Текст книги "На исходе лета"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Затем Бичен сделал шаг в сторону в ужасном гроте, и Сликит ощутила на себе всю силу Звука Устрашения и подумала, что умирает. Однако каким-то образом к ней вернулись самообладание и вера – первому она научилась у Слова, второе ей открыл Камень, – и наконец она нашла в себе силы приблизиться сквозь ледяную бурю темноты к Мэйуиду, крики которого уже начинали слабеть.

– Мой дорогой, мой дорогой… – произнесла она, подойдя к Мэйуиду, и, обхватив его лапами, принялась утешать, а он рыдал, как детеныш, повторяя, что заблудился.

– Да, вот так и помогай ему, – сказал Бичен, и Сликит с любовью прижала к себе Мэйуида, распростертого на полу, шепча ему успокаивающие слова и баюкая, как младенца.

Внезапно Звук Устрашения вокруг них начал замирать, и воцарилась тишина, и тут из глаз Бичена стал изливаться свет любви – свет Безмолвия.

Тогда Крот Камня подошел к обоим кротам и дотронулся до каждого, и они почувствовали, как в сердце им проникло исцеление, и поняли, что они в безопасности, а грот перестал пугать их.

– Следуйте за мной, – сказал Бичен, и они с трудом пошли за ним, и казалось, каждый шаг исторгает из надписей на высившейся над ними стене нежный звук.

Они вошли в Грот Корней и остановились там перед колышущимся занавесом из корней, сквозь который может пройти только верящий крот.

Мэйуид, которого поддерживала Сликит, ничего не говорил и только глядел на корни, тускло освещенные пробивавшимся сверху лунным светом.

Бичена эти корни, по-видимому, мало интересовали, однако Сликит заметила, что, когда его взгляд скользнул по ним, они замерли и затихли и Безмолвие заворожило и сами корни, и грот, в котором они царили.

Бичен произнес со вздохом:

– Пойдемте, мы услышали и увидели вполне достаточно. Этот грот может подождать до того времени, когда Данктон будет вновь обретен. У нас есть другие дела. Пойдемте, мы должны выбраться на поверхность и отправиться в Бэрроу-Вэйл, где за нас волнуются Друзья.

Они поднялись наверх и, прежде чем спуститься по склону, повернули назад, к Камню, залитому лунным светом, и постояли перед ним в ночной темноте.

– Я никогда не забуду вас, и это место, и кротов, которые научили меня столь многому, – вдруг вымолвил Бичен.

Ни Мэйуид, ни Сликит не произнесли ни слова, но оба подошли поближе, поняв, что Бичен уже начинает прощаться с системой, создавшей его. Они почувствовали, что время его ухода приближается.

Мэйуид отошел от Сликит и стоял не отрывая взгляда от Камня. Но он все еще не произнес ни слова.

– О чем ты думаешь, любовь моя? – спросила Сликит. Слезы выступили на глазах у мужественного Мэйуида.

Он не стал произносить в ответ длинные фразы. Или странные слова. Не улыбнулся, не подмигнул, не ухмыльнулся – ничего такого. Однако сейчас Мэйуид был больше самим собой, чем тот смиренный крот, каким его привыкли видеть.

– Что ты чувствуешь? – прошептал Бичен. Казалось, заговорил сам Камень.

– Что чувствую? – удивленно переспросил Мэйуид. – Я не чувствую страха.

– А ты, Сликит?

– Я тоже.

Левой лапой Бичен дотронулся до Мэйуида, правой – до Сликит:

– Никому не рассказывайте об этом, а также о том, что я сейчас скажу. Скоро я вас покину и отправлюсь туда, куда должен идти. Вы оба пойдете со мной, и одна проделает со мной весь путь, а второй лишь немного проводит нас в путешествие, о котором узнает весь кротовий мир. Мэйуид, это ты должен будешь вернуться. Твоя миссия касается Триффана, так как ты должен будешь повести его в последний раз.

– Увижу ли я Мэйуида после этого? – испуганно спросила Сликит.

Бичен покачал головой:

– Время, отпущенное вам в Данктоне, – вот все, что у вас есть. Сегодня вы слышали Безмолвие, вы видели свет, и вам не нужно будет никакого общества, кроме вашего собственного. То время, что осталось, подготовит вас к расставанию, которое скоро предстоит.

– Но кому же я буду так нужна, что мне придется покинуть Мэйуида? – спросила Сликит, глядя на Камень.

– Ты будешь нужна детям Триффана. И мне. Ты будешь нужна многим.

– Но… – начала Сликит.

Однако Бичен взглянул на нее, и она умолкла.

– Не рассказывайте никому о Звуке Устрашения, который вы победили, и о том, что я вам сказал. Ни один крот, даже сам Триффан, пока что вас не поймет. А теперь… нам пора в Бэрроу-Вэйл. Отведите меня туда, потому что сейчас я почувствовал слабость и нуждаюсь в вашей помощи. Проводите меня туда, а потом оставайтесь наедине, пока для каждого из вас не придет время выполнить его последнюю миссию.

– Когда это будет? – спросила Сликит.

– Когда начнут облетать листья с буков в этом Высоком Лесу и осень возвестит о приходе самой темной зимы для кротовьего мира.

Высоко наверху в ночи зашелестел ветер в ветвях буков, и на поляну упало несколько листьев, слишком рано сменивших зеленый цвет на бурый.

Мэйуид и Сликит повернулись к Бичену и при белом свете луны увидели, что шкура у него влажная от пота, глаза полны страха и он смертельно устал. Тогда они вместе отошли от Камня и повели Бичена вниз по склону в Бэрроу-Вэйл.

Глава пятнадцатая

Тревожное открытие Маррама, что грайки усилили патрулирование подземного перехода и, возможно, собираются снова вторгнуться в Данктонский Лес, ничуть не удивило бы большую часть кротовьего мира.

Волшебное спокойствие данктонского лета, благодаря которому Бичен не спеша обучался истинам общины и Камня, показалось бы несбыточной мечтой кротам, жившим в других системах.

Задолго до того, как первые осенние листья упали к лапам Бичена на поляне возле Камня той августовской ночью, словно предупреждая о наступлении беды, она уже надвигалась с севера. А вместе с ней – и новое ужасное имя, которое передавалось из уст в уста.

Люцерн.

Да, это он. Сын великой Хенбейн. Вскоре станет Господином Слова, если уже не стал. О да, Хранители его приняли. При нем кое-что изменится… – говорила молва.

Это имя наводило ужас на последователей Камня, которых элдрены, поставленные Словом править в системах, либо не замечали, либо прижимали – в зависимости от собственного рвения. «Перемены» при Люцерне означали новые преследования, еще более жестокие, чем прежде. Гораздо более жестокие.

А тех последователей Слова, которые хотели спокойной жизни и пользовались привилегиями за прошлые заслуги, это грозное имя заставляло время от времени преследовать тех, кто верил в Камень. Таким образом эти лентяи доказывали свое рвение.

Но малочисленным фанатикам Слова, которые не всегда пользовались влиянием в своих системах, это имя давало надежду на «справедливые» приговоры: на вакханалию Искуплений, захват власти и восстановление пошатнувшегося величия Слова.

«Господин Люцерн, твоему делу посвящу я свою жизнь, тебе одному, благословенный Господин, дарованный всем нам Словом…»

Вот так шептали это имя фанатики, и его нес вперед авангард молодых сидимов, которые в то лето быстро надвигались на кротовий мир с севера, переходя от одной системы к другой, где начинали свое беспощадное дело…

Но прежде чем мы, удрученные и безутешные, последуем за сидимами Люцерна, чтобы с ужасом наблюдать за делом их рук, давайте присмотримся к тому, что стояло за кампанией молодого Господина, имеющей целью навсегда утвердить власть Слова и выкорчевать веру в Камень.

Не следует сомневаться, что наследственность наделила Люцерна талантом властвовать, который еще более развило обучение. Крот этот не был обычным кротом, не был заурядным злом, не был тенью, которая тает под лучами восходящего солнца и навсегда стирается из памяти.

Это была тлетворная зараза, которая навсегда погрузила бы кротовий мир во мрак, превратив в зловонную клоаку, откуда навсегда исчез бы свет любви и веры. Это была тьма, в которую не проникал свет Камня. Она явилась на землю в виде крота. Это был материализованный Звук Устрашения.

Именно таким злом был Люцерн.

Нам повезло, так как у нас есть записи Терца, сделанные в те времена. Изо дня в день он скрупулезно записывал все решения и действия нового правителя Верна, которого часто называли «Господин», хотя он еще не вступил в должность. Но фактически он уже был Господином.

Как мы видели, восхождение Люцерна к власти соответствовало плану, возникшему у Руна, когда Хенбейн ждала потомства, а Рун догадался, что дни его сочтены.

Руну и в голову не приходило, что он погибнет от когтей Хенбейн. Скорее всего он просто хотел выбрать лучшего из ее малышей и, самолично воспитав, осуществить свою навязчивую идею и утолить тщеславие. Рун надеялся, что у него хватит времени, чтобы направить своего избранника на путь, ведущий к власти. Он не мог предугадать свой конец, но строил планы, чтобы не уйти преждевременно. Терц призван был осуществить эти планы.

Когда Рун нашел Терца и наделил его почти неограниченной властью, то продемонстрировал тем самым свою гениальность. У него был редкий дар открывать и приручать тех, кого можно было использовать для своих целей, а это нелегко для любого предводителя кротов, творит ли он добро или зло. Блистательный подданный должен отдать всего себя, свой ум и энергию и пожертвовать всем для высшей цели своего хозяина.

Чарлок, мать Хенбейн, сумела воспитать дочь таким образом, чтобы она стала всесильной и подчинялась только своему отцу Руну; Уид умел шпионить за Хенбейн и в то же время быть ей преданным; Рекин, этот великий ум, направлявший действия ее армии, умел не поддаваться чарам Хенбейн, одновременно помогая ей держать в узде гвардейцев, которые нужны были ему самому.

Рун умел не только верно распознать силу кротов, но и почувствовать тот момент, когда они начинали слабеть. Тогда они теряли свою ценность в его глазах и он отбирал у них власть. Так, он устроил, что Рекин получил отставку. И так же безошибочно Рун рассчитал, когда следует отозвать Хенбейн обратно в Верн. А в Верне, по правде сказать, он намеренно допустил ее союз с Триффаном. Считал ли он, что их семье не помешает свежая кровь? Или инстинктивно понимал, какой сокрушительный крах потерпит могущество Камня, если крот, который возглавит последнюю атаку Слова на Камень, будет потомком великого Триффана из Данктона, самой благородной из Семи Древних Систем?

Из записок Терца мы знаем, что Рун действительно намеревался выбрать одного из детенышей Хенбейн и сделать его Господином.

Хотя Рун умер, когда дети Хенбейн еще не успели вырасти, он так удачно назначил Терца Двенадцатым Хранителем, что план его попал в умелые и безжалостные лапы. Даже когда Хенбейн избавилась от отца, убив его, она, сама того не ведая, поддалась Терцу – то есть самому Руну. Слово могло торжествовать в тот день, когда с ней остался один Люцерн. Терц, который так набил лапу в искусстве убеждать, даже улыбался при мысли о том, как легко можно управлять Люцерном и растлевать его, подчиняя влиянию Слова.

Но должно быть, еще больше радовался он удиви-, тельному уму и амбициям Люцерна, находя в них подтверждение мудрости и божественности Слова, а также самого Руна.

Божественность? Руна? Да, именно такова была цель Руна: божественность. Развратить само развращающее Слово и поставить его на службу себе и всей своей родне на веки вечные. Утвердить себя в роли Отца всех грядущих Господ, которые станут создателями вечного золотого века Слова. Таким образом, его семя будет бессмертно и священно на все времена. Ни один крот не может жить вечно, но Рун хотел жить в других и таким образом добиться того, что не удалось даже Сцирпасу, – стать святым Слова.

Такова была цель Руна, и таков был единственный смысл жизни Терца. Поэтому он нашел в Люцерне идеальную кандидатуру для достижения посмертных амбиций Руна, а Люцерн в Терце – идеальную кандидатуру для достижения собственных целей. Таков был союз, заключенный во мраке, и, чтобы разорвать его и спасти кротовий мир, необходимы были незаурядный крот и необычные обстоятельства.

Зная это (а также догадываясь, что планы Терца этим не ограничивались), мы ничуть не удивимся тому, с какой скоростью и безжалостностью Люцерн с Терцем утвердили свою власть в Верне.

Трое Хранителей выступили против Люцерна (если бы они так не сделали, Люцерн потребовал бы этого, ибо ему нужно было как можно скорее продемонстрировать свою беспощадность во имя Слова и запугать тех, кто был с ним не согласен!).

Люцерн не стал пачкать свои когти кровью этих троих, а просто дал знать через Терца, что Слову не угодно, чтобы подобные кроты оставались в живых.

Никто также не видел, чтобы убивал Терц, хотя его упоение при виде крови и его садизм со временем стали известны и, наводя ужас, способствовали кампании во имя Руна.

Но нашлись другие. Двум кротам Люцерн и Терц доверяли всецело: это были Клаудер и Мэллис. Оба с самого начала играли особые роли, и значение их возрастало вместе с расширением власти Люцерна. Клаудер стал для Люцерна тем, чем был Рекин для Хенбейн: участником кампании, командующим войском, главным стратегом, вторым лицом в армии.

Но Мэллис… Во всей истории Верна невозможно найти ничего подобного той роли, которую она играла. Были супруги Господина; были Хранители-кротихи; сама Хенбейн была элдрен сидимов. Но никогда еще все эти три функции не совмещались в одной кротихе, ответственной за то, что можно назвать осуществлением темной изнанки политики Люцерна.

Именно холодная и расчетливая Мэллис с самого начала возложила на себя выполнение приказов Люцерна, касающихся ликвидации. Она стала его шпионом. Ее узкие глаза высматривали для него, ее темный вездесущий нос вынюхивал, не угрожает ли какой-нибудь крот ее Господину. И этого опального ждала смерть.

Своими собственными когтями Мэллис убила первые жертвы – трех Хранителей. Однако довольно скоро она обнаружила, как приятно развращать других, чтобы они тоже убивали. И тогда ее злой гений нашел других шпионов и убийц во имя Слова, и она создала такую смертельную паутину, какой не знала история кротовьего мира. Как заразная чума распространяется по всему телу крота, впервые появившись в виде крошечного пятнышка, так и убийства, начавшиеся сразу после Середины Лета и побега Хенбейн, охватывали все большие участки кротовьего мира, пока он не захлебнулся в кровавой оргии, посвященной великому Слову.

Мэллис убила тех троих наверху, при свете дня. Ослепляющий удар по носу – и наслаждение при виде медленной агонии трех старых Хранителей. И мы не станем умалчивать о том, что случилось после этого. Похоть, обращенная к ее Господину, лишь к нему одному. К нему, спасшему ее от смерти в озере и отдавшему приказ, согласно которому она убила тех троих (со временем она пройдет по трупам через весь кротовий мир). Совершив убийство, Мэллис ощущала дикое и необузданное желание, так что рот наполнялся слюной. Когда она брала чью-то жизнь, то испытывала неодолимое желание восстановить ее, вступив в сношения со злом. Это была неутомимая, прямо-таки осязаемая похоть. Мэллис могла заниматься любовью, лишь убив кого-то. Вот какова была супруга крота, которого Терц стремился обожествить.

А как вел себя Люцерн в подобные моменты? Он был холоден, как лед, но при этом прекрасно знал, что это еще больше разжигает ее…

Но какова же была его цель? Конечно, потомство. Наследники зла, то есть Люцерна. Во имя того, чтобы божественность процветала и жила вечно, и, таким образом, Мэллис стала бы матерью божества. И все они предельно развращенные! И порочные! О позор и бесчестие! Смилуйся над нами, Камень, ибо с севера надвигается страшная буря зла…

Можете не сомневаться, умерли еще многие, прежде чем Люцерн почувствовал, что Верн принадлежит ему. Например, несколько старых сидимов, которые слишком преданно служили Хенбейн, чтобы теперь уцелеть. Терц высказал мнение, что их хорошо бы убрать. Люцерн согласился. Мэллис исполнила это и, конечно же, как всегда, безумно возжелала Люцерна.

Однако были и другие… Четыре недавно прошедших обряд посвящения новичка также были убиты за то, что выказали враждебность по отношению к Люцерну и им нельзя было доверить сложную работу, весьма важную для осуществления великих планов, которую предстояло выполнить сидимам. Лето выдалось такое хлопотное, что их не скоро должны были хватиться. Пока что такие ликвидации держались в тайне, однако в воздухе носились слухи. Тайна и успех сопутствовали всем деяниям Люцерна.

Вообще-то, Люцерн с Терцем потерпели неудачу лишь в одном случае – с Хенбейн.

Бегство Госпожи из системы через потайной ход, который впервые использовал Мэйуид, было столь стремительным, что кротам Люцерна, посланным вдогонку, не удалось ее найти.

Однако позже стало ясно, каким путем шла Хенбейн, – они узнали это, наткнувшись на мертвых и умирающих, которых она оставляла за собой. В первый раз они услышали отчаянный крик на склонах над Доубер-Джилл, где нашли нового раненого сидима и добили его. Надо сказать, что он был отнюдь не слабым и вполне мог бы сражаться на равных со стареющей Хенбейн. Однако это ему не удалось.

В тот же день, несколько позже, выше в горах и южнее нашли еще двоих. Один из них был мертвый, второй – умирающий, но ни на одном не было следов борьбы. Глаза их были открыты, взгляд устремлен на что-то, сильно удивившее их, а на груди – всего лишь следы от приласкавших когтей.

Что они увидели? Возможно, Хенбейн заворожила их и поведала им истинную суть Слова, заключающуюся во лжи, и именно это вызвало их смертельную оторопь. Нам кажется, скорее всего так оно и было.

Четвертого сидима нашли у Водопада Провидение, где его окружали отвесные скалы, а шум воды заглушал его вопли. Он повторял только одно слово: «Госпожа», и от него не смогли добиться, как он туда попал. Однако он там был, причем в состоянии близком к помешательству.

– Где эта дрянь? – взревел Клаудер, так как знал, что необходимо для окончательной победы Люцерна: сама Хенбейн и ее наказание. Нужен был ее труп, выставленный напоказ.

Исчезновение Хенбейн означало неизвестность, вероятность того, что она может вернуться. Даже мысль о такой возможности умаляла могущество будущего Господина. А если когда-нибудь ему суждено стать божественным, его могущество должно быть абсолютным.

Они обыскали Водопад Провидение так же тщательно, как южные склоны, но не нашли никаких следов Хенбейн.

Люцерн и Клаудер принялись размышлять, но именно Мэллис лучше всех их знала, что делать.

– Разошлите гонцов к дозорным на вершинах – на юг, на запад и на север. Прикажите им давать описание Хенбейн во всех системах, где она может появиться. Сделайте все это быстро и пообещайте хорошую награду тому, кто ее захватит. И схватить ее надо живой. – Глаза Мэллис сверкнули, и Люцерн кивнул, размышляя.

Темный, как ночь, с блестящей шерстью, острыми когтями, крупным носом – воплощенный Господин. Он был наделен властью, которой обладала его мать: притягивать к себе взгляды, наводя на всех ужас, словно какая-то сила должна была вырваться и поглотить их. Даже его самые обычные слова казались исполненными какого-то тайного смысла. Наконец Люцерн произнес:

– Ее бегство облегчает нашу задачу, так как Госпожа не должна убегать, и только из-за одного этого она потеряет поддержку, которую, возможно, имела. – Подумав еще немного, он дополнил предложения Мэллис: – Гонцы должны сказать, что она проклята Словом за позорную трусость. Если ее найдут, она должна умереть только по моему приказу и от когтей того крота, которого назначу я сам.

При этих словах Мэллис чуть не задрожала от восторга, так как взгляд Люцерна упал на нее и она знала, кому будет дано такое поручение. О, какой это будет экстаз! Лишить жизни мать своего супруга! А с какой стати она станет жалеть эту тварь? Разве та не убила в свое время собственную мать Чарлок? Вот так зло порождает зло.

– Если ее не найдут, – продолжал Люцерн, – тогда пусть все кроты знают, что она проклята и осуждена на медленную и мучительную смерть от болезни. Такова воля Слова, и я ее провозглашаю.

– Господин проклинает Хенбейн, – эту новость передавали шепотом в Верне и за его пределами. – Если какой-нибудь крот или какая-нибудь система предоставит ей убежище, сознательно или случайно, они также будут прокляты. Пусть каждый крот держит ухо востро и, захватив Хенбейн, доставит ее обратно в Верн. Бывшая Госпожа Хенбейн, богохульствовавшая против Слова, объявляется отверженной Господином Люцерном! Такова воля Слова!

Оставим теперь Хенбейн, против которой обращены эти угрозы и проклятия, и подумаем, сможет ли такая кротиха, как она, найти прощение и получить последний шанс спасти крупицу добра в своей душе. Как бы тверды ни были наши сердца, как бы непримиримы они ни были, все же нам следует помнить, что Камень милосерден, и доверять ему больше, чем себе, в жизненно важных вопросах.

Пока первый приказ Люцерна зачитывали в соседних системах грайков, сам Люцерн, не тратя времени на то, что больше от него не зависело, направил свое внимание на другой вопрос. Он размышлял, как бы получше использовать взрыв энтузиазма, последовавший после его успеха в такой благоприятный день, как Середина Лета.

Он снискал шумное одобрение, отклонив все предложения вступить в должность в тот самый день Середины Лета. Люцерн чувствовал, что лучше отложить этот обряд до того времени, когда будут отмечаться другие торжественные события, – ведь тогда не только сидимы, но и другие кроты увидят триумф своего Господина. Между тем он с притворной скромностью просил пока не называть его так, хотя глаза у него блестели, когда его не слушались.

Они с Терцем устроили так, чтобы троих убитых Хранителей заменили Мэллис, Клаудер и он сам, Люцерн также довел до всеобщего сведения, что, когда он станет Господином, освободившееся место Хранителя займет тот крот, который проявит самое большое рвение в следовании по пути Слова в предстоящие летние месяцы.

Вот такими способами Люцерн часто сеял семена тщеславия и сомнения, предательства и обмана среди тех, кто служил ему, заставляя их шпионить друг за другом и никому не верить. Он удерживал власть, нажимая на такие рычаги, как неуверенность и страх.

А часто он просто обещал светлое будущее.

В эту самую пресловутую ночь, не упуская инициативу, Люцерн собрал сидимов в одном из самых больших гротов Верна и произнес зажигательную речь о будущем. Он сказал, что есть много важных задач для тех, кто хочет верно служить Слову. Пришло время сидимам принять вызов, брошенный в день бегства Сцирпаса с юга. Когда наступит день торжества Слова и его положение навеки упрочится, центр Слова опять переместится на юг.

Немногие тогда понимали всю смелость этого предложения. Переместить центр Слова с севера на юг! Ведь, таким образом, Верн в конце концов мог отодвинуться в иерархии Слова на второе место.

Сидимы были поражены услышанным, хотя немногие из них, помимо Терца, понимали, что, убрав сидимов из Верна и оставив там лишь своих гвардейцев, Люцерн сосредоточивал в своих лапах всю власть в духовном доме Слова. В самом деле, каким могущественным становился крот, который решал, кто имеет право совершить паломничество в Верн!

Несколько сидимов осмелились высказать критические замечания. Люцерн был слишком умен, чтобы убить их сразу, однако Мэллис взяла этих непокорных на заметку, чтобы назначить на опасные посты, где их легко можно ликвидировать в случае соответствующего приказа Люцерна. А пока что Люцерн ослепил их речами, которые были всего-навсего дешевой риторикой, но в его устах звучали величественно и угрожающе.

– Должны ли мы в Верне быть беженцами? – вопрошал он с пафосом. – Должны ли мы всегда быть жертвами недоброжелательности Камня? Сцирпас привел нас сюда с юга, чтобы мы смогли выжить и познать Слово. Здесь он обрел Слово, и Слово жило в нас. Но Сцирпас не говорил, чтобы мы навсегда оставались в этом скалистом, унылом месте. Нет, он только хотел, чтобы мы выждали время и, как следует подготовившись, обрушились всей своей силой на врагов Слова и отобрали у них принадлежащее нам по праву. Наши отцы ждали великого дня, когда навеки провозгласят Слово. И вот это время пришло. Этот день наступил!

И теперь, при вашей поддержке, я, Люцерн, внук Руна, поведу вас назад в тот край, что кишит червями, откуда наши предки были несправедливо изгнаны. Там мы очистим тоннели и норы, которые так долго оскверняли последователи Камня, и принудим этих кротов к Искуплению. Мы окажем помощь и поддержку тем, кто в прошедшие годы выказал верность Слову.

Они вопиют в пустыне юга, и мы услышим их! Они молят о помощи, и мы дадим ее. Они плачут, и мы утешим их. Это воля Слова. Это само Слово.

Нечестивое восхищение загорелось в глазах тех, кто слушал Люцерна, все кроты пришли в возбуждение. Гнев, слезы, исступленная любовь – Люцерну верили слепо.

– Наши задачи велики. Наказать недостойных, поддержать пострадавших от Камня» наконец-то принести мир всем кротам. И вы, прошедшие сегодня обряд посвящения, вы, шкура которых еще не высохла после испытания в озере у Скалы, – вы будете новыми поборниками Слова, его верными слугами.

Молодые сидимы притихли, с благоговением вслушиваясь в напыщенные речи Люцерна, они готовы были подняться и выполнить любой его приказ.

– Друзья мои, когда кроты оглянутся на это великое время и спросят себя, где лучше всего было жить и для чего, ваши подвиги скажут им так: лучше всего было жить в Верне, жить ради Слова. Они будут чтить вас, они будут помнить вас, они будут с благоговением произносить ваше имя и говорить: «Он был в Верне, его жизнь была посвящена Слову, он принял вызов, не дрогнув и не выискивая легких путей».

Люцерн замолчал, прерывисто дыша. Шкура его блестела от пота, а горделивый взгляд призывал к верности и требовал поддержки.

И тогда по рядам новичков-сидимов пробежал возбужденный гул, и, подхватив слова Люцерна, они принялись все громче и громче скандировать:

– Великий поход! Мы пойдем в поход! Послужим Слову! – И тоннели Верна огласились восторженным ревом.

С помощью таких вот приемов Люцерн завоевал сердца сидимов и убедил, что ради своего светлого будущего они должны покинуть Верн и отправиться в поход на юг.

❦

Однако, завоевав их сердца, Люцерн намеренно заставил сидимов ждать. Он сказал, что они должны проявить терпение и проверить свою силу воли перед грядущими испытаниями. Возможно, он чувствовал, что рановато перемещать кротов Верна оттуда, где был центр их веры. Да и сам он никогда не выбирался из системы и маловато знал о кротовьем мире за ее пределами. Следуя совету Терца, он решил выждать и как следует подготовиться.

В Верне стало традицией, что сидимы, выполняющие различные поручения в отдаленных системах на юге (путешествия в которые отнимали целые кротовьи месяцы и даже годы), возвращаясь в Верн, отчитывались об увиденном в чужих краях. Сам Рун был когда-то послан с подобным заданием на юг, и ему пришлось нелегко, когда по возвращении в Верн он пытался убедить тогдашнего Господина, что нужно воспользоваться слабостью кротовьего мира после чумы.

Люцерн решил дать младшим сидимам такие задания, которые проверили бы их и заняли до тех пор, пока он не будет готов начать великий поход. Новички-сиди-мы совершали путешествия в сопровождении старших сидимов, им вменялось разузнать о силах сторонников Камня и Слова. Одновременно Люцерн посылал сидимов, которым особенно доверял, в своего рода марш-бросок на юг и на запад, чтобы дополнить сведения, добытые другими.

Старых заставляли работать в паре с молодыми, и сидимы вынуждены были подтверждать свое мастерство и авторитет. Способностям теперь отдавали предпочтение перед званием. Дух беспокойства овладел Верном. Темноватые тоннели, когда-то такие спокойные, теперь оглашались эхом торопливых шагов; кроты приходили и уходили, доложив, куда они идут, что делали или откуда только что вернулись. И над всей этой суетой грозно сверкал резкий свет вновь обретенной веры, согласно которой кротов судили и решали, достаточно ли рвения они проявили.

Послушав их и ознакомившись с отчетами, которые они представляли Хранителям, номинальной главой которых был Терц, а фактической – Люцерн, никто бы не усомнился в способностях нового Господина как руководителя.

По одному мановению его когтистой лапы благоговейная тишина и неторопливые ритуалы пожилых сидимов сменились энергичными действиями молодых кротов, отличавшихся здоровьем, умом, расторопностью и горячей преданностью Верну.

Хотя Двенадцать Хранителей традиционно собирались в определенном месте неподалеку от Скалы Слова, Люцерн перенес их встречи в меньшее, более светлое и менее помпезное помещение, которое было частью покоев Хенбейн, с расселинами в стене, выходящими на ревущий Доубер-Джилл. Из одной такой расселины, находившейся поблизости, Хенбейн вышвырнула ненавистного Уида, и, возможно, именно благодаря этому хорошо известному факту Люцерну полюбилось это место.

Но скорее всего тут сыграло роль то, что у этого помещения были галереи, скрытые в стенах, главным образом потайные. Эти галереи шли вверху по всему гроту в смежных норах. Рун использовал их для того, чтобы шпионить за кротами, и никто о них не знал, кроме Терца.

Акустика этого места была такова, что звук легко долетал до потайных галерей из гротов и тоннелей. Спрятавшись в ней, можно было шпионить за кротами, которые свободно беседовали внизу, полагая, что они одни.

Терц открыл секреты этих галерей Люцерну, а тот позволял приходить сюда только Мэллис. Это стало ее тайным убежищем, и, спрятавшись здесь, она подслушивала, что шепчут друг другу сидимы. Иногда она даже подстраивала так, чтобы кроты беседовали в смежных с гротом норах, и настолько ясно слышала все их разговоры, будто сидела рядом с ними.

Таким образом многие попались в ловушку, многих обвинили в измене. Однако надо сказать, что некоторые оказались верными.

«Не доверяй этому кроту», – говорила Мэллис. Или: «Спроси его, что бы он сделал, если бы узнал, что его возлюбленная – последовательница Камня, и пристально смотри на него, когда он будет лгать, – я точно знаю, он способен на предательство». Или: «Она больна, но скрывает это от тебя, чтобы ты не заменил ее здоровым кротом. Однако она предана тебе, мой дорогой Господин, так что не будь к ней чересчур суров…» Да, Мэллис не чуждо было своего рода милосердие, милосердие к самым слепым фанатикам, преданным Господину и Слову, – именно в таком порядке. А что касается выражений «дорогой Господин», «Господин, любовь моя» и аналогичных фраз, то тому кроту, который будет иметь несчастье описывать жизнь Мэллис, супруги Люцерна, не избежать их. Такова была ее манера выражаться, и она произносила эти слова с тошнотворным обожанием, тем более мерзким, если вспомнить, с каким презрением и жестокостью она относилась к остальным кротам.