Текст книги "Сказание о Маман-бие"

Автор книги: Тулепберген Каипбергенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

8

В пустой лачуге Нурабуллы не было ничего, кроме рваного одеяла, из которого клочьями лезла вата и которым укрывались он и обе его жены, да ветхой, вывернутой шерстью наружу овчинной шубы старика Омара, которая служила своему хозяину одеялом ночью и теплой одеждой зимой.

У очага, скрестив ноги по-турецки, сидел сам Омар, а справа и слева от него – обе его снохи. Снохи вили веревки из волокна кучи, а старик готовил им пасмы, то и дело посматривая на веревки, намотанные на вытянутые ноги женщин.

Омар знал, что младшая жена Нурабуллы довольна своей судьбой, но Абадан раньше жила в достатке, и, хотя она скромничала, прибеднялась перед свекром, старик не очень-то ей доверял. Когда накануне вечером Нурабуллу позвали в аул Есим-бия, Омар опасался, что без него Абадан заупрямится, ляжет и будет себе лежать без дела. Однако все вышло наоборот: поплевывая себе на ладони, старшая сноха бойко сучила волокно, нисколько не отставая от младшей. Обе работали быстро, словно наперегонки, и старик начал от них отставать. Бестолково суетясь от волнения, не успевая вовремя подавать им пасмы, Омар от души радовался их спорой работе.

Ближе к полудню вернулся домой усталый Нурабулла. На спине у него был мешок с полубатманом пшеницы и четыре клубка конопляного волокна. Нурабулла бережно опустил свой груз на пол и сел, опираясь спиной на край нар.

– Что за добыча досталась тебе, сынок? – спросил Омар, осторожно поглаживая мешок с зерном. – Ого! Уж не пшеница ли?

– Она самая. Есим-бий привез. Там и Маман-бий оказался, велел засеять. А конопля для рыболовных сетей пойдет да для силков.

– Откуда они-то взяли?

– Привезли из Шаббаза, и узбеки с Есим-бием приехали.

Обе жены не сводили умильных взглядов с усталого мужа, радуясь его возвращению. Но старик Омар не дал им долго засиживаться.

– Пошли сеять, а то и дня не пройдет, как семена будут съедены. Ну-ка, снохи, спеките всем по лепешке в золеив поле!

На широком поле закипела работа. Ярмо тянул Нурабулла с женами, а старик шел за сохой. Глядя на них, потянулись сеять другие.

– Омар-ата, если можно, когда вы кончите, мы с мужем впряжемся в ярмо, а вы уж не откажите сохой управлять! – попросила молодуха, показывая старику мешочек с пшеницей.

– Готовьте землю, а коли я устану, Нурабулла поможет, – милостиво согласился Омар.

– А по силам ли это будет человеку, у которого пара молодых жен? – раздался чей-то насмешливый голос.

Все мигом обернулись. Перед ними красовался на своем скакуне сам Есенгельды-бий. Абадан тотчас же смекнула, что это ее он пытается уколоть за то, что самовольно перестала быть вдовою кунграда.

– Наш муженек не только с парой жен, с четверкой целой шутя управится! – отрезала она. Нурабулла самодовольно ухмылялся, а румяная, обильно вспотевшая под ярмом младшая жена фыркала от смеха.

С тех пор как Есенгельды-бий решил не плевать против ветра, ему не доводилось терпеть по две неудачи в один день. А дерзкий ответ Абадан был уже второй сегодняшней неудачей. Первую потерпел он в разговоре с Шарипой, к которой отправился после случая с Айдо-сом, опасаясь, как бы и молодой Курбанбай-бий не перешел на сторону Мамана. Считая Шарипу мешком мудрости ее сына, Есенгельды завел с ней душевный разговор наедине:

– Поддерживаете ли вы, апа, известный вам указ Маман-бия?

– Если хотите, чтобы я его поддержала, найдите мне достойного мужа, – отрезала Шарипа.

– А есть ли у вас желание любить мужа и рожать ему детей?

– Какой толк от любви, если дети не родятся!

– А вот Маман-бий нерожающих женщин и людьми не считает!

– Пусть отсохнет поганый язык у того, кто скажет, будто мы рожать не сможем!

Есенгельды-бий самодовольно захохотал, но уже на обратном пути из аула Шарипы сообразил, что это доброе пожелание скорее обращено к нему самому, чем к ненавистному Маман-бию. Дерзкая вдова обманула его ожидания…

В аул Бегдуллы Чернобородого Есенгельды-бий стремился попасть в отсутствие Мамана, чтобы там, где началось действие Маманова указа, узнать истинное отношение к нему народа. Настроение людей этого аула покажет настроение всех других. Потому-то он и пытался запутать Нурабуллу и его жен оскорбительными намеками, утопить их в потоке словесных хитросплетений, а потом вывести в угодную ему самому сторону. Не удалось. И он подступился к Нурабулле с другого конца:

– Нурабулла, не проводишь ли ты меня в дом Маман-бия? Бий в отъезде, и мне одному ехать к молодухе не пристало.

– Слушаюсь, бий-ага! – И Нурабулла взял под уздцы коня бия.

Багдагуль во дворе колола дрова,

– Дома ли Маман-бий? – учтиво спросил Есенгельды.

Нурабулла уставился на него, недоумевая: «Сам же сказал, что Мамана дома нету!»

– Если нет самого бия, то есть кровля его дома. Слезайте с коней – гостями будете, – приветливо молвила Багдагуль, оставляя работу.

На этот раз не можем. Я приехал распространять указ Маман-бия и проверять его исполнение. Этот так называемый указ обязателен не только для простонародья, но и для того человека, который его придумал. Надо, чтобы дело было чистым в своем истоке. Я и приехал к тебе, чтобы узнать, завершил ли сам Маман свое дело. Может быть, он постеснялся тебя спросить или забыл: а у тебя-то будет ребенок? Способен ли Маман дать жизнь ребенку?

– Не извольте беспокоиться, наш бий успешно завершает все свои дела, – сдержанно молвила Багдагуль.

– Ну, коли так, прекрасно. Лишь бы не оказался Маман-бий несостоятельным перед собственным своим указом. Хорошо, Нурабулла, ты свободен. Желаю тебе, чтобы обе твои жены принесли сыновей. – И Есенгельды, повернув коня, величественно удалился.

Нурабулла так толком и не разобрал, зачем бий сюда приезжал и почему, несолоно хлебавший, веселый уехал. Но он не стал голову ломать, а, вернувшись в свой аул, во всеуслышание объявил:

– Видно, Есенгельды-бий одумался. Сам выехал указ большого бия распространять!

– Так ведь и властителям нашим народ нужен. Переведется народ – некем будет им управлять, – сказал Бегдулла Чернобородый.

9

Никто не знал прямой дороги на Бухару. Люди говорили: иди на юго-восток. Аманлык вышел из дому на рассвете и пошел куда глаза глядят. Его вела надежда найти живой сестренку Алмагуль.

Сначала он шел заброшенными дорогами, по которым некогда гнали скот, потом неведомо кем протоптанными тропами, а когда и они потерялись в буйной траве, пошел целиной по солнцу.

Не было на пути его высоких гор с поднебесными перевалами, но попадались зыбучие барханы, и ноги путника увязали в песке. Потом открылись пустынные равнины, перемежающиеся густыми зарослями джангиля и поднимавшейся выше купола юрты осоки, сквозь которую еле-еле можно было продраться. Сквозь холод и зной, вламываясь в могучие густолиственные дебри камыша, шел Аманлык одиноким волком.

Выходя из аула, опасался он лишь одного – жажды, а потому стремился не терять из виду воды Амударьи. Река не только утоляла жажду, но и помогала не потерять направление.

По счастью, это были дни, когда у зайчих появились зайчата, а фазаны несли яйца, выводили цыплят. В камышах на берегу реки было вдоволь яиц. А стоило только, приложив палец к губам, пискнуть, как пищит голодный зайчонок, со всех сторон сбегались кормилицы – зайчихи, и, подбив одну из них камнем, а потом прирезав мечом Оразан-батыра, добывал Аманлык и мясо. С этим мечом он не боялся ни зверя, ни лихого человека, не чувствовал себя одиноким, словно рядом с ним был испытанный, верный друг и защитник.

Так шел он и шел, не считая ни дней, ни вере, с одной только мыслью – вперед и вперед.

Когда проходил он илистым берегом урочища под названием Дульдуль Отлагай, из зарослей куги (навстречу ему вышел не крылатый конь, чье имя носила местность, а свирепая тигрица с выводком тигрят. Защищая своих щенков, она стрелой ринулась на незваного гостя, и завязался бой не на жизнь, а на смерть. Обливаясь кровью, Аманлык уже терял надежду остаться в живых. Но человек есть человек, исхитрился он все-таки выхватить меч из ножен, полоснуть зверя по горлу. Со стоном, похожим на рыдание, тигрица рухнула наземь, увлекая за собой Аманлыка. Тигрица была мертва и уже не могла причинить вреда человеку, лежащему без сознания в ее могучих объятиях. Очнувшись и вознеся хвалу всевышнему за чудесное спасение, Аманлык встал. Шатаясь на подламывающихся ногах, он подошел к реке и обмыл мутной водой кровь на лице и голове. Оказалось, тигрица оторвала ему ухо. Сморщившись и застонав от невыносимого жжения, Аманлык оторвал клок от подола рубахи и перевязал раны. Медленно, осторожно ступая, он побрел сквозь засохшую турангилевую рощу, и тропинка вывела его к аулу.

– Слава тебе, господи! – прошептал он, чувствуя, что, его словно ветер шатает.

С трудом дотащился он до крайнего низкого домика и, тихонько плача, остановился перед запертой дверью:

– Откройте, люди добрые. Я божий гость, гонимый судьбой, сжальтесь.

Скрипнула дверь, на пороге показалась женщина, закутанная в паранджу, с мальчиком лет десяти. Увидев страшного, окровавленного человека в лохмотьях, они испуганно отступили и уже были готовы захлопнуть дверь, как зоркие глаза женщины приметили, что Аманлык пошатнулся. Она быстро подхватила его сильными руками и, поддерживая под локоть, уложила спать.

Аманлык, недвижимый, пролежал целые сутки. Вечером она снова накормила его, а ночью, как пропели первые петухи, разбудила и молвила:

– Пока ни одно двуногое не увидело вас, уходите, дорогой гость мой, подобру-поздорову.

Почувствовав в голосе женщины и страх и нежность Аманлык дрогнул, смутился, рука сама потянулась, чтобы погладить ее блестящие шелковые косы, но он сдержался: «Негоже возмущать покой человека, который сделал тебе добро!» Он встал. Отступая к двери, долго благодарил хозяйку и с трудом шагнул за порог с чувством человека, навсегда изгоняемого из родного дома.

Одинокая тень, пройдя темной улицей, снова двигалась на восток – в преславный городок Бухару.

Теперь Аманлык уже не чувствовал одиночества. Он не спал в голой степи, она не была ему подушкой, – на его пути то и дело вставали аулы. В одном он полдничал, в другом ночевал.

Узбекские аулы заметно отличались от каракалпакских. Вокруг домов, построенных из саманного кирпича, возвышались глиняные дувалы, за ними раскинулись сады и посевы, защищенные рядами пирамидальных тополей. При виде всего этого Аманлык почувствовал, что, обойди он все четыре стороны света, нигде не найдет такой прекрасной земли.

«А что, если перекочевать нам сюда всем народом из нашего озерного края, где пьют нашу кровь гнус и неотвязные комары? Жаль, что не видит этого всего наш Маман-бий! – И тут же одернул себя:– Эк куда занесло тебя неугомонное твое воображение! Пусть никогда больше не доведется народу моему кочевать. А кто того пожелает, чирей тому на язык!»

Поздним утром вошел Аманлык в город Бухару. Кругом громоздилось множество высоких домов, а над ними вздымались в синее небо гигантские купола, радуя глаза и страстно томя душу своей непостижимой красотой. Улицы кишели пестрыми толпами людей, как большой растревоженный муравейник. С разинутым ртом бродил по городу Аманлык, глазея на невиданное и невообразимое его великолепие. Робко спросил он у какого-то продавца лепешек, где дворец его высочества эмира. Торговец движением подбородка указал ему ворота дворца, и джигит, в одиночку осиливши пешим столько бесконечно длинных дорог, не оробевший в схватке с тигром, задрожал от волнения и страха. Переждав, пока унялась дрожь в коленях, Аманлык пошел к воротам арки. Завидев оборванца с оторванным ухом, до глаз обросшего косматой бородой, с копной волос, будто растрепанное птичье гнездо, стражники еще издали закричали: «Стой! Стой!» А когда тот остановился, спросили, кто он такой.

– Аманлык я, самой ханши старший брат. – Говоря это, он и впрямь верил, что здесь в ханском дворце ждет его сестричка Алмагуль.

Стражники, смеясь, быстро-быстро заговорили между собой, не обращая ни малейшего внимания на чудного бродягу. Хотя в дороге Аманлык не раз объяснялся с узбеками, сейчас он не понимал ни слова из их разговора и наконец, потеряв терпение, крикнул:

– Каракалпак я!

– Калпог? – спросил один из стражников, потешаясь.

– Не калпак, а каракалпак. Это не меня так зовут, а народ мой: каракалпак!

Оба стражника громко захохотали. В обиде схватился было Аманлык за меч, да вовремя одумался, опустил руки. Одинокий, в чужой стране, что он мог сделать против этих краснорожих, до зубов вооруженных людей?!

Между тем неподалеку остановился какой-то оборванец, чуть не до земли согнувшийся под тяжестью огромного мешка, лежащего у него на спине. За ним поспешал толстяк в нарядном халате с белой чалмой на голове, обутый в новые ичиги с блестящими калошами, – похоже, бай.

– Из каких ты мест, каракалпак? – спросил носильщик, едва переводя дыхание.

– Из Нижних, – ответил Аманлык.

– Иди-ка помоги мне! – попросил тот, сбрасывая мешок на землю. Бай тоже остановился неподалеку. Человек с мешком обтер лицо полой рваного халата и молвил тихонько, чтобы бай не услышал:– Эх ты, дурень! Чем кричать: «Я каракалпак», говорил бы: «Я несчастный ишак». Вот я тоже каракалпак. А кто я теперь? Ишак. Вон хозяин стоит, от жары ручкой обмахивается. А я? Чем я лучше осла? Поднеси хоть малость мой мешок, я передохну. А потом мы с тобой поговорим.

Аманлык молча взвалил мешок себе на спину, и хотя устал с дороги, он был сильней своего нового знакомца и быстро пошел вперед, мелкой перепелиной походкой, обгоняя и самого бая, поспешавшего вслед воробьиным скоком.

– Шошма! Шошма! Не торопись! – крикнул бай, отставая.

– Не бойсь, господин, не рассыплю, – ответил Аманлык, путая узбекское «шошма» (не спеши) с каракалпакским «шашпа» (не рассыпь).

Бай не понял, что Аманлык сказал, а носильщику невдомек, что он узбекского слова не знает: «Сам еле жив, а еще шутит, несчастный!» И, смеясь, покрутил головой.

– Куда бежишь? Иди потихоньку! – крикнул по-каракалпакски.

Аманлык сбавил шаг.

После того как они донесли поклажу бая и, получив положенную плату, возвращались восвояси, носильщик рассказал пришельцу о себе, мешая каракалпакские слова с узбекскими:

– Зовут меня Косымбет, а бухарцы говорят «Кошмат». А мне что? Пусть как хотят называют. Сам я из Верхних Каракалпаков, с Сырдарьи. Здесь нас, каракалпаков, с тысячу душ. Гляди, вон гора виднеется, – Косымбет указал на вздымающуюся в дымке утреннего тумана далекую гору. – Вот у подножия ее мы и живем. У каждого семья. Забот хватает. Ходим в город на заработок. Сегодня-то мне повезло. На хлеб, конечно, я не заработал, а на куырмаш – жареную джугару – нам с женой да детьми на целый день хватит, – добавил он, легко перебрасывая с руки на руку маленький мешочек джугары, которую получил от бая за то, что тащил ему с добрую версту огромный чувал с базара. – А ты чем занимаешься?

– Вот ты зовешься каракалпаком, – сказал Аманлык, – а говоришь не то по-каракалпакски, не то по-узбекски.

– Ну и дурень! – рассердился Косымбет. – Коли не будешь говорить на языке хозяина, то и работы вовек не сыщешь. Скажи спасибо, что я хоть как-то по-каракалпакски еще маракую, чтобы ты мое слово понял.

– Да-а-а, – протянул Аманлык, подумав про себя, что, хоть он и объяснил стражникам свое дело как есть, они его, видно, все-таки не поняли.

– Пойдешь в аул – сам увидишь, – продолжал Косымбет, – дети наши все говорят по-бухарски. Уже сорок лет, как мы здесь поселились. Мы среди местных жителей что капля воды в озере, – нас даже и не заметно. А тебя-то как занесла сюда судьба? Землицы, что ли, пришел просить у хана?

И Аманлык рассказал ему, зачем пришел в Бухару…

– Ха! – удивился Косымбет. – Оказывается, умом тронулся ты, джигит! Да если каждый каракалпак свои потери искать пойдет, ни одному на месте сидеть не придется!

– Нет, Косымбет, в своем уме я… А вот ты знаешь здешние порядки, расскажи, как можно к Хану пробиться?

– Пойдем к нам в аул – сам все поймешь.

– Это как?

– А вот побудешь у нас, и все тебе станет ясно. Мы с тобой вместе будем ходить на поденщину. Поработаешь, язык свой поломаешь – научишься со стражниками объясняться, сунешь им в лапу, а без того во дворец пройти не надейся.

– Ну, коли так, веди меня к себе в аул, Косымбет.

Хотя Верхние каракалпаки и стали оседлыми, но в жизни мало чем отличались от Нижних. «Несчастный народ мой, довольствуешься ты помоями, как бродячая собака!»– с горечью думал Аманлык. Ничем не мог он помочь, ничего не мог посоветовать соотечественникам, кроме исполнения указа Маман-бия: «Умножайте семьи свои, – во множестве сила!»

– Множество – великое дело, – вторили ему старики.

Но никто не торопился выполнять указ. И тех-то детишек, что уже были, прокормить трудно, где уж тут думать об умножении голодных ртов. Да к тому же и сам Аманлык был занят своим делом, заботой о том, чтобы проникнуть за ворота ханского дворца.

Арк был окружен заколдованным тесным кругом алчных людей, и преодолеть путь к приемной хана было труднее, чем выучить незнакомый язык. Люди эти облепили дворец, как плотная кожура луковицу. Чтобы содрать хоть один слой кожуры, надо сунуть в руку набольшему этого слоя. Без того на пути твоем скрестятся копья, а то и мечи, и шагу вперед не ступишь.

Чтобы заработать на взятки ханской охране, Аманлык, сначала вместе с Косымбетом, а потом и один не покладая рук трудился на поденщине. Он и грузы таскал, и дровами промышлял, и воду носил, и нужники чистил…

Священный и преславный город Бухара, хотя и вмещал в свое бездонное нутро многоязычные тысячи приезжих, торговцев, караванщиков, дервишей, хотя и славился множеством своих домов, улиц, базаров и просторных площадей, казался Аманлыку сумрачной темницей; он задыхался в четырех стенах глиняных дувалов, под каменным навесом низких потолков, томился, как дикий конь в тесном загоне.

Еле дотянул он до новой весны, когда, с накопленными от скудного своего заработка жалкими крохами, снова появился перед воротами дворца.

Стражники, как вороны, сидящие по углам ворот, снова преградили ему путь. Молча кинул Аманлык одному из них узелок с приношением. Стражник ловко, как жадная кошка, подхватил узелок на лету, и его длинное копье, которое преграждало вход, поднялось вверх. Однако второй не только не поднял свое, но и кончиком копья ткнул в грудь Аманлыку. Тогда первый, схвативший узелок, с треском ударил мечом по древку копья второго, тот выпустил древко из рук и, подойдя вплотную к Аманлыку, слегка оттолкнул его, заискивающе улыбаясь и многозначительно глядя на другой узелок, который Аманлык намеревался отдать начальнику внутренней стражи.

– Что у тебя за дело к священной особе повелителя нашего?

Если бы у стражника был хвост, то он завилял бы им, как голодная собака, и Аманлык, не в силах смотреть на унижения попрошайки, сунул ему в руку свой последний узелок. Стражник вернулся на свое место у входа, оба перемигнулись и одновременно обратились к просителю:

– Говори свою жалобу. Что тебе надо? Аманлык рассказал.

– А какая она из себя, сестрица твоя? Аманлык, глядя в землю, задумался, потом поднял голову, заговорил запинаясь:

– Алмагуль ее зовут. Тринадцать лет ей было, когда с караваном ее увели, черноглазая, волосы длинные, в косы заплетала, на голове укладывала, как корзину.

– Эй, Ташмат! Чего встал? – заорал внезапно стражник. – Иди ступай своей дорогой!

Аманлык оглянулся. Неподалеку от ворот, держа в поводу серого ишака, стоял старик с большой белой бородой, покрывающей ему грудь. Он был такой худой, что ветхий чекмень висел на нем складками и под ними не угадывалось тела.

– Эй, каракалпак, примет тебя хан или не примет, – приходи ко мне. Я буду поить осла вон там за углом у колодца! – сказал старик и не спеша свернул за угол.

Аманлык растерянно глядел ему вслед. Между тем один из стражников скрылся в воротах и быстро вернулся.

– У хана нет времени с тобой толковать, – молвил он с важностью. – А женщины, какую ты ищешь, в наших местах, оказывается, не было.

Аманлык все еще стоял, с надеждой глядя на стражников.

– Дело кончено. Иди. Если хочешь полюбоваться на священную особу господина нашего, приходи сюда в четверг. Они соизволят из этих ворот на скачки выезжать.

Не зная, что делать, стоял Аманлык перед воротами, но вспомнил о старике, заторопился, шепнул «ладно, приду» и бегом бросился за угол. Старик со своим ослом шел ему навстречу, первым поздоровался и, отведя в сторонку, сказал:

– Сынок, слышал я, как ты жаловался привратникам, и что-то мне показалось в рассказе твоем знакомым. Расскажи-ка ты мне свое дело.

– Что толку, если и расскажу? – с досадой молвил Аманлык. – Видно, никто, кроме самого хана, ничего не знает. Ищу я сестрицу свою Алмагуль, тринадцать лет ей было, когда с караваном увели…

– Знаю я твою сестру, – перебил старик, – был я помощником того караванбаши, который ее увез. Да дорогой задумал он хитрое дело: продал твою девочку хорезмскому хану.

– Продал хорезмскому хану?

– Да, сынок, продал. Ничего удивительного. Аманлык тупо уставился в землю. Земля под ним качалась.

– Караванбаши был человек жадный, – из глаз Ташмата скатилась скупая слезинка. – Ничего не поделаешь, много жадных людей на свете! Какой-то человек из нашего каравана, тоже в отместку, что хозяин с ним деньгами за девочку не поделился, как вернулись мы в Бухару, донес хану. Всех нас потянули на допрос. Кто говорил «не знаю», пытали: язык отрезали, уши отрезали, остальных с глаз долой прогнали. А самого караванбаши повесили. Я-то чудом уцелел! С той поры уже добрых двадцать лет минуло. А ты, оказывается, человек упрямый – двадцать лет за своей потерей гонишься. Ну, коли у тебя острый глаз да цепкая хватка, может, ее во дворце хорезмского хана и сыщешь. Умная девочка была твоя сестренка. Бог наказал за нее проклятого караванбаши. Ищи ее, может, и на ней божье заклятье, но все равно ищи. А у меня груз с души свалился, как тебя встретил. Двадцать лет душа у меня горела, покоя не знал! Счастливого тебе пути-дороги. Прощай!

И старик Ташмат, ведя в поводу своего осла, степенно удалился. Аманлык не успел и расспросить его толком, долго стоял как в землю вкопанный. Смутные мысли громоздились у него в голове, не знал он даже, верить или не верить этому старому колдуну. «А ты, оказывается, человек упрямый – двадцать лет за своей потерей гонишься». Как это понять? В насмешку он сказал или с доброй душой?

Вернувшись в аул, Аманлык рассказал обо всем Косымбету.

– А ведь верно, двадцать лет тому назад какого-то караванбаши на дворцовых воротах повесили. Три дня висел, – сказал Косымбет. – Мы-то не знали за что, разные слухи ходили. Говорили и про девочку, будто эмиру ее везли, а врагу его, хану хорезмскому, продали.

Похоже, старик правду сказал. Надо было Аманлыку в Хорезм возвращаться.

Аульные каракалпаки толковали между собой и о том, как это можно отпустить сородича в дальний путь пешим, и где находится низовье Амударьи, где владения Хорезм-шаха. Толковали, толковали, собрали деньги и купили Аманлыку в складчину осла.

– Вот, молодец из края Нижних Каракалпаков! – сказал старейшина, передавая в руки Аманлыка повод заседланного осла. – Это тебе подарок от бухарских каракалпаков. Больше ничего тебе дать не можем, не обессудь. Доберешься до своей земли – нас не забудь. Укоренитесь на новом месте, и мы к вам перекочуем. Пока вы там устроитесь, и мы малость окрепнем, сейчас-то мы захудали, на перекочевку силенок не хватит. Оразан-батыр был человеком храбрым. Если сын задался в отца, сумеет собрать народ свой воедино. Поклон отнеси от нас Маман-бию и Есим-бию, посетившему нас. А мы коли сытно будем жить, то и детки у нас пойдут. Указ вашего большого бия и для нас закон непреложный.

– Земно кланяюсь вам за любовь и заботу, родные братья мои! – молвил Аманлык со слезами. – Слово ваше донесу до нашей земли. Есть у нас и еще один славный бий из рода кунград, Есенгельды, и ему ваш поклон передам. Его слово теперь, пока слушается ошМаман-бия, тоже имеет вес. Если не вздумает он старые раны да обиды между ябы и кунградом бередить, большую пользу народу принести сможет. Но, друзья jaoH, признавать Маманов указ мало, надо его исполнять. Нас, каракалпаков, мало, а ведь недаром говорят – во множестве сила народа. Сами знаете: сила солому ломит. Будет нас много, и враги нас будут бояться.

– Всякое доброе дело ваше поддержим. Как услышим, что вы важное начинание затеяли, тотчас и мы за вами, – заверяли Аманлыка провожающие.

Со всеми обнялся он троекратно и тронулся в путь по южному берегу Амударьи, подгоняя своего осла остроконечной палочкой:

– Где ты, страна Хорезм?