Текст книги "Годы огневые"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)

ВОЗМЕЗДИЕ

28 августа 1943 года 3‑й штурмовой батальон вел бой за высоту 244.3 у деревни Потапово Смоленской области. 18-летний комсомолец Иван Громак находился на фланге роты. Когда рота поднялась в атаку, немцы открыли внезапный огонь из четырех станковых и двух ручных пулеметов. Иван Громак выстрелом из противотанкового ружья разбил один станковый пулемет. Другой пулемет он уничтожил гранатой.

В это время наши танки приблизились к вражеским траншеям. Немецкий офицер кинул под головной танк стандартный заряд тола с горящим бикфордовым шнуром. Иван Громак, рискуя быть раздавленным гусеницами своего танка или быть убитым взрывом тола, бросился наперерез танку, выхватил дымящийся заряд и швырнул его обратно в траншею немцев. Офицер успел спрятаться за выступ и выстрелил из пистолета в Ивана Громака. Громак упал. Офицер подбежал, наклонился, чтобы добить его. Истекающий кровью Громак в рукопашной схватке задушил немецкого офицера.

В сумке офицера были найдены документы, которые свидетельствовали, что он являлся участником убийства Зои Космодемьянской в декабре 1941 года под Москвой в селе Петрищеве.

В этом бою комсомолец Иван Громак убил шестпа–дцать немцев. И шестнадцатым оказался один из палачей Зои Космодемьянской. Иван Громак – сверстник Зои, оба они – члены Ленинского комсомола. Священную клятву мести Иван Громак выполнил. В бою он исполнил приговор народа.

Да, бой ныне – суд народа. Каждый убитый гитлеровец – преступник, наказанный за страшные злодеяния, учиненные на нашей земле. Черные, раздутые трупы немцев лежат сейчас у западных рубежей нашей Родины. Здесь их постигла расплата, здесь прошли советские воины – грозные судьи.

И на этой земле обнаружен среди других убийц еще новый участник убийства Зои Космодемьянской – пруссак Вольф.

Попав в витебский котел, немцы разрозненными группами бросились в лесные чащи, пытаясь там найти спасение. Два месяца назад гитлеровцы устраивали облаву в этих лесах на партизан. Танки, броневики, самолеты, бомбы, начиненные зажигательной жидкостью, пушки, пулеметы – все это немцы обрушили на партизанские отряды. Партизаны вынуждены были уходить. Но победить партизан немцы не смогли.

И вот в этих же лесах, в этих же болотах партизаны стали охотиться за немцами, попавшими в окружение. Палач Вольф был пойман в сторожке лесника Птушко. Он убил жену Птушко, Елену. Когда партизаны вошли в сторожку, Вольф ел сырое тесто из квашни. Партизан было трое. Старик С., рабочий лесопильного завода, студентка Минского медицинского техникума Ф. и наборщик партизанской газеты К. Они повесили немца Вольфа.

Я встретился с партизанами. Опи показали мне документы, найденные у Вольфа. Среди бумаг лежали фотографии казни Зои Космодемьянской. Сам Вольф стоял в передней шеренге справа, тучный, широкоплечий, с руками, упертыми в бока.

Этот немец попался с поличным. Но сколько тысяч палачей уже уничтожило улики! В печах они сожгли сотни тысяч трупов своих жертв. В девяти километрах от Вильнюса, в Поварском лесу мы обнаружили такие печи. И в этом же лесу мы наткнулись на группу немцев, бредущих в плен. Сопровождавший их боец спросил у нас дорогу к городу. Мы указали ее – она проходила как раз мимо Понарского лагеря. И когда боец, свернув, повел пленных на эту дорогу, нужно было видеть, что стало с немцами. Одни плакали, другие протягивали какие–то бумаги, становились на колени, отказывались идти вперед. Мы поняли причину их смятения: они знали, что было на этой дороге…

Бережно хранимое в сердце нашего народа имя Зои Космодемьянской стало бессмертным. И в каждом из нас живет оно, одухотворенное, зовущее к мести. Могучей силой любви озарено имя Зои в душах тех, кто сейчас сражается на фронте, кто подошел к самому порогу Восточной Пруссии. Мы идем туда, и мы найдем там среди прочих и гитлеровского подполковника Рюдерера, истязавшего Зою. Мы идем туда, и каждый день – это день грозного нашего суда.

1944 г.

КАУНАС

Для того чтобы попасть в освобожденный нашими войсками Каунас, нам пришлось возвращаться с фронта назад. Дело в том, что пока происходила битва за город, наши части, действующие на флангах, ломая сопротивление врага, продолжали все дальше уходить вперед, на запад.

Неутолимая жажда ступить первыми на прусскую землю окрыляет наших бойцов. Недаром на новеньком трафарете–указателе дорог – «На Каунас» – нетерпеливой рукой внизу было приписано мелом: «и на Кенигсберг, и на Берлин».

Битва за Каунас является выдающейся примерами личного героизма, проявленного нашими солдатами и офицерами.

Город Каунас, возвышающийся на зеленых холмах, находится у слияния таких рек, как Неман и Вилия – быстрых и полноводных. Два оборонительных обвода были построены на подступах к городу. Девять фортов имел первый обвод. Весь укрепленный район был создан еще в период первой мировой войны, и в дальнейшем работы на нем не прекращались. В день взятия нашими войсками Вильнюса все население Каунаса было согнано па валы для строительства дополнительных укреплений. И это продолжалось до начала нашего штурма.

Особенно жестокие бои развернулись в горловипе между Вилией и Неманом. Местом этих боев вновь стала земля, на которой 30 лет назад русские сражались с пруссаками. В нынешней битве на этом рубеже первое слово принадлежало советской артиллерии. Это она вывернула наизнанку немецкие траншеи и блиндажи, и но ним промчались наши танки, сопровождаемые моторизованной пехотой, и вырвались на главную улицу города.

Одновременно, после глубокого обхода с юго–запада, другие наши части разрезали надвое неприятельскую группировку.

Южнее Годлево противник бросил в контратаку значительное число тяжелых танков и самоходных пушек, чтобы не дать сомкнуться кольцу окружения. Уличный бой был жестоким. Сопротивлявшиеся в отдельных зданиях немцы не могли не знать, что они обречены.

Чем ближе мы подходим к Германии, тем исступлепнее сопротивляется враг. Когда на улицах Каунаса шел бой, в трехэтажном каменном здании, недалеко от собора, засела группа немецких автоматчиков. Они простреливали улицы и бросали из окон гранаты. После того как наши бронебойщики открыли огонь по этому дому, пробивая насквозь его каменные стены, немцы прекратили стрельбу и вывесили белый флаг. Но когда в здание вошел один из наших автоматчиков, фашистские бандиты закололи его ножом.

Ничто так не ожесточает сердце воина, как это сочетание коварства, подлости и трусости, заключенных в фашисте. Отступая из Каунаса, гитлеровцы разнесли на куски здание вокзала, взорвали на много километров железнодорожное полотно.

Нам приходилось видеть немало городов, изувеченных немцами. Мы видели развалины Истры, Чернигова, Гомеля. И если Каунас лишь изранен врагом, то его спасла от разрушения только стремительность Красной Армии. Если бы ее путь к Каунасу продолжался на несколько часов больше, – кто знает, что осталось бы от города…

В первые часы, когда смолкает грохот уличного боя, человеку трудно покинуть убежище, где он скрывался, – подвал, погреб или яму. Но когда наши части ворвались в Каунас, буквально в первые же минуты навстречу им вышли жители. Они вышли, хотя с чердаков еще стучали пулеметные очереди и иа мостовой рвались гранаты.

Очень трудно описывать эти встречи. Их нужно ни деть. Бог бойца обнимает незнакомая женщина или девочка – совсем малышка – сует ему в карман цветы, а старик целует пыльное лицо солдата и плачет при этом. Главное – все это наполнено таким высоким торжеством человеческого духа и столько во всем этом восхищенной любви и нежпостн, что самому хочется плакать, целовать, обнимать, радоваться, но – некогда, потому что нужно идти упичтожать фашистов. Тот, кто все это пережил, – никогда, что бы с ним ни случилось, как бы смертельно трудно ему ни было, – не посмеет заколебаться в бою.

Жители радостно приветствуют воинов Красной Армии и рассказывают им о пережитых муках.

– Мы – молодые советские люди, – говорит нам седой Витус Вичкас. – Но, боже, как нас мучили немцы за то, что мы – советские люди! У меня на ногах нет ногтей. Их содрали у меня в гестапо – за то, что мой сын в Красной Армии. Мою жену пытали, перетягивали ей живот резиновым жгутом. От нее требовали, чтобы она через газету отреклась от своего сына… Какое это счастье, что вы пришли!

В предместьях Каунаса можно увидеть огромные лабиринты из колючей проволоки с высокими сторожевыми башнями по углам. Это – расположение концлагерей. Они занимали площадь в десятки километров. Сколько тысяч людей мучили на этой земле! Весь город как бы окружала проволочная клетка. Она беспрерывно пополнялась и беспрерывно опустошалась по ночам. Смерть была постоянным спутником литовца. Но здесь немцы не устраивали публичных казней на площадях города. Люден убивали деловито и ежедневно – с применением газов, яда и пулеметов, установленных на станке в траншее узкой каменоломни.

Мы ходим по улицам Каунаса и видим красивые каменные дома. Но люди жили здесь три года как заключенные. Потому что тюрьмой на самом деле был весь город. А надзирателем и палачом в этой тюрьме литовского народа был немец–фашист.

Я видел, как наш красноармеец помог одной женщине поднести к дому матрац. В благодарность женщина попыталась поцеловать советскому солдату руку. Он был немало этим удивлен. Женщина расплакалась, потом заговорила – бессвязно и взволнованно.

– Вы ведь не знаете – немец требовал целовать ему руку, и я это делала, когда служила у него на ферме. Я это делала еще и потому, что у меня двое детей. Когда вели расстреливать заложников – 11 семейств, – я выхватила у одной женщины ее двоих ребят и взяла их к себе, выкормила… Если б у меня не было этих детей, я бы от такой жизни серпом зарезалась… Не нужно обижаться на меня, товарищ…

Мы видели во многих окнах домов выставленные портреты Ленина. Портреты хранили рубцы изгибов, некоторые были помяты. Было ясно без слов, что их долго и тщательно прятали в потайных местах. За хранение такого портрета немцы расстреливали.

Мы видели знамя, вылинявшее и потрепанное, на котором было написано: «Да здравствует 23‑я годовщина Октября!» Это знамя тоже сберегли, как дорогую реликвию, жители Каунаса.

Мы присутствовали при рытье клада в саду. Ионас Костакс, бывший учитель, выкапывал школьную советскую библиотеку.

За такие книги немцы тоже расстреливали.

И каждая такая находка радовала нас, потому что во всем этом заложены драгоценные сокровища человеческого сердца – гордого, сильного, борющегося. И таких людей – с сердцами, обагренными страданием, но стойко хранивших веру свою, честь свою, мы видели в городе Каунасе, освобожденном сегодня нашими войсками.

1944 г.

ШЕСТОЙ ФОРТ

Форт замкнут каменной стеной. Казармы находятся на дне глубокого котлована, кровли их – на уровне с землей, бетонные, плоские. Впереди – ров с вонючей водой, за рвом проволочные заграждения и кустарник.

Мы ходим по темным, затхлым казематам форта–тюрьмы, преодолевая удушающий запах нечистот и болотную грязь на полу.

В конце коридора, по–видимому, была канцелярия. Кучи бумаг и обугленные, похожие на бухгалтерские книги, папки. Порывшись в этом хламе, я извлек оттуда одну из уцелевших папок и стал рассматривать ее возле зарешеченного окна. На толстой ватманской бумаге готическими буквами аккуратно выведено: «План дополнительного кладбища». Перелистывая дальше, я обнаружил подшивку записей личного состава заключенных. Нс буду приводить их все, вот несколько наиболее типичных:

«29 июня 42 г. больных 1131, здоровых 340, в отлучке 27;

1 января 43 г. больных 1322, здоровых 43, в отлучке 15;

10 января 43 г. больных 1305, здоровых 43, в отлучке 15;

20 января 43 г. больных 1294, здоровых 44, в отлучке 15…» И так далее.

Когда я показал эти записи моим спутникам, оказалось, что они обнаружили в каземате не менее страшные документы. Это былп ведомости на выдачу пищи заключенным. Каждые три дня количество выдаваемой пищи прогрессивно уменьшалось. В июне лист перечеркнут, и в углу от руки написано: «желудочные больные в пище не нуждаются».

Здесь немцы убивали голодом заключенных. В 69 могилах форта зарыты тысячи замученных советских людей, а таких фортов–тюрем под Каунасом – девять.

Людас Режнайтпс – литовский крестьянин, сопровождавший нас сюда, – сказал:

– Возле форта раньше было две деревни, теперь их нет. После того как в Краснодаре судили немцев, здешние немцы приказали жителям этих двух деревень вырыть трупы из могил и сжечь. А потом они сожгли обе деревни и жителей. Я остался в живых только потому, что залез в погреб и дышал сквозь тряпку, намоченную капустным рассолом.

Мы ушли из форта, взяв с собой документы, и отвезли их в ту часть, которая штурмовала этот форт и находится сейчас в нескольких километрах от прусской границы. Бойцы узнают содержание этих бумаг и найдут тех, кто их подписал.

1944 г.

НА РУБЕЖЕ

Небо скрежещет. Этот звук заполняет собой все. Клокочущий, металлический, он делает пространство тесным, воздух плотным.

И когда открываешь дверцу машины и глядишь вверх, видишь битву в воздухе и кажется она потому происходит там, что стало мало места на земле.

Гудящие клубки – наши истребители, они сражаются с «мессерами»… А под ними, одновременно и почти параллельно, навстречу друг другу плывут тяжелые эшелоны наших и немецких бомбардировщиков. Бомбы немцев рвутся на нашей земле, наши бомбы рвутся в тылу немцев. Черные стены разрывов медленно сближаются друг с другом. И между этими стенами идет бой, в траншеях и блиндажах на линии немецкой обороны.

Кругом обломанный лес. Вместо ветвей из деревьев торчит только одна щепа. Горячие черные воронки. Сгоревшие машины. Расколотые тачки. Изуродованная земля…

Звук? – нет, не звук. Здесь пет звука, здесь все слилось в единую бурю разрушения. Будто вся паша земля гневная и неистовая навалилась на немецкую землю, как наваливается льдина на другую в половодье.

Лопающийся хруст рвущихся снарядов раздается то сзади, то спереди, то сбоку. Бой на опушке леса. По дороге, прорубленной в лесу, идут тяжелые машины с боеприпасами. У одной ветровое стекло пробито частыми круглыми дырами – следы нападения «мессершмитта». В прицепе за «студебеккером» катится колесница походной кухни с трубой, как на паровозе Стефенсона. Повар, открыв крышку котла, размешивает варево.

Снаряд падает на дорогу. На земле бьются лошади, горит повозка с сеном. Шоферы тормозят, спрыгивают, оттаскивают лошадей, затаптывают горящее сепо, рубят дерево, мешающее объезду воронки, и снова лихо катят вперед.

Навстречу идет раненый боец, гимнастерка, залитая кровью, разрезана, сквозь разрез видно, как судорогой сводит мышцы его живота от боли. Но лицо раненого торжественное. Он останавливается и говорит:

– На ихней земле был! Слышите? А!

И тут же с удивлением и восторгом рассказывает:

– Мы цепью ползли, он нас огнем прижал, деваться некуда, прямо землей засыпал. Лежу, один глаз прижмурился другой на всякий случай открытым держу. И вдруг в душу словно огнем поддало. Столб такой в полоску особенный увидел… Ах, ты, думаю, мать честная, пограничная вешка. Вскочил, кричу «ура», а ноги подо мной уж сами ходят. Что ты, думаю, дурак делаешь, в рост прямо на пулемет прешь, убьют ведь, а ноги несут. Спасибо догадался па бегу гранатой по пулемету, и сшиб. Прошла рота. А я лежу, кровь течет. Кое–как еще вперед столба шагов на десять прополз, чтоб, значит, по всей форме ихней земли достичь, потом дыханием осекся.

– Там, где наша рота в атаку ходила, до границы еще километра три, – вступил в разговор другой боец–связной.

Раненый обернулся.

– А ты там был? Был бы, так столб видел. На нем знак, – сказал он вызывающе, но по лицу промелькнула явная тревога.

– Тот столб не пограничный, тебе померещилось. Была бы карта, я бы тебе по карте доказал, там сейчас КГ 1 батальона, я им личио связь подавал, знаю.

Пожалуй, связной был действительно прав.

Раненый опустился на землю, вытер потное лицо подолом гимнастерки и слабым голосом пожаловался:

– Пыль была действительно, может, я и ошибся, неприятность какая.

Все молчали, и всем было неловко.

– Так, значит, не достиг? – вздохнул раненый.

– Нет, почему же, – попробовал утешить связист, – может, я чего спутал, может, это другой КП, где я был.

Но раненый не слушал. Он поднялся, озабоченно ощупал забинтованную грудь, потом вдруг проделал несколько резких движений. Видно, ему было очень больно, лицо его исказилось, губы побелели, выждав, когда пройдет боль, он сипло сказал:

– Ничего, само присохнет. Бывайте здоровы.

И пошел обратно уже не сгибаясь.

И то, с какой естественной простотой он принял это решение, без тени рисовки, лихости или громкого слова, говорило о воле, о красоте духа этого человека.

С наблюдательного пункта виден лес. У края зеленый, в глубине синий, дальше лес сливается с небом блестящим и знойным. Наискось леса тянется тяжелая гряда дыма, пад дымом висят странные белые круглые облака, образующиеся в сухую погоду после долгой артиллерийской канонады.

В лесу вторые сутки идет бой. Здесь как в уличном бою штурмовые группы действуют гранатами и толом. Немцы построили в лесу крепостные срубы из толстых бревен, в амбразурах пулеметы. В вырубленных просеках установлены орудия капитального действия. Видно, как немецкие бомбардировщики сбрасывают на красных парашютах боеприпасы лесным гарнизонам.

Полковник протягивает бинокль, советует смотреть на кромку вершины леса. По вершинам деревьев, словно шаровидная молния, прыгает желтое ослепительное пламя.

Это рикошетный огонь, снаряды рвутся в воздухе, задевая вершины деревьев, засыпая все вокруг осколками.

– Виртуозная работа, – замечает полковник, потом помедлил и пожаловался: – Очень затруднено в лесном массиве наблюдение, я сегодня с рассветом на вершине сосны болтался, закачало не хуже, чем на У-2.

Полковнику за 50, он толст, массивен, но в карих живых глазах столько озорства и веселья, что не трудно его представить качающимся в гнезде наблюдателя с телефонной трубкой, привязанной веревкой за ухом.

– Скажите, товарищ полковник, снаряды ваших орудий уже рвутся на территории Пруссии?

Полковник сердито засопел, прищурился.

– Для нас, артиллеристов, существует только одно понятие – цель. – И вдруг с какой–то большой и нежной грустью сказал: – Первый залп по прусской земле мы произвели от имени наших героически павших товарищей.

Откашлялся и глухо добавил:

– Но вообще я лично против всяких эдаких особых моментов. Ну, бьем по прусской земле. Что ж тут такого?

Вот это двойственное отношение к битве, происходящей сейчас на прусской земле, мы подметили у многих солдат и офицеров. Заключить его можно в двух фразах.

«Ну что ж тут особенного. Так оно и должно быть».

И второе, неохотно произносимое вслух, хранимое в сердце: «За всю кровь, за скорбь, за боль и муки, за семью свою, за дом свой разочтусь я теперь сполна с фашистами».

Командир разведывательного отряда, младший лейтенант Духов, побывавший одним из первых на немецкой земле, рассказал следующее:

– Наш разведывательный отряд вчера на рассвете наткнулся неожиданно на немецкий. Встреча произошла в долине узкой заболоченной речушки, еще покрытой белым слепым туманом. Ни немцы, ни наши разведчики не решались открывать огня из боязни, чтоб их не накрыли артиллерийским и минометным огнем, так как оба отряда наткнулись друг на друга в ничейной зоне. Бились ножами врукопашную, поверженного на землю затаптывали в тину болота, бились в одиночку, каждый наметив себе противника.

Один наш боец был сброшен в трясину. Немец, держась рукой за ивовый куст, стоя на кочке, старался затоптать тонущего бойца. Бойцу удалось схватить за ногу немца, и он увлек его в трясину и стал душить, хотя сам уже погибал.

Духов подбежал и бросил бойцу свой ремень, боец не захотел освободить рук, сжимавших немца. Тогда немец отпустил горло бойца и ухватился за конец брошенного Духовым ремня.

Потом Духов сказал мне:

– Немец дерется сейчас с большим остервенением, от страха. Он от ужаса так сражается, уйти ему теперь от кары совсем некуда.

– Но а тот немец, который отпустил вашего бойца?

– Надорвался, не выдержал, спокойствия не хватило.

Этой же ночью я понял, что такое спокойствие. Ночыо немцы предприняли танковую контратаку. Внезапно они форсировали узкую речушку, затопив с ходу несколько танков, переправились по ним как по железным трупам. Танки мчались с зажженными фарами, воя сиренами. Немецкие бомбардировщики разбросали над нашим расположением осветительные ракеты, белый пронзительный без теней свет, зловещий и холодный разлился по земле. Танки мчались, ведя бешеный огонь на ходу. И толстые ветви деревьев, срезанные осколками, осыпались словно осенние листья.

Но вдруг, когда показались танки уже в лесу, мерно застучали наши противотанковые орудия. И сквозь белое зарево осветительных ракет вспыхнули огненные кусты горящих танков.

Подпустив на 300 метров, паши артиллеристы расстреляли 18 немецких танков, остальные повернули назад. Вслед немецким танкам ринулась наша танковая бригада, находившаяся в засаде. Преследуя немцев, наши танкисты переправились через реку по затопленным танкам врага.

На рассвете земля снова глухо вздрагивала, но клубящаяся стена дыма разрывов уже подымалась из–за леса; значит, наши части за ночь продвинулись вперед. В капонирах, где прежде находились танки, разместились обозные кони. Работники банно–прачечного отряда развесили сушить белье на веревках, привязанных к стволам деревьев с размозженными вершинами. Где–то играл патефон. В свежем номере дивизионной газеты была напечатана справка о прусских городах, куда предстояло вступить нашим частям.

1944 г.