Текст книги "Годы огневые"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

БАСТИОН ЖИЗНИ

Осуществляя свой чудовищный заговор против свободы и независимости народно–демократических республик, правящая клика США не брезгует никакими методами. Засылка шпионов и диверсантов, нарушение американскими военными самолетами суверенитета стран народной демократии и многие, многие другие факты свидетельствуют о том, что американские империалисты не оставляют бешеных попыток подорвать экономическую мощь этих стран, вырвать власть из рук освобожденного народа.

Выступая недавно на очередной пресс–конференции, президент Трумэн заявил: «Соединенные Штаты хотят создать свободный и счастливый мир». Когда я читаю подобные лицемерные заявления заокеанских правителей о «счастье» и «свободе» народов или о том, что американские империалисты постоянно пекутся о «демократии» и «правах человека», я вспоминаю кладбище в чехословацком городе Мосте.

На этом кладбище покоятся рабочие, женщины и дети, зверски убитые американскими империалистами в последних числах апреля 1945 года, как раз накануне освобождения этого района Чехословакии Советской Армией.

Я видел у крохотных сиротливых детских могил венки незабудок, принесенные сюда школьниками. На скамьях сидели женщины с невидящими от неизбывного горя глазами, матери, потерявшие своих детей и даже не нашедшие их тел среди развалин домов. Здесь, у каменного надгробья братской детской могилы, женщины изливали свою скорбь.

Вот история этого чудовищного злодеяния американских империалистов.

Чехословацкая буржуазная республика всегда покупала бензин в США по высоким ценам, хотя страна богата собственным бурым углем, из которого можно получать синтетическое горючее. Встав на путь национального предательства, буржуазные правители Чехословакии изменнически чинили препятствия освобождению страны от американской нефтяной зависимости. О том, как далеко зашли они в преступном сговоре с заокеанскими монополиями, говорит тот факт, что в Чехословакии нельзя было найти в те годы отечественных инженеров–химпков, нефтяников.

Когда гитлеровцы оккупировали Чехословакию, они согнали в район города Моста 50 тысяч жителей, заставив их строить химический завод. Из чехословацкого угля здесь гнали тысячи тонн бензина для немецких танков.

Но почему же пи один американский самолет не появлялся в дни войны над территорией работавшего для нужд врага, для нужд гитлеровцев завода? Американская авиация не появлялась здесь по той же самой причине, по какой нефтепромышленники США снабжали во время войны гитлеровскую Германию горючим или дружески работали совместно с гитлеровцами на румынских нефтепромыслах Плоешти. Это была та же причина, по которой вся техническая документация завода в Мосте оказалась в руках американцев. И по этой же причине, наконец, американская авиация обрушила свои удары на химический завод в Мосте в последних числах апреля 1945 года, т. е. уже тогда, когда гитлеровцы, удирая от настигавшей их Советской Армии, оставили предприятие.

И так было не только в Мосте.

Преследуя свои хищнические цели, американцы подвергли ожесточенной бомбежке и другие промышленные центры Чехословакии. Они стремились устранить своего возможного будущего конкурента, они хотели не допустить перехода в руки народа крупной промышленности, подорвать экономическую основу народной демократии. 14 и 17 апреля 1945 года был совершен варварский налет американских бомбардировщиков на крупнейшие промышленные заводы Шкода в городе Пльзень. 25 апреля на город был совершен новый разрушительный налет 500 американских бомбардировщиков. Заводам был нанесен ущерб в 4 миллиарда крон. Количество разрушенных и пострадавших домов достигало почти 7 тысяч. Американская авиация бомбила также Остраву, Брно и другие промышленные города Чехословакии. И это в то время, как Советская Армия уже вела бои непосредственно за Берлин.

При первой бомбежке г. Моста американцы убили свыше тысячи рабочих и более восьми тысяч тяжело ранили. Они сбросили на завод сотни бомб. Янки стремились не только разрушить, но и уничтожить всех, кто мог на нем работать, они стирали с лица земли жилые дома, убивали детей. На тихом кладбище в Мосте покоятся жертвы злодейского коварства заокеанских политиков, истоптавших священные заветы союзничества.

В весенние дни 1945 года Советская Армия оказала помощь пострадавшим от американских бомб; в армейских госпиталях советские врачи спасали жизнь тяжело раненных. Советские инженерные части помогали рабочим восстановить цехи уничтоженного завода, разрушенные жилища. Советские инженеры – химики, технологи помогали разработать новую техническую документацию производства.

Неимоверно трудными были годы освоения завода. Не было своих инженеров–специалистов, квалифицированных рабочих–химиков. Нужно было учиться и работать. Над головами многих рабочих не было крыш – дома еще не были восстановлены. Однако движимые горячей любовью к родине, патриоты отдавали все свои силы борьбе с бесчисленными трудностями.

Но и враг не оставлял своих коварных планов подорвать укрепляющуюся экономику свободной Чехословакии. Из американской зоны оккупации Германии на территорию завода пробирались диверсанты. Взрывами и пожарами они пытались разрушить то, что было героически воссоздано чехословацкими рабочими.

Американские шпионы, проникшие в некоторые правительственные учреждения Чехословацкой народной республики, хотели остановить завод, распространяли ложь о том, что в стране мало угля для топлива, и поэтому нельзя использовать его для производства отечественного жидкого горючего.

– Лучше, – говорили они, – покупать бензин, как в прежние времена, у американцев.

Враги задерживали финансирование восстановительных работ. Эшелоны с углем для завода в Мосте отправлялись по другим адресам. К руководству народным предприятием пробрался бывший директор американской концессии «Вакуум–ойл компани» в Чехословакии.

Начав тайную войну против Чехословацкой народно–демократической республики, американские нефтяные монополии прибегали к самым грязным, самым циничным средствам, только бы вывести завод из строя.

Однако трудовой героизм, бдительность чехословацкого народа принесли вскоре первую победу: двухлетний план восстановления и реконструкции был завершен коллективом завода досрочно на один месяц.

…Завод в Мосте раскинулся на огромной территории. Он весь оплетен стальной сетью труб, то ползущих где–то в глубине земли, то повисших на металлических фермах; то тонких, изогнутых в спирали, то расширяющихся до 1–1,5 метра в диаметре. Здесь очень тихо, завод работает бесшумно. Остро и едко пахнущие жидкости текут по бесконечному сплетению стальных труб: кипят, испаряются и, охлаждаясь, превращаются в жидкость.

Поистине замечательные темпы роста выпуска продукции на этом заводе. Если продукцию, выпущенную в 1946 году, принять за 100 процентов, то в 1950 году эта цифра составит уже 252 процента. А в 1955 году продукция завода удовлетворит потребность страны в жидком горючем.

С гордостью называют здесь имена кузнеца Мирослава Халоупка, механика турбогенератора Марии Янчевой, мастера котельной Франтшпка Катерлика – передовых людей, ставших творцами новых методов работы, инициаторов борьбы за повышение производительности труда. Движимые любовью к родине, эти люди стали подлинными хозяевами и творцами новой техники.

Мы побывали в рабочем городке завода, выстроенном на зеленых холмах в буковой роще. «Наш социалистический городок» – любовно называют его рабочие. Мы видели отличные здания школы, детского сада, яслей. В библиотеке заводского клуба нам показали читательские карточки. Уже сам выбор книг свидетельствовал, куда устремлена духовная энергия рабочих. Почти не было карточек, где бы мы не находили названий произведений В. И. Ленина. Ленинские идеи строительства социализма, великий опыт советского народа воодушевляют рабочий класс Чехословакии в его созидательном труде.

…Покидая завод, мы долго смотрели на стальные башни, на дымящиеся трубы, на зеленые горы, у подножья которых расположились сплетенные из железа виадуки, – все эти громады, восстановленные руками чехословацких рабочих.

У выезда из города нам бросились в глаза слова, написанные на большом деревянном щите: «Голос Америки – вопль зверя!» Американские империалисты никак не могут примириться с тем, что им не удалось окончательно стереть с лица земли этот завод со всем населением вокруг него. И теперь в алчной злобе они бесятся от того, что Чехословацкая народная республика не покупает американский бензин, а пользуется собственным горючим. Через микрофоны американского радио они изрыгают в эфир свою ненависть к народу, сбросившему иго рабства, народу, завоевавшему свободу и независимость.

Но ничто не может задержать уверенную поступь чехословацкого народа к социализму. Его силы продолжают расти и крепнуть, его воля к новой жизни непоколебима. Чехословацкий народ знает: лагерь мира и социализма, возглавляемый великим Советским Союзом, – непобедим.

1951 г.

ВЕРНЫЕ ПОЗЫВНЫМ ИНТЕРНАЦИОНАЛА

Красные мадьяры! Эти слова звучат для нас, старых сибиряков, музыкой Интернационала. Они исполнены духом революционного подвига, героизма, пролетарского братства.

В памяти моего детства хранится нетускнеющая картина военного парада в захолустном сибирском городишке в честь полугодовщины Советской власти. По площади торжественно маршировали красногвардейцы, плечистые, бородатые партизаны. А потом прогарцевал кавалерийский отряд мадьяр на мохнатых нарымках – низкорослых, чудовищно выносливых конях с заиндевевшей курчавой шерстью. Два трубача, четыре балалаечника, три гармониста исполняли военный марш со страстью Паганини и дерзостью самоучек.

Белые банды за неделю дважды совершали налет на наш город и дважды были отбиты в ожесточенных боях. В честь парада многие его участники покинули больничные койки и восседали на седлах, забинтованные, как мумии. Крутила пурга. Колючий, словно битое стекло, снег стлался белой рекой, и в этой реке красными кострами пылали знамена.

Мадьяры пренебрегали валенками. Они восседали на конях в ботинках, но со шпорами. Даже веревочные уздечки не роняли достоинства прирожденных кавалеристов. Они лихо салютовали клинками членам уездного ревкома.

А ночью белые банды снова совершили налет на наш город. Грохот рвущихся гранат, орудийной пальбы был такой, как бывает, когда могучая река взламывает лед весной.

Утром мы, ребятишки, понесли в городскую больницу раненым бойцам мороженое молоко, лепешки из овсянки, бруснику.

– Дяденька, – сказал я лежащему на койке мадьяру с забинтованным лицом, – глаза–то у вас хоть целы?

Раненый нащупал мою руку, положил себе на грудь, спросил:

– Тук–тук?

– Стучит, – ответил я.

– Это хорошо, – сказал мадьяр, – если оно тук–тук. Я буду снова на коне, с революцией.

И он сжимал мою руку на своей груди, он сжимал все слабее и слабее, биение его сердца угасало…

В тридцатые годы мне выпало счастье дружбы с замечательным венгерским писателем Матэ Залкой, человеком пламенного сердца, непреклонного революционного героизма. Он рассказывал, что в годы гражданской войны вел из Сибири в Москву эшелон с золотом и не довел его. Матэ Залка докладывал об этом Ленину, осуждая себя и не ища себе оправдания.

Но Ленин сказал, пожав руку Матэ Залке:

– Люблю, когда собственные ошибки осуждаются нашими товарищами с такой страстью и беспощадностью.

Матэ говорил взволнованно:

– Ты понимаешь, Ленин выше золота ценил правду. А что может быть выше правды на земле!

Матэ Залка геооически погиб в Испании, сражаясь против фашистов, за правду на земле.

В 1941 году, осенью на подмосковном аэродроме я сопровождал в тыл к немцам бойцов из интернационального подразделения парашютистов, среди которых находились и венгры. Тут были и те, кто сражался под командованием генерала Лукача – Матэ Залки на знойной земле Испании против фашистов. И они, бесстрашные герои, славные сыновья своих отцов–героев, великие интернационалисты, шли в бой против фашистов на русской земле.

Один из парашютистов оставил мне книгу Петефи, сказав строго:

– Это венгерский Пушкин. Если вернусь – отдашь, не вернусь – возьми, читай, полюбишь сердце Венгрии.

Мне не довелось возвратить книгу ее владельцу, и не по своей вине. Немногие из них дожили до 4 апреля 1945 года, до дня, когда сердце Венгрии забилось свободно.

И вот я снова на земле социалистической Венгрии в пору ее весны, солнца, фиалок, подснежников. Над Будапештом празднично полощутся венгерские национальные флаги в соцветии с советскими флагами. Они подняты в честь приезда советской партийно–правительственной делегации Советского Союза.

В этот весенний солнечный день радостно и просторно думается о том, что самое прекрасное, что создал мир социализма, – это дружба народов, идущих в едином строю к заветной всеобщей исторической цели. Они идут по пути, который начали плечом к плечу лучшие сыновья разных народов в буре Великой Октябрьской социалистической революции сорок шесть лет назад, по пути, указанному Лениным.

Красавец Будапешт – в жемчужной дымке, в грациозных арках мостов, в блеске Дуная; рабочая его слава – Чепель – вонзил в небо трубы своих заводов; подразделения сухощавых кранов выведены в районы новостроек… Мы, советские люди, гордимся сегодня Будапештом почти так же, как заводами Выборгской стороны и кварталами Московского проспекта. Опираясь на интернациональные силы мощью всех мускулов социалистического содружества, утверждаем мы нашу победу в экономическом соревновании с капитализмом, победу коммунизма на земле. Отсюда понятно то чувство интернациональной гордости, которое переполняет душу советского человека, приезжающего в эти дни к нашим венгерским братьям.

1964 г.

С ПОСЛАНИЕМ ДРУЖБЫ

Мы были гостями Индо–Советского культурного общества. Когда конференция общества, проходившая в Дели, завершила свою работу, хозяева спросили нас:

– Чего бы вы больше всего хотели? – С полным единодушием мы ответили:

– Посмотреть страну.

Совершив стремительное перемещение из Москвы по воздуху через Стокгольм, Копенгаген, Франкфурт, Женеву, Рим, Абадан, Карачи – в Дели, мы потеряли всякое уважение к пространству и без колебаний согласились на предложенный маршрут, охвативший почти все главные города Индии.

Конечно, мы пожадничали и просчитались. Гонимые сроками, мы вынуждены были отказаться от многого из того, что нам хотелось повидать, обстоятельно изучить и понять.

Кроме того, мы не учли противоположности своих интересов и интересов тех людей, с которыми мы встретились в Индии.

Мы хотели как можно больше узнать о жизни индийского народа, а все, с кем бы мы ни встречались, хотели как можно больше узнать о жизни советского народа.

Был декабрь, а в Дели стояла сочинская жара. Ложась спать, нужно было открывать окна и включать электрический вентилятор с большими деревянными лопастями.

В первые же дни пребывания в столице Индии мне довелось повидать знаменитых дрессировщиков кобр и возвращающихся с работы грязных слонов, бредущих усталой поступью по окраинным улицам – главные улицы для них закрыты. Я видел факельное шествие бастующих банковских служащих и пикеты тюремных служащих, объявивших в те дни забастовку. Я видел замечательный минарет Кутб–Минар, состоящий как бы из пучка колонн, дворцы Красного форта – одного из памятников эпохи Великих Моголов, – на крепостных стенах которого сохранились следы пуль и снарядов с тех времен, когда англичане расстреливали здесь индийских повстанцев. Я посетил место кремации Махатма Ганди.

В старом городе, в районе Чанди Чока, я оказался свидетелем того, как гневная толпа вырвала из рук американского туриста фотоаппарат, возмущенная тем, что американец фотографировал сидящую на земле изможденную женщину с костлявым младенцем на руках. Люди кричали:

– Вам, дьяволам, хочется показывать Индию такой! Но она другая! – И какой–то человек, высокий, мускулистый, яростно кричал иностранцу: «Ты меня сними и покажи дома!», «Сфотографируй только одни мои кулаки, слышишь, только одни мои кулаки!»

Должен признаться, что, когда я в одиночестве бродил по улицам, особенно в районах старого города, я неоднократно испытывал на себе далеко не почтительное отношение прохожих. Даже когда я, согласно здешним правилам, шел, держась левой стороны, какой–нибудь человек вдруг переходил с правой стороны на левую и шагал мне навстречу, пристально и презрительно глядя в глаза, словно ища ссоры.

Но потом, воспользовавшись благоразумным советом, я стал носить на лацкане пиджака значок Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. И он оказался чудодейственным, этот маленький красный значок. Меня уже никто не пытался задеть, обидеть, и мне говорили вслед: «рашен», оборачиваясь, я видел ласковые улыбки.

Что же служит источником уважения простого народа Индии к нам, советским людям?

Во многих городах Индии тысячи людей приходили на митинги, организованные Индо–Советским культурным обществом. Народные поэты–импровизаторы пели на этих митингах песни, посвященные Советской стране. Светочем мира называли они ее. Солнцем, дарующим свои лучи дружбы всем народам мира. Они называли ее совестью мира, его светлой надеждой.

Это было в Канпуре на огромной площади, тесно заполненной людьми, при свете бензиновых факелов; под яростными лучами солнца в Сахаранпуре; в священных городах Индии Хардваре и Бенаресе, на берегах священного для индусов Ганга.

В Хардваре, в древнем здании, примыкающем к храму, собралось больше тысячи людей, чтобы выслушать рассказ советского человека о его стране. Меня посадили на возвышение, и я рассказал о том, как в единой братской семье живут народы всех национальностей Советского Союза. Когда я кончил говорить, встал старейший из присутствовавших на этом собрании и сказал:

– Из всех вер, которые существуют на земле, самая справедливая та, которая учит любви к человеку, любви одного народа к другому. Пусть будет благословенна эта справедливость, воцарившаяся на советской земле.

В Бомбее я познакомился с поэтом–рабочим Аннабхау Сатхе, автором баллады о Сталинградской битве, написанной им в 1943 году.

Сатхе играет на гармониуме в бродячей труппе народного театра. Таких трупп народного театра существует в Индии десятки тысяч. Актеры их переходят из деревни в деревню, собирая на свои спектакли, происходящие под открытым небом, одновременно по 25 тысяч человек. Произведения, которые они исполняют, большей частью злободневны и отличаются большой политической остротой; это не всегда нравится тем, кто считает, что политика не должна быть предметом поэзии, особенно обращенной к народу.

Однажды Сатхе сиел мне «Песню бурлаков Ганга». По мотиву она напоминала «Дубинушку». Вот некоторые строфы этой песни, которые я смог записать:

 
Давай разобьем узы воды,
Мы хотим увидеть рассвет,
День свободы близок – зачем же
Слепо подчиняться течению?
 

Кончив петь, Сатхе долго сидел неподвижно, устремив глаза вдаль, где сонно плескалась сизая вода залива. Потом он сказал мне:

– Я хочу написать поэму о двух великих реках – Ганге и Волге. И хотя воды их никогда не коснутся друг друга, я хочу увидеть на Ганге то, что существует на Волге, – великие сооружения, которые даруют ток машинам и дают воду крестьянским полям. Я хочу посвятить эту поэму вашим людям, которые помогут нам строить металлургический завод.

В Калькутте я посетил замечательного художника Индии Атула Боса. Он показал мне свою картину, написанную в 1943 году. На ней была изображена женщина, давшая жизнь ребенку и умершая от голода. Она лежала на земле, а вокруг пышно цвели тропические деревья дивной красоты.

– Я хотел, – сказал Атул Бос, – в этой картине показать сказочное богатство нашей земли и ужасающее горе народа, находившегося под гнетом английских колонизаторов. Я хотел также сказать, что народ бессмертен и он рождает героев.

Потом, отвернувшись от картины, он произнес с волнением:

– Я видел картины советских художников. И хотя я не нашел во многих из них каких–либо поразительных приемов живописи, они поразили меня ощущением богатства природы, ставшей достоянием человека, и эта гармония переполнила восторгом мое сердце. Я бы хотел, чтобы будущие молодые художники Индии создали картины, проникнутые такой гармонией…

Я хранил у себя, как реликвию, половину старинной монеты, подаренную мне рабочим Калькутты, который, передавая ее, сказал:

– Отдайте эту половину монеты у себя на родине такому же рабочему, как и я, и скажите ему, что я верю, что мой сын или внук встретятся когда–нибудь с его сыном или внуком и они сложат разрубленную монету.

Я храню записи стихов индийских поэтов из народа, обращенных к советским людям. Вот строфы, написанные поэтом из Сахаранпура:

– Вы приехали с посланием дружбы, вы привезли дыхание новой весны. Существуют силы, которые хотят разрушить мир. Сотни садов уже погибли. Дружба народов заставит развести сады. Люди объединились. Звезды шлют нам счастье. Рождается новая эра.

В Канпуре группа рабочих кожевенной фабрики пригласила меня посетить небольшой парк, расположенный в рабочем районе. В этом парке не было ничего примечательного. Я побродил по его дорожкам, обсаженным невысоким кустарником, и когда уже шел к выходу, один из рабочих отломил ветку от кустарника и протянул ее мне. Я решил, что кустарник обладает каким–нибудь особенным ароматом и, поднеся к лицу, понюхал. Но она ничем не пахла, эта зеленая ветвь, теплая от горячего солнца. Тогда рабочий прикоснулся губами к зеленой ветви и сказал взволнованно:

– Этот парк мы назвали именем Ленина. Когда–нибудь здесь будут расти самые красивые деревья, собранные со всей Индии.

Эта ветвь кустарника, взращенная руками рабочих города Канпура в парке имени Ленина, простая, скромная, с золотистой каплей смолы на месте излома стебля, стала для нас драгоценным даром любви одного народа к другому народу.

Мы приехали в Дэра–Дун, небольшой городок, расположенный в предгорьях Гималаев. В предместьях этого города находится знаменитый Индийский лесной институт. Его зеленые насаждения занимают площадь в четыреста гектаров. Это один из крупнейших лесных институтов мира.

С достопримечательностями Дэра–Дуна нас знакомил активист Индо–Советского культурного общества, правительственный подрядчик, господин Делин Сингх, седовласый почтенный старик, коренастый, широкоплечий, с головой, обернутой в розовую чалму, удивительно подвижный для своих восьмидесяти лет.

Но самое поразительное для нас было то, что господин Делин Сингх говорил по–русски.

В 1905 году он повез в Россию черный перец, индиго, шкуры, шерсть, сухие фрукты и фисташки. Восемь лет торговал он там.

Медленно, упорно, настойчиво вспоминая забытые слова, Делин Сингх говорил:

– Торговать надо. Дружить надо. Я в Россию на верблюдах ходил. Далекий путь. Хорошо торговал. – Потом, помедлив, он произнес задумчиво и задушевно: – Закрою глаза, народ ваш вижу, брат–народ.

И когда мы ночью возвращались из Дэра–Дуна в Дели, я смотрел сквозь открытые двери вагона на покрытые тьмою, узорно резные купы диковинных тропических деревьев, сквозь которые поблескивали черными зеркалами рисовые поля, и думал о том, из каких бесчисленных и разнообразных источников рождается эта великая чистая река любви индийского народа к нашему народу и как сладко ощущать эту любовь, быть верным ей, служить ей и делать все, чтобы она была бессмертной.

1955 г.