Текст книги "Годы огневые"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 43 страниц)

ПРЫЖОК С НЕБА

Лондон. 1697 год. Сырость, слякоть, туман. Моросит мелкий, холодный дождь. Гулко стучат колеса кебов о неровную скверную мостовую. Еще рано, нет 5 часов, но люди из–за густого тумана идут ощупью, разгребая руками сизую мглу. Юные клерки с согнутыми преждевременно позвоночниками, с бледно–зелеными лицами, кутаясь в потертые пледы, торопятся пробежать быстрее пространство, отделяющее их полутемные, холодные мансарды от банков и контор, в которых они просиживают по десять часов на высоких стульях за покатыми конторками, набивая годами работы мозоли на тощих ягодицах. Изредка в тумане мелькнет тусклое пятно фонаря экипажа, потом опять липкая серая мгла затягивает глаза сырой пленкой.

Люди идут скорчившись, плотно стиснув губы, стараясь как можно меньше наглотаться ядовитого туманнослякотного лондонского воздуха. Слышатся отрывистые фразы, они исходят откуда–то из недр желудков – глухо, как у чревовещателей. Английский язык, очевидно, в некоторой мере обязан лондонскому климату своим невнятным, сквозь зубы процеженным глухим тембром.

Слизь тумана все больше и больше набухает темнотой и влагой. Внезапно приличие протухшей, отсырелой погоды было разрушено криком и шумом сбегающейся к маленькому ювелирному магазину толпы. Вероятно, кого–нибудь в тумане сшибло экипажем. Но нет, слышны хохот, свист, вой, улюлюканье и гогот; оказывается, лондонские джентльмены могут достаточно широко раскрывать рот, разрушая привычные понятия о чопорном сомкнутоустом диалекте, и уснащать свою речь словечками, свойственными в отсталых странах только работникам гужевого транспорта. Предметом внимания лондонской толпы был высокий сухощавый человек с узкими обвислыми плечами, судорожно сжимавший костлявыми желтыми пальцами металлический стержень, на котором было растянуто наподобие тента восьмиугольное перепончатое перекрытие из шелка. Толпа гоготала и улюлюкала, более экспансивные джентльмены делали попытки попасть в бледное лицо человека комками жирной, упитанной навозом грязи. И если бы не энергичное вмешательство величественного алебардиста, первому изобретателю зонтика пришлось бы очень плохо от разъяренной толпы лондонских джентльменов.

Конечно, это крошечное и сиротливое человеческое дерзание не было оснащено высокими помыслами. Может быть, это была вылазка бытового наивного техницизма. Может быть, это был также своеобразный вид протеста против закисшего в веках «знаменитого» английского консерватизма. Прошло много лет, прежде чем зонтику суждено было стать радикальным защитительным средством от дурной погоды, и он завоевал мир, как его теперь завоевали интернациональные орудия быта – примусы и бритва «жиллет».

Величайшие изобретения, взрывая своей мощью целые эпохи, разрушая старые, создавая новые общественные отношения, рождаются и питаются основной силой человечества – общественной необходимостью, и если таковой нет, изобретению, как бы величаво оно ни было, суждено рассыпаться прахом. Лондонский чудак с зонтиком смешон и жалок. Чайник Уатта был бы историческим слабеньким анекдотом, если бы его принцип, заключенный в стальной корпус паровой машины, не был могучим орудием в триумфальном шествии молодого и любознательного тогда капитализма. Когда впервые человек с отчаянной смелостью бросился в небо на полотняных крыльях с вываливающимися наружу внутренностями тяжелого слабосильного мотора, – он был беззащитен и героичен. Упав на землю в руинах биплана, он умирал в величавом сознании своей победы, и это было замечательно. Но и теперь, когда в небе по–земному скучно, тошнит в бумажные фунтики степенных благодушных пассажиров, героика неба не иссякает – она принимает только иные формы. Воздухоплавание завоевало человеческое доверие, и теперь в пассажирский самолет садятся с таким же суетливым равнодушием, как в поезд Москва – Химки, только в аэропорте властвует идеальная организованность и потрясающая чистота.

Нервный, трусящий пассажир долго и горячо трясет смущенному летчику руку, умоляя его потными взволнованными глазами «везти поосторожней». Такому пассажиру нужна гарантия: присутствие своеобразного воздушного спасательного круга – парашюта, только он может вернуть ему потерянное душевное равновесие. И когда его подводят к сиденью и, указав пальцем, скажут: здесь, здесь лежит парашют, пассажир, успокоенный, садится в кресло и летит. И даже самые чувствительные небесные ухабы, подъемы и ямы (небесные дороги, нужно сознаться, значительно хуже наших гудронированных дорог) не могут сронить с губ пассажира снисходительной довольной улыбки. Ибо он знает, что в случае чего – он «прыг и готово», плавно и спокойно спустится на землю на парашюте. Правда, спокойствие и плавность спуска – это понятие относительное. Но факт, что при знании хотя бы элементарной техники парашютизма человек может иметь гарантию благополучного спуска.

В кровавые годы завоевания человеком воздуха авиатору при малейшей аварии грозила бесспорная смерть. Он был там, в воздухе, беззащитен в своем героизме. Теперь, когда лёт по большим небесным дорогам становится тесен от слишком большого движения, авиатор на мощном аппарате, где каждая случайность предусмотрена напряжением высокой технической мысли, может не только сам благополучно спуститься на землю на парашюте, но и спустить на более мощном парашюте самолет с выключенным мотором. На пассажирских самолетах есть парашюты, на которых можно спускаться целыми коллективами.

Как же так, когда люди падали на землю, никто из них не озаботился о своей хотя бы относительной безопасности! Ведь принцип парашюта был известен человечеству еще задогло до аэронавтики. Еще в XV веке великий Леонардо да Винчи дает целый ряд практических воплощений этого принципа. В 1797 г. известный французский воздухоплаватель Гарнерэн, выбросившись из корзины аэростата, производит с высоты 1000 м благополучный спуск на парашюте. На протяжении затем более чем сотни лет аппарат этот стоит вне интересов людей, занимающихся аэронавтикой. Парашют делается достоянием акробатов и канатоходцев. И только мировая война 1914–1918 гг. вытащила из архивов истории старый, забытый парашют. Правда, единичные исследователи продолжали работать над парашютом и до империалистической войны. Среди них нужно отметить изобретателя Г. Е. Котельникова, который еще за несколько лет до мировой войны разработал хороший образец парашюта, с честью выдержавший потом испытание.

Перепончатое чудовище, распростертое над головой лондонского чудака и разорванное на части толпой, легко пережило маленькую трагедию наивного человека. Оно заняло прочное место в домашнем обиходе всего населения земного шара, оно заняло почетное место в одном из самых величественных завоеваний человечества – воздухоплавании. Предельная скорость падения человеческого тела – 200 км в час. Самолет басово клокочет пропеллером, захлебываясь в синеве неба. Авиатор с головой в кожаном шлеме улыбчиво моргает инструктору, потом становится одной ногой на борт, за спиной у него сложенный в пакет парашют, грудь опоясана мощными лямками, правая рука прижата к груди, пальцы крепко стиснули вытяжное кольцо парашюта. Слегка откинувшись назад, авиатор делает прыжок и ныряет вниз головой, в 1500‑метровую глубину.

Человек испытывает вначале, как желудок, похолодев, плотно прилипает к позвоночнику, дыханье спирает, в глазах – яркое, тошнотное, голубое, бездонное сверканье; резкий рывок за вытяжное кольцо, и желтоватый купол парашюта распускается ликующей тенью над головой. Прозрачная тугая пружина воздуха туго и плотно ударяет в парашют. Толчок подбрасывает человека вверх на шелковых стропах. Потом плавное парящее скольжение вниз. Авиатор уже сидит на подвесных лямках, свесив вниз ноги, покачиваясь, как на качелях. Огромная спокойная теплая земля радушно всплывает навстречу. С журчащим воем выхлестывает сдавленный воздух через полюсное отверстие парашюта, сделанное для смягчения удара при раскрытии и предохраняющее парашют от западения с боков при раскачивании. Пронзая метры ярко–голубой, прозрачной сияющей глуби, разблещенной ослепительными клинками солнечных лучей, парашютист окунается в густой, сладковатый дурманящий теплый запах тучной земли. Туго стиснув над головой руками подвесные лямки, парашютист ожидает момента касания. Огромная, необозримая земля бросается под ноги, резким сильным движением парашютист подтягивает себя на руках вверх, толчок смягчен, и теперь можно спокойно валиться на летное поле, усеянное маленькими наивными желтыми цветочками. Парашют вялой, неуклюжей грудой ткани и концов лежит тут же. Величественный, красивый и мощный в небе, он здесь смешон и беспомощен.

1932 г.

ГОТОВ ЛИ ТЫ?
Заметки физкультурника

А ну, взгляни, товарищ, на это небо, налитое солнечным изобилием, наполненное душистым, прозрачным ветром, на зеленую радость клейких, только что распустившихся листьев.

Ведь мы замечательно юны. Так неужто нам, творящим величайшее в мире, бледнеть под душной одеждой живым телом, когда небо – сплошное солнце?

Давайте вместе с нашими славными стройными девушками, носящими в волосах и в свежей смуглой коже солнечную оттепель, все вместе – цехами, ячейками, коллективами – пойдем на спортплощадки, стадионы и водные станции.

Что может быть лучше тела, пропитанного свежим загаром, умного, гибкого тела, которое не слабеет покорно от хилого яда какого–нибудь дохлого гриппозного микроба?

Ну вот ты, – я не знаю как тебя зовут, – ну да, вот ты – ты терзаешь свое сердце и легкие липучей едкой табачной желчью, а потом скулишь, задавленный тоскливой тяжестью утомления. У тебя избледневшая, не знающая солнца кожа, покрытая солененьким потом усталости, глаза у тебя – зябкие заморыши.

А, ты не хочешь даже со мной поговорить, ты торопишься. Суешь на прощанье руку – холодную, вялую, как издохшая рыба, вкладывая в жалкую улыбку грязные зазубренные зубы.

Да нет, ты послушай. Ведь мы все учимся, и у всех у нас мало времени, мы учимся искусству побед на всех фронтах и занимаемся физкультурой вовсе не для того, чтобы гордиться холеной мышцей. Но зачем нам хилогрудые дохлики, от которых прет мертвечиной расслабленной усталости? Оппортунистическое невнимание к здоровью – это огромное преступление.

Дождаться того, чтобы легкие выел туберкулез или сердце раздрябло, как разбитый мяч? Нет, спасибо. Расслабленные мышцы, гнутые позвоночники, как брак на производстве, – подарок классовому врагу.

Наша Красная Армия – наша гордость.

Наша армия – лучшая в мире.

А вот ты видел, как идет с призывного пункта растерянный, с уныло–тусклыми глазами отверженный? Не видел? Печальное, тяжелое зрелище.

Быть здоровыми – зависит от нас самих.

А сумеешь ты отрегулировать растрепанную дрожь мотора и подчинить ее воспитанному такту полного сгорания, чтобы сделать тело машины послушным и легким и потом в стремительном лете разрушить всякое представление о времени и пространстве? А сможешь ли ты ошалелый растрепанный ветер поймать в мешок паруса?

А умеешь ли ты хоть правильно дышать носом? Может быть, ты – беспомощный пожиратель воды и не умеешь плавать?

Может быть, ты, глотая голодную зависть, смотришь с тоской, когда игла клинкера, пронзая пространство, проносится со сверхзамечательной скоростью, а восемь ребят, закованных в доспехи мускулов, чуть ржавых от прошлогоднего загара, дробят гладь реки пружинно и мерно?

Да, товарищ, ведь дело за тобой. Ополосни себя зеленым, бодрым, мягким и теплым воздухом лета и иди к нам лакомиться солнцем и ветром. Дыши полной грудью – почувствуешь, как воздух переливается у тебя в легких щекочущей свежестью пузырчатого нарзана.

Физическая культура, распахивая форточки притаив шегося, пропыленного домашнего быта, вливает в него утреннюю бодрость и ясность.

Сейчас в связи с перестройкой физкультурных организаций на новые методы работы, с замечательной ясностью сформулированные в значке «ГТО» (Готов к труду и обороне), в связи с решением ЦК комсомола о прохождении всеми комсомольцами, всей рабочей молодежью испытаний на значок «ГТО», в физкультуру идут новые миллионные массы трудящихся. Это факт огромной политической важности и здесь от физкульторганизаций требуется четкое, гибкое, умелое руководство. Элементы благодушия, самотека, растяпства и очковтирательства, имевшие место в практике прежней работы, необходимо вытравить самым решительным образом.

Физкультурные организации должны освоить высокий стиль военной дисциплины, тесно и неразрывно переплетая военную учебу со спортом, выразив ее в интересных живых формах военных игр, разработав новые спортивные комплексы и те прикладные виды, которые нам нужны в трудовой и боевой обстановке, включая сюда и такие общественные показатели, как ударничество и соцсоревнование.

Физкультурники должны выполнить директиву партии – развернутым фронтом нажать на еще неорганизованных товарищей. Только через массовость, через четкое осознание наших ближайших задач мы можем прийти должными темпами к нашей советской физической культуре.

Ни одного комсомольца, ни одного рабочего парня не должно быть вне физической культуры.

Летний сезон наступил, и мы, молодежь, будем драться за право ношения почетного значка «ГТО». Решение Реввоенсовета рабоче–крестьянской Красной Армии вводит наш значок и предоставляет право ношения его в служебное время наравне с другими знаками отличия, введенными в Красной Армии.

Перестройка физкультуры на основе «ГТО» у части спортсменов так называемого «высшего класса», вогнавших душу и тело в какой–нибудь один вид спорта, украшенных титулами чемпионов и облегченных от других человеческих качеств, была встречена с глухим ропотом недовольства и негодования: «Физкультура зашла в тупик, ее превращают в медицинскую гимнастику, спорт гибнет…»

Сдержанный, величавый, грустит обиженный чемпион, в рассеянности перебирает кокетливые брелоки призовых значков. Грустится ему по сладким дням душевных парадов, когда он, прельщенный аплодисментным гулом, изнеженный и заласканный поклонниками, вылезал на соревнование, зверел ногами на футбольном поле или рвал руками и зубами бьющуюся в испуге покорную воду бассейна, или вонзался в пространство на сияющем лаком скифе. И все «или–или», но сочетать несколько видов спорта для нормального развития, – о, нет. Он, стяжатель славы, не унизит себя до всестороннего человеческого развития.

И вот сидит он в кино, простой и величественный, и смотрит на дорогооплаченный валютой, бойко моргающий заграничный боевичок. На мутно–сером экране пара купленных гладиаторов кровавит друг другу морды, доплевывая из проломанных ртов выбитыми зубами. Заканчивается эта картина поцелуем, звонким, как шлепок по голому телу.

Мы не против спорта, не против отдельных высоких показателей, мы не станем бесчестить заслуженных регалий чемпионов. Но мы не хотим и не будем воспитывать дегенеративных юношей, выдрессировавших себя в виртуозном фокусе рекорда и надменно отстранившихся от всего многообразия физического воспитания.

Сдавая нормы по комплексу «ГТО», в физкультуру идут миллионные массы трудящихся; воспитывая их в коммунистическом духе советских физкультурников, мы сделаем из них всесторонне развитых людей, их достижения недостижимо превысят все существовавшие до сих пор рекорды чемпионов.

Скажи, приходилось ли тебе читать когда–нибудь такую книгу, рассказ, очерк, по прочтении которых у тебя закипало бы непреоборимое желание быть мускулистым и свежим как солнце?

Нет? Мне тоже.

А вот Тарзаны, поцелуйные чемпионы – вот они живут и дышат пошлостью и вырождением со страниц книг и экранов кино.

А ведь у нас есть специальное издательство физкультурной книги, есть ГИХЛ. Но книги, ставящей себе целью пропаганду в художественных формах физической культуры, – такой книги еще нет. Есть суррогаты спортивно–приключенческого романа, флирта с препятствиями и гнилой начинкой буржуазной морали. Это свидетельство того, что мы еще слишком мало уделяем внимания физическому воспитанию молодежи.

В капиталистических странах буржуазные издательства спешно выбрасывают на рынок тонны бездарной галиматьи, ставящей себе целью привить молодежи дух преклонения и восхищения перед «достоинствами» чемпионов мира. В обильных разглагольствованиях авторы призывают свою молодежь к консолидации вокруг спортивных фашистских групп, руководимых жандармскими офицерами.

Но рабочая молодежь фабрично–заводских окраин капиталистического мира, просеянная сквозь тюремные решетки белого террора, объединяется под знаменами красного Спортинтерна и готовится к встрече с буржуазными «спортсменами».

В 1933 г. у нас будет проведена мировая спартакиада, как праздник победного завершения пятилетки. Она будет по форме и содержанию отвечать классовым интересам международного пролетариата. К ее проведению и организации будут привлечены миллионы трудящихся. К спартакиаде мы строим в Москве величайший в мире стадион на 120 тысяч нумерованных мест.

Мировая спартакиада должна отобразить на мировом празднике успехи побеждающего социализма. В ней должно найти себе выражение все лучшее, выдающееся, замечательное, созданное нами в великую эпоху. Поэты, писатели, композиторы, художники, инженеры, изобретатели должны принести на спартакиаду свои победы, чтобы присоединить их к огромной победе побеждающего класса. Особенно вам, товарищи композиторы, необходимо крепко подумать о спартакиаде. Нам нужна музыка. Музыка победного марша, которая бы с замечательной ясностью и бодростью выговаривала четкость ритма, а не жалкие вальсишки.

Мы учимся искусству побед на всех фронтах и занимаемся физкультурой не для того, чтобы гордиться холеной мышцей, а для того, чтобы сказать всем, страдающим золотым ожирением, что в рабочей стране живут и крепнут лучшие люди.

1932 г.

КРЫЛАТОЕ ПЛЕМЯ

Я мечтал о велосипеде. Мечтал тоскливо, упорно и безнадежно. Я не думал иметь свой велосипед, нет. Мне бы только прокатиться, прокатиться один раз по улице спокойно и деловито. Так катался сын хозяина дома, в котором мы жили. У него был собственный велосипед. Ложась спать, я всегда думал о велосипеде. Вот я вытаскиваю его, как козленка, из комнаты, он стоял бы у вешалки в коридоре. Велосипед упирается, цепляясь педалями. Он сухопар, блестящ. Потом мы идем рядом – я и велосипед, я ощущаю его боком. Я ставлю ногу на педаль, и цепь с нежным журчанием обегает передачу. О, передача, звездатая, узорная, кружевная… Я переношу ногу, седло похоже на сердце, нежно ухает пружинами. Но вот ощущения езды на велосипеде я никак не мог вообразить, это было невообразимо, ведь я никогда не ездил на велосипеде. Но я ясно различал сверканье спиц, оно было изумительным. Спицы переливались и сверкали, как дождевые струи в солнечный день. От вертящегося колеса исходила легкая свежесть. Снилось мне всегда одно и то же: быстро перебирая ногами, я летал по комнате, вылетал на улицу, поднимался над березами (возле нашего дома росли березы).

Но ведь это все не то. Даже во сне я не мог покататься на велосипеде. Я дрыгал ногами, летал, а велосипеда подо мной все–таки не было. Мои приятели по двору так же изнывали в мечтах о велосипеде. Наконец мы решили собрать велосипед вскладчину. Мы бродили по барахолке, глазели, приценивались, но денег у нас не было. На барахолке я купил кожаную треугольную сумочку, где хранится велосипедный инструмент. Эту сумочку я таскал везде с собой и воображал себя велосипедистом. Прошли года, мои сверстники уже давно приобрели по велообязательству прекрасные машины, сделанные на нашем велозаводе. Велосипед ни у кого не вызывает теперь голодного вожделения. Их много, велосипед теперь стоит по велообязательству сто пятьдесят рублей.

«Хочу летать», – сказал Михаил Кольцов, вернувшись после своего замечательного перелета Москва – Анкара, перелета, которым впервые было точно и ясно написано на небе для всего мира: «Осторожней, небесные просторы Советского Союза обитаемы».

Хотим летать, говорим мы, молодежь всего Союза, хотим быть крылатым племенем. Мы не хотим больше глазеть на наше деловитое, заселенное самолетами небо безучастно и завистливо. Хотим летать! Мы продадим свои велосипеды, мы будем работать по две смены, мы купим старые моторы и соорудим самолеты сами.

Спокойней, ребята, спокойней! Зачем столько пылкости, энтузиазма? Хотите летать, пожалуйста. Вступайте в члены аэроклуба, гоните по рублю вступительного взноса, ваша фамилия, адрес, социальное… – есть! Вот вам инструкторы, школа, вот они, недосягаемые самолеты, заманчивые, сверкающие, выстроились в ангарах, послушные и умные звездоносные птицы.

В четырех километрах от Подольска возле березы с уныло обвислыми ветвями есть цветастая вывеска, а на ней значок Осоавиахима, ниже лаконичная надпись: «Подольский аэроклуб». Рабочие Подольска вскладчину купили самолеты. Четыре самолета. Это послужило основой – они хотели видеть своих сыновей, парящих в небе.

Ребята занимались в аэроклубе без отрыва от производства. В их руках было больше трепетного уважения к стареньким деталям уже давно пущенных в расход старомодных моторов, чем у самого заядлого археолога, счищающего прах с драгоценной реликвии.

Авиомастерская аэроклуба бедна и убога. Истерзанный, похожий на издохшую щуку подпилок и разбитый молоток, от которого с негодованием отказался бы последний сапожник, – и все. Ребята притаскивали инструмент с собой, покупая его на рынке.

Клуб не имел почти совсем запасных авиачастей. Испортился цилиндр мотора. Срываются учебные полеты. Курсанты тоскливо бродят вокруг самолета. Достать цилиндр негде. Что делать, где выход? Вспомнили. В Москве, в Политехническом музее, под холодным глянцем витрины лежит такой же цилиндр. А что если по? пробовать? Подчистили испортившийся цилиндр и о ним – в Москву, в Политехнический музей, к заведующему. Так и так, обменяйте, пожалуйста, вам ведь все равно какому цилиндру стоять, а нам – зарез. Уломали заведующего. Цилиндр получили и ликующие отправились домой. Заведующий, прощаясь, просил его тоже принять в члены клуба.

Клубу нужны были деньги. Клуб послал обращение подольским заводам.

Знаете, есть канцелярии – чистенькие, опрятные. На столах чернильные мраморные приборы, могучие, как кладбищенские монументы. На стене плакаты: «Здесь рукопожатия отменяются», «Кончил дело и уходи».

Такая канцелярия на призыв аэроклуба ответила:

Подольский крекинг–завод.

Начальнику Подольского аэроклуба

Получив ваше письмо с просьбой о вступлении юридическим членом аэроклуба, сообщаем, что в данное время завод своим планом это не предусмотрел, а запросил дополнительно ВОМТ. По получении согласия последним деньги будут переведены немедленно.

Врид. помдиректора по адм. – хоз. части Коновалов

Секретарь Украинцева

Подольский крекинг–завод.

Начальнику Подольского аэроклуба

В дополнение к н/отношению от 9 с/м за № Кц/407 сообщаем, что вследствие отказа ВОМТ от дополнительных ассигнований на уплату вступительных и членских взносов наш завод лишен возможности состоять юридическим членом клуба.

Врид. помдиректора по адм. – хоз. части

Коновалов Секретарь Украинцева

Вступление в члены аэроклуба у этих чиновников не предусмотрено планом. Но пролетарии Подольска оказались предусмотрительней. Рабочие Подольска собрали 150 000 рублей на свою летную школу.

За 7 месяцев обучения летная станция аэроклуба не имела ни одной аварии самолетов. В Подольске сейчас об аэроклубе Осоавиахима знает каждый рабочий. Клубом создан ряд авиауголков на предприятиях. Есть филиалы аэроклуба и при них аэрокабинеты.

– Я научился летать, – говорит с восторгом Крупеник, комсомолец и физкультурник завода ГМЗ, – после шести месяцев учебы, занимаясь после работы по вечерам и в выходные дни. Сегодня меня допустили к самостоятельным полетам. Я сел в кабину, одел слуховую трубку и слышу задание инструктора: «Просите старт». Я поднял руку, и стартер дал мне старт. Смотрю, но уже не вижу впереди головы инструктора.

Земля, колыхаясь, погружается вниз. Мотор бормочет нежно, басово. Гудящий воздуховорот пропеллера тянет, тянет. Ноги – на педалях управления, свободней, говорит мне размазанное в зеркале лицо инструктора. Карбюратор посасывает горючее с аппетитом. Я рулю, давясь ветром. Самолет качается, как в сугробах. Земля взлетает внезапно сбоку. Инструктор хмурится. Я не слышу, но знаю, что он сердится. Спокойней, говорю себе, спокойней. Хвост самолета трубой. Под распластанными плоскостями великолепная опора неба, разрезанного плавным парением. Выруливаю на старт. Земля ловит меня в зеленое блюдо аэродрома. Курсанты окружили меня. Теперь их очередь…

Крупенин, Халикова, Кирплюк, Золотов, вы в счастливом деловитом равнодушии сжимаете жезл руля высоты. Вам покойно и уютно в кабине своего самолета. Вы спокойно, незыблемо уверены в такте мотора. Ребята, а помните то подобострастное мучительное вожделение, которое вызывал у нас один вид велосипеда? Это сверкающее, почти прозрачное существо казалось нам почти пределом досягаемого счастья. А ведь мы тогда даже толком не могли помечтать о велосипеде.

Аэроклубы будут везде. Впереди для комсомола – огромная вереница дел, достижений, успехов. Мы будем крылатым племенем!

1933 г.