Текст книги "Годы огневые"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Из путевых заметок о Юлийской Крайне

Дж. Хупер, представитель Военного управления в одном из живописных сел Юлийской Крайны был разбужен писарем в весьма неурочный час, когда даже само солнце не поднялось еще над синими вершинами гор и только птахи осторожно попискивали в благоуханных ветвях цветущих магнолий.

Будучи настоящим военным человеком, Хупер мгновенно появился в канцелярии в полной походной форме, выражая этим свою готовность ко всяким неожиданностям. Но здесь его ждали только деревенские старики и старухи с детскими учебниками в руках. Несмотря на испытания войны, Хупер сохранил природный английский юмор. Он осведомился у почтенных посетителей: «Не принимают ли они канцелярию Военного управления за воскресную школу?» Никто не улыбнулся этой тонкой шутке. Словенские крестьяне подходили к столу и, молча положив на него детский учебник, уходили из канцелярии.

Хупер остался один за баррикадой из букварей: после некоторых размышлений он принял решение расследовать причину таинственной демонстрации. Хупер приказал писарю пригласить представителя власти, но не той, которую назначил он, Хупер, а той, которой он, Хупер, не признавал. И когда пришел член Народно–освободительного комитета, Хупер задал, без всяких околичностей, вопрос: «Что все это значит?» Он знал – это люди прямые и серьезные и не любят, когда с ними ведут цела лисьими тропами.

Член комитета объяснил:

– Родители не хотят, чтобы дети учились по этим учебникам.

– Ну, а мне какое дело? – возмутился Хупер.

– Эти учебники издало Военное управление.

– Бросьте врать! – сказал Хупер.

– Сегодня вы будете обыскивать наши школы и конфисковывать буквари, которые не были изданы Военным управлением.

– Знаете, – вежливо сказал Хупер, – я могу вас расстрелять за оскорбление английского офицера.

– В Набрежине военный комендант уже закончил эту операцию. Вы, наверное, не просмотрели еще утреннюю почту с приказами?

– Ну, а почему я должен конфисковывать буквари? – беспокойно поглядывая на жестяной поднос с пакетами, спросил Хупер.

– В этих букварях есть картинка, на которой изображен партизан и на его пилотке звезда.

– Ну и что?

– Знаете, – сказал член комитета, – вы храбрый парень, я уважаю вас за те ордена, которые вы заработали, сражаясь с фашистами. Кажется, вам пришлось действовать совместно с нашими партизанами, и тогда вам, наверное, нравились звезды на их пилотках, а теперь они не нравятся вашему начальству. Вам остается одно: скажите писарю, чтобы он доставал большой мешок, и отправляйтесь в школу. Зачем терять время…

В этот день я прибыл в злополучное словенское село и, к чести Хупера надо сказать, застал офицера больным, лежащим в постели.

Для того чтобы история с букварями была всесторонне ясной, мы вынуждены ввести читателя в педагогические дебри Военного управления Юлийской Крайны зоны «А».

Господин Сречка Барага, директор высшей гимназии в Триесте, служит советником у подполковника Симонити, главного руководителя Военного управления по делам просвещения народов Юлийской Крайны.

Сречка Барага имеет за плечами богатейший опыт также и в сотрудничестве с немецкими оккупационными властями. Но с немцами он работал более активно. Барага но только доносил на антифашистов, он лично пытал заключенных. Правда, в пытках он применял школьные пособия (все–таки педагог, ничего не поделаешь!). Так, например, добиваясь признания у партизана Матеужа Хити, он намотал его усы па карандаш и вырвал их с кожей. За соучастие в убийстве югославских учителей, профессоров и ученых–антифашистов решением народного суда Сречка Барага признан военным преступником и приговорен к смерти.

Но, пользуясь выражением английской газеты «Манчестер гардиан», «этот добродушный старичок» сейчас добросовестно отдает весь свой жизненный опыт Военному управлению. Не знаю только, зачем умиленному журналисту из «Манчестер гардиан» понадобилось называть сорокапятилетнего Барагу «старичком». Из почтительности, что ли?!

Недавно Сречка Барага и подполковник Симонити посетили югославскую школу в предместье Триеста. Видимо, весна повлияла – захотели они послушать пение. Ребята, движимые лучшими намерениями, начали громко и весело петь партизанскую песню.

В одно мгновение пение было прекращено, учительница этой школы Валерия Гловач – тут же уволена.

Хотелось нам думать, что в подборе руководящих кадров народного просвещения Барага – единственная «ошибка» Военного управления, но, увы, это не так!

Позвольте, преодолевая отвращение, представить вам триестских «просветителей».

Костко Домииико, член фашистской партии с 1919 года, награжден орденом за «фашистские заслуги».

Тревизани Ренато, член фашистской партии с 1925 г., депутат фашистского парламента.

Удпно Манилио, фашист с 1919 г., член института «фашистской культуры», награжден немецким орденом «креста и орла».

Высший школьный инспектор в Горице Кацин – организатор «белой гвардии». И так далее.

Кроме того, каждая триестская школа имеет в своих списках учителей, которых ни разу не видели учащиеся. Эти «анонимные педагоги» только получают жалование. Для некоторых организаций школьный бюджет является пенсионной кассой, куда они ставят на прокорм безработных фашистов.

Боевой клич фашистских громил нам довелось услышать на совещании триестских «просветителей», когда при появлении словенских учителей кадры Бараш и его покровителя, стуча кулаками по столам, начали орать: «Вон славен, вон!»…

Под этим человеконенавистническом лозунгом, в течение двадцатипятилетнего господства фашистской Италии в Юлийской Крайне, были уничтожены все славенские школы, запрещены славенские газеты и журналы. 200 000 югославов заставили изменить свои фамилии на Итальянские; лилась кровь, совершались убийства и погромы.

Но и теперь этот лозунг живет.

Военное управление издало школьные программы. В итальянских учебниках курс истории продлен до 1945 г., – в словенских – только до 1920 г. История освободительной борьбы героического югославского народа оказалась в числе предметов, не дозволенных цензурой оккупационного управления.

В словенских школах Триеста итальянский язык является обязательным предметом, а в итальянских – словенский не обязателен. Словенам не разрешают открывать ни технические, ни сельскохозяйственные, ни ремесленные школы.

В словенских школах проводится насильственная вербовка в националистическую организацию «Данте Алигьери». Детям предлагали принести три лиры для сбора в пользу сирот, а потом вручали карточку с отметкой об уплате членского взноса (три лиры) в общество. «Данте Алигиери» входит в «Лигу Национале», организацию, которой руководит доктор Фаусто, член фашистской партии с 1920 г., и Ено Корридо, фашист с 1918 г., а с 1924 г. – член директории, руководящего органа фашистской партии.

Методист Феретти, член фашистской партии с 1923 г., систематически отказывается давать свидетельства об окончании школы ученикам–словенам, отказавшимся вступить в профашистское общество.

Только в одной Горице было уволено 16 словенских преподавателей за то, что они присоединились ко всеобщей стачке протеста по поводу известных событий в Шкедне. Среди уволенных были профессора Буфон Смаго, Надо Рупель и Рафаэль Бочар, познакомившийся в свое время с Барагой в застенке гестапо, где Барага пытал его.

Словенские школы не получили разрешения участвовать в демонстрации во время всенародного протеста по поводу шкедненских событий. И когда они все–таки ушли на демонстрацию, на следующий день словенские школы оказались закрытыми по приказу Военного управления.

Представитель Военного управления объяснил это решение следующим: «Если учащиеся словенских школ так относятся к занятиям в школе, значит, школы им вообще не нужны…»

Югославский народ, населяющий Юлийскую Крайпу, испытывал на себе долгие годы тиранию итало–фашистского господства. Он хотел бы, чтобы в результате победы союзных демократических стран и той героической освободительной борьбы, которой единодушно отдали себя югославские народы Юлийской Крайны, на родной земле восторжествовали справедливость, свобода и дружба между народами и истинная демократия. Но, к сожалению, факты не дают оснований полагать, что надежды народа оправдались.

10 марта триестская полиция, как известно, в большинстве своем состоящая из бывших фашистов, расстреляла в Шкедне рабочую демонстрацию. Это вызвало бурю народного негодования и всеобщую стачку.

Но 13 марта во всех газетах Триеста появилось следующее сообщение:

«Посещение генерал–лейтенантом Хардингом гражданской полиции Юлийской Крайни.

Сегодня утром командир 13‑го корпуса генерал–лейтенант сэр Джон Хардинг посетил командование гражданской полиции Юлийской Крайни в Триесте и говорил со всеми офицерами. Он выразил в общих чертах удовлетворение тем, как гражданская полиция исполняет свои обязанности в особенно тяжелых условиях…

Генерал Хардинг напомнил офицерам о разносторонности доверенного им дела и заверил, что они и все принадлежащие к силам полиции могут рассчитывать на полную поддержку союзных сил и союзного командования при исполнении своих обязанностей».

Комментарии, как говорится, излишни!

Что же касается Дж. Хупера, сказавшегося больным, то нам кажется, что этот офицер, и выздоровев, не станет конфисковывать словенские буквари.

Он сражался вместе с югославами против фашистов плечом к плечу, и ему очень не по душе относиться к своим боевым друзьям, как к немцам или японцам.

1946 г.

ТРИЕСТ
Путевые заметки

Американский солдат в расстегнутом мундире сидел на полосатой перекладине шлагбаума. Его ноги не доставали до земли. Солдат жевал и беспредельно равнодушным взором глядел вдаль на фиолетовые вершины гор.

Машина подошла вплотную. Солдат протянул правую руку за документами. Потом переложил их в левую руку. Вынул из–за уха сигарету, прикурил у шофера, вернул документы и, не ступая на землю, перебрался к противовесу шлагбаума. Шлагбаум поднялся, и мы оказались в зоне «А». Наш спутник объяснил столь домашний способ контроля следующим: во–первых, это американская застава, во–вторых, сейчас нет итальянского полицейского, а то бы мы ждали за рогаткой не меньше часа.

– Какое имеет отношение к пограничной службе итальянская полиция?

– Этого я вам сказать не могу, – ответил спутппк, – но нужно заметить, нам повезло. Итальянские полицейские очень исправно относятся к своим обязанностям. Они обыскивают багаж путешественников и так тщательно проверяют документы, что можно подумать – они здесь единственная власть.

– Ну, а если обратиться к офицеру?

– Офицер скажет вам, что так надо. Неужели он сам должен обшаривать ваши чемодапы и разглядывать на свет ваши паспорта, когда для этого имеется спецпальпый подручный.

– Ну, а при чем тут американская застава?

– Момент чисто психологический: английские войска оккупировали прибрежные города, американские части отведены вглубь, здесь жарко, бедно, и американцы недовольны. А когда человек недоволен и обижен, он хуже работает. Вот вам доказательства: видали часового?

Скоро перед нами открылось лазоревое пространство Адриатического моря. Город Триест лежал внизу, как и все приморские города, ниспадая к воде каменными ступенями улиц. Этот город можно было читать: полотно шоссе, арки виадуков, стены домов, белые тумбы вдоль дороги, крыши – все было исписано призывами.

Город кричал свою волю этими десятками тысяч надписей. И если свести воедино содержание этих надписей, то они означали: «Хотим Югославию!», «Хотим, чтоб народом руководила власть народа!» На итальянском, на словенском и сербском языках все эти надписи говорили об одном и том же. Потом, путешествуя по Юлийской Крайне, мы видели, как вся территория была буквально исписана подобными призывами. Надписи взбирались на вершипы неприступных скал, складывались из камней в циклопические каменные буквы. В море, па молу, на подводном рифе мы читали эти слова. И хотя более десятка реакционных партий в полном своем составе, с благословения союзного командования, совершали целые походы, чтобы уничтожить надписи, ничего не удавалось сделать. Измарав стены нескольких сотен домов, они добились только того, что надписи поднялись выше и черная мазня лишь как бы подчеркивала жирной чертой свежую надпись. Эту армию надписей создал народ! И то, что их не удалось стереть, – это простое и живое свидетельство расстановки сил в Триесте, выражение воли большинства народа.

Спускаясь зигзагами с горы, мы незаметно въехали в город. Машина остановилась у дверей гостиницы. Выложив перед портье специальные пропуска, выданные нам в английском посольстве для проживания в зоне «А» в течение месяца, мучимые жаждой, голодом и желанием выспаться, мы нетерпеливо переминались, стоя у полированной стойки.

Но, видно, портье не был здесь фигурой, от которого зависело благополучие путешественника. Извинившись, он вызвал английского капитана, который, озабоченно прочитав наши документы, заявил, что он не может нас принять без разрешения властей.

И хотя я впервые видел, что офицеру приходилось исполнять должность портье в гостинице, я объяснил ему, что обычно принято, чтоб документы отсылали из гостиницы властям для регистрации, а путешественникам предоставляли на это время отдых.

Офицер поклонился и развел руками. Пришлось нам искать оккупационное управление, где, наконец, после долгого ожидания офицер, ведавший делами прессы, принял нас, зарегистрировал, сказав при этом своему товарищу, что первый раз слышит о существовании газеты «Известия».

Мы отправились к дежурному офицеру. Дежурный нам выписал путевки. С ними мы должны были зайти еще в городскую комендатуру, где выписывался особый документ на право жительства.

Наконец, мы вернулись снова в гостиницу «Централь» и передали английскому капитану бумажную добычу.

Капитан внимательно прочел все бумажки, потом протянул их нам и сказал, грустно разводя руками, что он не может нас поселить, потому что мест в гостинице нет.

Не знаю, что он увидел в этот момент на наших лицах, только он вдруг заявил:

– Я могу поселить одного в комнате, которую уже занимает английский майор, но другого мне просто девать некуда.

Мы категорически заявили, что нехорошо так безжалостно поступать с английским офицером, нужно хотя бы спросить его согласия.

– Он сейчас в баре, – сказал капитан, – я познакомлю вас с ним.

Но нам не пришлось беспокоить английского майора. Обстоятельства сложились так. Пока офицер бегал в бар, мы сказали служителю, чтоб он отнес наши чемоданы в свободные комнаты. Служитель взял чемоданы и пошел наверх. Нам оставалось назвать капитану только номера комнат. Офицер был удивлен, а мы устроены.

Наступил вечер. Мы вышли из гостиницы. Город напоминал казарму, а улицы ее – коридоры, по которым прогуливались солдаты. Здесь были шотландцы, австралийцы, канадцы. Город был для них тесен. В каждом квартале светилось по нескольку баров. Бары заполняли военные. Мы зашли и сели у стойки. Парни в зеленых мундирах тянули спиртное из узких высоких стаканов так, словно они в Африке, а в стакане – прохладительный напиток. Мы удивились столь непомерной жажде. Высокий парень, с длинной орденской лентой на груди, сердито пробормотал: «Что прикажете делать человеку, который шесть лет не был дома и неизвестно, когда вернется домой? Петь псалмы?» Видно, ему здесь порядочно все осточертело. Выпив, оп обернулся к нам и, подмигнув своим товарищам, в свою очередь спросил:

– Какого черта вы здесь? И неужели вам также не надоело болтаться по свету и лезть не в свои дела?

Мы были удивлены таким грубым вопросом. Но высокий парень объяснил:

– Ведь вы же поляки, – и добавил, кивнув куда–то в сторону гладко причесанной головой: – Андерсовцы. Вам тоже не легче, – и предложил выпить совместно.

Видно, наш русский выговор они приняли за польский, штатские костюмы, очевидно, были выходной одеждой польских андерсовских офицеров.

Мы сказали, что мы русские. Английский солдат переспросил, серьезно глядя в глаза:

– Вы советские русские?

– Да.

Тогда он встал и, почему–то быстро оглянувшись по сторонам, поднял бокал и произнес негромко:

– За русских солдат, за русский народ!

Выпив, он разбил бокал о каблук, то же сделали его товарищи. Мы вышли на улицу. Возле бара стояли в ожидании испитые женщины, с темными впалыми глазами. Мы шли к порту. Навстречу нам попадались одни военные, а из местного населения только женщины, подобные виденным у бара. Остальные жители города, по–видимому, вечерами предпочитали сидеть дома, улицы не принадлежали им вечером.

С моря порт и город были освещены мощными столбами голубого света прожекторов военных кораблей, стоящих на рейде. Иллюминация эта была такой, словно происходила воздушная тревога. Прожектора светили с сумерек до рассвета. И где бы вы ни находились, голубое пламя над Триестом вы увидели б ночью всегда.

Свет прожекторов с английских кораблей имел некое символическое значение.

Это мы поняли, пройдясь по набережной, у стенок причалов которой впритык друг к другу стояли серые английские стальные корабли с расчехленными орудиями, как сильная морская стража. Ими были блокированы разноцветные деревянные рыбачьи барки – местный деревянный флот.

Населенно Юлийской Крайны и Триеста, которое четыре года вело под руководством национально–освободительных комитетов кровавую борьбу против фашизма, выразило свою волю избранием народного правительства уже в 1943 году, непосредственно после итальянской капитуляции. Освободительный Совет города Триеста был избран 15 мая 1945 года на собрании 1348 делегатов, представлявших 75 процентов избирателей. Областной народно–освободительный комитет создал «Народную защиту» – милицию, составленную из борцов–антифашистов, и народные суды, в функции которых входило наказание явных преступников войны – фашистских заправил.

Народно–освободительные комитеты разработали программу своей деятельности, отвечающую тем обычным задачам, которые ставили перед собой другие демократические народные системы, стряхнувшие с себя тиранию фашистской военной оккупационной диктатуры.

Но судьбою, или точнее союзническим Военным управлением, в руки которого попала судьба этого куска суши, все было решено иначе.

Союзническое Военное управление упразднило правительство, народную милицию и народные суды и, несмотря на всенародный протест, выразившийся во всеобщих стачках, оставалось неколебимым в своем решении.

В результате столь грубого обращения послушная военной силе фортуна начала проявлять удивительную благосклонность к фашистским элементам.

3 ноября 1945 года, в годовщину вступления итальянских войск в Триест, фашисты и шовинисты устроили в городе с одобрения властей демонстрацию угрожающего характера; для усиления ее из итальянских городов прибыли в Триест на автомобилях фашистские молодчики, вооруженные огнестрельным оружием, палками и ножами. В результате вмешательства новой полиции, созданной военными властями, оказались пострадавшими и арестованными 120 антифашистов, один убит, 20 тяжело ранены.

Из фашистских элементов никто по пострадал. Оно и понятно, если учесть состав нынешней полиции, которая действует по принципу: своих не обижать.

Но зато какие беспримерные жестокости по отношению к антифашистам! Нам известен случай, когда полицейский Эмилио Билласо застрелил в Триесте двух рабочих – Дероза и Коверлица – в кафе только за то, что они, сидя за столиком, пели партизанскую песню.

Беспримерная разнузданность этих вооруженных сил достигла своего предела во время расстрела рабочей демонстрации в рабочем районе Триеста Шкедне 10 марта 1946 года.

Демонстранты вывесили на церкви национальный флаг. Епископ Сантини сообщил об этом в полицию. Прибывший полицейский отряд без предупреждения открыл огонь по собравшейся толпе демонстрантов.

Для характеристики состава полиции следует сказать, что она на 60 процентов состоит из новоприбывших элементов, среди них много усташей и четников и более 160 активных членов фашистской партии. Стоит назвать присутствовавшего на расстреле инспектора Пьемонте, фашиста, бывшего офицера гражданской гвардии при немцах, Барки Евдженио, члена фашистской партии с 1924 г., бывшего начальника местной полиции при немцах в Копре, прославившего себя жестокостями и насилиями; сейчас он служит капитаном полиции в Горице. Вито Марио, служивший офицером гражданской гвардии при немцах, также сейчас отдает свой опыт полицейской службе – и так далее и тому подобное.

После кровавых событий в Шкедне, происшедших 10 марта, мы с величайшим смущением прочли в газетах коммюнике о визите в полицию генерал–лейтенанта Хардинга.

Вот эта заметка, комментировать которую излишне.

Перевод из газеты «Курьер ди Триеста» от 13 марта:

«Посещение генерал–лейтенантом Хардингом гражданской полиции Юлийской Крайны.

Сегодня утром командир 13‑го корпуса генерал–лейтенант сэр Джон Хардинг посетил командование гражданской полиции Юлийской Крайны в Триесте и говорил со всеми офицерами. Он выразил в общих чертах свое удовлетворение образом, каким гражданская полиция исполняет свои обязанности в особенно тяжелых условиях. Командир 13‑го корпуса заявил, что цивильная полиция Юлийской Крайны была подвергнута многочисленным провокациям и потокам оскорблений, между которыми многие, дополнил он, происходят из кругов, от которых можно было ожидать большего понимания.

Генерал Хардинг напомнил офицерам о разносторонних заданиях доверенного им дела и заверил, что они и все принадлежащие к силам полиции могут рассчитывать на полную поддержку союзных сил и союзного командования при исполнении своих обязанностей».

Односторонность карательной политики триестской полиции поразительна.

Фашистские демонстрации, происходившие в эти же апрельские дни, имели характер, явно враждебный всему тому, к чему стремятся союзные государства, и по существу были направлены против них.

Колонны шли по улицам, распевая фашистские гимны, крича: «Вперед на Любляну!», «Откроем поход на Далмацию!», «Смерть славянам!» Они вытягивали перед собой руки,.восстановив фашистское приветствие, вопили, прославляли Муссолини. И не удивительно, что после этого они выкрали с кладбища гниющие останки своего предводителя. Вонючий дух его витал над их колоннами. Когда эти колонны встретили на одной из улиц грузовик с немецкими военнопленными, следующими на работу, демонстранты окружили грузовик и устроили овацию сидящим в нем немцам. Эта сцена происходила 2 апреля 1946 года, на глазах у союзного командования и его полиции. Но когда какой–то английский моряк при виде проходящих колонн рабочих организаций поднял руку, сжатую в кулак, – в символическом приветствии Народного фронта, – он был немедленно арестован военным патрулем и увезен на машине.

Странные контрасты и странные вещи можно наблюдать на этом кусочке суши. Около 400 антифашистов были арестованы во время этих демонстраций и были заключены в тюрьму.

Мы проходили мимо триестской тюрьмы Коронсо и слышали, как из этого мрачного замка раздавалось пение партизанских песен.

Мы беседовали с заключенными. В большинстве это были рабочие и крестьяне, многие из них были избиты полицией по пути следования в тюрьму.

Крестьяне, живущие в пригороде, были посажены в тюрьму за то, что приехали в город без специального разрешения.

Ну, а как же тогда быть с десятками тысяч молодчиков, прибывших в эти дни в Триест из Италии на специальных автомобилях и включившихся в колонну демонстрантов, распевающих во всю глотку фашистскую песню «Джовинецца?» Значит, у них были специальные пропуска. А мы, по личному опыту, знаем, что для того, чтобы прибыть в зону «А», нужно иметь разрешение либо английского консульства, либо оккупационного командования. Переезд через границу – дело серьезное. Значит, у них было такое разрешение. И, несмотря на острый жилищный кризис, в котором мы тоже на личном опыте убедились, им нашлось место, где они смогли поселяться в эти дни.

Кстати сказать, резко выраженный фашистский характер этих колонн настолько устрашил многих, примкнувших к ним по узконациональпым мотивам, что после этого в Народно–освободительные комитеты посыпались заявления от желающих вступить в демократическую организацию, ибо иной путь – путь к фашизму. Это ярко продемонстрировали последние события в Триесте.

Сейчас полиция передает дела заключенных участников демонстрации антифашистов в суды.

Правосудие должно, основываясь на неопровержимых фактах, установить истинных виновников опасности, грозящей демократии. Но дело в том, что полиция и ныне существующие утвержденные военным командованием суды родственны по своему составу. А законы, которыми руководятся суды, по приказу союзного Военного управления, были установлены на'оснОвании положения, существовавшего до 8 сентября 1943 года, то есть законодательства, выработанного фашистской системой, той самой, о которой Муссолини отзывался с гордостью, как о системе, проникнутой духом фашизма.

Таким образом, суд руководствуется в своих решениях фашистскими заколами. Сами судьи, как и закон, едины по своему духу и происхождению.

Вот краткая характеристика вершителей правосудия. Прокурор Пелегрини Эннио – член фашистской партии с 1926 года. Вице–председатель прокуратуры Колона Эторе – член фашистской партии с 1927 г., в 1932 г. – член комиссии по высылке антифашистов без суда. Председатель прокуратуры Лючи Васко – член фашистской партии с 1932 г.

Но удивительно, что в этом суде были оправданы крупные военные преступники: Видусо Антонио, комендант «черпых бригад» во время немецкой оккупации; Паньянн Чезаре, основатель «Гражданской гвардии», служившей своим оружием немецким оккупантам; Дзополато Ферручо, матерый фашист; Саллустие из Поло, лично убивший несколько антифашистов; и десятки других отъявленных фашистских негодяев.

В кафе Шток на площади Гольдони в Триесте, где обычно собираются реакционеры всяких мастей, мы имели случай разглядеть физиономии многих бывших подсудимых триетского суда, пользующихся сейчас полной свободой.

После всего этого нечего удивляться тому, что ни полиция, ни суд не могут разоблачить существующую сейчас одну из многих подпольных террористических организаций, носящую название: «Здесь всегда Италия»; члены этой организации вот уже полгода собираются по ночам на ковсперативных квартирах н, как нам заявляли жители, организовалп покушение в Триесте на югославского майора Стане Цундера, тяжело ранив его семью выстрелами у дверей гостиницы. Они избивали и изувечили многих антифашистов.

Вас, конечно, заинтересует, откуда мы знаем об этой организации? Очень просто. Пусть вершители триестского «правосудия» раскроют и прочтут те тысячи писем, которые посылают в суд жители Триеста с разоблачением явных и тайных фашистов. Среди этих нераспечатанных писем они найдут факты еще более разительные.

Мы присутствовали на заседании суда, где слушались дела демонстрантов и где выступали в качестве единственных свидетелей полицейские, показания которых были единственными доказательствами виновности обвиняемых. Мы видели и слушали эти суды и в Триесте, и в Горице.

И не удивительно, что судьи и законы вызывали у нас мысль о том, что мы находимся в фашистском заповеднике, который укрылся от карающей руки демократических государств и используется как один из плацдармов подрывной работы против демократии и мира.

1916 г.