Текст книги "Годы огневые"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

ТРАССА

Чем дальше на север уходит трасса магистрального газопровода, тем гуще, сумрачней леса и все дальше тянутся бурые торфяники с ярко–рыжей, стеклянно–прозрачной, незастывающей водой в мочажинах.

Сотни километров стальной трубы уложены в землю. Протащены дюкеры через водные преграды. Но впереди еще много трудных переходов. Строители питали надежду на то, что стужа проморозит самые гиблые болота. А зима выдалась мягкая…

Строительная колонна своим моторным могуществом подобна танковой части. Болотная пучина боролась дряблой податливостью. Торфяной покров колыхался, словно плавучий остров, и гнилостно лопался под тяжестью машин. Бульдозеры отдирали толстые пласты земли, сочащиеся коричневой жижей. Выдавленная из недр черная трясина обдавала потоками черной грязи. Смерзаясь, она обретала каменную твердость лавы.

По просеке, которую проскребали бульдозеры, двигались долговязые экскаваторы, подталкивая ковшами себе под гусеницы связки бревен. Стальная бесконечная нитка газопровода приподнята на коротких стрелах трубоукладчиков.

Очистные машины, оседлав трубу, шлифуют ее до блеска металлическими щетками. Вслед ползет агрегат, с медицинской тщательностью бинтующий ствол трубы широкими полосами изоляции.

И вся эта колонна машин работает в болоте слаженно, словно завод, а уходящая на сотни километров просека подобна бесконечно вытянувшемуся цеху этого завода.

Но зияющие черные ямы там, где увязали машины, с плавающими на поверхности обломками бревен, обрывки скорченных стальных тросов, поверженные, вдавленные, измочаленные стволы деревьев, жирные лужи машинного масла свидетельствуют, что труд строителя здесь по своему напряжению равен бою.

В такую пору еще короток день на севере. Скоро ночная мгла плотно припала к земле. На машинах зажглись фары. Световые столбы упорно толклись в темноте.

Когда прожекторный луч падал в заросли, пронзительно вспыхивали хрустальными фонтанами обледенелые деревья. Когда голубой луч утыкался в землю, белый дым болотной испарины клубился в нем, будто в стеклянной трубе.

К заболоченной низине подъехал грузовик–фургон, в котором развозят рабочих колонны на ночлег по домам. Шофер крикнул:

– Эй, механики, такси подано!

Но никто не откликнулся на призывный возглас.

На болотной кочке лежала старая автомобильная покрышка и чадила жирным пламенем.

Тракторист Елкин, человек среднего возраста, но уже солидный, знающий себе цену, сидя на земле, переобувался.

– По статистике у нас здесь на каждую человеко–единицу по семьдесят лошадиных сил приходится. Но до полной механизации нам жердей не хватает, чтобы из них ходули сколотить. – Пожимая полными плечами, заявил: – Просто удивляюсь. Ноги промачиваю, а грипп меня почему–то достигнуть не может.

Пожилой сварщик Лопухов, сушивший у костра пачку электродов, отозвался иронически:

– Может, тебе амфибию заказать или лучше всего вертолет? Будешь сидеть на воздухе в чистоте и аккуратности. А то верно: какое безобразие, человек на работе ноги промочил, а он желает в коммунизм на сухих ногах шагать.

Елшгн обиделся. Полное лицо его набрякло. Топчась босыми ногами по снегу, крикнул:

– Ты, Лопухов, меня не задевай. Я в танке два раза подряд горел и в Берлин на танке въехал.

Лопухов плюнул на палец, потрогал горячие электроды, скосив глаза, осведомился:

– Ты чего кипятишься? Трактор твой в болоте вязнет? А отчего он вязнет? Траки узкие, на них и жалуйся. – Усмехнулся, приподнялся и, показав рукой на железные плиты, обвязанные проволокой, на которых он сидел до этого, заявил:

– Ладно, сберегу я тебе твои нервы, приварю к тракам эти дощечки, и получится, как ты даже об этом во сне не мечтал.

Елкин пытливо взглянул в глаза Лопухову, нагнулся, поднял тяжелую железную плиту, долго недоверчиво разглядывал. Но постепенно его пухлое лицо стало расплываться в широкую улыбку:

– С высокой вышки ты, Лопухов, дело понял. Я прямо заявляю: с высокой вышки.

К костру подбежал, зажац под мышками озябшпе ладони, худенький молоденький бульдозерист, весь до плеч заляпанный заледеневшей болотной грязью. Сунув прямо в огонь сизые, опухшие, в ссадинах руки, звонко пожаловался:

– Четвертый раз Пеклеванного вытягиваю. Увязнет, одна стрела торчит – тяну, тросы лопаются. Завяжу бантом. Та же музыкальная история. Трах – и нет струны.

Взглянув на Лопухова, сказал извиняющимся голосом:

– Решил передохнуть маленько, морозом грунт крепче схватит, и за ночь, пожалуй, проскребу всю болотину.

Лопухов сощурился:

– Всему советскому народу порешили рабочий день сократить. Только один наш Ваня не согласный. У него свое мнение.

– Так, Василий Егорович, – взволновался бульдозерист, – я ведь почему так… Днем грунт некрепкий, приходится лежневку класть, сколько кубометров леса зря в грязь утаптывать. А ночью землю смороженную задаром пройти можно. Значит, сколько тысяч рублей сберечь можно.

– Хороший ты паренек, Ваня, это я тебе официально говорю, – без улыбки произнес Лопухов.

Подошла изолировщица Зина Пеночкина. Поверх пальто цвета беж она была обвязана большой, как одеяло, шалыо.

Бульдозерист, глядя на девушку, сказал мечтательно:

– А на Кубани летом ты, Зиночка, как русалка, в купальнике работала. – Обернулся к Лопухову, сообщил радостно: – В Бухаре под землей целый океан газа обнаружили, будем оттуда нитку тянуть. – И, кивнув на Зиночку, добавил заботливо: – Там ей тепло будет, даже жарко.

– Нам, газовщикам, правительство на семь лет расписание составило, насквозь всю землю трубопроводами прошьем, везде побываем, – заметил Лопухов.

Зиночка дернула плечом и сказала вызывающе:

– Во–первых, бухарский газ мы будем тянуть на Урал, а там климат континентальный.

– Вот что значит полное среднее образование, – громко рассмеялся бульдозерист. – Все знает.

Девушка обидчиво и гордо вскинула голову.

– Считаю твой смех неуместным, – нервно засовывая выпавшие из–под платка каштановые пряди, заявила она вздрагивающим голосом. – И вообще, если ты снова не будешь заниматься в школе рабочей молодежи, тебе не быть членом бригады коммунистического труда. Я тебя, Иван, об этом решительно предупреждаю.

– Ух ты, какая строгая! – заступился за паренька Лопухов. – А то, что он всю ночь работать по своей воле на трассе будет, это тебе что – не коммунистический показатель?

Девушка сияющими глазами быстро взглянула на бульдозериста, но тут же потупилась и сказала служебным тоном:

– Это только один показатель, а мы должны взять на себя целый комплекс.

– Выходит, ты неполноценный? – Лопухов уставился на паренька. – Или отлыниваешь от чего? – И потребовал строго: – А ну, доложи пожилому человеку, из чего ты состоять должен.

Паренек, шаркая по земле ногой, проговорил сипло:

– Ну, значит, давать самую высокую производительность по своей части…

– Ну и как? – осведомился Лопухов. – Получается? – И, не дожидаясь ответа, заявил: – Я, ребята, не для хвастовства, а в порядке информации: всегда больше чем две нормы. С этой точки я для вас подхожу?

– Вы, Василий Егорович, – вежливо сказал паренек, – автоматами пренебрегаете, набили руку на ручной, а о дальнейшей своей перспективе ие думаете.

– Значит, не подхожу?

Паренек вопросительно посмотрел на Пеночкпну. Не получив от нее помощи, кашлянул, пробормотал сконфуженно:

– Значит, пока нет.

– Формалист ты!

– Я, Василий Егорович, просто очень высоко думаю о тех, кто в такой бригаде состоять будет, – тихо произнес паренек.

– А себя небось зачислишь?

– Вовсе нет, во мне пятно есть.

– Это какое же такое пятно?

Паренек махнул рукой, попросил Зину:

– Скажи. – Видя, что девушка колеблется, повторил повелительно: – Говорю, скажи. Я своих пятен не боюсь.

– Он бульдозером столб телефонный своротил, никому не сказал, сам его на место ставил, провода соединял. А из–за того, что он один со столбом возился, люди сколько время без связи были.

– Что ж ты так?

– Я испугался.

– Испугался? Бульдозерист, он, все равно что танкист, должен быть смелым.

– Я смерти не боюсь.

– А прораба, выходит, больше смерти испугался.

– Вы его, пожалуйста, больше не критикуйте, – попросила девушка, – мы его и так сильно критиковали. И он ужасно все сильно переживал.

Лопухов положил руку на плечо пареньку, сказал озабоченно, ласково:

– Это хорошо, что ты так расстроился. Нам люди–деревяшки вовсе не требуются. Нам люди очень душевные нужны. И с этого главная красота жизни будет. – Задумался, проговорил наставительно: – И правильно, ребята, что вы так высоко мерку под свою бригаду держать хотите. Только я так полагаю: выше темени ее задирать не к чему. Дерево кверху растет не оттого, что его кто–то для этого дергает. Подтягивать друг дружку можно, а вот дергать – это не обязательно.

– А я хочу, чтобы он во всем был хороший, – решительно заявила девушка, – и буду его дергать, как вы выражаетесь.

– А в кино ты с ним хоть раз ходила? – осведомился Лопухов.

– Ходила, – шепотом сказала девушка.

– Ну, тогда порядок. Тогда, значит, все правильно.

Бережно завернув просушенные электроды в кусок брезента, Лопухов встал, потоптался на месте, будто не решаясь сразу уйти от тепла костра.

– Вот товарищ Ленин мечтал еще задолго до революции о том, какое облегчение даст горючий газ людям. А теперь мы его мечту исполняем в полном масштабе. Такая, значит, картина получается.

Лопухов вздохнул и, переведя взгляд на девушку, продолжал строго:

– Ты его воспитывать – воспитывай, но зря пилить брось. Я‑то вижу, с чего вы друг дружку задеваете. – Подмигнул и пошел к трактору, с которого Елкин уже успел снять гусеницы и расстелил их на земле, приготовив к сварным работам.

Ушли и другие рабочие.

У костра остались бульдозерист и девушка. Высокое пламя отгораживало их друг от друга. Бульдозерист последний раз протянул к огню опухшие, в ссадинах руки, потом туго натянул нарядную, из серого каракуля ушанку, произнес неуверенно:

– Ну, я пошел. – И, словно оправдываясь, объяснил: – А то мотор застынет.

– Мы сегодняшнее твое обязательство обсудим и учтем, – пообещала девушка.

– Ладно, учитывайте. – Ссутулясь, он пошел, хлюпая по черным лужам, натекшим от костра.

– Ваня! – жалобно крикнула девушка.

Бульдозерист остановился.

– Ваня, – сказала девушка, – ты постарайся.

Растерянная улыбка блуждала по ее лицу, до этого такому самоуверенному и даже надменному.

– Ты понимаешь, я, как комсорг, должна подходить к тебе строго принципиально.

– Я понимаю.

– Но мне лично, понимаешь, лично надо, чтобы ты был вовсем самым хорошим, слышишь: мне лично. – Все это она проговорила быстро, задыхаясь, высоким, срывающимся голосом.

– Самым лучшим я все равно не буду, – мрачно сказал паренек.

– Почему? Ведь ты можешь?

– Пеклеванный – бывший танкист. Он на бульдозере вокруг столбов восьмерки делает. А я сшиб. – И признался уныло: – Нет, мне еще далеко до Пеклеванного. Тут у меня не получится.

Девушка смотрела вслед бульдозеристу. Лицо у нее было расстроенное и взволнованное. Снежинки, падая, таялп на щеках и, не тая, повисали на бровях и ресницах.

Вспыхнули фары на бульдозере, и тяжелая машина, дробя гусеницамп черный болотный лед, низко опустив нож, вспахивая широкие пласты застывшей торфяной почвы, стала прокладывать просеку в болотных зарослях.

Белая луна пылала холодным огнем.

1959 г.

ТВЕРДЫЙ СПЛАВ

Творчество нового – всегда подвиг.

…Шел суровый 1941 год. Гитлеровские полчища навалились на нашу землю танковыми армадами. Броня их долго и тщательно испытывалась на полигонах, и бронебойные снаряды крупповской стали оказались бессильными пробить ее. Немецкие металлурги в ту пору сильно преуспели в производстве высокопрочной стали. Они были убеждены, что нет на свете металла, который способен пробить их металл.

Но оказалось, есть такой сплав! Мы расколачивали немецкую броню, от которой отскакивали снаряды США, Англии и даже самой крупповской алхимии. Этот сплав делали в. Москве, на предприятии, которое называется теперь Комбинатом твердых сплавов.

Об этом подвиге в труде рассказывает самая дорогая заводская реликвия: на стене под стеклом, на алом шелку прикреплен орден Трудового Красного Знамени – награда за героический труд в годы войны.

А сейчас весь коллектив комбината борется за звание предприятия коммунистического труда. Право на соревнование за это высокое звание твердосплавцы обрели всеми своими подвигами в минувшем и в сегодняшнем, обрели тем, что отчетливо видят они себя в завтрашнем дне.

Сначала о сегодняшнем.

Вот цех № 2, где хранится орден Трудового Красного Знамени. По сравнению с 1952 годом цех в три с лишним раза увеличил производство изделий ювелирной точности, приближающихся по шкале твердости к алмазу. Но не только на тонны мера изделиям. В два с половиной раза улучшились их режущие свойства. Это был качественны и скачок, свидетельство творческого, новаторского духа коллектива.

Теперь о завтрашнем дне.

Комбинат твердых сплавов – в числе тех тридцати двух предприятий, которые должны в будущем году полностью осуществить механизацию и автоматизацию производства.

На комбинате, в отделе механизации и автоматизации, работают шестьдесят инженеров–конструкторов в содружестве с научно–исследовательскими институтами. Их задача – технику будущего воплощать в график плана сегодняшнего преображения предприятия.

Здесь завтрашнее переплетается с сегодняшним, будущее вторгается в настоящее.

Бригадир бригады коммунистического труда Евдокия Черняева рассказывает:

– Вы находитесь сейчас в цехе, которого здесь больше не будет. Нам дают новый цех, с новой техникой.

– А эта уже устарела?

– Видите, двухзонная печь–полуавтомат. Раньше приходилось вручную пользоваться двумя печами. В одной – ниже температура, в другой – выше. Представляете, какая канитель с ними была. Теперь одна печь заменяет две, но и она уже отживает свой век. Пока это полуавтомат, а его сделают полным автоматом. Иначе нельзя!

Бригада Черняевой не знает брака, из месяца в месяц перевыполняет план. Их четыре женщины, управляющих всем печным хозяйством цеха: бригадир, Татьяна Поддубная, Татьяна Тимошина, Антонина Зимина. В цехе у них чисто, как в лаборатории. А ведь шихта, с которой они работают, – это мельчайшая тяжеловесная пыль из редких металлов. Очень дорогая пыль.

– Помните, у Бальзака, золотых дел мастера, умершего в нищете? А из мельчайших частиц золотой пыли, падавшей годами на доски пола его лачуги, можно было бы выплавить потом слиток золота.

– Ну, после нас не разживешься! – смеется Черняева. – Мы за каждой пылинкой охотимся.

Положила ладонь на округлый бок электропечи.

– Вот наша кухня какая. Такие, значит, мы в ней пироги печем. Без них ни станка, ни машины не построишь. В экономическую школу всей бригадой ходим. Да и вообще всегда вместе. Мужей своих тоже сдружили в одну компанию. Беречь материал – это, конечно, показатель. А вот друг друга беречь – тоже что–то значит. Таня Поддубная захворала, мы ее заботы по дому на себя все взяли. Когда работать и жить помогают, знаете, как счастливо, спокойно человеку? И нет тогда различия – дом, производство – все родное, и там ы тут, всюду тебе люди самые близкие.

– Что ж, получается вроде сплава личного с общественным?

– Ну, конечно, коммунистическая мерка. Она нам и светит. А про новую технику я так думаю. Если на ней один человек может дать продукции столько, сколько на старой десять давали, значит, совсем близко время, когда в коммунизм войдем. И тогда полностью обнажится капитализм. Все увидят, что при нем совсем невозможно жить человеку. А то до какой дикой дурости американцы дошли: за нами с неба шпионить! Дали им ракетой прикурить, скосоротились они, сорвали переговоры. Я женщина не военная, а понимаю, какую продукцию могут наши ракеты таскать по любому адресу. Наука и техника у нас сейчас очень серьезные…

По тому, с каким спокойствием Евдокия Васильевна и ее подруги управляют сложнейшими агрегатами, видно, как далеко шагнул в будущее советский рабочий человек. И как незыблемо прочно он уже стоит в этом будущем своим сознанием, как своим трудом приближает он это будущее сегодня.

Начальник второго цеха Анна Андреевна Судакова и технорук цеха Вера Васильевна Бажукова, когда начали рассказывать о людях цеха, проявили поразительную осведомленность не только во всех черточках их характеров, но и в подробностях их домашней жпзнп, хороших и печальных событиях в ней.

Откуда это?!

– Так ведь мы посещаем своих рабочих дома. Беседуем с их женами или мужьями. Интересуемся, как они учатся в школе взрослых, как налажен быт, в чем можем помочь. Советуемся. Знаете, в семье всякое бывает. Вот мы и хотим, чтобы не только в цехе помогать человеку лучше работать, но и дома жить лучше.

Эта сторона деятельности руководителей производства показалась мне не менее значительной, чем внедрение новаторского агрегата для сушки изделий при помощи инфракрасных лучей, который они только что показывали.

Теплота человеческого сердца – это чудесное излучение – обогащает души людей, помогает им жить лучше и работать лучше. И я отношу ее, эту заботу человеческих сердец, к одному из серьезных показателей производственных успехов твердосплавцев.

Молодой коммунист, слесарь второго цеха Анатолий Хохлов – ударник коммунистического труда. Раньше в цехе было восемь прессов, и случались простои, задержки в ремонте. Теперь тринадцать прессов, и ни одного случая выхода из строя. Хохлов в совершенстве знает свое дело. Учится в вечернем техникуме, чтобы знать больше, чем требует сегодняшнее его дело, знать то, что будет необходимо для механизмов завтрашнего дня.

Жена Хохлова – Муся работает здесь же техником–конструктором, получает 900 рублей. А Анатолий зарабатывает 1100 в среднем.

– Стоит ли вам пять лет учиться и получать потом столько же, сколько ваша супруга?

Хохлов смотрит на меня изумленно:

– Да мне же будет интересней жить на свете. И работать легче.

И, как бы поясняя свою мысль, добавил:

– Очень я, знаете, люблю технику, и личная жизнь у меня очень украшена тем, что Муся – техник. Эго очень хорошо, когда жену любят не просто так, а еще за то, что она любит то, что ты любишь. И мы с ней, когда о заводе говорим, придумываем, мечтаем. Ну, по своей технической линии… Чем техника у нас будет совершеннее, тем человек станет тоже совершеннее. Видел я в кино атомную электростанцию и как там манипулятор работает. Смотрел как зачарованный. В сущности это и есть коммунизм, когда самая могучая энергия человеку служит.

В первые годы революции скульпторы изображали символический образ рабочего, наделяя его мускулатурой Геркулеса, и заставляли опираться на тяжкий молот. Им не приходило тогда в голову, что этот рабочий станет у механизмов – изящных и сложных, но выполняющих самую тяжелую работу. А на долю человека останется только должность мудрого властелина над ними. Это время наступает. Время величия человека, время коммунизма…

Степан Порфнльевич Соловьев, директор комбината твердых сплавов, вспоминает:

– Когда я впервые пришел сюда семь лег назад, мне понадобились защитные очки от пыли и резиновые сапоги. А теперь, глядите, во дворе завода цветут вишни, и только цветочная пыльца на белых венчиках… Да, люди работали в тяжелых условиях. Много было ручного труда. Изматывала штурмовщина. Но это сильный, сплоченный коллектив. Мы сделали усилие, и вот уже два года у нас семичасовой рабочий день при многократном увеличении выпуска продукции за счет механизации, автоматики. А душа всего – люди. Если добираться до сути дела, то вся наша техническая реконструкция – это по существу не что иное, как возвеличение человека. Сейчас у нас на тысячу стало меньше рабочих – тысячу рабочих мы передали другим предприятиям. Возьмите хотя бы второй цех. Он почти в четыре раза поднял выпуск продукции, резко улучшив ее качество. Все это стало для нас подступом к тому, чтобы бороться за звание предприятия коммунистического труда. Коммунистического труда! Труда, когда человек ставит перед собой задачу не только работать лучше, но самому стать лучше, воспитать в себе самые высокие душевные качества.

Чем полнее и совершеннее механизация и автоматизация производства, тем сильнее и явственнее проступают все особенности сегодняшнего рабочего, словно в многократном увеличении. И я скажу: чем лучше он, как человек, тем выше, производительнее его труд. Отсюда главное: борьба за нового человека и совершенствование техники – вот путь к коммунизму. Техника только тогда всемогуща, когда человек чувствует себя ее властелином.

* * *

Комбинат твердых сплавов по уровню техники, по организации производства завтра будет не таким, какой он сегодня. Также и люди этого комбината, борющиеся за звание коллектива коммунистического труда: они тоже завтра будут иными, чем сегодня.

И нет ничего надежней этого человеческого сплава, прорезывающего путь в грядущее своим трудом, героическим дерзновением, новаторским, как сама наша жизнь.

1960 г.