Текст книги "На исходе лета"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

– Возможно, Терц. По-моему, напоминание элдрен Уорт о могуществе Камня было очень своевременно. Но именно это и подстрекнуло меня к решению принять посвящение в Данктоне. Есть там вода для обряда?

– Думаю, нет, будущий Господин Слова. Письмена говорят, что он расположен на холме.

– Значит, слезы и кровь последователей будут служить нам омовением.

– Да, будущий Господин Слова, так тому и быть.

Глава двадцать четвертая

У кротов всегда должно быть место, о котором они могли бы мечтать, куда могли бы мысленно отправиться и быть там снова счастливыми, когда одолевают хлопоты, когда стареющее тело болит, когда сердце тоскует по любви, по былым друзьям, по былым временам.

Место простое и праведное и настолько гармоничное, что, хотя каждая отдельно взятая часть может казаться скромной и незначительной, все вместе они представляются совершенством.

Некоторые – возможно, многие – скажут, что такого места нет нигде, кроме как в памяти, из которой с такой легкостью уходят беды и несчастья и где остаются лишь радужные воспоминания, не омраченные неприятностями и тревогами, благоприобретенными или унаследованными от родителей.

Другие улыбнутся и скажут, что все было именно так, как они запомнили, и что это вовсе не мечты. Так, взрослые кроты вспоминают дни своего детства, и они правы, потому что дни, когда они были кротятами, вполне могли быть радужными, если жизненные невзгоды и опасности брали на себя их родители.

И все же есть одна счастливая категория кротов, которые знают, что реальность была именно так хороша, как их воспоминания о ней. Это кроты, которые знали – или знают – взрослую любовь. Не первую любовь, которая часто слепа (и это благо для нее!), не вторую, чья страсть не может длиться вечно, но ту позднюю кротовью любовь, когда смотрят друг другу в глаза и знают друг друга такими, какие они есть на самом деле, и все же любят, любовь от этого знания только усиливается.

Описывая на склоне лет своего – или свою – возлюбленного, такие кроты непременно скажут, что он – или она – были неимоверно красивыми, самыми красивыми, а место, где они жили, – да, это, несомненно, было прекрасное место: ведь именно там расцвела их любовь!

Да, все это действительно так. Но есть все же некоторые места – их очень, очень немного, – которые обладают такой гармонией, что о них вспоминают с особенной теплотой. Счастлив тот крот, кто полюбил в таком месте, или тот, чья любовь нашла там новую жизнь.

Таким волшебным местом был – и остается – Баблок над рекой Темзой. Место тихое, скромное, уединенное, подобное солнечной поляне в дремучем лесу, имеющее к тому же еще одно качество, которое невозможно произвольно создать или предусмотреть, – неожиданность, с какой оно появляется в поле зрения.

Только что крот тащился вдоль берега – и вот он уже в Баблокской Пристани. Только что он спускался с вересковых холмов над рекой, и вот он свернул за угол, обогнул поворот, заглянул под забор, и – бац! – он в Баблокской Пристани.

Никто при этом не может точно сказать, где это место начинается и где кончается, и многие кроты, в других вопросах умные и рассудительные, могут пройти Баблок от одного края до другого и ровным счетом ничего не заметить.

Короче говоря, такие Баблоки кротовьего мира непросто находят своих кротов, как и кроты непросто находят их. На деле кроты вполне могут прозевать свой Баблок, если потеряют связь друг с другом, и потом станут клясться, что это скучнейшее место. В то же время другой, совершенно вроде бы ничем не примечательный крот может провести в Баблоке всю жизнь, не сознавая этого, до того дня, – очень счастливого дня! – когда вдруг оглянется вокруг и воскликнет:

– Я и не знал до сих пор – да ведь это Баблокская Пристань!

И все вокруг запляшут и скажут с облегчением:

– Наконец-то до него дошло!

Когда в начале ноября Мэйуид вышел из Фрилфорда в поисках места, где Бичен мог бы временно отдохнуть, никем не узнанный, он лишь втайне подозревал, что ищет Баблок. На эту мысль наводило тревожащее воспоминание собственной его жизни со Сликит, которую беззаветно полюбил с момента их драматичной встречи у Водопада Провидение в Верне.

Он мог ее беззаветно любить и тем не менее быть в вечных странствиях, никогда не добираясь до места назначения. Не в его натуре было стоять на месте в безмятежном довольстве и созерцать, как порхают бабочки. Им владело постоянное беспокойное чувство, словно что-то темное могло настичь его сзади. И потому он шел вперед, увлекая за собой тех, кого полюбил на своем зачастую непредсказуемом пути.

Его подруга жизни Сликит была, напротив, домоседкой. Обученная в Верне медитации и дисциплине, от природы сдержанная, беззаветно преданная, она находила удовлетворение в размышлениях и покое. Ее любовь к Мэйуиду для многих оставалась загадкой, но, возможно, в нем и его болезненном беспокойстве она черпала силы для самозабвенной любви, которую могла проявлять только по отношению к Уорфу и Хеабелл в тот достаточно краткий период, когда вместе с Мэйуидом растила их сначала в Бернском Клинтсе, а потом в Биченхилле.

И все же во время того удивительного эпизода, когда они с Биченом в древних тоннелях Данктона наткнулись на Мэйуида, подпавшего под власть Звука Устрашения, и она подошла к нему, что-то изменилось между ними. Бичен предупредил их о скорой разлуке и посоветовал извлечь все, что можно, из проводимого вместе времени, потому что оно теперь ограничено. Так они и старались с тех пор делать, и могли бы извлечь еще больше, если бы на Данктонский Лес не пала тьма и Бичену не пришлось бы как можно скорее бежать оттуда. И вот уже в который раз Сликит оказалась в пути вместе с предметом своей любви, при полном отсутствии времени, которое они могли бы потратить на себя.

Жаловалась ли она? Ни разу. Она путешествовала вместе с Мэйуидом во время Первого Странствия Бичена и делала все, что нужно было, чтобы помочь обоим. Но в тот день, когда Сликит сказала, что Бичен устал, Мэйуид заметил, что и сама она устала. Оглянувшись мысленно на их совместную жизнь, он увидел, чем она была для Сликит – заполненная бесконечными переходами и тяжелой работой и текущая хоть и в согласии, но отнюдь не в покое.

И вот теперь, покинув Бичена и Сликит, любящую и понимающую его, верящую, что он будет цел и невредим, но не сказавшую ни слова о том, как ей будет не хватать его, Мэйуид сердцем понимал, что ищет Баблок для них обоих. Ищет место, где, как он надеялся, Сликит сможет наконец ощутить себя любимой и в безопасности в это отведенное им друг для друга время и будет довольна, зная, что он тоже доволен. Место, которое станет свидетелем кульминации их любви и примет их в свое сердце, и они полюбят его так же искренне, как всегда старались любить друг друга.

Что до Бичена – что ж, он мог бы и сам попытать удачу. Да, да, да, мог бы! Он молод, у него есть силы, ему не нужен никакой Баблок! Нет, нет, нет!

В таком приподнятом состоянии духа, больше заботящийся об интересах Сликит, чем Бичена, Мэйуид отправился на поиски места, какое только можно пожелать для своей любимой.

Откуда, когда и почему забрел он в Баблок, мы не знаем, да это и не важно. Так или иначе, дорога наконец вывела его к реке Темзе, он свернул за поворот, посмотрел на облака, поразмышлял о птице-лысухе, обдумал жизнь червяка и наткнулся на неподвижно стоящего крота, созерцающего текущую мимо него реку.

– Толстенький господин, ты выглядишь довольным!

– Да, я доволен.

– Довольный крот, позволь смиреннейшему из кротов спросить, что ты тут делаешь?

– Да в общем-то ничего.

– А!

– В Баблоке, вообще, особенно нечего делать, кроме того, что делаю я.

– Круглейший, это место мне подходит, – заключил Мэйуид, опускаясь на землю. – Примерно такое местечко я и ищу.

– Оно гораздо лучше того, куда ты, по-видимому, так спешишь.

– Куда же это? – спросил, улыбаясь, заинтригованный Мэйуид.

– Что за удивительная у тебя улыбка! Почти оскал. На меня уже давно никто не скалился. Но не в этом суть. Ты выглядишь так, будто куда-то спешишь.

– Нет, нет, нет, нет, заблуждающийся крот, я шел именно сюда.

– Ну что ж, угостись червячком и постой спокойно, потому что было бы непростительной ошибкой пройти мимо.

Мэйуид, обожавший кротов, изъясняющихся подобно ему самому, устроился поудобнее и откопал червяка.

– Меня зовут Мэйуид, – сказал он наконец.

– Табни, – сказал Табни. И после долгой-долгой паузы, во время которой он созерцал текущую мимо реку, глубокую и темную, добавил: – Что же за местечко ты ищешь?

– Мэйуид не просит многого. Он влюблен и хотел бы найти такое место, которое было бы тихим и спокойным. Он не возражает против одного – трех посетителей, но чтобы туда не вторглись грайки или еще кто-нибудь.

– Считай, что прибыл, – сказал Табни, – так что угостись еще одним червячком.

– Прости смиреннейшего из кротов за невольное сомнение, но как гостеприимный господин может быть так уверен? Неужели у этого господина не чешется ни один коготь, не шевелится в беспокойстве хвост и не подрагивает шерстка оттого, что где-то чуть дальше может быть местечко получше? Добродушный господин не любопытен?

– Хм… – медленно проговорил Табни, нахмурившись и посмотрев на медленно текущую воду, а потом на небо. – Любопытен… ли… я? Да, полагаю, в некотором роде любопытен.

– «В некотором роде»! – воскликнул Мэйуид. – В некотором роде, милейший господин! Крот не может быть «в некотором роде» любопытен. Любопытство – это абсолют, затрагивающий личность крота полностью. Если ты любопытен, ты сбиваешься с лап, удовлетворяя свое любопытство. Если нет… ты мертв.

– Умно, но неверно, друг мой, – сказал Табни. – Причина, по которой я доволен местом, где живу, кроется в том, что все приходящие сюда кроты говорят мне, что я должен быть им доволен. В то же время все вместе они пропутешествовали больше, чем когда-либо смог бы я, и потому имеет смысл поверить им. К тому же это гораздо проще, чем путешествовать. Конечно, они могут ошибаться, вот почему мне в некотором роде интересно посмотреть, правы ли они. Но не так любопытно, чтобы я спешил это выяснить. Возьмем тебя, Мэйуид. Ты достаточно много путешествовал?

– Более чем. Покажи мне любой путь, и скорее всего окажется, что я уже прошел им.

– Так я и думал. А теперь давай сделаем так: ты пойдешь и осмотришь Баблок, поздороваешься с местными кротами, проведешь с ними денек, а потом вернешься сюда и объяснишь мне, почему я должен покинуть это место. к

– Давай! – согласился Мэйуид.

Так они и сделали.

Мэйуид обследовал изобилующие червями тоннели, поздоровался с милыми, добрыми кротами, побродил по берегу широкой, дугой изогнувшейся Темзы, вдоль которой расположилась эта система. Он посмотрел на медленные водовороты в тихой воде, проследил за охотой лысухи, постоял спокойно и послушал, как течет река, и ощутил аромат лугов.

В этих блужданиях прошел день, пока путь не вернул Мэйуида обратно на то место, где стоял Табни.

– Ну? – спросил тот.

– Как, ты сказал, называется это место?

– Баблокская Пристань.

– Совершенство.

– Почти, но не совсем, иначе тут было бы слишком скучно.

– Объясни, объясни, пожалуйста, пожалуйста! – воскликнул Мэйуид: Табни все больше восхищал его.

– Ну, понимаешь, приходят посетители. Говорят, они бывают надоедливы и без них жизнь была бы совершенством – так ты это назвал? Но в самом слове «посетители» заложено обещание, что они уйдут… Иначе они были бы не посетителями, а жителями. И что я ощущаю, когда они уходят? Покой, Мэйуид. Блаженный, восхитительный покой. И потому я радушно встречаю посетителей: ведь беспокойная натура заставляет их уйти, а когда они уходят, я вспоминаю о том, что я имел и чуть было не потерял.

– Философствующий господин, я должен все это записать, поскольку в твоих словах, похоже, заключена глубокая истина о природе счастья.

– Ну если ты умеешь писать, это делает тебя интересным посетителем, что, впрочем, сомнительное благо. Интересные посетители зачастую склонны навязывать свои взгляды, задавать вопросы, – словом, нарушать покой. Это может быть утомительно, но когда они уходят… – Добродушное рыльце Табни расплылось в блаженной улыбке. – Да, когда интересные посетители наконец уходят, особенно очень интересные, дорогой мой, то сама мысль об этом вызывает блаженное тепло во всем теле. Какая радость видеть, как они удаляются, исчезают из виду, – чистейшее удовольствие от сознания, что они будут интересны где-то в другом месте, возможно даже еще интереснее, а главное, не здесь. Мэйуид, ты не представляешь, как это приятно и какую радость мне доставляет думать об этом.

– Господин очень красноречив и дал мне действительно прекрасную идею. Один последний вопрос: как насчет влюбленных кротов? Подходят ли они для Баблока?

– Порой у нас бывали такие. Очаровательные, восхитительные, они вызывают у меня на глазах слезы. Они обычно любят ночной берег реки и всякое такое прочее. Они смотрят на луну и порой резвятся на берегу. Они загадочны: могут часами стоять над обрывом и глядеть друг на друга, а это представляется странным, если учесть, что вокруг так много более интересного, чем крот. Но наверное, я говорю о молодой любви. Зрелая любовь – та, которую могут себе позволить кроты вроде тебя, – совсем другое дело. О да. Это по мне, понимаешь ли. Зрелая любовь.

– Она?..

– …Умерла? Нет. Отлучилась, как и полагается время от времени зрелой любви. Отправилась вверх по склону. Делает, что ей нравится, пока я делаю, что нравится мне, – вообще-то, ничего, как ты уже знаешь.

– Может ли смиреннейший спросить имя твоей любви?

– Крокус. Когда-нибудь я расскажу тебе ее историю.

– А кротята у вас есть?

– Дюжины. Сотни. Теперь все они разбрелись.

По рыльцу Табни медленно скатилась слеза.

– Послушай, крот… Я… Мэйуид… Он сожалеет… Он…

– Сожалеешь? О чем? Мои слезы – это слезы радости. Никогда не забуду того дня, когда последний из наших кротят объявил самым решительным тоном – и не в первый раз, – что уходит, и потом, к моей неизбывной радости, в самом деле ушел! Такого дня стоило дожидаться! – На его физиономию вернулась улыбка.

– Чудесный крот, у Мэйуида возникло чувство, что в Баблоке есть все, что он ищет.

Впервые Табни проявил озабоченность.

– Но ты не собираешься остаться здесь жить, нет?

– Нет, нет, я всего лишь посетитель. Мы здесь поживем со Сликит, моей подругой жизни, и Биченом, моим, э-э-э, хм, просто знакомым кротом.

– Просто как посетители?

– Да: в конце концов нам придется уйти.

Табни с облегчением вздохнул.

– Тогда, дорогой мой господин, тебе и твоим друзьям здесь, в Баблокской Пристани, будут очень, очень рады.

В то время Мэйуид не мог знать о визите Бичена в Кумнор – поскольку Крот Камня еще сам не знал, куда пойдет дальше, – но вполне мог предполагать о его намерении направиться туда.

Поэтому Мэйуид засуетился и наметил маршрут в обход сомнительных мест, чтобы избежать возможных затруднений, связанных с Кумнором. Предполагалось, что Роллрайт, к северу от Данктона, будет их первой целью, и Мэйуид чувствовал, что было бы разумно вскоре отправиться туда.

Тем временем, несмотря на все усилия Табни «ничего, в общем-то, не делать», Мэйуид, не теряя времени даром, вербовал баблокских кротов в приверженцы дела Бичена.

– Только представь, мой новообретенный кругленький приятель, насколько велик будет твой восторг и облегчение, если ты на время покинешь свою систему, поможешь другим, проявишь свое чувство ответственности за кротов Камня, что подвергаются опасности, и осознаешь, что ты и баблокские кроты сделали что-то полезное!

– «Полезное»! «Ответственность»! «Покинешь!», «Поможешь!», – стонал Табни. – Зачем? Разве не достаточно того, что мы обеспечиваем радушный прием тем, кто нас находит?

Мэйуид уставился на него и ничего не ответил.

– Я хочу сказать, – смущенно продолжал Табни, – эти кроты, которым мы, по-твоему, должны помочь спастись, – от одного слова «спастись» так веет опасностью и беспокойством, что меня бросает в дрожь, – не могли бы они как-нибудь спастись сами?

– Но представь, будто к вам сюда пришли грайки-гвардейцы, эгоистичный господин, – разве ты не захочешь, чтобы кто-то тебя спас?

– О да, но… Мне надо было объяснить. Я сам гвардеец во втором колене, третьего ранга, в резерве, в отставке. Видишь ли, моего отца послали сюда, он посмотрел на это место и, в общем, решил остаться. После чего, можно сказать, погиб здесь при исполнении служебных обязанностей. Точнее говоря, утонул. Кувыркнулся в реку, и его унесло течением. Было следствие, допросы, гвардейцы рыскали кругом, да так и ушли ни с чем, и тогда он вышел из своего укрытия.

– И больше никто не беспокоил Баблок? – спросил Мэйуид.

– Элдрен Уорт из Кумнора пыталась. Нас не трогали несколько лет, а потом она послала сюда двух очень странных кротов, напыщенно болтавших о Слове, утверждавших, что святотатцы будут разысканы и так далее и тому подобное. Мы дали им кучу червей, помогли прекрасно провести время, сказали, что совершенно с ними согласны, – о, это было потрясающе! Они вернулись назад удовлетворенные, хотя и с чувством вины, какое бывает у тех, кто слишком снисходителен к себе. После этого Баблок оставался вне сферы их деятельности. Порой, правда, один из этих двух прокрадывался к нам, и мы прекрасно проводили время, притворяясь истово верующими и сокрушаясь по поводу того, каким распущенным становится кротовий мир.

– Неисправимый господин, ты поражаешь меня. Но теперь я узнал, что мои друзья собираются в Кумнор, и им может понадобиться помощь…

– О да, в Кумнор. Они будут там завтра или, может быть, послезавтра… Надо сказать, несколько последователей Камня уже прибыли туда, и кроты в Чоли-Энде очень смущены этим…

– Откуда ты знаешь об этом? – воскликнул Мэйуид.

– Нельзя же быть праздным все время – можно только большую часть времени. А насчет твоих друзей – это правда, что один из них к… к…?

Табни одними губами, не произнося вслух, проговорил: «Крот Камня».

Мэйуид рассмеялся:

– Да, колеблющийся господин, да!

– Крокус так и говорила. Она, конечно, вся трепетала. От восторга. Хотя бы ради нее я нарушу свой покой, как только мы выясним, что делает Уорт и ее приспешники.

– Но разве они не придут прямо сюда?

– Нет, не придут, не так все просто. Но я полагаю, ты ведь наверняка разработал план спасения, если тебе и твоим друзьям, которые явятся сюда, придется неожиданно бежать?

– Ты не перестаешь ошарашивать меня, Табни, – сказал Мэйуид.

– Через Пинкхилл?

– Нет, через Суинфорд. Это быстрее и более неожиданно.

– О-хо-хо!.. Суинфорд. Очень дерзко, очень энергично, очень решительно.

– Может быть, Табни, но только подумай, какое облегчение ты испытаешь, когда мы уйдем!

– Я думаю об этом, все время думаю. Теперь отдохни, потому что твои беспокойные когти и решительный оскал вгоняют меня в пот. Все в порядке, и, когда нам сообщат обстановку, мы отправимся в Хэнвуд и будем готовы отыскать твоих друзей. Съешь червячка или еще что-нибудь, расскажи мне сказку, успокойся, ты же в Баблоке! Все будет в порядке.

Все так и произошло, если не считать неожиданного желания Бичена – после спасения из Хэнвуда, остаться одному и покинуть друзей на самом пороге Баблока.

– Успокойся! – не раз повторял Мэйуид озабоченному Букраму, когда огромный крот принимал потерянный и жалкий вид и корил себя, что не справился со своими обязанностями.

– Что толку говорить ему, Мэйуид, – заметил Табни, продолжая путь. – Никто не успокаивается, когда им советуют успокоиться. Предоставь это Баблоку, Баблок все расставит на свои места. Это займет день-два – возможно, в данном конкретном случае, три, – но поверь мне, есть что-то такое в баблокском воздухе, в том, как течет река, и… и…

Но ему не было нужды продолжать, потому что кроты свернули за угол и пересекли таинственную границу, отделявшую их от мира, который был Баблоком.

Перед ними раскинулась тронутая заморозками земля; косые лучи бледного солнца проникали сквозь кроны прибрежных деревьев, и над покрытой гравием террасой, где расположился Баблок, царили звуки и запахи, издаваемые излучиной реки. Там и сям еще сохранились краски уже почти прошедшей осени. Сликит подошла к Мэйуиду, и оба замерли, глядя на доброго Табни, который вел Букрама, уговаривая его отвлечься от мыслей о Бичене.

– Любовь моя, вот место, которое я нашел для нас, – сказал Мэйуид.

– Мэйуид, ты не перестаешь удивлять меня с нашей первой встречи и до сего момента.

– Смиреннейший из кротов долго думал и решил, что его любимой нужно место, где можно отдохнуть и в полной мере насладиться его обществом. Баблок и его обитатели обеспечат это. Праздность и негу излучает здесь каждый тоннель, они словно благоухающая подстилка в гнездышке на каждом шагу. Моя дорогая уже наверняка заметила, что здешний воздух вызывает у Мэйуида прилив романтики.

Сликит сладко вздохнула, прильнула к другу, осмотрелась, подтолкнула его к реке и притянула ближе к себе, снова вздохнула, опустилась на землю, поднялась, повела рыльцем туда-сюда, вздохнула в третий раз и сказала:

– Бичен действительно будет здесь в безопасности?

– Мэйуид не знает, хотя очень боится за него. Но думает, что Бичена хранит Камень, как он хранит нас. Пусть крот побудет один, ему нужно побыть одному. Бичен думает, что влюблен. Пусть побродит немножко, это ему не повредит. Баблокские кроты не такие уж бездельники, какими хотят показаться, и, без сомнения, Табни увидит, как они ждут Бичена. Когда Бичен будет готов, он придет сюда, и мы покажем ему все прелести этого места.

– А долго мы здесь останемся?

Мэйуид улегся на землю, вытянул рыльце вдоль лап, посмотрел вниз по реке, а потом вверх, на север.

– К Самой Долгой Ночи я бы хотел отвести вас обоих в Роллрайт. Я…

– Не продолжай, дорогой, это все, что я хотела узнать. Когда ты скажешь, мы уйдем, а до тех пор я буду считать, что мы здесь навсегда.

Так она с большим удовольствием и поступала. А ясные небеса тем временем принесли мороз на кротовий мир, и кроты наслаждались днями, когда светило бледное солнце, и ночами, когда сияли яркие звезды, словно решив удовлетворить самые заветные мечты влюбленных, молодых и старых.

❦

В укромных местах вдоль вересковых склонов невдалеке от Баблока и на покрытых инеем лугах, где лежит Уитли, два крота начали постигать всю глубину своей ниспосланной провидением любви.

Неуверенность первой встречи прошла, и Бичен с Мистл открыли для себя радость, какую приносит полное приятие друг друга, душой и телом. Порой такая любовь бывает слепа и безрассудна, но тем, кто погрузился в ее приносящие все новые открытия глубины, все – место, время и обстоятельства – кажется полностью соответствующим их целям.

Некоторые говорят, что Бичену – Кроту Камня – не следовало влюбляться. Другие – что любовь Мистл к такому кроту не могла не быть смешана с благоговением, что это, в сущности, была не любовь, а поклонение. Но были и такие, кто заявлял, что любовь этих двух молодых кротов была столь чистой, столь идеальной, что только что выпавший снег в сравнении с ней показался бы грязным.

Нет. Все это неправда. Забудьте их прошлую жизнь и их предназначение; пусть перед вами будут просто двое, движимые обычной потребностью молодых взрослых кротов к единению, которое позволяет вместе переносить невзгоды, дает силы бороться с трудностями, неизбежными в кротовьем мире. Бичен мог быть Кротом Камня, однако, как Триффан не уставал напоминать в Данктонском Лесу, он был обычным кротом с обычной потребностью любить; и Мистл в этом смысле тоже была такой же, как все.

Однако, несмотря на все сказанное, в их любви было нечто крайне необычное, а именно: с самого начала ее природа, ее сущность и само ее существование были вдохновлены Камнем. Если когда-нибудь любовь двух кротов излучала свет Камня, то это была любовь Бичена из Данктонского Леса и Мистл из Эйвбери. Значение и смысл любви, которые многие пары так часто тщетно ищут, удивляясь, почему страсть внезапно исчезает или почему после разговора остается ощущение пустоты, – эти двое открыли с самого начала.

Их любовь не только вдохновлена была Камнем, она явилась его торжеством, и теперь, когда первая нервозность прошла, куда бы они ни направлялись в те особенные ноябрьские дни, сияние Камня окружало их.

Как Мэйуид и Сликит, Бичен и Мистл также смотрели на яркое ночное небо и удивлялись спокойному морозному утру, когда над Темзой поднимался таинственный туман; они слушали звуки природы и узнавали суровые запахи зимы; они ощущали полное согласие с самими собой и со своим миром. Каждое движение их исполнено было почтения к миру, но при этом они оставались спокойны и веселы.

Историки оставили описание короткого периода их любви, записав отдельные детали, которые где-то откопали или о которых просто догадались; мы, однако, такой способ отвергаем. То было их время – время, когда им открылась любовь. И если в найденных либо вырытых ими тоннелях или на побелевших берегах реки они любили друг друга, то давайте просто поверим, что это была истинная любовь, и пусть так оно и будет.

Если кто-нибудь захочет узнать, как они жили тогда, пусть он или она вспомнит свою первую истинную любовь и представит, что и на них был тот же благословенный свет Камня. Камень сделал этих двоих единым целым, так порадуемся же за них, не прибегая к пересудам и сплетням.

В конце ноября подул восточный ветер, появились дождевые тучи. Ветер гнал их на Кумнорские Холмы, орошая ливнями их западные склоны, и дальше на Баблок, где текла река.

Заморозки прошли, с деревьев капало, река изменила цвет и немного поднялась, и Бичен сказал Мистл:

– Видно, пора нам двигаться в Баблок.

И вот по тоннелям и мокрой поверхности, под обдувающим со всех сторон шерстку ветром, смеясь и с удовольствием деля даже трудные дни, они, как кротята, ввалились в один из тоннелей Баблокской Пристани, где их и нашел Табни, предупрежденный самым бдительным из дозорных.

– Добро пожаловать, Бичен, наконец-то! – просиял он. – И… подружка?

– Мистл, – с улыбкой сказал Бичен. – Из Эйвбери.

– Прекрасно! Добро пожаловать, Мистл из Эйвбери. Что за дождь! Что за ливень!

– Не так уж и плохо, когда укроешься от него в норе, – сказала Мистл.

– Ах, молодежь! Но конечно, здесь гораздо лучше, чем снаружи, – ответил Табни. – Думаю, и остальные обрадуются. Я говорю «думаю», потому что, сами знаете, они уже довольно долго в Баблоке и могли забыть, что вне его существует кто-то еще.

Мистл с удовольствием осмотрела тоннель, отряхнула шерстку и совсем не удивилась, что место, куда они с Биченом попали с вересковых склонов, на которых провели столько волнующих дней, так же приятно и уютно внутри, как им казалось снаружи.

– Я хочу все здесь осмотреть, – сказала Мистл.

Чем они с Биченом и занялись, несмотря на мягкие возражения Табни, полагавшего, что, возможно, ему следует сообщить кому-нибудь о долгожданном приходе Бичена, который к тому же привел с собой очень элегантную, очень симпатичную, очень…

– Табни? – раздался голос Крокус, и не подчиниться ему было невозможно.

– Да, дорогая, иду, иду.

Так первой об их прибытии узнала Крокус. Сначала она не поверила Табни, что Крот Камня Бичен привел с собой подружку. Можно было услышать, как Крокус спрашивает:

– Ты уверен?

– Да, пожалуй. То есть мне так кажется: они вошли в один и тот же вход и вымокли под одним и тем же дождем.

– Ну что ж… – услышал бы дальше подслушивающий крот. – Придется подыскать им совсем другую нору, не ту, что я имела в виду раньше. Отдельную нору, с отдельным входом и выходом и с видом на реку. Да. Это предоставь мне!

– Дорогая, я собирался…

– Я сама скажу остальным, как только приготовлю нору для молодых, но Мэйуиду можешь сказать ты, потому что ты единственный, кто знает, где его искать.

– Он обычно со Сликит и ничем особенно не занят.

– Вот и скажи ему.

Табни неторопливо отправился искать Мэйуида и Сликит, приговаривая: «Ох, спешка, спешка, спешка…»

Сликит стоило лишь взглянуть на Бичена, чтобы понять происшедшую в нем перемену. Бичен выступал более твердо, основательно, более гордо. И только когда представлял им с Мэйуидом Мистл, что-то похожее на застенчивость проскользнуло в нем.

– Моя милая, – ласково проговорила Сликит, – мы тебе очень рады, очень рады, я только сожалею, что здесь нет матушки Бичена Фиверфью, которая сказала бы то же самое, потому что я знаю, она была бы тоже очень рада.

– Барышня Мистл, меня зовут Мэйуид, и, несмотря на незначительность крота такой скромной комплекции, моя радость за вас обоих больше, чем у самого огромного крота.

В самом деле, настолько велика была их радость при виде Бичена, настолько искренне они восхищались Мистл, что на глазах у той выступили слезы. Она повернулась к Бичену и сказала, как бы ей хотелось, чтобы Виолета была жива и посмотрела на ее счастье и познакомилась с такими добрыми и великодушными кротами.

Что до Букрама, то, увидев Мистл, он стал сама предупредительность и сделал Бичену выговор за то, что тот раньше не привел ее в Баблок, чтобы их обоих не схватили грайки.

– Я не видел ни одного гвардейца, Букрам, ни одного!

– Ладно, Крот Камня, это последний раз, когда я упустил тебя из виду!

И наступили ночи бесконечных разговоров, и дни всеобщей неги, а с каким восторгом слушали баблокские кроты рассказы Мэйуида, которые подтверждала Сликит! Как они охали, слушая историю побега Мистл из Эйвбери, и как рыдала Крокус при рассказе о Виолете! Как она бледнела от страха, слушая про Верн и все же стремясь узнать больше…

Потом Букрам стал мрачно рассказывать о Файфилде и Уорт, пояснив, однако, что не все гвардейцы плохие, некоторые просто оказались жертвой веры, ставящей на первое место преданность, а совесть на второе, и попали в когти кротов, правящих посредством страха.

Рассказано было множество историй, а Табни вмешивался, поворачивая беседу по-всякому, внося разрядку, когда она становилась совсем уж мрачной, и серьезность, когда чересчур много шутили.

Кроты наслаждались духом веселья, царящим всюду, где были Бичен и Мистл, и тем, как оба они говорили о Камне, не упоминая его.

Наступил декабрь, ветер снова переменился, и вместо дождей пришли туманы и мгла, тяжелые тучи нависли так низко, что туман, перемещаясь на север, задевал за верхушки деревьев Данктонского Леса, и самые высокие вершины не были видны.

И пришел день, когда Табни увидел, что Мэйуид в одиночестве смотрит на темные воды Темзы. Стоял полдень, но свет был таким тусклым, что трава и деревья вдоль берега казались бесцветными.

– Ты выглядишь хмурым, мой добрый друг, – сказал Табни.

502

– Мэйуид хмур, но старается приободриться. Он, его любовь и его друзья провели в Баблокской Пристани дни, которых никогда не забудут. Но дни пришли и прошли, а смиреннейшему из кротов не хочется уходить. Скоро наступит Самая Долгая Ночь, а он знает, что Бичен со своей Мистл захотят отпраздновать ее у Камня, и Мэйуид чувствует, что это будет в Роллрайте.