Текст книги "На исходе лета"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Волнение и любопытство по этому поводу все возрастали, и тут поднялся Клаудер и хладнокровно и бесстрастно описал разрушение Маллерстанга. Он рассказал, как его обитатели глумились над Словом, – вот почему его суд был беспощадным. После окончания его отчета воцарилась благоговейная тишина, затем раздались крики, которые обычно издает сброд, когда чувствует свою полную безнаказанность. Эти вопли требуют новых жертвоприношений и смерти тех, кто не на их стороне.

В этой атмосфере, где ненависть и жестокость били через край, наконец поднялся Люцерн. Мгновенно все стихло. Его речь была длинной и страстной, хотя в записи Терца ее мощь утрачена, а страсть выхолощена. Однако из этой записи видно, что все, кто ее слышал, были в восторге от такого вождя и от заданий Слова, которые неизбежно приведут к гибели Камня.

Когда Люцерн заговорил, на лицах сидимов появилось восторженное выражение; когда он улыбнулся, они рассмеялись; когда он засмеялся, некоторые растрогались до слез.

– Помоги ему, Слово! – взывали они.

– Благословен будь, Господин!

– Нет, пока что я не Господин Слова, потому что еще не введен в должность. – Он умолк, и воцарилась такая мертвая тишина, что, если бы кто-нибудь осмелился дышать, его бы услышали.

– Нет, мои собратья сидимы, я еще не введен в должность. И я клянусь перед вами и перед Словом, которому мы служим и которое дает нам жизнь, что, когда наша цель будет достигнута, в ту же ночь я буду введен в должность. Произнесенным шепотом Словом, окровавленным Камнем, скрежетом праведного когтя буду я введен в должность. Когда придет эта ночь, ужасная для тех, кто боится суда Слова, и ликование наполнит сердца всех, кто гордится тем, что совершает, – тогда Слово назначит меня Господином. Но что это будет за ночь? Чем станет она для нас?

– Скажи нам, Господин! – заорали сидимы.

– Господин, расскажи нам, что мы должны сделать, чтобы тебя ввели в должность!

– Вы должны выполнить свои задания, – ответил Люцерн просто, и голос его вдруг зазвучал спокойно. Он сделал паузу, внимательно следя за реакцией сидимов, и стер белую слюну с уголка рта.

– Каково наше задание? – спросил другой, умоляя взглядом, чтобы Люцерн наконец сказал.

– Послушно отбыть тройками, в которые вас включили. Направиться в те системы, куда вас назначили. – Он смотрел на сидимов, играя с их ужасным рвением.

– Но что мы будем делать? – наконец снова не выдержал кто-то.

– Делать то, что труднее всего. Вы будете… слушать. Слушать последователей Камня. Слушать об этом обмане и мошенничестве, которое они называют Безмолвием. Слушать и записывать имена, места, сильные и слабые стороны – все о последователях.

Сидимы переглядывались друг с другом, недоумевая.

– И только-то? – прошептал один сидим.

– Только-то?! – с притворным негодованием воскликнул Люцерн. – Это «все» будет самой сутью разрушения Камня. Слово будет знать силу своего врага. Слово будет знать места, где обитает его враг. Слово будет знать все. Вы завоюете их Доверие, ваши тройки будут встречать с почетом. Элдрены и гвардейцы будут вам повиноваться, в вашем распоряжении будут все средства. Кроме одного.

Подняв лапу, Люцерн вытянул острый, сверкающий, изогнутый коготь.

– Не должно быть насилия. Пока что. Не должно быть наказания. Пока что. Если над вами будут насмехаться или вам станут угрожать, вы будете улыбаться и не станете платить той же монетой. Вы будете только слушать. Но поскольку Слово могущественно, поскольку Слово велико, то мы все вместе сделаем такие записи о системах, что будем знать, где находится Камень, что это такое и как его уничтожить.

Вот это и есть ваше задание. И его нужно выполнить быстро, поскольку Слово жаждет поскорее вынести приговор тем, кто глумится над ним с помощью своей веры. Помните это. За каждое нечестивое слово, которое вы услышите, умрут десять последователей Камня, за каждую насмешку над сидимом или угрозу в его адрес умрут сто последователей. За каждого крота, повернувшегося спиной к Слову и лицом к Камню, умрут его жена, дети, родня – весь его подлый род будет караться смертью.

– Когда это будет? – вскричали они.

– Когда? – прошептал Люцерн, и глаза его сузились и стали еще чернее. – Я хотел бы вам сказать когда, но не смею сделать это даже здесь, поскольку среди нас сейчас скрывается Камень. Да, кроты, он здесь! Я скажу, когда настанет срок и я буду уверен, что предатель-Камень не успеет предупредить свое отродье. Но узнайте же, по крайней мере, вот что. – Тут рыльце Люцерна помрачнело. Его когти принялись скрести землю, он сгорбился, подавшись вперед, и все пододвинулись чуть ближе, словно то, что Люцерн собирался поведать, было самой темной тайной. – Благодаря заданиям, которые вы выполните, Слово сможет обрушить на Камень всю свою силу правосудия и отмщения. Это и будет та ночь, когда я вступлю в должность. И вот тогда все мы будем облечены могуществом суда Слова.

Вот что сказал Люцерн, и этого было достаточно, чтобы Кэннок загудел от волнения, как муравейник, а сидимы зловещими тройками разбрелись по всему кротовьему миру, целеустремленные и исполненные решимости.

Весь следующий день кроты покидали Кэннок, торопясь выполнить свои задания. Многие приходили попрощаться с Люцерном. Другие, знавшие его не так уж хорошо, медлили, стараясь улучить возможность хотя бы улыбнуться ему в надежде завоевать расположение. Гиннеллу было поручено удерживать западные границы, пока Клаудер не пришлет новые приказы, а это должно было произойти очень скоро.

Даже незначительные детали не были забыты. Три последователя Камня, которых стерег Друл, были отпущены на свободу.

– Они будут исподволь внушать доверие к нам, – сказал Люцерн, но Друл не понял и нахмурился.

– Не огорчайся, Друл, скоро у тебя будет столько работы, что ты не можешь себе представить в самых смелых мечтах.

Через день в Кэнноке не осталось сидимов, и зараза Слова опять начала расползаться по всему кротовьему миру.

После этого Люцерн снова стал беспокойным, и вот тут наконец Мэллис вернулась из Биченхилла.

– Тебя долго не было, – сказал Люцерн.

Мэллис улыбнулась и погладила его бок.

– Там, где я была, много приятного и удивительного, – заметила она.

– В Биченхилле?

Она кивнула.

– Там много приятного?

– Да, мой дорогой. Очень, очень приятного. Ты будешь доволен.

– Расскажи мне, – прорычал он.

– Полностью или вкратце и только самое приятное?

– Вкратце.

– Там живут твои родственники.

– Мои родственники? Ты имеешь в виду Хенбейн? – В его голосе прозвучали ужасная надежда и ужасный гнев.

Мэллис рассмеялась: с

– Нет, нет, мой дорогой, гораздо лучше. Твои родственники, твои пропавшие брат и сестра.

– Мои брат и сестра? – слабым голосом повторил Люцерн, словно не понимая значения этих слов.

Она медленно кивнула, не собираясь торопиться. Подобно тому как Люцерн мог вертеть толпой кротов, Мэллис умела вертеть Люцерном.

– Да, да, любовь моя. Нежная Хеабелл и сильный Уорф. Твоя сестра. Твой брат.

– Они живут в Биченхилле? – спросил потрясенный Люцерн.

– О да, да, именно так. И это еще не все… хотя, поскольку ты сказал, чтобы я рассказала вкратце… – Мэллис хихикнула.

– Рассказывай, – нетерпеливо приказал он.

– Тебе не стоит ими гордиться. Судя по всему, они оба такие достойные последователи Камня.

– Если это правда…

– Правда, мой Господин, чистая правда. А поскольку это так, что ты сделаешь? – спросила она, и, хотя рот ее наполнился слюной от предвкушения, в широко открытых глазах было самое невинное выражение.

– Нечто такое, чего никогда не забудет кротовий мир, – самым угрюмым тоном ответил Люцерн.

– Хорошо, о, хорошо, – промурлыкала Мэллис. – Я знаю, что это будет Хорошо.

Глава девятнадцатая

Те кроты, которые никогда не бывали в Биченхилле, возможно, удивятся, как этой системе удавалось так долго сопротивляться Слову. Но те, кому приходилось туда забредать и кто останавливался, чтобы полюбоваться на струившиеся ручьи, кого одурачивали туманы, каждый раз до неузнаваемости преображавшие долины, – те поймут. Биченхилл не так-то легко найти, а не то что захватить.

Пока армия продвигалась бы к возвышенности, с трудом пробираясь по запутанным известняковым тоннелям Биченхилла, туда, где высится скромный Камень системы, ее приход был бы давно замечен, а обитавшие здесь кроты давно попрятались бы.

Это воистину благословенное место, и, должно быть, на него пролился особый свет Камня в те давние времена, когда Камень создал кротовий мир и явился первый Белый Крот, Бэллаган.

И не то чтобы Биченхиллу не досталась его доля чумы и бед, а в недавнем времени не его коснулось тревожное ожидание прихода тьмы. В самом деле, с того самого странного дня в июне, когда Уорф так неожиданно покинул свою сестру и спутников и какое-то безумие заставило его кинуться к Камню и коснуться его, Биченхилл, можно сказать, был начеку.

Кроты Биченхилла, которые всегда были близки к Камню и его предзнаменованиям, принимали такие вещи всерьез, тем более на этот раз. Дело в том, что после того, как Уорф коснулся Камня, с севера пригнало грозовые тучи и разразился такой ужасный ливень, что потоки воды затопили тоннели. Погибло семь кротов: четверо утонули в своих норах, не успев выбежать, двоих разбило о камни, куда их швырнул бурный поток, а седьмая умерла непонятно от чего. Когда ее нашел Сквизбелли, ее безжизненный взгляд был устремлен на мрачное небо, откуда изливались потоки воды: казалось, она увидела что-то такое, от чего ей расхотелось жить.

Ливень прекратился, земля вскоре подсохла, но эта буря оставила в сердцах всех кротов какое-то дурное предчувствие, отравившее радость лета. Великий Сквизбелли стал задумчивым и осторожным. Он предвидел грядущие беды, с которыми не могли сравниться те, которые обрушивались на них прежде.

Однако долгая и благородная история его системы хорошо подготовила Сквизбелли. В юности отец ознакомил его со всеми ходами-выходами из тоннелей и показал всевозможные маршруты, которые мог избрать враг, и также варианты отступления и потайные места, где можно спрятаться. Благодаря всему этому кроты Биченхилла могли запутать и деморализовать даже самого упорного захватчика.

На всякий случай Сквизбелли обошел все тоннели и вновь удостоверился, что все еще знает свою систему. Именно эти знания, которые он так удачно применял в тяжелые годы, когда ему выпало на долю быть вождем единственной значительной системы на севере, помогли успешно сопротивляться грайкам.

Когда Сквизбелли был молодым, Рун уже правил, и зловещее могущество Слова, а также обычаи его последователей были хорошо известны кротам Биченхилла. Они воочию видели ужас, разрушение и жестокость, сопровождавшие долгий поход Хенбейн на юг.

Сквизбелли мужал именно в этот опасный и тяжелый период, и мало кто так стойко защищал Камень, систему и кротов от злобного Слова. Заставляя захватчиков заблудиться в очаровательных долинах и на прелестных склонах и затрудняя им доступ к более высоким точкам, кроты Биченхилла сохраняли свою общину.

Несмотря ни на что, они оставались искренними и открытыми, но их трудно было одурачить; хитрыми, но не коварными; сильными физически, но не агрессивными и не задиристыми; реалистичными, но помнящими о любви к родному краю и о вере, в которой были воспитаны.

Сквизбелли был олицетворением всех этих прекрасных качеств, а кроме того, обладал чувством юмора и грубоватым добродушием, за которыми скрывались прочие достоинства: ум и здравый смысл. К тому же он умел добиваться, чтобы ни один крот не разленивался: Сквизбелли напоминал нерадивым, что Камню нужно служить надлежащим образом, что он требует постоянного внимания и кристальной честности.

Благодаря этим свойствам Сквизбелли создал Биченхиллу такую репутацию, что все без исключения, и друзья и враги, произносили это название с благоговением.

Годы правления Хенбейн ушли в прошлое, и Биченхилл становился все более одиноким в своем сопротивлении грайкам. Тройки делали хорошую мину при плохой игре, рассуждая о незначительности Биченхилла. Оставшиеся сторонники Камня, ценившие свободу духа превыше собственной жизни, тянулись к Биченхиллу, как тянется к теплу недужный крот.

Благодаря подобным беженцам кроты Биченхилла и их вождь, несмотря на свою изолированность, были прекрасно осведомлены обо всем, что происходило в кротовьем мире, о его борьбе и бедах.

Кротов всегда удивляло, что, в то время как грайкам не удавалось проникнуть в тоннели Биченхилла, странники и последователи Камня обычно успешно попадали туда, несмотря на расставленные вокруг патрули грайков.

Одна из причин заключалась в том, что Биченхилл поддерживал добрые отношения с кротами в соседних системах, которые внешне были сторонниками Слова. Такие кроты узнавали путников, веривших в Камень, и благополучно доставляли их в Биченхилл. В то же время система разработала эффективную сеть дозорных, в основном из молодых кротов обоего пола, которые хорошо знали тоннели. В их обязанности входило дежурить на окраинах системы, поддерживать контакты с дружелюбными соседями и провожать гостей в Биченхилл, удостоверившись сначала, что они не шпионы.

Однако такая миссия была опасной. Понимая, что в любое время одного из дозорных грайки могут захватить и пытками вытянуть сведения о системе, Сквизбелли позаботился о том, чтобы каждый из дозорных знал лишь ограниченный участок тоннелей Биченхилла. К несчастью, время от времени дозорных действительно брали в плен, однако, благодаря предусмотрительности Сквизбелли, грайки узнавали очень мало. К тому же кроты Биченхилла тут же исправляли дело, быстро меняя в тоннелях то, что было раскрыто.

Поскольку все кроты Биченхилла должны были по очереди нести дозорную службу, Уорф и Хеабелл также выполняли свой долг. Сквизбелли очень волновался, когда приходил их черед, однако считал, что для них это необходимо. Весь май они прекрасно справлялись с этим поручением.

За время правления Сквизбелли лишь одной группе кротов удалось провести всех грайков и дозорных вокруг Биченхилла и незамеченными пробраться в самое сердце системы, к Камню. Это были Триффан и Спиндл, которых вел Мэйуид.

Когда Сквизбелли услыхал, что какой-то крот добрался до Камня и беседует с Брамблом и Бетони, его собственными детьми, он рассмеялся своим гортанным смехом и сказал:

– Клянусь Камнем, этот визит принесет нам великое благо. Так было предначертано, это предвещает какие-то перемены в кротовьем мире, которые я не могу предсказать.

Вот так, с открытой душой, Сквизбелли слушал в тот незабываемый день, как Триффан проповедует отказ от насилия перед скромным Камнем Биченхилла. Вождь Биченхилла чувствовал, что именно с этим связано будущее его системы. Именно тогда он начал верить, что в Биченхилле – системе, которая никогда не была агрессивной и только защищалась, – воплотился идеал кротов Камня. Потому что если Триффан прав и нужно отказаться от насилия, то все кроты должны учиться защищаться, не причиняя вреда другим. Но как же может крот защищаться от тех, кто хочет его убить и уничтожить его веру, не причиняя им вреда?

Над этим сложным парадоксом Сквизбелли бился с тех пор, как Триффан посетил Биченхилл. И если другие говорили, что он неразрешим, и спрашивали, что бы с ними сейчас было, если бы их отцы порой не убивали грайков, чтобы остаться самим в живых, Сквизбелли был другого мнения. Он находил утешение и косвенное подтверждение своей правоты в том факте, что Камень выбрал из всех кротов и всех систем в кротовьем мире именно его, Сквизбелли, и Биченхилл и доверил им двоих детенышей Триффана, рожденных Хенбейн.

Когда странный Мэйуид вместе со Сликит принесли к нему этих малышей и рассказали правду об их происхождении, Сквизбелли сразу понял все значение этого события. Мало кто смог бы в будущем лучше разрешить конфликты кротовьего мира и найти компромисс между Камнем и Словом – фактически между парадоксами жизни, – чем те, кто родился от союза Госпожи Слова, Хенбейн из Верна, и великого Триффана из Данктонского Леса, первого крота, осмелившегося донести свет Камня до самого Верна.

Так что Сквизбелли лелеял Уорфа и Хеабелл и поручил их заботам своих собственных детей. Его ничуть не удивило, что именно Уорф стал естественным лидером в этой счастливой четверке друзей. Однажды этот крот сможет также возглавить и Биченхилл.

Своими собственными детьми он гордился, хотя и не питал на их счет никаких иллюзий. Брамбл был мечтателем, и больше всего на свете его интересовала история Биченхилла. Он даже мог назвать по памяти каждого из многочисленных кротов, когда-либо посетивших Биченхилл. Что касается Бетони, то она была удивительно нежной и любящей, и единственное, что расстраивало Сквизбелли, – это ее безответная любовь к Уорфу. Отец Бетони наблюдал, как эта любовь с годами становилась все более зрелой, и был достаточно проницателен, чтобы заметить, что она не находит отклика. Уорф, который был сделан из более прочного материала, чем Бетони, всегда будет видеть в ней только друга.

Что касается-последней из этой четверки, Хеабелл, то Сквизбелли никогда не видел более грациозного и живого создания, чем она. Он надеялся, что, когда придет ее время, она найдет достойного спутника и их дети сделают честь системе, приютившей Хеабелл.

В те годы, когда четыре юных крота взрослели, Сквизбелли частенько забирался куда-нибудь повыше, в свои любимые места в Биченхилле, и предавался простодушным мечтам. Он размышлял о том, что его Биченхилл, возможно, избран Камнем в качестве последнего оплота в самый трудный час. Здесь, как казалось Сквизбелли, произойдут великие события, и он молился о том, чтобы кроты Биченхилла оказались достойными такой чести, в особенности юная четверка.

❦

Именно Сквизбелли лучше всех понял значение удивительного поступка Уорфа, кинувшегося к Камню и коснувшегося его. Он догадался, что поток, хлынувший после этого в тоннели, где ни разу не пролилась кровь от темных когтей Слова, и убивший нескольких кротов, был началом испытаний, посланных Биченхиллу, а возможно, и всему кротовьему миру.

В летние кротовьи годы, последовавшие за июнем, Сквизбелли заметил, что Уорф сделался сосредоточенным и даже грустным и стал предпочитать одинокие прогулки. Сначала он приписал это естественным изменениям, когда крот созревает и начинает ощущать ограниченность родной системы, а также подумывает о поиске подруги. Когда Сквизбелли был помоложе, такие мысли у кротов возникали обычно в январе, в темные зимние месяцы, в уютной норе, а не в самый разгар лета. Но Сквизбелли был мудрым кротом и потому заметил, что из-за стрессов, связанных с чумой и грайками, даже самые здравомыслящие кроты ведут себя иногда весьма странно и необычно.

Однако и Брамбл, и Хеабелл придерживались иного мнения, и как-то раз старый крот получил значительно лучшее объяснение от своей дочери Бетони:

– Что-то случилось, когда он прикоснулся к Камню, но он не хочет сказать, что именно. Это расстроило его больше, чем он хочет признать. Ты знаешь, что он делает, когда уходит один?

Покачав головой, Сквизбелли почесал свой полный бок. Нет, он не знает, и у него теперь такая фигура, что он не склонен ходить по пятам за молодыми кротами и прятаться в чертополохе, подглядывая за ними.

– Ну так я тебе скажу. Он ищет каких-то незнакомых кротов. Он заглядывает в глаза каждому, кто сюда заходит, в надежде увидеть то, что ищет.

– И что же он ищет, Бетони? – спросил весьма озадаченный Сквизбелли.

– Уорф не говорит. Знаю лишь, что не подругу. Я как-то прямо спросила его, и он сказал, что нет, а Уорф никогда не лжет, я и успокоилась. Я думаю, это имеет отношение к Камню.

– А-а! – произнес Сквизбелли и решил подождать, пока Уорф сам все ему расскажет. Судя по несчастному виду Уорфа, необычному для него, да еще в такое прекрасное лето, этот момент должен был скоро настать.

Пока что Сквизбелли занимал его, как и других, тренировками и дозором, направленными на укрепление обороны. Он поручил им разработать два специальных маршрута на север и на запад, если возникнет необходимость бежать. Сам Сквизбелли в любом случае не собирался покидать Биченхилл, но, возможно, кого-то из более молодых кротов можно будет вывести этими путями.

Естественно, кроты спрашивали его, что происходит, и он поведал им кое-что из своих опасений и надежд:

– Я не знаю, когда и каким образом придут грайки, но нам следует быть начеку. Кроме того, Камень может подать нам знак, и мы должны быть готовы распознать его. Ведь Камень действует весьма загадочно, и не всегда легко понять, чего он от нас хочет.

– А ты совсем не представляешь себе, что именно мы можем увидеть? – спросила Хеабелл.

– Он сказал бы нам, если бы знал, – заметил Уорф.

Хеабелл усмехнулась:

– Когда мы были малышами, он не всегда говорил нам, что мы идем неверным путем в тоннелях, и ждал, пока мы заблудимся! То есть до тех пор, пока не растолстел настолько, что не может больше пробираться потайными путями!

Все, кроме Уорфа, рассмеялись, а Сквизбелли – громче всех. Погладив свой большой живот, он сказал:

– Это же мускулы, мои дорогие, ни капли жира! А теперь послушайте. За свои долгие годы я много узнал, особенно из разговоров с последователями, которых Камень посылал к нам, включая самого Триффана. Они всегда приходят летом, поэтому будьте внимательны, когда они появятся, и смотрите в оба. Возможно, среди них будет тот, кто даст нам ключ к тому, что мы ищем.

Лето – время для визитов, поскольку кротами в других системах овладевает беспокойство. Это лето не было исключением, и в конце июля, а особенно в августе было много гостей. В ответ на радушный прием их обычно просили рассказать, что происходит в кротовьем мире за пределами Биченхилла: Сквизбелли заботился о том, чтобы его кроты были хорошо осведомлены о событиях в мире. В августе они впервые получили подтверждение слухов о переменах в Верне и о том, что Люцерн, сын Хенбейн, стал Господином Слова.

Это действительно была сенсационная новость, и она неизбежно повлекла за собой пересказ старых историй о Хенбейн и ее вторжении на юг. Снова вспоминали ее описания, данные Мэйуидом и Сликит, когда они привели сюда Уорфа и Хеабелл.

В таких случаях Сквизбелли всегда спрашивал себя, сколько еще он должен хранить в тайне от Уорфа и Хеабелл их происхождение и правильно ли поступает, держа их в неведении. Он заметил, что Уорф сомневается относительно того, что Мэйуид и Сликит – их родители, но никогда прямо не спрашивает, правда ли это, словно боясь услышать ответ. Иногда оба говорили, что им хотелось бы снова увидеть Мэйуида и Сликит, однако кроты привыкли к странствиям и разлукам, а в те времена – и к потерям.

А теперь, когда пришло известие, что Хенбейн свергли и что она пропала, очевидно, пришла пора сказать всю правду. И как-то в сентябре представилась такая возможность.

Это случилось вскоре после того, как Уорф возвратился из опасной разведки через Дав-Вэлли к Эшбурну, подтвердившей усиление активности грайков. Уорф и Хеабелл и их друзья Брамбл и Бетони собрались в норе Сквизбелли.

Это было одно из тех семейных сборищ, когда болтовня может быть праздной, но чувства искренни и глубоки, когда кроты, любящие друг друга, могут сказать все, что имеет для них большое значение. Для Сквизбелли это был идеальный случай рассказать то, что он давно хотел, а присутствие его детей было очень кстати.

Но первым заговорил Уорф, причем совершенно неожиданно.

– Простите, – вдруг начал он, – что все лето, с самого июня, я был таким угрюмым…

В норе воцарилось молчание. Наконец он произнес то, о чем в разное время думали все они и только Бетони осмеливалась говорить об этом с Уорфом.

– Мне следовало поделиться с вами раньше.

Хеабелл молча кивнула.

– Но это было нелегко.

– И никогда не бывает легко, – заметил Брамбл.

– Пусть продолжает, – одернула брата Бетони.

– Ну что же… Не знаю, с чего начать. Это случилось в тот день, когда я дотронулся до Камня, фактически в тот самый момент, как дотронулся. В тот день, когда пошел дождь.

Никто ничего не сказал, все вспоминали.

– Когда я дотронулся до Камня, у меня возникло чувство, что другие дотрагиваются вместе со мной.

– Но ты же был один, – удивилась Бетони. – Мы добрались до тебя очень нескоро.

– Я знаю. Но я не имею в виду кротов, которых можно увидеть или которые были там. Это было как… – И тут он попытался рассказать, на что это было похоже, как Мистл попыталась рассказать Каддесдону, а Карадок – Алдеру и как Глиддер рассказал одному Карадоку, который уже знал.

Возможно, им трудно было понять, что именно пытался описать Уорф, но когда крот, которого они так хорошо знали, самый сильный из них, крот, на которого когда-нибудь ляжет вся тяжесть ответственности за Биченхилл, – когда говорил такой крот, они верили ему и вполне ощущали силу его чувств.

– Почему ты не сказал раньше? – обратилась к нему Хеабелл. – Возможно, мы бы смогли помочь.

– Кроты, которые вместе со мной дотронулись до Камня, казались мне такими реальными. А что касается того, которому все мы пытались помочь, я знаю, он реален, как любой из вас. Я знаю, что когда-нибудь встречусь с ним.

– Это крот, не так ли? – с облегчением произнесла Бетони, словно уже вообразила, что это кротиха, которая непременно похитит сердце Уорфа. Все засмеялись, как бывает в такие минуты в семейном кругу.

– А не приходило тебе в голову, что ты пытался помочь Кроту Камня? – спросил Сквизбелли.

Уорф кивнул, слегка сменив позу. Его темная шерсть казалась еще темнее рядом со светлой шкуркой Хеабелл.

– Я уверен, что это был он, – ответил Уорф. – Возможно, мы все – кроты Биченхилла и последователи Камня в других системах, и кроты, подобные Хенбейн, и этот Люцерн в Верне – мы все составляем часть чего-то, что началось с приходом Крота Камня.

– Если он действительно пришел, – вставил Брамбл. – Миф о приходе Крота Камня такой древний, что трудно поверить в реальность его претворения в жизнь. Однако, когда берет власть такой крот, как Рун из Верна, а такие, как Босвелл из Аффингтона и Триффан из Данктона, пускаются в странствия, может произойти что угодно.

Снова последовала тишина, и вдруг все почувствовали, что Сквизбелли о чем-то умалчивает. Он беспокойно поерзал, вздохнул и наконец заговорил:

– Ну ладно, я же знал, что подходящий момент никогда не наступит. Крот не может все делать правильно!

– О чем это ты? – тотчас же спросила Бетони, нахмурившись. Она редко видела своего отца смущенным.

И тогда он рассказал им историю о том, как Уорф и Хеабелл попали в систему. Он рассказал ее с самого начала, с того места, как Триффан отправился на север, проповедуя отказ от насилия, пока наконец не добрался до Верна. И о том, как там он встретил Хенбейн, как они любили друг друга, как потом сидимы Руна чуть не убили его. Остальное они знали или слышали от других: о том, как Мэйуид и Сликит спасли двоих из трех родившихся детенышей и принесли их в Биченхилл и как… Впрочем, ни Уорф, ни Хеабелл больше не слушали, так велико было потрясение, когда они узнали, кем на самом деле были их родители.

– Он был нашим отцом? – с изумлением произнес Уорф.

– Хенбейн была нашей матерью? – сказала Хеабелл.

– Она… – начал Сквизбелли.

– Тебе следовало сказать нам раньше! – закричал Уорф.

– Нам и своим детям! – воскликнула Хеабелл, повернувшись к Брамблу и Бетони, которые были поражены ничуть не меньше своих друзей.

Были тут и слезы, и гнев, и обида. Потом каждый по-своему снова рассердился – и на Сквизбелли, и друг на друга, а в конце концов – на Триффана. Все это время Сквизбелли оставался печальным, но спокойным, не уставая повторять, что ни один крот – ни он, ни Триффан – не может всегда все делать правильно.

– Но Хенбейн! – с отвращением вскричала Хеабелл. – Триффан с Хенбейн!

– С ним было не так-то легко, с этим Триффаном, но никто из тех, кого я знал, не был более предан Камню, чем он, – сказал Сквизбелли, чувствуя необходимость противопоставить что-то их гневу. – Брамбл и Бетони лучше любого из нас помнят его проповеди и то, каким великим кротом он был.

Бетони кивнула, положив свою лапу на лапу Уорфа, и глаза ее затуманились слезами. Хеабелл и Уорф, все еще в ужасе, мрачно смотрели на остальных.

– Ты бы так гордился им, – прошептала Бетони Уорфу и с наилучшими намерениями бестактно добавила: – И теперь, когда я знаю правду, я вижу, ты на него очень похож. Он был такой темный, большой и грозный.

Уорф выглядел оскорбленным.

– А я? – спросила несчастная Хеабелл, указывая на свой серый мех. – Что во мне от него? Я похожа на Хенбейн, вот на кого!

Сквизбелли подошел к ней и обнял своими большими лапами, а она заплакала, и, если в его глазах тоже были слезы, он не замечал этого. Когда Хеабелл успокоилась, он сказал:

– Я никогда не видел Хенбейн, но встречал тех, кто был с ней знаком. Никто не знал ее лучше, чем Сликит, которая любила тебя, словно ты была ее собственным детенышем. Она сказала мне, что, когда придет день поведать тебе всю правду, я должен объяснить вот что. С того момента, как Хенбейн встретила Триффана, великая любовь и свет зажглись в ее Госпоже (Сликит всегда ее так называла). Ничего подобного она прежде в Хенбейн не замечала, хотя, должно быть, это было в ней всегда.

Сквизбелли говорил медленно, и в каждом его слове ощущалась такая нежность и тревога за них всех, что атмосфера в норе стала спокойнее.

– Сликит рассказывала, что в то время, когда Хенбейн ждала потомства, ее чувства к своим детенышам – к вам – изменились и безразличие сменилось любовью. Когда она почувствовала, как вы шевелитесь у нее внутри, она словно поняла что-то в природе света, который мельком увидела когда-то давно и познала снова, когда они с Триффаном любили друг друга. Чем сильнее становились эти чувства, тем больше она боялась того, что вам угрожало, – не только со стороны Руна и его сидимов, но и с ее стороны: ведь Хенбейн знала себя.

Она просила, она умоляла Сликит забрать вас у нее, как только вы родитесь, хотя ей этого и не хотелось. Она чувствовала, что ее любви к вам будет недостаточно и она окажется недостойной вас. Это очень мужественный поступок с ее стороны, и, по словам Сликит, она сильно страдала, когда вам пришло время появиться на свет. Однако она повторяла свою просьбу снова и снова. После встречи с вашим отцом, Триффаном, она впервые увидела свет и хотела, чтобы ее детеныши также его узнали, даже если ей самой этого не дано.

Сердитесь на нее, если вам угодно, но знайте – она сделала больше, чтобы доказать свою любовь к вам, чем многие родители. И в конце концов, когда вы родились и были такие беспомощные, она собрала все свои силы, чтобы бороться за вас, и это дало возможность Сликит и Мэйуиду спасти хотя бы вас двоих и унести из Верна. Вы можете гордиться своей матерью. А что касается твоего серого меха, Хеабелл, который, как ты думаешь, унаследовала от Хенбейн, – ну что же, по-моему, это говорит о том, что твоя мать была удивительно красива. И если такой крот, как Триффан, полюбил ее и ты родилась от их союза, то, несомненно, Камень каким-то образом благословил этот союз, и однажды кротовий мир это также узнает.