно машинально, не оглядываясь на перекрестках, не думая о том, куда идет, и была очень удивлена, когда вдруг очутилась перед своей квартирой.

Она вошла к себе в комнатку, уютную и теплую, включила свет и медленно разделась. Всем телом ощущая приятную теплоту, подошла к радиатору центрального отопления, положила на него застывшие ладони и вдруг расплакалась горько, по-детски.

Она легла на диван и несколько минут плакала, уткнувшись лицом в большую подушку. Потом подняла голову, оглядела комнату, такую знакомую, так заботливо обставленную, и снова опустила лицо на нежный черный бархат подушки.

Давешнее заседание вспомнилось ей до боли ярко, оно проходило перед ней, как на экране.

…Вот кабинет Валенса, где уже собрались все члены ученого совета; входит Крайнев и занимает председательское место. Заседание начинается. Марина говорит о своем проекте, о своем самолете, и седые профессора с интересом наблюдают за ее вдохновенным лицом. Она заканчивает доклад точно по регламенту и с замиранием сердца ждет первых слов Крайнева. Но Юрий не торопится. Он дает высказаться членам совета. Ученые поднимаются со своих мест и в вежливых выражениях, украшая речь пожеланиями и комплиментами, говорят о том, о чем сжато и кратко сказал Крайнев в своем кабинете.

Каждый из ораторов восторженно говорит о мастерской разработке деталей – талантливость Марины ни у кого не вызывает сомнений, но самолет, безусловно, будет терять равновесие, а следовательно, и управление на виражах. На этом сходятся мнения всех.

Юрию Крайневу уже нет надобности выступать. Он вправе молчать на этом заседании. Все его помыслы, все замечания, словно почерпнув их из его блокнота, высказали члены ученого совета.

В первые минуты Марина не теряла присутствия духа. Однако можно не согласиться с одним, с двумя, наконец, с тремя, но если уже говорится всеми одно и то же, то не поверить им трудно. У Марины создалось впечатление, словно она опускается в темную бездну и с каждой минутой все глубже и глубже.

Марина ждала еще двух выступлений – Крайнева и Валенса. Она поглядывала на Крайнева настороженно, даже враждебно. Ожидала прочесть в его глазах радость, торжество победы и разочаровалась. Крайнев смотрел на нее сочувственно, с грустью, еще раньше замеченной ею. Казалось, будто это его собственный проект разрывают на части члены ученого совета. Его сочувствия девушка понять не могла.

Она смотрела и на Валенса, но в его взгляде прочла то же самое. Марина поспешила отвернуться и заставила себя слушать оратора. Это молчаливое сожаление было гораздо страшнее, чем любые критические уничтожающие речи. Против них она могла защищаться. Здесь же защищаться было невозможно.

Валенс и Крайнев не выступили. От последнего слова, от защиты Марина отказалась. Как проклинала она себя за то, что не послушалась Крайнева и не сняла проект с обсуждения совета! Но возврата не было. Ученый совет закончил обсуждение и приступил к другим вопросам.

Марина заставила себя спокойно собрать чертежи и выйти из комнаты. Но в коридоре силы изменили ей, и она несколько минут стояла, прислонившись плечом к холодной стене…

…Долго Марина лежала на диване. Странное бездумье охватило ее. Она как бы спала с открытыми глазами. В соседней комнате пробили часы. Марина машинально сочла удары. Одиннадцать. Она поднялась с дивана, вытерла глаза и, скомкав платочек, сунула его под подушку. Подошла к столу, где лежали ее чертежи, развернула большие листы и несколько минут смотрела на сплетение линии. Взгляд ее задержался на общем виде самолета. Она усмехнулась, и усмешка эта походила на гримасу боли.

Марина вытащила из-под стола корзину для бумаг и медленно, методично, отрывая от больших листов полоску за полоской, разорвала их на мелкие клочки. Уничтожила все – расчеты, объяснительные записки, чертежи. От проекта остался только ворох разорванной ватманской бумаги.

Поставив корзину на место, она потерла руку о руку, словно стряхивая с ладоней пыль. Со вторым проектом инженера Токовой было покончено. Прошлого не существовало. Теперь все надо было начинать сначала.

И Марина с присущим ей упорством взялась за дело.

Книги как бы сами открывались перед ней на нужных страницах. Они были верными советчиками и помощниками. Они отлично знали, что у инженера Токовой времени в обрез. Так прошел час напряженной работы.

И вдруг Марина остановилась.

А что если опять придет Крайнев и скажет: вы шли по неправильному пути. Опять рвать листы, испещренные линиями чертежей? Снова начинать все с самого начала?

В комнате стояла полнейшая тишина, но девушка оглянулась и посмотрела на дверь. И действительно, в дверь постучали. Марина провела рукой по волосам.

– Войдите.

На пороге показался Крайнев. Он вошел неуверенно, окинул взглядом комнату и, посмотрев на Марину, спросил:

– Не ждали?

– Наоборот. Я так и думала, что кто-нибудь из вас придет ко мне узнать, не собираюсь ли я покончить жизнь самоубийством. Не бойтесь. Не собираюсь.

Крайнев улыбнулся. Ответ Марины ему понравился. Он любил сильных, упорных людей. Сегодня он почувствовал в Марине необычайную силу.

Девушка не приглашала его ни раздеться, ни сесть. Крайнев смутился и подумал, что самое лучшее – уйти отсюда, шуткой закончить неуместный визит.

– Это, должно быть, приятно – выступать в роли спасителя?

– Да, это выгодная роль.

Крайнев почувствовал, как гневный комок подступает к горлу.

– Что это вы делаете? – резко спросил он.

– Проект нового самолета.

– В самом деле?

– Можете убедиться.

Крайнев подошел к столу. Сомнений не было – Марина уже начала рассчитывать крыло, и расчеты были незнакомы Крайневу. Инженер почувствовал глубокое уважение к девушке. И в то же время в голове мелькнула мысль: «А что если со вторым проектом повторится та же история?»

– Я очень прошу вас, – мягко и сдержанно сказал Крайнев, – показать мне проект, когда будут готовы основные данные и принцип конструкции. Уверяю вас, что сегодняшнее заседание не принесло мне радости.

Марина резко отодвинула стул и стала против Крайнева.

– Мне не нужна ваша помощь. Вы сидели на заседании и жалели меня. Этого я вам никогда не забуду. Я ненавижу вас, Крайнев! Вы меня поняли? Ненавижу!

– Интересно знать – кого вы любите?

– Всех, кроме вас.

Наступила долгая пауза.

– Слушайте, – сказал, наконец, Крайнев, – мне совсем неинтересно, любите вы меня или ненавидите, но есть одно дело, к которому я не могу быть равнодушен.

Марина вздрогнула, услыша его голос: за внешне спокойными словами угадывался глубоко скрытый гнев.

– Вы знаете: институт готовит тринадцатую модель. Это – скоростной бомбардировщик. Мы все сидим над ним дни и ночи, и только инженер Токова строит в это время воздушные замки…

Марина покраснела.

– Мне тоже очень хотелось бы сконструировать небольшую ракету и полететь на Марс. Но пока этот крейсер не будет готов, я запретил себе и думать о чем-либо другом. А инженер Токова говорит о любви к стране. Сама же палец о палец не хочет ударить для нее.

Марина пожала плечами.

– Пока вы закончите, у меня будет готов крейсер значительно большей скорости.

– Не постигнет ли его участь сегодняшнего проекта?

Это было действительно жестоко. Но голос Марины звучал совершенно спокойно, когда она сказала:

– Этот проект будет значительно лучше… Мне не доставляет никакого удовольствия видеть вас…

Она отвернулась и села за стол. Стало очень тихо. Крайнев надел кепку и молча вышел из комнаты.

Марина сидела неподвижно.

– Мне совсем неинтересно, любите вы меня или ненавидите, – неожиданно для самой себя повторила она слова Крайнева… И снова тишина водворилась в комнате.