Текст книги "Годы огневые"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 43 страниц)

ДОРОГА НА АСУАН

Мы не знали, что шофер наш Фатхи гордо пообещал своим приятелям показать советским журналистам весь блеск и дерзновенное искусство каирского водителя, для которого бешеная скорость и презрение к правилам уличного движения являются самыми достойными показателями мужества и, увы, умения обращаться с машиной.

И это свое тщеславное намерение Фатхи осуществил с непреоборимой настойчивостью. Двести километров наша машина мчалась так, будто ею выстрелили. Еще до захода солнца мы прибыли в Луксор, знаменитый своими древностями: Фиванским некрополем, Кариахским храмом, долиной царей – место паломничества египтологов всего мира.

Мы должны были пересечь Египет с севера на юг. Мы собирались, вопреки шоферскому самолюбию Фатхи, медленно и вдумчиво проехать долину Нила, чтобы увидеть ее плодородие, дарованное драгоценной водой Нила. Эта картина как бы рисовала нам все великое животворящее значение высотной Асуанской плотины для судеб народа, для будущего страны.

130 миллиардов кубометров воды, которые соберет в своем гигантском искусственном море высотная Асуанская плотина, могуче атакуют мертвую пустыню и своей «живой водой» даруют жизнь пустыне.

В Африке есть обычай: если человек в пустыне поделился с тобой водой, ты как бы становишься его братом. Асуанское море, которое создают строители высотной плотины, – бесценный дар народу, и то, что в создании этой плотины участвуют советские специалисты, делает их побратимами египтян.

Каирские журналисты почему–то мало пишут о строительстве Асуанской плотины, столь много значащей для судьбы страны. Но египетские феллахи черпают свои познания жизни не из прессы. Путем тяжкого труда добывают они себе средства к жизни, принося в кожаных мешках воду на свои поля. Феллахи оказались более осведомленными о великой стройке и о тех, кто в ней участвует. Этим обстоятельством неплохо пользовался наш водитель Фатхи. Стоило ему значительно кивнуть в нашу сторону и сказать, что эти «русси» едут на Асуан, как мгновенно другие водители уступали очередь у бензоколонки, сметали пыль с нашей машины, угощали фруктами, сахарным тростником и сообщали последние новости.

Чем ближе мы приближались к Асуану, тем радушнее нас встречали арабы. Так глубоко благодарное уважение к советским строителям Асуана косвенно падало и на нас.

Значение великой африканской стройки – высотной плотины – мы ощущали беспрестанно на всем протяжении пути. С восхода до захода солнца мы видели безмерный труд феллахов, добывающих воду на свои поля. Мы видели, как вращают бесконечно дети и старики ручки длинных деревенских барабанов с винтообразной спиралью внутри, как шадурами медленно черпают ее из канав, как палкой, с привязанной па конце жестяной банкой, терпеливо переливают воду из канавы в канаву, как женщины бесчисленной вереницей носят воду в глиняных тяжелых кувшинах из глубоких колодцев, чтобы вылить ее на полоску земли. Тысячи лет так добывал эту драгоценную воду народ, борясь с беспощадной смертоносной пустыней.

Решение правительства Египта построить своими силами с помощью Советского Союза высотную Асуанскую плотину – исторический акт, знаменующий начало новой эпохи африканского континента.

Конечно, по дороге нам очень хотелось тщательно осмотреть знаменитые древности Египта: дворцы, гробницы, храмы, монументы, обелиски. Но в свое время Фатхи провез по этому пути известного советского египтолога, сопровождал его при осмотре древностей и, вооружившись таким способом добытыми сведениями, он безжалостно гнал от нас проводников, считая их невеждами. Он полагал, что теперь он, Фатхи, только он один обладает всеми достоверными знаниями о богах, фараонах, эпохах. Он даже пробовал читать нам иероглифы. Для этого он становился лицом к любой стенной росписи и говорил то, что считал нужным говорить. Фатхи с энтузиазмом восхвалял познания советского египтолога, но со дня их совместного путешествия прошло немало времени, поэтому то, что Фатхи забыл, он восстанавливал с удивительной смелостью, не считающейся с фактами, датами и даже самой историей. Я не решаюсь делиться теми сведениями о древнем Египте, которые энергично и самоуверенно сообщал нам Фатхи. Они были очень своеобразны, но, как говорится, несколько расходились с первоисточниками. Но то, что колоссы Мемнона и многие другие монументы Луксора высечены из прочного асуанского камня, привезенного сюда тысячи лет назад по Нилу, говорило нам, что строители Асуанского гидроузла имеют дело с крепчайшими породами, и если объем скальных работ на Асуане равняется семнадцати пирамидам Хеопса, то асуанский гранит во много раз превосходит своей твердостью породы, которые шли на плиты этой знаменитой пирамиды.

Благоговение к древним скульптурам, вырезанным из асуанского камня, сочеталось у нас с почтительным уважением к строителям высотной Асуанской плотины, которые высекают в гранитной тверди грандиозное гидросооружение современности.

Долина царей ограждена белыми, раскаленными зноем скалами Гебель–эль–Куриа. Здесь было открыто место захоронения былых властителей Египта, сокровища которых тщетно пытались спасти от расхитителей еще в давние времена.

Здесь мы познакомились с одним из жителей деревушки, носящей название Эль–Куриа, прославившихся неуличимыми подделками древностей. Их изделия обманывали самых прославленных египтологов. И сейчас некоторые из них не оставили такого промысла и с таинственным видом предлагают иностранцам художественные изделия, будто бы похищенные из гробниц.

Но когда Фатхи сообщил этому мастеру подделок, пожалуй, сработанных более тщательно, чем оригиналы, что мы «русси» и едем на Асуан, «похититель древностей» с простодушной доверчивостью рассказал нам, как он работает. Перед нами был несомненно талантливый мастер – художник, презирающий свое ремесло и мечтающий о куске земли, которую он мог бы возделывать своими руками.

Он Поделился своими наблюдениями над советскими людьми.

«Вы, русси, отличаетесь от других туристов тем, что восхищаетесь искусством людей, которые создали древние храмы, а все другие восхищаются тем, как богато жили фараоны». Он подарил одному из нас искусно вырезанный на камне древний рисунок и отказался взять деньги. Он сказал, что знает твердость асуанского гранита и поражен, как строители могли вырезать в нем свои гигантские сооружения.

У белой колоннады храма царицы Хатшепсут мы встретили польского археолога Лешека Домбровского, который открыл здесь, в долине, развалины храма Тутмеса III – юного супруга Хатшепсут, в свое время обижаемого своей пожилой женой и потом отомстившего ей тем, что он всюду уничтожал ее изображения.

Глядя на величественные сооружения, полные изящества и дивной прелести, мы ни на секунду не могли забыть простую глиняную табличку с клинописными знаками, которыми было написано еще четыре тысячи лет назад безымянное послание: «Я голодаю, пришли мне пшеницы и кунжута». И желание увидеть скорей строительство высотной Асуанской плотины становилось не менее жгучим, чем само африканское солнце.

В долине Нила шла уборка урожая. Горы сахарного тростника лежали у обочин дорог, их транспортировали на самый большой в Египте Луксорский сахарный завод. Пирамиды лука, чеснока возвышались лаковыми холмами. На токах каменными древними катками обмолачивали хлеб. Покрытые жесткой сухой пылью пустыни шли отары овец, их сопровождали пастухи – стройные, тощие, с орлиными взорами бесстрашных кочевников.

В океане света, как вечно зеленая оранжерея, лежала богатейшая Нильская долина.

Но, возможно, оттого, что мы слишком стремительно передвигались в пространстве, будем считать, что в этом виноват Фатхи, мы не смогли ответить, почему в этой богатейшей долине еще так бедно живут феллахи, почему они пользуются орудиями труда такими же, какими пользовались древние египтяне, и жилища их подобны тем, в каких ютились люди, строившие пирамиды тысячи лет назад. Но в чем мы были твердо убеждены, так это в том, что создание Асуанского гидроузла с гидростанцией, которая будет обладать мощностью в 2,1 миллиона киловатт и которая будет вырабатывать в год 10 миллиардов киловатт–часов, даст стране возможности для больших социально–экономических преобразований. Это будет индустриальный бастион Египта, надежная опора его экономической независимости.

После Луксора кончилась дорога, обсаженная эвкалиптами.

В пальмовых рощах меж деревьев густо колосилась пшеница. Между глинобитными хижинами всюду торчали остроконечные купола голубятен – местные заводы удобрений. Порхали ласточки с оранжевой грудью. По рисовым полям бродили фарфоровой белизны ибисы. Бедуины гнали караваны верблюдов, нагруженных бочками с горючим, и надменно не уступали дороги грузовикам, кузова которых были размалеваны и украшены всеми цветами радуги.

На советских скреперах работали арабы–машинисты, углубляя и расширяя русла старых каналов для будущей большой воды высотной Асуанской плотины. Скоро мы увидели строительство новых селений, куда будут расселены по племенам жители тех районов, которые закроет будущее Асуанское море, протяженностью в 500 километров.

Полуголый курчавый мальчишка араб подошел к нашей машине и, протягивая руку, сказал:

– Здрасте.

Значит, здесь уже не редкость советские люди, и Асуан близок!

Мы остановились у храма Кут–Умбо, возвышающегося над Нилом. Здесь некогда обитала Клеопатра. В комнатах ее сохранилась удивительной красоты и изящества цветная роспись. Мы мечтательно глядели на бассейн, в котором купалась некогда эта увлекательная царственная дама.

Охранитель храма привел нас в сторожку, где навалом валялись заплесневелые мумии, сушеные крокодилы и черепа, но смотреть на эти кладбищенские останки было неприятно. Мы ходили по дворцу Кут–Умбо. Он не поражал гигантскими размерами, он бы сделап грациозно, и воды Нила нежно омывали его отвесные стены. И здесь уже разгорелся далеко не научный спор: кто из двух прелестней – Нефертити или Клеопатра? Очевидно, у египтологов по этому вопросу тоже нет единого мнения.

А потом мы ворвались в пустыню. В каменное черножелтое крошево, горячее, как обломки подины не остывшей мартеновской печи.

Здесь уже не было асфальта. Не было и травинки. Каменные хребты в расселинах, в обломках, голые скалистые зубья с розоватыми оттенками. Под колесами машин скрежетал каменный щебень, и пыль пустыни жгла кожу, будто едкий порошок. И в этой пустыне мы увидели палатки геологов, буровые вышки, оранжевые бочки с горючим. Где–то здесь работали экспедиции и советских геологов. В районе Асуана были открыты недавно железные руды. В Египте нет каменного угля. Но Асуанская мощная гидростанция будет основой для создания в Египте электрометаллургии.

Мы уже не упрекали Фатхи за ту бешеную скорость, с которой он гнал машину. Сквозь открытые окна раскаленный воздух врывался тугим шквалом. От этого не становилось прохладнее, но было чем дышать.

В Египте Асуан считают полюсом высокой температуры, так же как у нас считают Якутск полюсом низких температур.

Древняя египетская поговорка гласит, что над Асуаном никогда не заходит солнце. Жители Асуана расходятся в мнении – сто лет назад или пятьдесят над Асуаном как–то прошел дождь.

Мы мчались через отрезок пустыни к Асуану и больше всего на свете желали, чтобы у нас не пробило колючим камнем покрышки. Как выяснилось, Фатхи забыл захватить с собой из Каира необходимый инструмент. Голосовать в пустыне в ожидании попутного транспорта – это не самое лучшее занятие. Но в нас вселило бодрость то, что Фатхи все–таки не забыл в храме Кут–Умбо заправить машину водой. Значит, мы в случае чего не погибнем от жажды. С этой твердой и оптимистической надеждой мы вновь выехали к долине Нила и по отличной дороге подкатили к Асуану.

1963 г.

БАСТИОН СВОБОДНОЙ АФРИКИ

Панорама строительства высотной Асуанской плотины поражает не масштабами. Это гигантский индустриальный комбинат – так компактно поставленный, что не ощущаешь огромности занимаемого им пространства.

И в этом сказывается прозорливое талантливое искусство тех, кто создавал будущую индустриальную композицию величайшего сооружения африканского континента.

В течение пяти лет виднейшие инженеры–гидротехники Египта вели геологические и топографические изыскания места будущей высотной плотины. Когда затем правительство приняло решение поставить высотную плотину в верховьях Нила, наиболее технически развитые державы мира предложили свои проекты ее создания. Это был своеобразный конкурс–состязание, на весах которого оказался весь опыт стран по созданию сложных гидротехнических сооружений. Победителем оказался проект Советского Союза (главный инженер проекта Герой Социалистического Труда Н. А. Малышев). Это было свидетельством научно–технического превосходства страны социализма над западными соперниками. Крупнейшие гидротехники Египта, отдавшие всю свою жизнь проблемам использования благодатных вод Нила, поехали в Советский Союз, посетили строительства самых мощных в мире гидростанций на Волге, Днепре, в Сибири, увидели, из какого созидательного опыта черпают советские специалисты свое мастерство.

Египетским ученым показали на одной из советских рек действующую модель асуанского гидроузла, где велись исследовательские работы, материалы которых помогут строителям Асуана решать сложные проблемы.

Есть такой термин «строительное искусство». Проект плотины был не только совершенным произведением научно–технического творчества. В нем нашла воплощение забота о максимальной экономии государственных средств Египта и мудрый расчет на максимальную эффективность сооружения для развития всей экономики республики.

Достаточно сказать, что гигантское сооружение после его пуска окупится в течение двух лет и увеличит ежегодный национальный доход Египта на 35 процентов.

Сходство строительства высотной Асуанской плотины с действующим индустриальным комбинатом создают размещенные на его площадке заводы: бетонный, арматурный, монтажный, ремонтно–механический, авторемонтный, камнедробильный, компрессорные, кислородные станции и прочие предприятия. Строительство работает сейчас всем фронтом, в строгом и последовательном взаимодействии всех мощностей.

Конечно, строительство не завод. Это битва с природой, полная неожиданностей, которые надо предвосхитить, как полководец предвосхищает замыслы противника.

«Продукция» стройки колоссальна по своим объемам. На левом берегу Нила на желтой плоскости Ливийской пустыни возвышается пятимиллионнотонная песчаная гора, намытая земснарядами для последующей транспортировки в тело плотины. Такие же хребты, но уже из дробленых глыб гранита, громоздятся на правом берегу скалистой Аравийской пустыни. Этот гранит вынут из ложа отводного канала, и его круглосуточно, после обработки сортировочными агрегатами, бросают из саморазгружающихся барж там, где Нил пересекает ось плотины. И со дня на день все выше и выше растет подводный скальный хребет – каменный скелет тела плотины.

Египтяне называют Нил не рекой, а морем.

Глубина Нила достигает 30–40 метров.

Во время паводков Нил превращается в продолговатое бурное бурое море, поднимаясь над своими летними берегами на двадцать с лишним метров. Вот какую «речку» предстоит обуздать строителям Асуанской высотной плотины под нестерпимо палящим зноем светоносного неба Африки!

Я понимаю, что работающим на Асуане советским строителям величайших в мире гидростанций на Волге, Ангаре, Енисее возведение гигантского гидроузла на Ниле не кажется диковинкой. Маститые мастера имеют на своем личном счету немало сооружений и в арктических и субтропических зонах нашей страны. От строителей Норильского комбината в Заполярье до строителей Каракумского канала в пустыне, состязающейся своим пеклом с африканским жаром, – вот климатический диапазон советских мастеров–специалистов, участвующих в сооружении высотной Асуанской плотины, или, как она называется по–арабски, Садд–эль–Аали.

С высоты каменного хребта я глядел в искусственное ущелье отводного канала, глядел, как в пропасть, заполненную голубой дымкой, где на дне уменьшенные пространством до лплипутных размеров торчали тонкие, как спички, трубы буровых станков, а двадцатипятитонные минские самосвалы выглядели словно игрушки.

Конечно, дно котлована отводного канала, где при сорокапятиградусной температуре еще весеннего африканского солнца работали паши четырехкубовые экскаваторы, не самое уютное место на планете.

И хотя забой беспрестанно орошался разбрызгивательными установками, острая, как наждак, гранитная пыль основательно продирала кожу.

Но волшебное зрелище могучей работы механизмов, с грациозным изяществом покоряющихся воле человека, действует завораживающе.

Раздробленную взрывами скальную породу машина зачерпывала стальной дланью и бережно высыпала в приседающий под тяжестью многотонных обломков гранита кузов самосвала.

Эта была виртуозная работа машинистов экскаваторов и одновременно ритмично слаженное действие водителей самосвалов – арабов, ни на минуту не оставляющих экскаваторы в простое.

Жара, пыль, духота, угарный чад выхлопных газов машин, но все это перестаешь ощущать, плененный картиной труда, великолепного, как искусство. Так же мы замирали в карнахском храме, пораженные созданием рук человеческих.

Такие машинисты экскаваторов, как Григорий Дузик и Владимир Харкин, уже вынули каждый по миллиону кубометров асуанской скалы из ложа будущего отводного канала. Вечером я встретился в клубе поселка советских специалистов с Володей Харкиным. Ему тридцать лет, он пришел на строительство Куйбышевской ГЭС по путевке комсомола. В Африке три года. В прошлом году женился, ее зовут Светланой. Она здесь с ним на Асуане. Володя знает арабский язык. Его ученики–арабы уже самостоятельно работают на полуторакубовых экскаваторах.

– Ну как, в Африке не жарко?

– Когда начинается жара, мы работаем ночью. Ночи здесь красивые, небо всегда чистое, в звездах.

– А как дела идут?

– Что ж, как обещали, дадим в срок большую воду… – Володя оживленно объясняет: – Ведь только один Египет получит воду для вновь осваиваемых земель более чем на 800 тысяч гектаров, а в Судане обрабатываемые площади удвоятся. Это же какое счастье людям?! Конечно, вначале все трудно. Местные говорили: русские не выдержат жары асуанского лета. Ну, а нам тут не до жары – нужно было собрать первые электроэкскаваторы. Языка не знаем, чертим на песке, как куда ставить какую деталь. Электроэнергии не хватало – арабы впервые видели такие машины, а надо с ними их вместе монтировать. Я жил в гостинице «Гранд–отель». Там полно интуристов. Прихожу с работы, спецовка в мазуте. Стал в чемоданчик класть спецовку, а ходил на работу в костюме, в галстуке, как положено. Вначале арабы–шоферы все никак не могли наловчиться ставить правильно самосвалы под ковш, выходил из кабины, показывал – обозначал вешками. Сам садился к ним за баранку. Удивлялись: зачем это делаю? Тебе, мол, платят как машинисту экскаватора, а ты беспокоишься за нас, шоферов. И почему нас все торопишь, тебе же лучше: чем дольше будет тянуться стройка, тем больше заработаешь, а я по–арабски только техническую терминологию усвоил. Разве с таким запасом слов все объяснишь? Но они сами без слов все поняли. Когда я на монтаже повредил руку, перебинтовал ее, но на работе остался, арабские рабочие принесли лепешку – все по куску от нее оторвали и мне дали. Это в знак того, что теперь считают меня вроде как братом, что ли. Приятно такое уважение от людей получить…

Никто из советских специалистов не носит здесь золотых звезд Героев Социалистического Труда, орденов, полученных за доблестный труд на великих стройках Отчизны. Не по золоту на груди познают арабы виртуозное умение наших прославленных мастеров, а по их золотым рукам.

1963 г.

МЭТЬЮ РИДЖУЭЙ – ГЕНЕРАЛ-ПАЛАЧ

Когда приказом Трумэна вместо Макартура на должность главного палача корейского народа был назначен Мэтью Риджуэй, американские газеты получили срочный заказ: отрекомендовать названного Риджуэя с самой что ни на есть лучшей стороны.

Требовалось, во–первых, охарактеризовать Риджуэя как полководца – недаром же у него на плечах генеральские погоны, а на мундире аргентинский орден, пожалованный фашистским диктатором Лероном. Желательно было также описать оригинальные черты его военного «дарования», ибо всем ясно, что этот генерал далеко не дурак: почти всю свою жизнь находясь на военной службе, он всегда умел держаться подальше от линии фронта. Далее яселательно было, но, конечно, очень тонко, намекнуть читателю, что Риджуэй не похож на Макартура. Но при этом необходимо было, конечно, не очень сильно поносить Макартура, чтобы не пострадала честь американского мундира.

Нужно прямо сказать: американской прессе удалось раскопать кое–какой материал для рекламирования нового генерала–палача.

Отец Мэтыо Риджуэя – Томас Риджуэй, будучи уясе глубоким старцем, равнодушным ко всему на свете, кроме манной каши с цукатом, каждый раз, когда при нем произносили слово Китай, приходил в неистовое возбуждение. Он начинал размахивать руками и сипло кричать:

– Х–е–к! Голова. Х–е–к! Другая. Х–е–к! Третья.

Дело в том, что отец Риджуэя в свое время участвовал в подавлении боксерского восстания в Китае. Воспоминания о зверствах, совершенных над китайским народом, были поэтому самыми дорогими в его жизни. Воспитывая сына, он никогда не переставал рассказывать ему о преимуществах безнаказанной расправы над безоружным мирным населением, о всех способах наживы, доступных офицеру карательной экспедиции. И юный Мэт рос, мечтая когда–нибудь пойти по стопам своего папаши…

По свидетельству журнала «Тайм», «Мэтью Риджуэй неофициально начал свою военную карьеру сорок пять лет назад, когда он окриком часового останавливал посетителей, стоя в дверях своего дома при форте Валла–Валла в штате Вашингтон».

В 1917 году Риджуэй получил звание лейтенанта. К этому времени он уже несколько поумнел, перестал играть в солдатики и сосредоточил все свои способности и энергию на том, чтобы не соприкасаться с любым противником на расстоянии ближе 10 тысяч километров.

Вполне закономерно о Риджуэе, как деликатно пишет американская печать, «сложилось представление, как о штабном человеке». Что касается его самого, то он, понятно, не возражал бы, если эта репутация стала даже пожизненной. Но обстоятельства сложились так, что ему все–таки пришлось покинуть Штаты, и в 1942 году он попал на фронт.

Несмотря на все усилия американской печати, занявшейся изысканием фронтовых «подвигов» Риджуэя, повезло одному только корреспонденту журнала «Тайм», который так описал один из этих подвигов:

«После того как один из его лучших офицеров с огромными трудностями высадился в Нормандии, Риджуэй велел позвать его к себе. Чрезвычайно польщенный, офицер ожидал поздравлений. Однако Риджуэй, заметив, что тот без шлема, заорал: «Черт побери, где ваше обмундирование?»

Легко увидеть, что в данном случае Риджуэй обнаружил присутствие духа, не свойственное для многих американских генералов во фронтовой обстановке.

После войны, как сообщает тот же корреспондент, Риджуэй «снова стал военным дипломатом в качестве американского представителя в военно–штабном комитете ООН, а также председателем Межамериканского комитета обороны в Вашингтоне».

Далее мы узнаем, что «вне службы Риджуэй любит поразвлечься и что он отлично готовит крепкие коктейли». Когда его назначили на место убитого генерала Уокера, оказывается, «сборы были недолги. Риджуэй имеет списки содержимого всех своих примерно двадцати чемоданов и сундуков, а также общий список всей своей одежды, мебели и всего остального, что ему принадлежит»…

Итак, Мэтью Риджуэй в декабре 1950 года стал командующим американской 8‑й армии в Корее.

Пятидесятишестилетний, как говорят американцы, «парень» с втянутыми в рот сухими губами, хрящеватым с горбинкой носом и слезящимися тусклыми глазами, страдающий к тому же несварением желудка, сошел на корейскую землю с огромным индивидуальным санитарным пакетом за плечами и подвешенными на груди двумя гранатами.

По свидетельству журнала «Тайм», это было время, когда в американской армии, «как эпидемия, расиро–странилось желание все бросить и удирать на юг».

Назначенный на должность палача, Риджуэй предложил своей отступающей армии и палаческую тактику. По его приказу американцы уничтожали за собой все живое. «Солдаты должны убивать, – говорил Риджуэй. – Я приехал сюда только для этого». Он приказывал танкистам давить женщин и детей, собранных за колючей проволокой. Он устраивал завесы из горящего напалма, в которых гибли тысячи мирных жителей Кореи. Все это называлось «Операция – Убийца». Так окрестил весам Риджуэй. И этот палач, творя свое страшное дело, как сообщали американские газеты, «каждый день, регулярно, при всех обстоятельствах, ложился спать в девять часов и вставал в шесть».

Создавая миф о Риджуэе–полководце в то время, как он просто–напросто палач, гангстеры пера цитировали некоторые его военные «афоризмы». Глубокая «мысль» Риджуэя о войне: «Война похожа на игру в футбол». Стратегическая формула Риджуэя: «Территория и недвижимая собственность здесь явления преходящие»… Девиз Риджуэя: «Мне в Корее не нравится, но мне также не хочется убираться отсюда отстеганным».

Риджуэй докладывал в Вашингтон не о победах на фронте, а о количестве уничтоженного мирного корейского населения, о сожженных городах и селах, и в Вашингтоне это нравилось, там были довольны: Риджуэя назначили преемником Макартура.

В Америке Макартура окрестили «восточным Цезарем». Такой же пышный титул потребовалось срочно подыскать для Риджуэя. Этот титул ему нашли: «американский Роммель».

Понятно, что Риджуэй, будучи сам палачом, постарался в меру своих способностей перенести на корейский фронт все самое ценное из опыта гитлеровских палачей. Он применил бактериологическое оружие против мирного населения и снаряды с отравляющими веществами против солдат противной стороны. На специальное «санитарное судно» по его приказу отправлялись партии военнопленных, где над ними производились изуверские «опыты». Как и Макартур, Риджуэй теперь стал позировать перед фотографами, стоя у груды тел расстрелянных мирных жителей. Словом, он всячески старался оправдать столь желанное для налача прозвище – «американский Роммель».

Еще находясь в Америке, Риджуэй понял, что «ошибка» Макартура состояла в том, что он считал себя «хозяином прежде Моргана». Поэтому он повел себя как послушный холуй тех, кто рекомендовал его президенту, и не лез, как Макартур, с собственными предложениями в Вашингтон. Он знал, что Уолл–стрит и Морган укажут, что и когда нужно делать, и ему передадут их приказы. А пока он исправно «справлял» свои палаческие обязанности, как ему было предписано начальством.

Риджуэй приказывал: «Не продвигайся дальше, пока ты не уничтожил всех коммунистов». II тем, кому он отдавал этот приказ, нравилось – не продвигаться дальше, не рисковать своей шкурой, когда можно совершенно безнаказанно убивать людей, даже младенцев, называя их «коммунистами». Один полковник, подчиненный Риджуэя, оценивая приказ своего командующего, откровенно выразился так: «Ребята не сражаются там за демократию. Они воюют потому, что их ведет за собой командир взвода, а командир воюет потому, что таков приказ его командования, и так далее, до самой верхушки».

Если «верхушка» – это Уолл–стрит, то сам Риджуэй – послушный воле начальства «командир взвода». Господа банкиры приказали, и «взводный» Риджуэй объявил о «смягчении некоторых ограничений, введенных оккупационными войсками», и приказал амнистировать 160 тысяч японских военных преступников. Зачем? «Надо разрешить Японии перевооружиться и создать сухопутные вооруженные силы численностью в 300–500 тысяч человек», – заявил Риджуэй токийскому корреспонденту «Нью–Йорк геральд трибюн». Предложение прекратить военные действия в Корее вызвало у Риджуэя следующую реакцию: «Я хочу бронированного соглашения».

Вислозадый военный чиновник, приобретший за долгую службу популярность «услужливого генерала», намеревавшийся после Второй мировой войны завершить свою карьеру в аккуратном домике в форте Майер, американский мещанин, услаждающий себя на сон грядущий чтением списков принадлежащего ему имущества и поддерживающий здоровье ежедневной игрой в пинг–понг, волею хозяев Америки стал главным палачом корейского народа.

Для того чтобы снискать расположение своих «парней», прибыв в Корею, он вырядился, как фигляр. Одпа–ко солдаты, увидев огромный пакет первой помощи, который Риджуэй постоянно носит за плечами, прозвали своего командующего «ходячим клистиром». А гранаты, которые он навесил на себя, породили только анекдоты о том, что адъютант Риджуэя каждое утро чистит их зубной пастой, чтобы они всегда воинственно блестели. И как ни пытались американские газетчики поднять I воинский престиж Риджуэя, их писания делали облик этого кровавого палача и отвратительного фигляра еще более омерзительным и отталкивающим.

Сейчас этот пожилой, ошеломленный своим кажущимся величием американский генерал находится в состоянии крайнего нервного возбуждения. Он часто принимает корреспондентов, он беспресстанно повторяет: «Я считаю, я требую»; его имя не сходит со страниц мировой буржуазной печати. И хотя ему платят большое жалованье – жалованье палача, он страшно нервничает. «Иногда для того, чтобы разрядить свою физическую энергию, – пишет журнал «Тайм», – он залезает на возвышенности у лагеря и бесконечно ходит там взад и вперед. Один его помощник в связи с этим сказал: «Это ужасающее зрелище».

Может быть, этот помощник опасается, что Риджуэй кончит не как Макартур, а как Форрестол?!

Действительно, Риджуэю очень трудно в Корее. Он согласился на должность палача и, надо сказать, отличился в ней, опередив даже своих гитлеровских предшественников. Сейчас перед ним поставлена другая задача – под прикрытием переговоров в Кэсоне расширить американскую агрессию в Корее.

Риджуэй послушно выполняет указания, которые он получает от начальства, но он всегда попадается на место преступления, оставляя после себя неопровержимые улики в виде несгоревшего напалма и бомбовых осколков. Командование корейской Народной армии ежедневно обличает откровенно бандитские приемы, которые Риджуэй пускает в ход для срыва переговоров. И хотя он приказал своему подручному Ван Флиту использовать переговоры для подготовки к новому наступлению, томительное беспокойство не покидает его.

Риджуэй знает, что он не мудрец. Но он не настолько глуп, чтобы не понимать, что правительство США согласилось на переговоры о прекращении огня потому, что американские оккупанты понесли в Корее военное поражение. Не такой он дурак; чтобы не понимать и то, что требования миллионов людей всего земного шара – прекратить войну в Корее – пугают его хозяев, которые помнят судьбу гитлеров. Ведь недаром, он–то знает, военные неудачи американцев в Корее вызвали разброд среди его хозяев. Известно ему и то, что усилились трения между США и Англией, а также другими странами, вовлеченными американцами в корейскую авантюру.