Текст книги "На исходе лета"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

Через два дня Уорт, элдрен из мрачного Кумнора, поняла, что Бичен, который – она теперь была уверена – и есть столь давно предвещаемый Крот Камня, умудрился от нее ускользнуть.

Убедившись в этом, она отдала гвардейцам приказ оставаться в Кумноре и ни в коем случае не покидать его до ее возвращения. На вопрос, куда она отправляется, Уорт ответила загадочно:

– Меня поведет Слово.

Впрочем, таинственность вообще стала здесь теперь основой. В таинственности, как любила говорить Уорт, кроется их сила, и такова воля Слова, чтобы участь кумнорских кротов еще какое-то время оставалась покрытой мраком.

Очевидно, утверждали наиболее преданные приверженцы в Кумнорском Чоли-Энде, Слово просто недовольно ими: ведь представилась редкая, единственная быть может, возможность схватить этого Бичена, который мог оказаться Кротом Камня, – «который, без всякого сомнения, и есть Крот Камня», вставляла Уорт, – а Слово воспрепятствовало этому.

– Слово испытывает силу нашего духа и показывает нам, как мы тщеславны, – выговаривала им элдрен Уорт. – Неужели вы не понимаете значения того, что Крот Камня не был пойман? Давайте же с благодарностью примем случившееся и извлечем подобающий урок из этого провала.

Так всепоглощающа и крепка была вера в Слово у этой печально известной элдрен, что все, что бы ни случилось с ней самой или с каким-нибудь истово верующим в Слово кротом, всегда воспринималось как знамение, предначертание или наглядное доказательство провидения. И чем страшнее было несчастье, тем большим проявлением милости представлялось это изуродованному, извращенному верой уму. Их могла поразить чума – что ж, улыбайтесь, примите это как испытание, как возмездие, которое посылает Слово слабым духом кротам; за чрезмерное рвение Вайр изгнал Уорт и ее близких друзей из Файфилда в Кумнор – улыбайтесь, ибо это Слово бросило нас во тьму, дабы еще сильнее очистить нашу веру, поскольку близок тот суровый и прекрасный час, когда мы станем когтями Слова на его последнем судилище. И так далее. Опасное безумие.

Какие бы препятствия ни встречались на ее пути, Уорт стойко переносила их, оборачивала в свою пользу и черпала в них силу. Пока ее всепоглощающая вера вроде бы не принесла ей добра, но подобные ей кротихи не склонны отступать, а Уорт меньше чем кто-либо. Она чувствовала: настал решительный момент, он оправдает все, что было с ней раньше, и верила – надо только правильно действовать. И Слово направит ее на путь, который приведет к уготованному ей великому предназначению. Неудивительно поэтому, что неудачу с поимкой Крота Камня она представляла как успех.

Как всегда в такие моменты, она обратилась к Слову в молитве:

– Святое Слово, мать души моей и отец тела моего, очисти меня от сомнений, от отчаяния, от печали, смой с меня пыль и мерзость заразы и соблазна, что несет с собой Камень. Святое Слово, мать моя и отец мой, направь меня!

Она выговаривала слова быстро, с неистовой страстностью, и они вызывали слезы на глазах слушавших.

– Покарай врагов моих страданиями и смертью, ибо они твои враги, о Слово. Научи меня узнавать твою волю и помоги когтям моим карать тех, чье невежество оскорбляет великую красоту твою и чье упорство в следовании Камню угрожает твоему великому покою!

Замолчав, она уставилась на приспешников и стоявших вокруг. Здесь собрались разные кроты: фанатики вроде нее самой, самцы и самки, и жестокие, преданные Слову приверженцы, и гвардейцы, изгнанные из более умеренных систем и теперь угнездившиеся в Кумноре, как червяки в гнилом плоде.

Уж что-что, а как повести за собой таких кротов – элдрен Уорт знала. Она внедрила дисциплину и привила им веру, что скоро можно будет открыто идти вперед и, как верным слугам Слова, вершить его волю среди всех остальных. Она потворствовала их бесстыдной убежденности в своей правоте и в заблуждениях остальных. И с тех пор как Вайр лишил ее должности файфилдской элдрен, Уорт потихоньку узаконила в Кумноре свою свору неудачников, садистов, выродков и маньяков, ярким образцом коих являлась сама. Ее верой было послушание Слову. Непослушание являлось отступничеством. Крот, преступивший веру, больше не был кротом, с ним можно было сделать что угодно. Она сама решала, что считать отступничеством. Поскольку Уорт следовала Слову и являлась его верным представителем, уже само сомнение она считала отступничеством. Таким замкнутым кругом оборачивалось гармоничное зло в сознании Уорт.

На самом же деле у Уорт был свой злой гений. Она первая догадалась, что Бичен – это и есть Крот Камня. Она первая поняла, что если настойчивые слухи о том, что он находится в Данктонском Лесу, – правда, то крайне важно, кто из кротов охраняет данктонский подземный переход, и очень долго убеждала в этом Вайра, но тот пропускал ее слова мимо ушей. И это делало его самого подозрительным в ее извращенном понимании. Она настолько верила в значительность Данктона в деле Крота Камня, что в сентябре, не спросив разрешения у Вайра, послала несколько собственных гвардейцев «укрепить» патрули в данктонском подземном переходе.

Но этот подземный переход был также ключевым пунктом на пути между севером и югом, благодаря чему через своих удачно расставленных гвардейцев Уорт узнала, когда туда впервые пришел Люцернов сидим. К тому же отличие ее гвардейцев от прочих, более беспечных, очень понравилось сидиму, и он замолвил за них словечко. Новых охранников набирали теперь уже из Кумнора. Сидим и не заметил, как к концу сентября подземный переход уже полностью контролировался Уорт.

Поэтому тройку во главе с Тенором направили в Кумнор именно кроты Уорт. Решение о понижении элдрен настроило членов тройки против Вайра, потому что Уорт хорошо приняла их, говорила языком исполненным рвения и веры, который был так мил их сердцам. От них она первой узнала, что Люцерн щедро наградит того, кто раньше всех доставит ему сведения о Кроте Камня. Ее смутило их желание побеседовать с камне-поклонниками, но утешило, что они намерены сделать это в Файфилде и потому ее влиянию ничто не угрожает.

Уорт была достаточно проницательна, чтобы понять значение полученных сведений, и достаточно хитра, чтобы этого не показать. Очень может быть, решила она, что опытный и умный Тенор скоро выяснит истину – кто такой этот Каменный придурок, а потому рискнула вернуться в Файфилд и поскорее убить Тенора, а заодно и Смок, тамошнюю элдрен, – представив все это делом последователей Камня.

Уорт оправдывала себя тем, что Слово оскорблено провалом Тенора в поимке Бичена, само присутствие которого в Файфилде было вызовом Слову. На самом же деле со смертью Тенора ей самой легче будет получить награду за поимку Крота Камня.

Из ее молитв явствует, что поведала приближенным Уорт о своих намерениях:

– Слово ведет меня, Слово говорит мне, что наше терпение будет вознаграждено, что грядет наш час. Я вверяю свою жизнь Слову. Я отправляюсь в дальний Кэннок и буду просить там Люцерна, отца нашего в кротовьем мире, нашего возлюбленного будущего Господина Слова, о безотлагательной помощи. Он даст мне полномочия действовать против Крота Камня должным образом. Разве это не растленный Данктон породил отступника? Он! Разве не должно за это Слово покарать Данктон, как оно покарало Священные Норы Аффингтона? Должно, и так будет! Такова великая задача Кум-нора, и этим он навеки войдет в историю. Ваша элдрен вернется и поведет вас и всех, кого соберем, на Данктонский Лес.

– Но, элдрен, это место заброшено, там полно заразы!

– Крот, ты прав – только такое место и могло породить зло, называемое Биченом! Но не беспокойтесь, Слово поведет нас и защитит от болезней.

Затем она распорядилась, чтобы до ее возвращения все вели себя тихо и неприметно, и, завершив приготовления, все еще не до конца понятая, не оцененная по заслугам, элдрен Уорт вместе с двумя приближенными отправилась на север, в Кэннок, чтобы исполнить свое зловещее предназначение.

❦

За короткое время Люцерн со своими сидимами переустроил Кэннок, и система, в которой раньше были только скучные тоннели, приобрела теперь какой-то порочный блеск. А зараза, которую Слово приносит всюду, куда бы оно ни пришло, и которая поселилась в тоннелях Верна, теперь заполнила ходы, норы и гроты Кэннока.

Мэллис, всегда внимательная к нуждам Люцерна, как к своим собственным, следила за переустройством этого места и оборудовала Люцерну жилище в центре южной окраины Кэннока, достаточно близко к помещению общины, где кроты собирались вместе, чтобы посмотреть и послушать, что происходит.

В Верне она привыкла к тайным ходам и укромным местам для подслушивания и велела прорыть такие же в Кэнноке. Мало что происходило в системе без ее ведома; обо всем докладывалось Люцерну и о многом Терцу.

Так в Кэнноке, как и в Верне, появилось страшное место, о котором кроты предпочитали не говорить.

Оно находилось у подножия склона к востоку от Кэннока, где протекали подземные воды и где они вымыли несколько полостей – глубоких, сырых, неуютных, с гулким эхом. По указанию Мэллис их углубили и замуровали таким образом, что получились камеры, где удобно было держать кротов. Единственное, что не могло здесь послужить причиной смерти узников, – это жажда, так как вода капала и сочилась повсюду, образуя вязкие лужи и грязные ямы. Это место так и назвали – Ямы, и это слово напоминало всем, кто слышал его, что отсюда так же трудно выйти живым, как из Бернских Клоак.

Ямы располагались на разных уровнях. В нижних тоннелях всегда было холодно и сыро, потому что их периодически заливало водой, когда снаружи лили дожди, и тогда внизу все заполнял рев несущейся воды. Воздух в глубоких камерах был затхлый, свет в них не проникал. Крот, заключенный в такие камеры, был обречен на постоянную темноту, а единственными звуками, проникающими сюда, были угрожающий рев воды да шарканье лап, когда узникам приносили какую-нибудь вонючую еду.

Несколько верхних камер были сравнительно благоустроены, и те, кого ненадолго заточали в Ямы, не догадывались о страхах и мучениях кротов во мраке и безмолвии нижнего уровня.

В Ямах заправляли всеми делами трое: Мэллис, самая могущественная из всех, Друл, отвечающий за служащих здесь гвардейцев, и Слай, который дотошно записывал все о заключенных, но никогда надолго у них не задерживался.

Ямы служили трем различным целям. Во-первых, для наказания кротов Слова, замеченных в легкомыслии, лености и святотатстве. Во-вторых, там пытали тех, кто обладал нужными для Люцерна и его слуг сведениями. В-третьих, сюда надежно упрятывали кротов – главным образом последователей Камня, – которые хоть и не были осуждены, но могли пригодиться на что-нибудь в будущем, а пока им лучше всего было исчезнуть.

«Исчезнуть» – поистине очень удачное слово, поскольку один Слай знал имена всех узников и камеры, где они размещены, и если он допускал описку – а он их допускал – или терял интерес к кроту, этот крот исчезал в буквальном смысле этого слова, ему оставалось лишь умирать в темноте и заброшенности.

К ноябрю Ямы уже вовсю использовались, и их мрачные тоннели наполнялись стонами узников, которые кричали от боли, кашляли и истекали кровью. Заключенные в Ямы кроты зачастую теряли рассудок. Друл, застенных дел мастер, вскоре обнаружил – на собственном опыте, – что длительное пребывание в Нижних Ямах приводит к умственному расстройству. Как правило, это происходило за двенадцать дней, но некоторым хватало и восьми. Угроза перевести вниз безотказно действовала на тех, кто уже побывал там раньше и испытал все тамошние кошмары.

Постоянная темнота, гнилая пища, реальная угроза утонуть наводили на кротов больший ужас, чем любые пытки, вызывая страшные галлюцинации и заставляя почувствовать эти пытки явственнее, чем если бы их вершил палач.

Верхние Ямы всего лишь отнимали свободу, не причиняя большого вреда здоровью. Но даже и здесь было место, скорее похожее на обычную комнату, чем на камеру, где некоторых кротов жестоко пытали; туда легко могли проникнуть такие кроты, как Люцерн и Терц, не омрачая себе настроение созерцанием ужасов нижних уровней.

Насколько Люцерн был посвящен в происходящее там? Мэллис все знала – ведь она не была ни слепой, ни глухой, часто посещала Верхние Ямы, а при случае и Средние. Зачем она ходила туда? Одно слово: пытки. О, это она любила!

И все, все делалось именем Слова. Впрочем, нужно сказать, что приговоренный к Ямам крот или кротиха по существу кротом больше не являлся. Именно этим можно объяснить, почему гвардейцы, которые у себя дома в Кэнноке беспечно играли с детьми и любили подруг, вернувшись после отпуска или перерыва в Ямы, снова становились монстрами. И все же в глубине души они чувствовали вину – иначе как объяснить, что они никогда не упоминали о Ямах?

Мы бы тоже обошли вниманием это место, но не можем. Один из знакомых нам кротов, точнее, кротиха, которую мы уже успели узнать и полюбить, попала туда.

Бетони. Дочь Сквизбелли. Сестра Брамбла, названая сестра Хеабелл и Уорфа. Бедная Бетони! Страдалица Бетони! К ноябрю она была едва жива.

Через несколько часов после столкновения с дозором, в котором находилась Бетони, Мэллис уже точно знала, кто попал ей в лапы. Не теряя времени даром, она направилась в Эшбурн, а оттуда в Кэннок, чувствуя, что потрудилась на славу.

Бетони была уже чуть жива, когда попала в Ямы, так как в пути Мэллис вырвала у нее много сведений путем жестоких пыток и издевательств.

Мэллис открыла Люцерну источник своих удивительных сведений о том, что Уорф и Хеабелл – его брат и сестра и что они живут в Биченхилле, однако сделала она это тогда, когда раздразнила Люцерна и у того разыгралось любопытство…

– Да, Господин, еще кое-что. Сегодня у нас необычный пленник. Ты наверняка захочешь повидаться.

– Так давай же его сюда.

– Ее – и лучше тебе самому пойти к ней, – сказала Мэллис. – Едва ли она в том состоянии, чтобы далеко ходить. Поранила лапки.

Она тут же отвела Люцерна в Верхние Ямы, где Друл и отвратительного вида тюремщица сидели уставившись на какую-то молодую кротиху. Люцерн увидел, что она еще жива, хотя вся истерзана. Четыре когтя на одной ее лапе и два на другой были вырваны.

– Иначе отказывалась говорить, – объяснила Мэллис, кивнув тюремщице, чтобы та вышла. Друл, улыбаясь, остался.

– Кто такая? – спросил Люцерн, глядя на пленницу, нисколько не тронутый страхом в ее глазах и болезненным дерганьем лап.

– Она назовет свое имя. Правда? – проворковала Мэллис, проводя когтем по исцарапанному рыльцу Бетони. – Она скажет тебе все. Ведь скажешь, бедная ты моя, истерзанная детка? Она заговорит снова и скажет больше, чем уже сказала мне. Потом я предложу Друлу заняться с ней по-своему, чтобы вытянуть остатки. Друл мастер выжимать информацию из кротих.

– Ты кто? – спросил Люцерн.

– Я подруга Уорфа и Хеабелл, – тонким голоском жалобно проговорила Бетони, и в глазах ее были отчаяние и безнадежность.

– Это кто такие?

Бедняжка бросила испуганный взгляд на Мэллис. Одинокая слеза стекла по ее рыльцу, обезображенному запекшимися рубцами от первой пытки.

– Дети Хенбейн.

Сначала удивление, а потом восторг промелькнули в глазах Люцерна, он без промедления задал следующий вопрос:

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказал мой отец.

– А кто твой отец, кротиха?

– Сквизбелли Биченхиллский.

– Тебя как зовут?

– Бетони, – сказала она. Ее глаза, хотя и открытые, на мгновение затуманились, словно упоминание своего имени мысленно вернуло ее к тому, что теперь навсегда утрачено. – Пожалуйста, не мучьте меня, я больше ничего не знаю.

– Ну, ты еще сама не сознаешь, как много тебе известно, – сказала Мэллис.

– Откуда ты знаешь этих Уорфа и Хеабелл?

Люцерн надвинулся на нее, не отрывая глаз, и несчастное создание затряслось от страха.

– Пожалуйста, не надо… Не надо! Я уже говорила ей, что их привели в Биченхилл Мэйуид и Сликит. Мой отец их воспитал.

Люцерн велел Друлу выйти вон.

– Сликит! Знакомое имя, – сказал он, внезапно выдав свой гнев, и снова обернулся к Бетони: – Эта кротиха – проклятая камнепоклонница, но нам она еще пригодится. Пока не отдадим ее Друлу – пока, а то после его обработки кротиха уже ни на что не годна. Мы должны разузнать все о Биченхилле, и она нужна нам живой. За живую Сквизбелли даст немало, а мертвая она лишь добавит ему решимости.

Мэллис кивнула.

– Не надо было ее пытать, – проговорил Люцерн, все еще раздраженный.

– Тогда бы она ничего не сказала, – спокойно возразила Мэллис. – Мужества ей не занимать.

Люцерн уставился на Бетони.

– Как они выглядят? – внезапно спросил он. Мэллис подошла и попыталась увести его. – Какие они? – спросил он опять, уже настойчиво.

Бетони взглянула на него – на глаза, на бока, на лапы, на рыльце.

– Они… Они…

– Ну?

– Похожи на тебя, вот только глаза другие…

– Глаза? – прошептал Люцерн, казалось, впервые за этот допрос он проявил скорее удивление, чем гнев.

– Глаза у них не как у тебя, а как у их… твоего отца. У них глаза Триффана, полные любви. Не похожие на твои…

– Любовь моя, – с восторгом промурлыкала Мэллис, – она рассказала тебе то, что скрыла бы от меня.

Бетони потеряла сознание.

– Ты ее не слишком замучила?.. – начал Люцерн.

– Твоя подруга знает свое дело, – с улыбкой сказала Мэллис. – Эта кротиха пока еще поживет. Но она устала, а боль отупляет. Пусть поспит.

– Да будет так. Ты славно поработала. Эта кротиха станет гибелью Биченхилла. Подумать только: мои собственные брат и сестра – последователи Камня! Потомки Хенбейн, порождение Триффана! И Слово покарает их через меня, в чьих жилах течет кровь Руна, истинного Господина Слова. Это приводит меня в восторг, Мэллис.

– Я так и думала, – тихо проговорила она.

Он рассмеялся и двинулся к выходу, возбужденный и довольный.

– Ты всемогуще, о Слово, и твои когти принесут горе и разорение Биченхиллу, и эта кара, как в Маллерстанге и прочих местах, где нам еще предстоит побывать, покажется лишь приятной прелюдией на пути к полной агонии Камня. Будь благословенно, о Слово!

– Будь благословенно! – подхватила Мэллис, и они выскользнули из страшных Ям, где жила теперь заживо похороненная Бетони.

❦

Так начались страдания Бетони в Кэнноке, и часто она хотела умереть, и умерла бы, будь на то ее воля. Но жирная тюремщица поддерживала в ней жизнь и, когда Бетони становилось совсем худо, позволяла ей вдохнуть немного свежего воздуха, и так тянулись кротовьи месяцы, и мозг узницы начал тупеть, а душа онемела, словно что-то внутри защищало Бетони от осознания своей ужасной судьбы. Одного лишь она не могла знать: что ее присутствие волновало Люцерна, потому что задевало какую-то струну в его сердце, о которой ему хотелось бы забыть, – интерес к брату и сестре, рожденным вместе с ним. Пока не появилась Бетони, он считал, что они скорее всего умерли, как уверяла его Хенбейн; но при известии, что они живы, его охватило желание побольше узнать о них.

К тому же стало известно, что эта мерзкая кротиха, что сейчас у него в плену, видела Триффана, его отца, и говорила с ним. Жив ли он? Едва ли. Даже если он одолел обратную дорогу в Данктонский Лес, чума и болезни этого места наверняка свели его в могилу. А если нет? Часто Люцерн не мог заснуть, мучимый этим не имеющим ответа вопросом.

– Господин?

– Да, Мэллис?

– Придвинься ко мне, это поможет тебе успокоиться и уснуть.

– Эта кротиха…

– Бедняжка Бетони?

– Она самая.

– И что?

– Мне бы хотелось поговорить с ней. Разузнать кое-что про Биченхилл.

– Опять? Она не скажет ничего нового. Иди ко мне.

Она улыбнулась и потерлась о него бедрами. Теперь ей хотелось кротят, детей от Господина Слова, хотелось родить наследника, чтобы укрепить свое высокое положение матери будущего Господина Слова.

После появления Бетони та же мысль не давала покоя и Люцерну – будто, став отцом, он мог каким-то странным образом заполнить пустоту своей жизни, возникшую с утратой Хенбейн, а потом с появлением известия о брате и сестре, которых никогда не знал.

Люцерн повернулся к Мэллис и овладел ею. Они предавались любви неистово, его когтистые лапы оставляли глубокие царапины на ее спине, а зубы кусали ее плечи, – наглядный урок того, как близка любовь к ненависти, а ненависть к убийству.

– Ты так меня ненавидишь, словно я твоя мать, – в упоении кричала Мэллис.

И она была близка к страшной правде.

Но когда все заканчивалось и энергия их иссякала, Мэллис отпускала его для долгих бесед с Бетони, во время которых он только смотрел на нее и снова и снова задавал один и тот же вопрос:

– На кого они похожи?

– Мне больше нечего сказать… – шептала Бетони.

– Говори, не то я снова отправлю тебе в Нижние Ямы, как прошлый раз, в наказание. Скажи хоть что-то новое – и останешься здесь.

– Они… – И Бетони безутешно плакала, потому что не осталось уже ни одной тайной подробности из ее жизни с Уорфом и Хеабелл, которую этот крот, так похожий на них, не вырвал бы из ее сердца. Хуже всего было, что она начинала ненавидеть их обоих за те муки, которым этот крот подверг ее из-за них.

– Да благословит тебя Слово, Бетони, – говорил он ей. – Признай меня своим Господином, пусть это будет твоим Искуплением, пусть могущество Слова не оставит и тени воспоминаний о Камне.

– Но… н-но…

Она смотрела сквозь слезы на затвердевшие рубцы, где раньше были ее когти, смотрела на сырой пол, на мрачные стены, на щели наверху, где мерцал мертвый свет. Где-то закричал крот, и Бетони осмелилась сказать:

– Н-но Камень – это все, что у меня осталось.

– Никакого Камня нет.

Откуда в кротах берется мужество, которое так долго не изменяло Бетони, откуда они черпают надежду?

– Он есть, – сказала она. – И он найдет тебя.

❦

К середине ноября донесения троек уже регулярно поступали, и каждый день сидимы приносили в Кэннок известия о камнепоклонниках и Камне.

Люцерн и Хранители, казалось, постоянно совещались, обдумывая и взвешивая донесения по мере их поступления, и в тоннелях царила атмосфера секретности и возбуждения, а также ожидания.

Хотя Люцерн и Терц держали свои замыслы в тайне, но по разговорам сидимов в ходах можно было определить, к чему идет дело. Хранители спорили, где и когда нанести карающий удар великого похода, который Люцерн почти пообещал в октябре, перед отправлением троек. Где и когда… и насколько решительно.

Мнение сидимов зависело от того, откуда поступали их собственные донесения. Вернувшиеся с востока видели там широкое наступление Слова и настаивали, что кара должна быть скорой и полной.

Тройки из Мидленда и с западных низин, где Слово было в силе, а малочисленные камнепоклонники изолированы, соглашались, что удар нужен, но настаивали на ограниченной показательной операции в одной области или системе.

Кроме этих имелись мнения тех троек, что вернулись с юго-востока, из старой цитадели веры в Камень, где находились некогда могущественные Священные Норы Аффингтона. Странные и мрачные вести пришли из этого важного района: тройки, направленные в Бакленд, вернулись с донесением, что Вайр умер от чумы и теперь в Бакленде нет вождя; более того, что тройка, возглавляемая Тенором Ниддским, была убита в Файфилде тамошними камнепоклонниками, Файфилд же имел большое символическое значение, поскольку являлся одной из Семи Древних Систем Камня.

Это окончательно вывело из себя Люцерна, который надеялся, что эта тройка выяснит, насколько правдивы утверждения, что его отец Триффан вернулся в Данктон из Верна. Если он жив… Но эта навязчивая мысль была развеяна ошеломляющим известием, что несколько баклендских троек получили подробные донесения о некоем юродивом, которого местные камнепоклонники осмеливались называть Кротом Камня, что привело будущего Господина Слова в некоторое замешательство…

– Что скажешь, Мэллис?

– Ходят разговоры, что Слово будет унижено, если ты оставишь убийство Тенора безнаказанным. В то же время, если наши гвардейцы накажут преступников, если поймают и предадут смерти Крота Камня, они могут этим создать образ мученика…

– Нужен один мощный удар, вроде того, что я нанес в Маллерстанге, – сказал Клаудер. – Гиннелл настаивает на взятии Кэйр-Карадока, одной из Семи Древних Систем Камня, и я согласен с ним. Когда я покидал Пограничье, оно опять было захвачено камнепоклонниками. Если бы не приказ временно не предпринимать жестоких мер, сейчас Карадок уже был бы нами отбит. Но когда придет время, это будет нетрудно сделать. – Он пожал плечами и улыбнулся. – А сейчас, думаю, пришла пора Биченхилла. Наши источники дали нам полную информацию, какая может понадобиться для успешного вторжения. Для многих Биченхилл остается символом сопротивления, в частности для кротов, обитающих в областях к северу отсюда, и это несмываемое оскорбление Слову. Положим же конец этому святотатству, дабы все знали, к чему приводит подобное сопротивление. Вот хороший способ показать, чего мы хотим, и не думаю, что камнепоклонники на юге найдут в себе достаточно сил, чтобы использовать Биченхилл как призыв к сплочению.

Люцерн поднял лапу, прекращая споры:

– Приходят все новые донесения. Слово пока не желает наших действий. Вероятно, подходящий срок – Самая Долгая Ночь, и у нас есть время собрать свои силы на юге, севере или западе, в зависимости от того, что мы в конце концов выберем.

Силы камнепоклонников не кажутся мне настолько серьезными, как мы опасались. Во всяком случае, с тех пор, как мы разослали тройки, наши позиции стали надежнее, чем раньше. Взвесим все еще раз. Это никому из кротов не причинит вреда, а если наши сидимы в тоннелях за пределами этого помещения еще немного поспорят, посплетничают и позлятся, это может оказаться только на пользу Слову.

– Ладно, – поморщившись, проворчал Клаудер. – Прошу только, чтобы это тянулось не слишком долго, а то при каждом моем возвращении сидимы пристают с расспросами о том, что решило Слово, и давят на меня, чтобы я передал Слову их советы, что нужно делать.

– А мне нравится, когда на меня давят, – проговорила Мэллис. – Это позволяет много узнать о кротовьей жадности…

❦

Когда через день или два после совещания Хранителей в Кэннок прибыла элдрен Уорт, состоялась бурная, волнующая сцена.

Хотя гвардейцам, патрулирующим ведущие в Кэннок пути, было дано строгое указание не пускать никого, кроме сидимов и членов троек, Уорт быстро пресекла все попытки остановить ее. Не для того она так быстро проделала столь длинный путь, чтобы ее задержали какие-то гвардейцы.

Пришедших с ней приспешников путешествие вконец измотало, однако Уорт, как все сознающие свое предназначение и уверенные в своей правоте кроты, излучала энергию и целеустремленность.

– Отведите меня к будущему Господину Слова! – требовала она и непрестанно повторяла…

– Да, да, кумнорская элдрен, ты уже говорила это, – перебивал ее очередной крот, вызванный, чтобы унять скандальную кротиху.

– А я буду повторять это снова и снова, пока вы не пропустите меня. Мы здесь, чтобы служить Слову, и я считаю, что ваша бездеятельность начинает становиться кощунственной. У меня важное сообщение для будущего Господина, и он услышит его только от меня лично!

Элдрен Уорт понимала, что если раньше времени сообщит свое донесение какому-нибудь незначительному кроту, не способному оценить его важность, то ни к чему хорошему это не приведет, не говоря уже о риске, что он может воспользоваться им в своих интересах.

И так она всем успела надоесть, что наконец вызвали одного сидима, которому Уорт открыла: она видела Крота Камня.

– Я хочу поговорить об этом с будущим Господином Слова.

– Элдрен, вряд ли Господин Слова захочет с тобой разговаривать.

– Точнее, будущий Господин Слова, крот. Полагаю, что он не хочет разговаривать с теми, кому нечего сказать. А у меня есть, и очень много. Так что ступай и сделай что-нибудь.

– Кротиха!..

– На твоем месте я бы так и сделал, приятель, – устало посоветовал один из приверженцев. – В конечном счете это обойдется тебе дешевле.

Так Уорт сумела добиться, чтобы ее привели хотя бы пред очи тихого, безобидного с виду крота, о котором она не знала ничего, кроме того, что его имя Слай.

Пошептавшись с приведшим ее сидимом, он обратил к Уорт свой кроткий взор и спросил:

– Ну так что ты хочешь сообщить мне?

– Именем Слова, я буду говорить только с тем, кто служит его целям. Какова твоя должность?

– Я местный распорядитель, – беззлобно отвечал Слай.

– Тогда, крот, извини за грубость, но распорядись, чтобы Господина Слова проинформировали, что я могу ему сообщить кое-что о Кроте Камня.

Слай криво улыбнулся, но взгляд его посуровел. Эту неистовую кротиху, казалось, с нетерпением ждут Ямы – и все же что-то в ней впечатляет. Он тщательно обдумал свои слова, так как знал, что сидим Мэллис подслушивает.

– Элдрен Уорт, прошу тебя отнестись с полным доверием ко всему, что я сейчас скажу, – ко всему.

Уорт моргнула и уставилась на него. Слай выглядел мягким, но она чувствовала, что встретила наконец крота, обладающего настоящей властью.

– Если ты не скажешь мне достаточно для того, чтобы я решил, кому из нескольких кротов, включая меня, лучше выслушать твое сообщение, то ты очень долго не покинешь Кэннок и за все это время ни разу не увидишь неба и не ощутишь дуновения ветерка. Поэтому лучше скажи.

Уорт выдавила бледную улыбку. В Слае она встретила достойного противника.

– Крот Камня – это некто Бичен Данктонский. Он не юродивый, не самозванец и не сумасшедший. Это Крот Камня. Он имеет власть над камнепоклонниками, какой еще не знали кроты Слова. Он – зло, пришедшее в кротовий мир. Я видела его, убедилась в его могуществе и говорю тебе, сидим Слай: если ты не поверишь мне, если не оправдаешь оказанного тебе доверия и не сообщишь нужному кроту о всей значительности сказанного мной, то не важно, заключишь ли ты меня в темницу навеки, потому что «навеки» не получится: придет Крот Камня и Слово будет повержено.

Теперь пришел черед Слая заморгать. В этот миг вход в комнату заслонила чья-то тень, и, взглянув мимо Уорт и ее приспешников, Слай увидел Мэллис.

Она улыбнулась и кивнула, а когда Уорт обернулась взглянуть, кто там, Мэллис сказала:

– Думаю, Слай, наш будущий Господин Слова захочет выслушать эту кротиху. Пожалуйста, сообщи ему.

Очень скоро Уорт предстала перед самим Люцерном. Рядом с ним была Мэллис.

– Любовь моя, – сказала она, – думаю, было бы мудро позвать Хранителя Терца.

Люцерн кивнул, чтобы Слай привел его, продолжая тем временем рассматривать странную посетительницу.

– Сидим Слай рассказал мне вкратце, что ты сообщила ему, – любезным тоном проговорил он. – А скажи-ка, не примыкает ли Кумнор к Данктонскому Лесу?

– Примыкает, будущий Господин Слова, – проговорила Уорт.