Текст книги "На исходе лета"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Annotation

«На исходе лета» – продолжение романа «Крот Камня», пятая книга из цикла «Данктонский Лес». …Отцом Крота Камня был старый мудрый Босвелл, а матерью – добрая и нежная Фиверфью. Какие истины принесет он кротовьему миру? Сумеет ли добро победить зло?

Уильям Хорвуд

☙❧

Пролог

Часть I. Праздник середины лета

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четыре

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Часть II. На исходе лета

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Часть III. Наступление темноты

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Об издании

☙❧

Уильям Хорвуд

НА ИСХОДЕ ЛЕТА

_{Издательство выражает благодарность литературному агентству Эндрю Нюрнберг ( Andrew Nurnberg ).}

_{Перевод с английского М. КОНОНОВА, Е. ФРАДКИНОЙ}

_{Иллюстрация на обложке В. ПОЖИДАЕВА. «Терра» 1999}

☙❧

Пролог

Итак, он пришел в кротовий мир, пришел под именем Крота Камня.

То был результат благословенного союза, таинственного и странного, состоявшегося в свете Безмолвия Камня.

Отцом этого крота стал мудрый Босвелл, Белый крот, уже завоевавший наше доверие и любовь. Единственного сына оставил нам Босвелл, и не для того, чтобы тот вел нас, а чтобы мы вели его.

Матерью его была грациозная Фиверфью, рожденная в Вене. Она оказалась последней в древнем роду, и ее великим предназначением стало вскормить крота, о благословенной жизни которого мы и поведем теперь свой рассказ.

Триффану же Босвелл завещал заботиться о Кроте Камня и помочь Фиверфью подготовить сына к опасностям, что ждут его на жизненном пути.

Все вы, кто помнит Данктон, каким он был, когда начиналась эта история, и кто сопровождал Брекена и Триффана в их полных опасностей странствиях, наберитесь мужества. Ведь опасности, с которыми столкнется Крот Камня, могут угрожать и вам. Его жизнь сложится, она состоится и принесет плоды, а сладкие или горькие – это зависит от поступков и мыслей всех кротов, а также и от вас с вашими заботами, любовью и сомнениями.

Блаженный Босвелл знал, что в тяжелые времена кротам трудно сохранить веру. И потому еще давным-давно он говорил о первом, а точнее, первой, кто последует по пути Крота Камня: он сказал, что это будет кротиха и что своим примером она осветит путь для всех. Путь, еще не известный нам. Его предстоит открыть мужественным кротам, кротам с искренним сердцем и рыльцем, обращенным к Камню.

И теперь вы, кто некогда молился за Брекена и волновался за отважного Триффана, вознесите молитвы за тех двоих, что последовали за ними. Сначала за Крота Камня, чьего рождения вы стали свидетелями, потом за ту, которая первой из живущих кротов поймет смысл его жизни и покажет нам, как следует чтить его.

Давайте же мудро и осмотрительно выберем себе попутчиков, поскольку путь этот нам предстоит совершить единожды, и они, эти кроты, должны быть искренне готовы помочь нам попасть в то место, которое мы утратили, не успев по-настоящему узнать его, но где, быть может, мы вновь обретем свой Данктон.

Часть I. Праздник середины лета

Глава первая

Июнь. В прохладных и тихих глубинах Данктонского Леса солнце пробивалось сквозь ветви и огромные живописные стволы буков. Свет проник в каждый уголок, в каждую щелку и засверкал на съежившихся сухих листьях, а легчайший ветерок нежно обдувал серые корни деревьев и затихал в зеленых листочках пролесника.

Июнь. Свет летнего дня так чист и добр, что, кажется, он обновляет все, чего ни коснется: и самый скромный цветочек, и самый невзрачный клочок земли, и самый заскорузлый корень.

Этот свет предвещает Середину Лета, а все кроты знают, что в это время можно высказать Камню свои мечты и надеяться, что нынешние беды и разочарования вскоре кончатся, что ждать недолго, скоро все будет хорошо.

❦

Этот самый свет в то июньское утро засиял на шерстке двух кротов, вылезших на поверхность и глядевших вверх, туда, где среди деревьев возвышался Камень. Одним из этих двоих был Триффан, родившийся в Данктоне. Теперь он вновь вернулся на родину и больше не имел желания покинуть ее. Когда-то этого крота обуревало нетерпение юности, и его черная шерстка лоснилась, но теперь он стал гораздо старше, тело его было покрыто боевыми шрамами, а шерстка поседела.

Живость и грация юности ушли, но на их место пришла спокойная сила крота, крепко стоящего на четырех лапах и двигающего ими только при необходимости.

Его зрение потеряло остроту; он так полностью и не оправился от жестоких ран, нанесенных вернскими кротами, и, чтобы наслаждаться окружающим миром, ему приходилось всматриваться и вслушиваться, чуть свесив голову набок. Только так удавалось ему расслышать звуки летнего леса и уловить жизнь одной из самых почитаемых, хотя и переживающей ныне тяжелые времена системы.

Второй из этих двоих была Фиверфью, она припала к земле рядом с Триффаном. Фиверфью была помоложе, но не намного, ее тоже потрепала жизнь, а на голове виднелись рубцы от перенесенной лысухи. Но дух ее был по-прежнему крепок, и теперь кротиха с видимым наслаждением впитывала в себя окружающий мир.

Некоторое время оба молчали, как кроты, хорошо знающие друг друга, объединенные взаимным доверием и пониманием. Всякий, кто когда-нибудь был хоть чуть влюблен, сразу догадался бы, что эти двое – пара, нежно любящая друг друга.

– Ну, Фиверфью, уж если не сегодня пришло время отвести нашего молодца на поляну и показать ему Камень, то не знаю, когда представится лучший случай!

– Да, мой любый, – ответила она, с легким акцентом, на древнем данбарском диалекте. Так говорили в далеком Вене, где Триффан впервые встретил ее и откуда она пришла в Данктонский Лес, положив тем самым начало переменам, которых с таким нетерпением ожидали в кротовьем мире.

– Куда он пропал? Обследует тоннели? Или роет новые?

Триффан говорил о сыне Фиверфью с особым теплом и любовью. Хоть тот и не был его сыном, старый Босвелл завещал Триффану вместе с Фиверфью воспитать кротенка и стать для него отцом. Из всех самцов кротовьего мира Босвелл выбрал Триффана Данктонского, зная, что детенышу предстоит сделаться Кротом Камня, который научит всех слышать Безмолвие Камня.

– Он идет сюда, – сказала Фиверфью, оглянувшись на вход в тоннель чуть ниже по склону. Триффан удивленно проследил за ее взглядом: правда, слух у Фиверфью и впрямь был лучше, чем у него, и все же казалось, что она каким-то таинственным образом всегда знает, где находится сын и что он делает.

Не имея опыта воспитания собственных кротят, Триффан не мог постичь, каким чутьем мать узнает, что беспокоит ее детеныша и когда она нужна ему. Именно инстинкт делал этого кротенка исключительным для Фиверфью, не таким, как все. И потому происшедшие в нем за последние недели перемены воспринимались особенно остро. Кротенок становился все более независимым, и скоро предстояло признать эту его самостоятельность.

Обычная роль матери была почти завершена, и теперь наступил черед Триффана начать обучение молодого крота письму и всему тому, что может понадобиться Кроту Камня.

Пока Триффан и Фиверфью ждали его появления на поверхности, казалось, что весь свет июньского дня, и без того яркий, стал еще ярче и сконцентрировался на входе в тоннель, куда указывала кротиха.

И вот появился он: сначала рыльце, потом молодая лапа; ясный свет засверкал вокруг, заиграл и заискрился на листьях деревьев, словно специально освещая для всех, кто мог видеть, место его выхода.

Крот Камня вылез на поверхность и, так же как Триффан с Фиверфью до этого, осмотрел окружающий мир. В его широко раскрытых глазах светилась невинность юности; она же угадывалась в мягкой шерстке и в трогательной неуклюжести, присущей подросткам этого возраста.

Он быстро подбежал к Фиверфью, но обратился к Триффану:

– Сегодня вы отведете меня к Камню? Ты говорил, что, когда подойдет Середина Лета и солнце будет ярким, ты отведешь меня. Сегодня? – Его глаза и движения выдавали жгучее нетерпение.

– Да, да, время пришло.

И что-то было в этом молодом кроте такое, отчего глаза Триффана наполнились слезами, хотя он сам не понимал почему, быть может, из-за предчувствия, что когда-нибудь на эти хрупкие плечи навалится тяжесть бед и тревог всего кротовьего мира. И тем не менее пора сыну Фиверфью прикоснуться к Камню и узнать о своем священном предназначении.

Фиверфью и Крот Камня ждали, когда Триффан выберет путь вверх по холму, но Триффан, следя за игрой света на траве, думал совсем о другом. Определенно где-то здесь, в свете и тенях, скрывался невидимый Босвелл. Наверное, уже никто и никогда не увидит его, а он наблюдает за своим сыном, как наблюдал за всеми и всегда – с любовью и надеждой, что они отыщут путь к Безмолвию.

– Да, – тяжело вздохнув, прошептал Триффан, и его глаза снова наполнились слезами. Старея, он порой так остро ощущал одиночество, которое несла с собой мудрость, и так хотелось ему, чтобы рядом оказался Босвелл, чтобы можно было говорить с ним, задавать вопросы. Как жаль, что столько вопросов остались незаданными в свое время… когда он, Триффан, был таким, как сейчас этот молодой крот. Триффан горько улыбнулся. Интересно, чему он может научить Крота Камня? Наверное, чему-то касающемуся жизни…

– Настал день, настал час, – нежно проговорила Фиверфью сыну и, положив лапу ему на плечо, обратилась к Триффану: – Пошли, драгой мой, пошли вместе, покажем ему, где он рожден и что ему предстоит.

– Мне страшно, – сказал молодой крот, не двигаясь с места.

Лес внезапно замер, вокруг повисла торжественная тишина, воздух затих, а свет словно замерцал и померк.

– Лучшее средство против страха – повернуться рыльцем к тому, что пугает, и твердо переставлять лапы, – сказал Триффан. – Пошли, июньское солнце зовет нас, влечет к Камню… Пошли, я должен тебе кое-что рассказать.

Так, один за другим, Триффан во главе и Фиверфью позади, они направились вверх по склону на поляну, где одиноко стоял великий и могучий Данктонский Камень, всегда ожидающий, что к нему подойдет крот, полный смирения и веры.

Глава вторая

Несколько дней после рождения кротенка Триффан и Фиверфью не могли решить, как назвать его. Крот Камня – это не имя, с которым можно жить. А ведь имя значит больше, чем может показаться: с ним наследуется нечто от тех, кто носил его раньше, и оно может затем передать это нечто другим, кто еще придет в мир.

Очень немногие имена – если вообще есть такие – звучат как-то зловеще, и все же некоторые кажутся мрачнее других. Так, мрачно звучит имя Мандрейк или Рун, а вот Брекен – имя доброе и основательное, Роза – имя для кротихи, чья жизнь много обещает другим. Но как назвать Крота Камня?

Триффан знал, что его самого отец назвал сразу, едва увидев, как новорожденный кротенок вскарабкался выше своих братьев и сестер и задрал вверх рыльце, напомнив в миниатюре, как сказал Брекен, одинокий пик в окрестностях Шибода, на вершине которого возвышается Камень.

Вспомнив это, Триффан почувствовал, что именно ему придется дать имя Кроту Камня, и несколько дней, отдуваясь и вздыхая, все придумывал, прикидывал так и эдак, ожидая вдохновения, которое все не приходило.

Но как-то раз Фиверфью, как это водится у матерей, шептала что-то бессвязное довольному малышу, примостившемуся у нее на брюхе, и Триффану дозволено было слушать это; он улыбался, видя их обоих довольными, и едва ли разбирал, что она говорит:

– Ты мой сыне-сияне, буди сияне для всех нас…

«Мой сын», «для всех нас»…

Она говорила не так, как говорят данктонские кроты, и на ее певучем диалекте слово «сияне» вызывало мысль о ветре, дующем на цветы жарким августовским днем; ветер разбрасывал семена и сеял их, чтобы схоронить в сердце теплой земли до новой весны.

Но слово «сияне» имело и другое значение – «солнце». Триффан, знавший традиции данбарских кротов, почувствовал и разгадал естественную игру слов, подразумевавшую, что Крот Камня не только ее сын, или Босвелла, или обоих, но что он является солнцем, которое будет сиять всем и посеет новую жизнь.

И Триффан почувствовал это – скорее инстинктивно, не поняв до конца ход собственных мыслей. В какой-то момент он догадался, что для Фиверфью «сыне-сияне» означает множество вещей, и его собственные мысли двинулись дальше, и ему вспомнился день – теплый солнечный день, когда солнце действительно сияло! – день, когда он впервые пришел в Биченхилл и почувствовал, что это доброе место, и с того дня оно словно запало ему в душу своей природной красотой, какую кротовий мир уже забыл; там Триффан ощутил себя дома.

Биченхилл, где солнце, освещая пологие холмы, изменяло перспективу и делало небо шире, чем во всех системах, какие он видел в жизни. Биченхилл! Кроту Камня лучше было бы родиться там, а не в заброшенном Данктоне. Да, Биченхилл.

То самое место, где Мэйуид и Сликит, повинуясь инстинкту, спрятали двух кротят Триффана от Хенбейн и тем самым спасли, поскольку с той же уверенностью, как в восходе солнца утром, Триффан чувствовал, что Уорф и Хеабелл в безопасности, и надеялся, что когда-нибудь они увидят своего отца или хотя бы узнают о его любви к ним.

И, размышляя об этом, Триффан задрожал и прошептал, глядя на Крота Камня:

– Его можно назвать Бичен, любовь моя, в честь места, посетив которое кроты познают любовь. Это место добрых кротов, любящих кротов, кротов, которым можно верить. Бичен – это достойное имя.

Фиверфью задумалась, а потом, коснувшись детеныша, шепнула ему это имя, и он оглянулся и придвинулся ближе. Она шептала снова и снова, приучая к этому имени его и себя, и не заметила дрожи Триффана, не догадалась о сладкой печали в его сердце, не заметила слез, текущих из его глаз. А когда заметила…

– Мой любый!.. – воскликнула она тревожно.

– Ничего, крот может поплакать, когда ему хочется, – пробормотал Триффан, посмотрев на Бичена, а потом на нее. – Я боюсь за детеныша, Фиверфью, и не знаю, что можно сделать для крота, отмеченного Камнем, как помочь ему.

– Люби его истинно, – сказала Фиверфью, нежно погладив Триффана и утерев его слезы. – Не бойся, Камень – его отец, он сумеет оборонить его. Вопреки горестным сомнениям, будем вместе молить Камень, и он направит нас. Бичен теперь его имя.

Так Бичен получил имя, и Триффан знал, что, где бы ни странствовал в будущем Крот Камня, он обязательно придет в Биченхилл. И Триффан был благодарен, что Камень послал туда его собственных кротят и что когда-нибудь Бичен сможет сообщить им об их отце,

когда они в своей черед станут свидетелями пришествия Крота Камня и окажут ему поддержку, в которой он будет нуждаться.

❦

Детство Бичена протекало как обычно у всех кротов. Он вырос в такой же норе, в таких же тоннелях, как много кротовьих лет назад Ру – кротиха, давшая первое потомство Брекена, среди которого был и любимый всеми Комфри.

Фиверфью предпочла поселиться в этих скромных тоннелях, и, хотя земля здесь не изобиловала червями, как другие земли в Данктоне, она не придавала этому значения, ведь прокормить нужно было лишь себя и единственного детеныша.

Несмотря на огромное значение, придававшееся рождению кротенка, который вызывал всеобщий интерес, данктонцы понимали, что Фиверфью и ее детенышу нужно уединение. Поэтому, хотя кроты не могли дождаться дня, когда Бичен выйдет к ним и станет частью их жизни, тоннели, где жил кротенок, оставили в покое. Лишь некоторые появлялись поблизости – главным образом кротихи, жаждущие иметь своих детенышей, но проклятые бесплодием. Чума, постоянные лишения и прочие связанные с этим болезни, похоже, навсегда оставили свое клеймо на системе. Но никто из кротих не видел детеныша: Триффан вежливо выпроваживал их и просил не появляться вновь – пока.

И Бичен рос в уединении, как, собственно, и следует расти всем кротятам. Он узнавал новое со слов Фиверфью, и ее диалект был первым, что он услышал в жизни. Позже, повзрослев, Бичен усвоил материнский мягкий акцент и несколько необычные обороты речи, что лишало его речь признаков времени – словно она исходила из прошлого и уходила в будущее.

Его глаза открылись через день или два после того, как он получил имя, и сразу оказались живыми и любопытными. Бичен оглядывался вокруг в поисках материнского молока; насытившись, не засыпал, как другие кротята, а глядел матери в глаза, а потом начинал крутиться, стараясь вырваться из ее заботливых лап.

Поначалу он не смел удаляться от Фиверфью, не рисковал приближаться к огромному Триффану. Однако тот был ласков с кротенком, и вскоре Бичен уже ползал вокруг названого отца и боролся с ним, пихая его своими мягкими лапками. Шерстка у Бичена была светлой, и Триффан, прикасаясь своей загрубевшей, потрескавшейся лапой, удивлялся ее мягкости. Казалось чудом, что такая нежная, такая хрупкая вначале жизнь в конце концов побеждает.

Прошли холодные апрельские дни, когда кротенок не появлялся на поверхности: его берегли от холодного ветра и проливного дождя, так легко проникавшего во все еще голый лес.

Но в первые дни мая, когда Бичен подрос и научился разговаривать, Фиверфью позволила ему отыскать путь из родных тоннелей к ясному свету и свежему воздуху.

Малыш добрался до выхода, высунул рыльце наружу, услышал шум ветра в ветвях с набухшими почками и бросился назад, в безопасность. Но любопытство гонит кротов наверх, наружу. К тому же Фиверфью тоже захотелось выйти на поверхность, и спустя несколько дней Бичен набрался мужества вылезти вместе с ней наружу и постепенно научился различать звуки леса. Теперь уже они вызывали у него представление о радости, а не об опасности. Шорох листвы означал приближение Триффана, хлопанье крыльев – полет безобидного дрозда, и малыш мог ненадолго забыть о матери, пока она приводила в порядок шерстку и нежилась в первых лучах теплого майского солнца. Но вот странный звук – скрип ветвей, тревожный крик грача, – и кротенок бросается обратно, вниз, в надежное убежище родной норы.

Что за птица грач? И Фиверфью рассказывала. Шорох листьев бывает не только от лап Триффана? Фиверфью объясняла. Как звучат крики совы в ночи? Она предостерегала.

Но любопытство пересиливало страх, и Бичен опять отправлялся наверх и уходил все дальше, теперь уже так далеко, что заботливая Фиверфью следовала за ним, благодаря судьбу, что нет других малышей, за которыми пришлось бы метаться по лесу.

Пока компанию Бичену составлял еще только Триффан, которому пришлось заменить собой всех соплеменников, братьев и сестер, игривых, беспокойных, великодушных, молчаливых, не отходящих ни на шаг, но изменчивых и непредсказуемых, пока их не узнаешь как следует.

В те кротовьи майские месяцы Фиверфью не могла нарадоваться многотерпению Триффана, его мягкости и снисходительности к малышу. Бичен способен был здорово докучать, поскольку бойкость его не знала границ, и, когда в мае он окреп и вырос, с ним нелегко стало совладать.

Но Триффан разговаривал с Биченом, успокаивал, смеялся вместе с ним – а когда надо, и над ним, – и шалости прекращались, проявления грубости исчезали. Кротенок научился молча слушать разговоры Триффана и Фиверфью, когда те рассуждали о прошлом, вспоминали легенды, рассказанные им когда-то, и, как это любят делать кроты, добавляли кое-что от себя.

Взрослые часто говорили о Камне, обращались к нему и молились: Триффан – по своему данктонскому обычаю, а Фиверфью – как это принято у венских кротов, тихо и страстно. Но с Биченом они никогда не говорили о Камне, предоставляя ему самому осознать, что они делают и говорят, и спрашивать, если чего-то не понял.

Однако первый прямой вопрос он задал не им, а одному из тех кротов, что в середине мая стали появляться в их кругу. Естественно, все они были взрослые, поскольку той весной детенышей больше не родилось. В основном это были кроты, которые находились рядом с Триффаном и Фиверфью во время рождения Бичена и, сотворив благостное Семеричное Действо, стали его естественными покровителями. Впрочем, старому Скинту и бравому Смитхиллзу интереснее было говорить с Триффаном, чем с несмышленым кротенком. А с Биченом в те дни много играл Бэйли. Он хорошо понимал малышей, и, возможно, игры позволяли ему вспомнить любимых утраченных сестер – Старлинг и Лоррен. Еще приходил Маррам, но тот больше молчал. Этого крота все уважали за его путешествие в Шибод, но он никогда не говорил без крайней необходимости. Из кротих приходила лишь одна – Сликит, подруга Мэйуида. Она многое знала и о многом рассказывала. Бичен побаивался ее, но она вызывала его любопытство, и, когда Сликит приходила, он старался держаться поближе. От Фиверфью и Триффана он слышал о детенышах Хенбейн и о том, как двоих из них, Уорфа и Хеабелл, Сликит и Мэйуид увели из Верна и какое-то время воспитывали. Порой Бичен мечтал о братьях и сестрах и думал об этих двух незнакомых кротятах, но Сликит казалась слишком грозной, чтобы попросить ее рассказать о страшных днях в Верне.

И никого из этих бывалых кротов Бичен не спрашивал о Камне. Он задал этот вопрос одному нашему знакомцу, который из всех живущих был более всех предан Триффану.

Если внешность бывает обманчива и крот выглядит не совсем так, каков он на самом деле, то это был именно тот случай. Грязные лапы, гнилые зубы, потертые бока – но сообразительные глаза, живой ум, добродушный нрав и поистине великая душа для такого худого, невзрачного тела. Крот, великий своим смиренным духом… Мэйуид вошел в жизнь Бичена совершенно неожиданно – и, как и к другим кротам, чьи пути он пересек и чьи жизни изменил, пришел как раз вовремя.

Бичен забрел далеко от дома, дальше, чем хотелось бы Фиверфью, и она, отвлеченная гостями, потеряла его из виду. Весенний лес впереди манил к себе, и Бичен шел все дальше и дальше, пока вдруг не потемнело. Близился вечер. Кротенка охватил естественный страх перед неведомым, он повернулся и скорее побежал назад, однако, к своему ужасу, обнаружил, что места вокруг совершенно незнакомы. Лес и деревья словно запутали его, тоннели, куда он хотел спуститься, пахли зловеще. Бичен постарался сохранять спокойствие, но попытка оказалась тщетной. И вот, когда им овладела паника, откуда-то сзади, словно из пустоты, возник крот.

Бичен привстал в довольно жалкой боевой стойке, он не мог совладать с дрожью в задних лапах; незнакомец же поднял лапу в знак приветствия и проговорил:

– Дрожащий малыш, ошеломленный моим внезапным появлением, обрати внимание на мою улыбку – она безусловно дружелюбна. Обрати внимание на мою стойку – она скромна и неагрессивна. И отметь мою жалкую комплекцию: разве я могу причинить вред?

– Ты кто? – неуверенно спросил Бичен.

– Достойный господин, я отвечу тебе. Я смиренный крот, не стоящий внимания, у меня и имени-то толкового нет.

– Ты – Мэйуид! – с облегчением сказал Бичен. Мэйуид широко улыбнулся, а Бичен продолжил:

– Ты друг Сликит. И Триффана. Ты…

– Я еще много чего, подрастающий мой господин, сын плодовитой Фиверфью!

– Мне говорили, что ты странно выражаешься.

– Кто, когда, где и при каких обстоятельствах говорил это? – требовательно спросил Мэйуид.

– Ну, как сказать… – начал Бичен.

– А как промолчать? – немедленно откликнулся Мэйуид, и его глаза вспыхнули от предвкушения словесной игры.

– Как безмолвствовать? – сказал Бичен.

– Онеметь! – воскликнул Мэйуид в восторге, что Бичен способен и желает продолжить игру.

– М-м-м… Заткнуться?

– Затихнуть, проглотить язык, набрать в рот воды, держать язык за зубами, – проговорил Мэйуид, излучая довольство. Он вспомнил еще дюжину слов, которые мог бы добавить к перечню, но решил не произносить их вслух.

– И все-таки, как сказать! – с улыбкой произнес Бичен.

– Да, как сказать, с этим крот по имени Мэйуид согласен, – наконец успокоился Мэйуид.

– Я и не знал, что потерялся, – признался Бичен, удивившись, что они вернулись на знакомую тропинку.

– Это очень серьезно – оказаться в таком положении, сам-себя-теряющий господин, очень серьезно.

– Мне хочется еще поговорить с тобой, – сказал Бичен при расставании.

– Говорливый господин, этот крот еще вернется. Он всегда возвращается. Он знает, где найти потерявшихся, знает, где притаилась темнота, он везде, где ходят кроты, когда они теряют себя, и помогает им снова найтись. Он понимает. О чем же господин хочет поговорить?

– О Камне, – сказал Бичен. – И о Босвелле. – И с этими словами ушел.

Теперь настал черед Мэйуиду удивиться и даже ощутить растерянность. Но через несколько мгновений он снова растянул рот в улыбке и направился прочь. Побродив в меркнущем свете по поверхности, он спустился под землю, продолжая вспоминать о Босвелле, благоговейно размышляя о множестве нигде не отмеченных путей Камня.

❦

При следующей встрече Бичен попросил Мэйуида показать, как он находит путь, что тот и проделал на свой особый манер: для начала дал Бичену безнадежно заблудиться в знакомых собственных тоннелях.

– Потерявшись, приятель, прочувствуй это состояние и насладись им. Потеряться – это блаженство для путепроходца, потеряться, вопреки общепринятому мнению, – это величайшее наслаждение. Смиреннейший обожает теряться, он жаждет этого. Потеряться! Но теперь это слишком редко случается с ним, а тем более здесь, в Данктоне.

– Но разве Данктон не велик? – спросил Бичен. – Не можешь же ты знать весь Данктон!

– Чрезмерно нетерпеливый юный крот совершил первую ошибку: он сказал «знать». Под «знать» он разумеет «помнить». Смиреннейший Мэйуид помнит больше других и потому знает больше-путей, чем другие кроты, но находит он их иначе. Другие никогда не ищут путей: они бродят, отчаянно держась за то немногое, что знают, и поэтому в голове у них сразу все путается, как только они обнаруживают, что заблудились, – вот как ты теперь, зауряднейший господин. Короче говоря, они изучают путь, запоминают его и неизбежно теряются, если делают хотя бы шаг в сторону. Смиреннейший из смиренных утверждает, что в общем и целом кроты чересчур боятся заблудиться, а посему никуда в новые места не ходят. Мэйуиду кажется, что это гораздо хуже, чем просто потеряться, хуже этого разве что смерть.

Заплутавший вроде тебя крот оказывается в состоянии поиска, как забавно называют это кроты Слова. Состояние поиска! Мэйуид в восторге! Ха-ха-ха! Открою тебе один секрет: значительно лучший путь к продвижению вперед – исходно признать, что ты потерялся, и начать изучать каждый перекресток заново. Это исключительно интересно! Туда? Или вон туда? Когда крот думает, он молодеет! Так куда же? Начнем!

С теорией временно было покончено, и бедный Бичен, смущенный тем, что заблудился в знакомых тоннелях, огляделся, а Мэйуид шнырял туда-сюда, кружил вокруг него, то появляясь, то исчезая, и его рыльце то возникало, то пропадало с самой неожиданной стороны.

– Потерявший нить Бичен, вот тебе ее кончик: приникни к земле. Почистись. Задумайся о радости быть живым. Забудь, что ты потерялся. Пусть твое тело напомнит тебе то, что забыл ум: ты не можешь потеряться, пока ты здесь. Посмотри на свою лапу! Вот она. Посмотри, какие следы она оставляет в пыли. Вот они! Прислушайся к своему неровному дыханию. Ясно, что ты здесь! Значит, ты не потерялся.

Обдумав все это, Бичен с облегчением вздохнул, но проговорил:

– Однако я не знаю, где нахожусь.

Мэйуид весь засветился от радости, словно Бичен попался в расставленную им ловушку:

– Озадаченный Бичен опять ошибается. Страшно ошибается. Думай – это единственный путь стать путепроходцем. Не говори: «Не знаю, где я нахожусь», а говори: «Не знаю, где находится это место». Понял? Осознал? Уловил?

– Отчасти, – сказал Бичен, в самом деле отчасти поняв Мэйуида.

Молодой крот ощущал теперь меньшую тревогу, чем до того; он видел, что проблема заключается не в нем, а в месте, и это помогало сохранять спокойствие. И вот уже он заметил в здешних стенах что-то знакомое.

Мэйуид восторженно смотрел, как Бичен повертел рыльцем туда-сюда, поскреб голову, глубоко вздохнул и с отрадным чувством (какое бывает у крота, упавшего с обрыва, а потом, после того как он несколько раз перевернулся через голову, снова оказавшегося на четырех лапах) понял, где находится.

– Но мы же здесь! – воскликнул он. И он рассердился на себя и на мир, одурачивший его, заставивший думать, что он потерялся, когда он вовсе не терялся.

– Да, да, да, да, да, да, да! – восхищенно подтвердил Мэйуид. – Видишь, понимаешь, чувствуешь, как чудесно… ты нашелся, молодой господин!

– Однако… – неуверенно возразил Бичен.

– Ах! Пораженный и предельно разозленный молодой крот удивлен, как это смиренный Мэйуид обхитрил его и заставил почувствовать себя потерявшимся на знакомом месте? Мэйуид – смиренный мастер на такие штуки. Смиренный Мэйуид долго учился этому. Смиренный Мэйуид всех в этом превзошел. Повороты туда-сюда сбивают с толку молодой неискушенный ум, делая знакомое незнакомым, и огорошенный юнец не может рассмотреть даже то, что у него под самыми лапами. Мы в тоннелях, где он проходил много раз, но пришли с необычного направления и взглянули на место под необычным углом. Результат? Замешательство, паника и чувство потерянности. Милый мой введенный в заблуждение господин, и это только начало! – Мэйуид снова рассмеялся, почесался, ненадолго задумался и наконец велел Бичену отвести его на поверхность и найти что-нибудь поесть.

Когда они отдохнули и поели, Бичен спросил:

– А я когда-нибудь стану хорошим путепроходцем?

– С усердием и настойчивостью и при малой толике таланта – да, юный господин станет, – удовлетворенно ответил Мэйуид.

– Ты научишь меня? – с загоревшимися глазами спросил Бичен.

– А ты будешь учиться?

– Да, – серьезно ответил он.

Последовала пауза, потом Бичен, внезапно решившись, спросил:

– А что такое Камень, можешь сказать?

– Вот это настойчивость! – воскликнул Мэйуид. – Не успел он найтись, как сломя голову стремится в самый запутанный лабиринт! При всей своей скромности я догадался, что дерзкий Бичен скоро отыщет вход в таинственный мир, но я тщетно надеялся, что, заблудившись, обескураженный господин утратит интерес к подобным вещам. Я, Мэйуид, не тот, кому пристало говорить о Камне. Триффан знает это лучше. Его учил сам Босвелл.

– А кто такой Босвелл?

– Все ясно, ретивый и смышленый господин, теперь вопросы последуют чередой, как звуки в плохо прорытом тоннеле, и Мэйуид не сможет с ними совладать. Триффан лучше ответит тебе, чем Мэйуид…

– Я слышал, как Триффан говорил Фиверфью, что ты знаешь о природе Камня больше, чем любой из ныне живущих.