Текст книги "На исходе лета"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Он наблюдал за клубившимся внизу туманом, вспоминая, как взбирался много лет назад по этим самым склонам, а рядом был Маррам. Они впервые были тогда в этих местах. А там, где сейчас стоит он сам, их поджидал… поджидал…

Какое-то движение. Это не туман. Внезапное движение там, внизу, на склонах.

Остальные тоже заметили и теперь напряженно всматривались, пытаясь что-нибудь различить в тумане.

Сгусток тумана скользнул мимо скалы, оставляя за собой бледный след. Потом со стуком скатился вниз камешек, и один из зорких юных кротов взволнованно воскликнул:

– Это крот!

Туман снова пришел в движение, и тут все увидели, что юнец прав: это действительно был крот! Старый крот, с серой всклокоченной шерстью, тяжело брел к ним, взбираясь вверх по склону.

Это был крупный крот, и даже сейчас чувствовалось, что когда-то он был очень сильным. Остановившись, он взглянул на них, потом опустил нос и возобновил свой путь.

И тут Карадок сказал:

– Всемогущий Камень, да ведь это же сам великий Глиддер восстал из мертвых! – В голосе его прозвучал такой благоговейный страх, что двое младших кротов в испуге отбежали подальше.

– Да, это действительно Глиддер! – подтвердил изумленный Алдер.

– Но ведь он давно умер, не так ли? – прошептал один из юных кротов.

– А мне так кажется, что он живехонек, – возразил Тредфах, и в его взгляде отразилось восхищение. Карадок с Алдером уже спешили вниз приветствовать благородного старца, который упорно стремился к ним.

❦

Он медленно шел в Шибод, взбираясь на склоны, по которым когда-то бродил. Иногда он останавливался, размышляя над течением лет, приносившим много перемен, – с того момента, как чуть не умер при рождении, и дальше, когда вел долгую борьбу с грайками.

Поскольку Глиддер не был уверен, что здесь нет грайков, он придерживался западных склонов. Добравшись до главного северного входа в тоннели, он с удивлением увидел целую армию кротов, поджидавших его и, судя по всему, напуганных до полусмерти. Да уж, времена действительно переменились!

– Старый друг, – обратился к нему Алдер, который спустился вместе с Карадоком и теперь обнимал старого крота, когда-то такого сильного, – когда мы с тобой прощались, я думал, что вижу тебя в последний раз. Ты сказал тогда, что умрешь в Огвене в одиночестве, наверху, чтобы тело твое сожрали совы.

– Да, Алдер, я умру совсем скоро, – с раздражением ответил Глиддер, – но совам я, видно, пока не нужен – ведь я дал им столько шансов, отправившись сюда. У меня ушли на это путешествие целые недели. Должно быть, вы прослышали, что я иду, и решили, будто я собираюсь напасть на вас в одиночку! Я никогда не видел, чтобы так странно встречали старого одинокого крота.

– Значит, ты не знал, что мы созвали совещание?

– Знал? А кто это мог мне о нем сказать? Я живу один. Никто не заходит в Огвен. Никто. Нет, нет, я пришел сюда, чтобы найти кое-кого из кротов.

– Каких кротов? – прошептал Карадок удивленно, сообразив что-то неизвестное Алдеру.

Глиддер перевел взгляд на Карадока, и они впервые посмотрели друг на друга. Возможно, Алдер понял лучше любого из них, что сейчас произойдет. На лицах этих двоих отразилось изумление, благоговение и даже страх, а затем такая радость и облегчение, каких ему в жизни не приходилось наблюдать.

– Я долго ждал и много прошел, чтобы встретиться с тобой, крот, – наконец сказал Глиддер.

– А я – с тобой, – ответил Карадок.

– А есть здесь, в Шибоде, еще кто-нибудь из нас?

Карадок покачал головой. Было сказано совсем мало, но достаточно, чтобы подтвердить, что в июне оба испытали прикосновение к Камню и чувство потери.

Глиддер с – сомнением взглянул на Алдера.

– Я объяснил ему, что случилось, – быстро сказал Карадок, – и он мне верит.

– И ты дошел до священных Камней Триффана, Глиддер? – спросил Алдер.

– Да, но я не думал, что мне кто-нибудь поверит.

Он снова взглянул на Карадока, и ни один из кротов не нарушил молчания.

– Нужно о многом поговорить, многое обсудить, – сказал Алдер, когда другие тоже спустились по склону, недоумевая, чем вызвана задержка.

– Для этого я и вернулся в Шибод, – просто сказал Глиддер.

– Для чего? – спросил озадаченный Тредфах, подойдя к ним.

Глиддер дотронулся до лапы Тредфаха и устремил на него пронзительный взгляд.

– Не для окровавленных когтей, крот, и не для бесплодных битв, а чтобы рассказать вам о видении, которое я не могу забыть. – Затем он добавил уже менее серьезным тоном: – Но сначала я послушаю о том, какие тут перемены и как прогнали грайков. И еще я поем. А если у меня хватит сил, то спою пару старых шибодских песен, когда наступит ночь, а потом…

– А что потом? – нетерпеливо спросил один из юнцов, с благоговением взиравших на Глиддера.

– Ну что же, если останется время, я сделаю то, что делают кроты в Шибоде, когда нечего делать и не с кем сражаться ни словами, ни когтями, – я пойду спать!

Речь Глиддера вызвала восторженные крики молодежи, и они повели его наверх, в тоннель Шибода, чтобы петь о прошлом и беседовать о будущем.

❦

Если возвращение Гаура накануне вызвало волнение, то появление Глиддера следующим утром на заключительном заседании совета стало настоящей сенсацией. В его приходе было что-то драматичное и поистине шибодское, и задолго до начала заседания в большом гроте не осталось ни одного свободного места.

Глиддер вошел медленно, поддерживаемый Гауром – его единственным оставшимся в живых родственником.

Старик что-то бормотал себе под нос и ворчал, ничуть не оробев при виде такого множества кротов.

Воцарилось молчание, когда он, оглядевшись с раздраженным видом, поднялся на возвышение, еще сильнее опираясь на Гаура. По залу прошел шепот:

– Это действительно Глиддер! Все еще жив!

Не успел Алдер сказать вступительное слово, как Глиддер проворчал:

– Да, это Глиддер, сын Ребекки, Глиддер, который покончил с битвами и сражениями, Глиддер, который ел тощих червей Огвена в полном молчании, – кстати, некоторым из вас оно бы тоже не повредило. Я вернулся, понятно? А сказать вам зачем? Во-первых, для того, чтобы увидеть одного крота, и я это сделал, уже сделал.

Он улыбнулся, и в его глазах неожиданно появилась теплота. Те, кто находился поближе, увидели, как он обменялся взглядами с Карадоком.

– А еще потому, что хотел кое-что рассказать тем кротам, которых здесь найду. Я не ожидал, что попаду на совещание, но такова воля Камня. Я скажу то, что должен, всего один раз, вот и все. Если хотя бы один из вас запомнит мои слова и передаст другим, этого будет достаточно.

Глиддер замолчал, погрузившись на некоторое время в размышления, потом вдруг страстно заговорил:

– Огвен не то место, где крот может подправить свое здоровье. Там холодно и очень мало червей, так что нужно приложить большие усилия, чтобы остаться в живых. Солнце поздно всходит и освещает только склоны гор, куда кроту не попасть. В середине дня оно начинает пригревать, но совсем недолго.

Однако я рад был очутиться там после смерти моих братьев, рад побыть в одиночестве. Когда долго возглавляешь такую систему, как Шибод, да еще в такие времена, устаешь от речей, борьбы и сражений. Так устаешь, что можно умереть от усталости, да еще от холода.

Я полагал, что умру зимой. Меня бы это устроило. Я старый крот, много повидавший, много совершивший, последний из своего поколения. Я рад был бы уйти. Иногда в тяжкий час я кричал Камню: «Позволь мне сейчас умереть, Камень, позволь мне услышать Безмолвие! У тебя мои братья, мои дети, почти вся моя родня, возьми и меня»; И я стоял под Триффаном, глядя на Камни и не обращая внимания на дождь, лед и снег. Но я не умер. Я чувствовал себя как последний старый дурак. Наконец я перестал предлагать себя Камню и пошел побродить по Огвену в поисках червей. Их там так мало! Я сильно похудел и стал тощим, как птенец, выпавший из гнезда.

Вытянув костлявую лапу, Глиддер скорбно посмотрел на нее, потом перевел взгляд на свой бок. Шкура на нем висела – так бывает, когда стареет крот, который в расцвете сил был крупным и мускулистым. У него за спиной во мраке гулко капала вода на сланцевые плитки.

– Я потерял счет времени, но иногда пытался его восстановить. Так, я помнил, когда началось лето. Лед и снег растаяли, земля стала слишком влажной на кротовий вкус, и ручьи текли прямо под лапами. Правда, всплыли черви, но они тут же утонули. Повсюду расцвели цветы, а в расщелинах – там, куда попала вода, – вырос мох, я никогда не видел такого зеленого. Тогда я начал есть жуков. В Огвене кроты не должны быть разборчивы в еде.

Даже жуки перестали возбуждать мой аппетит, когда потеплело. Я глядел на них, а они – на меня.

Глиддер рассмеялся про себя, – должно быть, так, как тогда, в мае. Потом он поджал губы и покачал головой:

– Слизни тоже так себе еда, но, как я уже говорил, кротам в Огвене не приходится привередничать. Я съел нескольких, и они, кажется, не имели ничего против. Я спросил у Камней: «Кому больше повезло, слизню или мне? Кто первым услышит Безмолвие? Слизень, вот кто. Почему ты не сказал мне много лет назад, что Безмолвие у меня в желудке?»

В Огвене голос Камней – это ветер, и он слышнее там, где скалы круче/ а лучше всего он слышен возле Камней Триффана. Я сказал Камням: «Крот может взобраться на Триффан, если постарается, особенно крот, который меньше жука и слизня». Камни не сразу ответили, но я знал, что скоро ответят. В конце концов они всегда отвечают. Камни дают тебе знать, когда ты готов.

А в середине июня в расщелине появился двуногий, который очень шумел. Я чуть не помер со страху! Спрятался под щебенкой и трясся, пока он не прошел мимо. Топ, топ – туда, вверх, где под скалой растет зеленый мох. Тишина. Даже вороны заткнулись. Камни говорили со мной голосом ветра, и тут я услышал, как двуногий вскрикнул и упал. Его стоны были оглушительны, как зимний камнепад в Кастелл-и-Гвинте. Я пошел взглянуть. Взобрался по зеленому мху туда, где водопад. Двуногий лежал тихо. Лапа у него больше, чем я весь, белая, а пахнет, как перезрелая жимолость. Не очень приятный запах. На лапе кровь, и, пока я смотрел, она из красной стала бурой. Двуногий застонал, глядя на меня. А голова большая, и на ней растет шерсть.

Глиддер перешел на шепот, сейчас он повернулся к Карадоку, к которому, казалось, были обращены его слова. Иногда он забывал, где находится, и называл себя «Глиддер», словно говорил не о себе, а о каком-то другом кроте.

– Я сказал Камням: «Что мне делать?» – и Камни ответили: «Наблюдай за ним». Так Глиддер и сделал, и он почуял, что двуногий умирает. Значит, они умирают так же, как мы!

Когда взошло солнце, осветив скалы, двуногий пошевелился, но взгляд его стал затуманиваться. Я сказал Камням: «Мне помолиться за него как за крота?» И Камни ответили: «Как за жука, как за слизня». И тогда старый Глиддер ощутил радость, потому что он больше не боялся. Чего же бояться, если ты – частица всего? Это заставляет страх бояться тебя самого. Итак, я помолился за двуногого, у которого затуманились глаза. Я подошел совсем близко, и, когда его осветило солнце, запах слегка изменился, а глаза совсем потускнели.

В тот день Глиддер стал взбираться на Триффан и дотронулся до Камней. Увидел с вершины кротовий мир – кротовий мир, в котором живут двуногие! Двуногие там, где живем мы, кроты…

Казалось, Глиддер не замечает удивленного и недоверчивого перешептывания по поводу того, что он мимоходом сказал, будто забрался на Триффан. Большинство сильно сомневалось, что он действительно имел это в виду.

– До самой вершины? – непочтительно перебил Глиддера один из кротов помоложе, из Валлийского Пограничья, с понимающей улыбкой оглядывая присутствующих.

– Он так сказал, – зарычал Тредфах, и смешки сразу же смолкли, хотя многие все еще смотрели с сомнением.

– Да, да, – раздраженно ответил Глиддер, – но не это главное, поняли? Дело в двуногом.

На него смотрели с недоумением.

– Ему же Камень нужен, как нам. Как жукам, и слизням, и всем нам. Я понял это, когда взгляд двуногого затуманился. Я понял это на вершине Триффана, когда стих ветер. Я знаю это сейчас. Я и пришел сюда, чтобы рассказать вам это. Вот почему Камни оставили меня в живых. Слушайте! Есть много путей в Огвен, и их легко найти. Но с июня у меня ушло так много кротовьих лет, чтобы найти оттуда выход, а двуногий так и не нашел, значит, ему нужно больше учиться, чем нам. Прекратите сражаться, кроты! Скажите себе и своим врагам, что Безмолвие будет обретено там, где двуногие. Да, где проносятся ревущие совы. Там Безмолвие для крота!

– Скорее уж смерть, – возразил кто-то.

На него зашикали, потому что, какими бы странными ни казались слова Глиддера, была в них какая-то безмятежная уверенность.

– Слушайте, – спокойно продолжил он, говоря медленнее, словно ему все надоели и у него не было ни сил, ни желания много говорить. – Счастлив тот крот, который получает хотя бы четверть того, о чем мечтал, правда? Очень счастлив. Когда он добирается до конца своей жизни, лучше ему ни о чем не жалеть. В этом нет смысла! Он оглядывается и видит, как другие совершают ошибки или поступают правильно, и он думает, что когда-то тоже шел этим путем. Он надеется, что другие будут поступать правильнее, чем он. Если же этот крот дурак, то он будет навязывать другим свои советы, рассчитывая, что их примут. А быть может, он просто надеется, что кто-то из молодых кротов сделает то, на что у него никогда не хватало времени, – и удачи им!

Некоторые стали проявлять беспокойство, поскольку речь Глиддера замедлилась, а мысли где-то блуждали. Старик сказал достаточно, и, какую бы цель он ни преследовал, он ее давно достиг. Ему пора заткнуться и дать им заняться более важными делами… Но не все так думали. Среди присутствующих было немало таких, кто чувствовал, что слова Глиддера внушены ему Камнем, и эти кроты сдерживали нетерпение остальных.

– Кроты, – обратился к ним Глиддер, – когда я увидел, как затуманивается взгляд двуногого, я услышал начало Безмолвия. Обратите ваш взор туда, куда больше всего боитесь взглянуть, и, возможно, там окажется то, что вам больше всего хотелось найти.

После этих заключительных слов Глиддер умолк так же неожиданно, как заговорил, и обвел взглядом собравшихся кротов. Когда затих его голос, он как-то съежился и ослабел, так что Гауру пришлось снова его поддержать.

– Я сказал довольно, Карадок, я сказал все, что знаю. Камни пожелали, чтобы я рассказал вам об увиденном в Огвене. Остальное мы с вами знаем, и отныне я умолкаю. Сейчас я устал, и мне нужно поспать. А когда я посплю, мне понадобится помощь, так как теперь, когда я закончил, Огвен зовет меня обратно, чтобы мой дух снова стал свободным вблизи Камней, – так закончил Глиддер, и, хотя многое еще было сказано после того, как его увел Гаур, его речь отметила конец совещания.

Одни говорили, что он безумен, другие – что просто стар, а некоторые воодушевились. Но никто никогда не забывал его речь, поскольку, когда крот раскрывает свое сердце, как это сделал Глиддер, его слова живут долго, входя в жизнь тех, кто их услышал.

❦

Позже Алдер, слегка кривя душой, попытался уговорить Глиддера, чтобы он не уходил.

– Так будет лучше для меня, – сказал Глиддер. – Пусть Гаур проводит меня домой. По пути я расскажу ему то, что помню о его родне. Если крот не знает этого, то он не знает ничего.

Алдер кивнул в знак согласия. Что же до Гаура, то он рад был пойти вместе с Глиддером и как-то странно растроган тем, что поведет своего дядю из Шибода, словно это было началом нового путешествия.

На следующее утро, когда другие кроты, прибывшие на совещание, начали уходить на восток, север и юг, эти двое выбрались на холодную поверхность западного Шибода и оттуда стали потихоньку спускаться к Кэпел-Куригу, направляясь к расщелинам Огвена. Карадок немного проводил их, и Гаур дал им попрощаться без свидетелей, скромно отойдя в сторону и углубившись в созерцание холмов.

Когда Гаур снова посмотрел в их сторону, Карадок уже удалился от них по росистой траве, направляясь к Мойл-Шибоду. Он не оглядывался.

– Кроту это и не нужно, – сказал Глиддер, верно истолковав мысли Гаура, – когда он живет в твоем сердце, вы вместе познали благословение Камня и однажды снова встретитесь.

Глиддер хихикнул, видя, что Гаур явно обескуражен, и продолжил:

– А теперь помоги мне вернуться в Огвен, где я найду покой, и я расскажу тебе о твоем отце и о твоих шибодских дядях, а также о том, что Алдер поведал мне о Триффане. В прошедшие кротовьи годы у нас было слишком мало времени для родни, слишком мало времени для Камня. А теперь слушай и не забывай поддерживать меня, а я расскажу тебе все, что знаю об одной кротихе из Данктона: она пришла туда, где ей не следовало находиться, – то есть на высокие склоны Шибода, – да еще в плохое время года, и стала рожать.

Все это случилось давным-давно, и начать нужно с крота, о котором ты никогда не слышал. Он был даже больше твоего отца…

– А как его звали? – спросил Гаур, глядя на длинную дорогу впереди и думая о том, что, поскольку Глиддер не может быстро идти, эта история поможет скоротать время в пути.

– Мандрейк, – ответил Глиддер, и, когда он произносил это имя, казалось, над ними прошла какая-то тень. Гаур обернулся и приготовился защищать себя и старика. Но там ничего не было – только голая скала да впадина на земле.

– Да, возможно, это был он. Говорят, дух его вернулся, после того как он умер перед Данктонским Камнем, а сейчас охраняет свою родню на этих вот склонах и следит, чтобы с ней не случилось ничего дурного. Итак, на чем я остановился?

– Мандрейк… – прошептал Гаур еле слышно, нервно озираясь. Интересно, кто кого защищает?

– Да, – снова начал Глиддер. – Он был моим и твоим родственником, и это был истинно шибодский крот. Я расскажу тебе эту историю так, как следует, чтобы она шла от сердца к сердцу, а ты когда-нибудь передашь ее своим детям. И скажи им, что они могут гордиться собой, потому что Камень с ними. Ты им это скажешь?

– Скажу, – заверил его Гаур, неожиданно расчувствовавшись. – Обязательно скажу!

– Тогда слушай, я начинаю. – И Глиддер начал рассказ, совершая свой последний путь к священным Камням, защищать которые было миссией всей его жизни.

Часть III. Наступление темноты

Глава восемнадцатая

Люцерн из Верна, еще не введенный в должность, но уже бесспорный Господин Слова, ужасный сын исчезнувшей Хенбейн, развращенный крот, любовь которого к другим и вообще к чему бы то ни было начиналась и кончалась им самим, – Люцерн из Верна был недоволен.

А это означало, что все вокруг должны были дрожать за свою жизнь и опасаться мучительной смерти. Там, где улыбался Люцерн, ни один крот не смеялся. Там, где смеялся Люцерн, другие кроты умирали. Там, где находился Люцерн, в воздухе нависала угроза, и те, кто предан любви и правде, были обречены.

❦

Сейчас мы видим его в большой красивой норе, вырытой в песчаной почве Кэннока – системы на юго-западе от Темной Вершины. Перед ним, дрожа, стояли три последователя Камня, найденные в их убежище на Кэннок-Чейз. В их взорах горела слепая вера и преклонение перед Камнем, от чего Люцерна тошнило.

Однако, как ни велика была их вера, он с презрением заметил, что они испуганно поглядывают на двух кротов, стоящих по обе стороны от них. Значит, Камень не может защитить их от реальности.

Одним из этих двоих был гвардеец Друл, с огромными лапами и маленькими глазками. Люцерн нашел его в Киндер-Скауте, когда проходил через Темную Вершину. Друл совершил там бессмысленное убийство молодых кротих – последовательниц Слова, которых застали, когда они развлекались с последователями Камня. Это теперь Друл стал знаменитостью, а тогда его никто не знал. Однако Люцерн разглядел исключительное рвение, с которым тот исполнял волю Слова, в сочетании с абсолютной преданностью и коварством. Решив, что такой крот может ему пригодиться, Люцерн сделал Друла своим телохранителем. Друл вскоре стал тем, кому можно было поручить самые темные дела, не опасаясь, что слухи о них просочатся. Некоторые тайные задания Друла скрывались даже от Мэллис, и все, кроме нее, боялись этого зловещего крота. Люцерн находил какое-то извращенное наслаждение в том, чтобы наблюдать, как гораздо более умные кроты, чем Друл, угодливо улыбались ему и громко хохотали над его грубыми и тупыми шутками.

Второй, сидим Слай, выглядел совершенно безобидным, так как был маленьким и учтивым, с любезной улыбкой. Он действительно был безобидным во всех отношениях, кроме одного. Это был сидим, которого Терц подыскал, чтобы помочь в организации великого похода. Терц сразу понял, что Слай – воплощенная предприимчивость, именно то, что может понадобиться Люцерну в грядущие кротовьи месяцы и годы. Господину Слова нужно, чтобы рядом находился именно такой крот. Его постоянное присутствие и готовность проводить политику Господина позволяли Люцерну с Терцем отдать все силы обсуждению стратегии. К тому же аналитический ум Слая умел находить проблемы и потенциальные опасности для Слова там, где другие, и в том числе сам Терц, не видели ничего угрожающего.

Нам больно описывать отвратительные вкусы Слая, который был ненасытен, когда дело касалось юных, невинных детенышей мужского пола. Он был одним из самых порочных и похотливых кротов из всех сторонников Слова.

А пока что знайте, что эти двое откликнулись на приказ Люцерна доставлять к нему таких последователей Камня, как те, что стояли сейчас перед ним. Люцерн говорил:

– Перед тем как мы решим, какой курс лучше выбрать, мы должны понять этих кротов и выяснить, что дает им их вера и в чем их слабость.

Терц не был с ним согласен, не видя ничего, кроме опасности, в подобном общении с последователями Камня и считая, что в отчетах, которые теперь ежедневно присылали сидимы со всех концов кротовьего мира, содержится вся необходимая информация.

– Но, Терц, нельзя завоевать умы кротов, не зная, каким образом они работают. Ты меня сам этому учил. Я ни минуты не сомневаюсь, что мы уничтожим всех последователей Камня, которых найдем, но это обойдется нам недешево. А вот если мы будем знать, как они мыслят, то сможем найти более быстрые и эффективные пути.

Итак, Люцерн взял верх над Терцем, но тот не особенно возражал. Разве не сам он научил внука Руна думать самостоятельно? Итак, Терц пожал плечами, повторил свои предостережения и больше не сказал ни слова. В конце концов, возможно, Люцерн прав, как это часто бывало и раньше… а Терцу было хорошо известно, что он обязан своим высоким положением собственной гибкости.

В течение нескольких утомительных часов Люцерн обсуждал Камень с тремя его последователями, и за все это время Терц, находившийся рядом, не произнес ни звука. Но наконец, к своему облегчению, он заметил, что Люцерн устал и удручен.

На кротов Камня не подействовали аргументы Люцерна и завуалированные угрозы, но это не имело бы значения, если бы они выдвинули какие-то достойные аргументы, которыми он мог бы насладиться. Вместо этого они лишь твердили о вере, основанной исключительно на воспитании, и ничем не подтверждали могущество своего Камня.

– По-видимому, эти кроты совершенно не умеют думать, – раздраженно произнес Люцерн, – и их ничему не научили. Они ничего не знают о своей вере и абсолютно невежественны. – Это было сказано в присутствии трех последователей Камня, которые лишь улыбнулись при этой вспышке.

– Господин, – сказал Терц, – я сомневаюсь, чтобы многие из наших кротов смогли лучше объяснить свою веру, чем эти последователи – свою. Тебя слишком долго учили, и ты чересчур долго жил с одними сидимами, а потому ожидаешь слишком многого.

Что особенно разозлило Люцерна, так это отказ кротов назвать имена других последователей Камня. А когда им намекнули на пытки, ответили – и тут у них в глазах загорелась эта тошнотворная вера, – что, коли так, значит, это воля Камня и они тут ничего не могут поделать.

– Но ты же дрожишь, крот, когда Друл подходит близко. Ты знаешь: одно мое слово – и его когти вонзятся в тебя. Чего стоит твоя вера, если ты ей не доверяешь и не надеешься, что она защитит тебя сейчас?

Друл постучал своими когтями и, сделав страшные глаза, захихикал, придя в полный восторг от себя самого. Переглянувшись, трое кротов тонко улыбнулись, и один из них ответил:

– Мы доверяем тебе, господин. Больше мы ничего не можем сделать. Что же касается страха – ну что же, ведь мы всего лишь кроты. Если бы ты оказался на нашем месте и тебе бы угрожали, а ты был бы беззащитен, разве не ощутил бы ты страх?

– Я – нет, – ответил Люцерн, которому не понравился дерзкий тон этого крота, – потому что все идет от Слова и я должен покориться его воле.

Последовало молчание, Люцерн сердился все больше. Ему требовались аргументы, а не просто вера. Ему нужно было больше информации, чем могли дать такие вот необразованные последователи Камня.

– Убить их, Господин? – спросил Друл, читая мысли Люцерна.

– Ты сказал… – боязливо начал один из последователей.

– Он шутит, – немедленно заверил его Люцерн. – Я сказал, что вы свободно уйдете отсюда, и так непременно будет – в свое время.

Он расплылся в улыбке, против которой никто не мог устоять, и все кроты с облегчением вздохнули, включая гвардейцев, находившихся в тени, в задней части грота. Друл помрачнел, Слай что-то явно прикидывал в уме, и только Терц хранил бесстрастное выражение.

– Уведите их, накормите и охраняйте, пока я не распоряжусь освободить их, – приказал Люцерн гвардейцам.

– Благодарим тебя! – сказал один из последователей Камня. – Да, благодарим! Единственный путь вперед – это, как мы уже говорили, взаимная любовь и понимание, общая ответственность, готовность выслушать другую сторону…

Люцерн поднял лапу.

– Ты уже не раз излагал свою точку зрения, – сказал он. – Повтори это еще хоть раз, и Друл зубами вырвет у тебя язык. Он это превосходно умеет делать.

Друл оскалился, и кроты были шокированы, но потом улыбнулись. Им даже удалось рассмеяться, когда захихикали гвардейцы. Друл просто сиял от удовольствия.

– Это всего лишь шутка Господина, – сказал он, зловеще ухмыляясь.

Можно ли верить Люцерну? Его глаза смотрели мрачно, а обещания звучали малоубедительно. В словах Люцерна содержалась ужасная угроза. Последователь Камня замолчал.

– Итак… о вас позаботятся. Уведите их.

В ту самую минуту, как их увели, Люцерн спросил:

– Ну так как, убьем их?

Друл с безразличным видом пожал плечами. Не его дело принимать такие решения.

Слай сказал:

– Они сослужили свою службу, Господин, и больше не могут сообщить нам никакой информации, да и в любом случае они мало что нам дали.

– Терц? – снова задал вопрос Люцерн. Он любил выслушать других перед тем, как принять решение.

– Я был не прав, Люцерн, а ты прав, что случается чересчур часто и приводит в уныние такого старика, как я.

Люцерн слегка улыбнулся, довольный этой лестью.

– Итак? Ты не сказал ни слова с тех пор, как они пришли.

Немного подумав, Терц сказал:

– Для меня самым важным было не то, что они сказали и чего не сказали, а то, какими они были.

– Какими они были? – нахмурившись, переспросил Слай. Он любил факты и ясность, а не утонченную неопределенность.

– Они были благодарными, – ответил Терц, – а благодарность – это слабость, которую легко можно использовать.

– Благодарными? – заинтересовался Люцерн. – Продолжай.

– Они были благодарны по двум причинам. Во-первых, разумеется, потому, что ты их пощадил. Но это неважно. Во-вторых, потому что, беседуя с ними, ты придал им законность, и они были довольны этим, следовательно, благодарны тебе.

Несомненно, это могло бы представлять опасность, но если действовать правильно, то можно вызвать на откровенность большое число сторонников Камня. Мы можем вовлечь их в дискуссию и таким образом выявить их, получив возможность ударить наверняка в самое чувствительное место. Мы ударим по ним во имя Слова, доказав вначале, что они бесчестны. Мы протягиваем им лапу дружбы, они вонзают в нее когти, – итак, они не правы, и мы правы, наказывая их. – Договорив, Терц выразительно пожал плечами: ведь таков путь Слова, не правда ли?

Люцерн сразу понял все преимущества и перспективы такой стратегии.

– Твое предложение имеет свои привлекательные стороны, – сказал он, – и я над ним подумаю. А пока что держите этих последователей поблизости, хорошо обращайтесь с ними, а когда я буду готов, то попробую еще раз взглянуть на них. Я пока что не знаю, освободим ли мы их или попросим Друла проводить в темную нору.

Люцерн улыбнулся над своим эвфемизмом, заменившим слово «смерть», и остальные тоже улыбнулись.

Жестокие улыбки, мрачные улыбки, улыбки безразличия – в зависимости от занимаемого положения, – и абсолютно все безжалостные.

❦

Великий поход начался, как того и хотел Люцерн, – просто и хорошо. У него не было ни малейшего желания слишком рано возбуждать большие надежды, Так как несбывшиеся надежды разочаровывают кротов и ими становится труднее командовать.

Хранители повели новых сидимов на юг через Грассингтон, а затем – через Темную Вершину. Пока что их встречали одни приветствия; правда, в некоторых системах – особенно когда они проходили через южную часть Вершины, находившуюся неподалеку от Биченхилла, – Люцерну хотелось бы, чтобы приветствия были потеплее. Впрочем, Слай тут же брал на заметку те системы, в которых выказывалось недостаточно энтузиазма в отношении Слова. Подобную апатию следует наказывать.

Разумеется, новые сидимы горели желанием увидеть, как наказывают за преступления против Слова, но Люцерн был осторожен и не спешил карать, не желая вызвать сочувствие к сторонникам Камня. Из отчетов, полученных к этому времени, становилось ясно, что внушение правильных идей требовало времени, но было более разумным, чем жестокое подавление, которое последовало за вторжением Хенбейн.

Уж если кого-то наказывать, то лучше – распущенных кротов Слова, потому что это внушит страх другим сторонникам Слова, утроив их рвение, и в то же время усыпит бдительность сторонников Камня, внушив им ложное ощущение безопасности.

Тем не менее Люцерн решил пойти навстречу пожеланиям новых сидимов, когда они добрались до Эшбурна. Это место находилось неподалеку от Биченхилла, заняться которым Люцерн поручил Мэллис. Уинстер, пожилая элдрен из Эшбурна, и некоторые из ее гвардейцев оказались «распущенными», и их подвесили за носы после формального слушания дела Хранителями.

Это была первая публичная казнь, которую осуществил Друл, и он получил от нее удовольствие. Все новые сидимы присутствовали на казни, и на мордах у них было выражение невыносимого самодовольства, которое появляется у праведных кротов, когда они видят, как других справедливо наказывают. Слай проявил себя не слишком хорошо, – не тогда, когда кричали несчастные гвардейцы, а когда вешали элдрен. Он совершенно не выносил кротих – как наслаждающихся, так и мучающихся. Вид их крови вызывал у него тошноту.