Текст книги "Крик души"
Автор книги: Сьюзен Льюис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
Ее камера была под номером шесть. В ней были те же самые стальные решетки вместо двери, как и у остальных, единственная бетонная койка с матрацем и унитаз, огороженный низкой стенкой. Когда служащий «Релайанс» повернул ключ, она посмотрела на него взглядом, в котором читалось непонимание, почему и как он может с ней так поступать. Он проигнорировал ее и пошел назад к столу, где МакАллистер и Фримен разговаривали по мобильным телефонам.
Другие заключенные продолжали орать и ругаться, и Никки закрыла ладонями уши, поскольку ей необходимо было хоть как-то отгородиться от всего этого ужаса. Она не может быть здесь, в месте, где люди похваляются своими злодеяниями, бранят на чем свет стоит своих адвокатов и угрожают друг другу. Шум их голосов, зловоние их тел доносились до нее резкими урывками, словно короткие периоды бодрствования среди сна.
Ночной кошмар…
Именно кошмаром все это и было: ужасным, безумным кошмаром, который закончится, как только она заставит себя проснуться.
Текли долгие, ужасные минуты. Неужели с этого момента в этом и будет состоять вся ее жизнь: переезд из одной камеры в другую, нападки и оскорбления со стороны других заключенных, отсутствие доверия к ее словам? Она закрывала глаза, как только перед ними начинал вырисовываться ужасающий призрак тюремной жизни. Никки крепко сжимала голову руками, словно желая отгородиться от этого кошмара. Несколько коротких мгновений она пыталась мыслить логически и найти в сложившейся ситуации хоть какой-нибудь смысл, но затем оставила свои попытки. В этом не было никакого смысла, потому что даже когда она пыталась его обнаружить, единственное, что появилось, это трехмерное изображение вины.
Она была там одна, у нее были и мотив, и возможность, а значит, это должна была быть она. И если все говорят, что это правда, то, возможно, они правы.
Вот только они не правы.
Она вздрогнула, услышав скрежет ключа; подняв голову, она увидела, что это вернулся служащий «Релайанс».
– Адвокат пришла, – сообщил он.
Встав на ноги, Никки снова проследовала за ним мимо других камер, пытаясь не слышать злобного кудахтанья, ржания и ругательств, которыми ее награждали их обитатели. Однако они все равно вонзались в нее, подобно когтям, пропитывая ее ядами страха, паники и ненависти к себе.
Мария Таунсенд стояла спиной к двери комнаты для допросов, когда Никки вошла туда. Обернувшись, она посмотрела на часы.
– Привет, как дела? – спросила она. – Извини, Никки, меня задержали. Они собираются заслушать твое дело, так что времени на разговор у нас не много, но все в порядке, ничего не изменилось, с тех пор как мы виделись вчера вечером.
– Очень даже изменилось, – недоверчиво поправила ее Никки. – Они обвинили меня в… Они… – Она набрала в грудь побольше воздуха. – Вы говорили, что мне совершенно не о чем волноваться.
– Не о чем, если ты этого не совершала, – с улыбкой заявила Таунсенд. – Я так понимаю, ты все еще утверждаешь, что не виновата?
– Конечно. Зачем мне признаваться в том, чего я не делала?
Таунсенд удивленно подняла брови.
– Это один из способов получить меньший срок, – пояснила она, – и, возможно, в скором будущем ты отнесешься к этому варианту более благосклонно. Пока, тем не менее, ты не должна ничего говорить. Просто доверься мне, и тебя выпустят отсюда в мгновение ока.
И снова Мария Таунсенд катастрофически ошиблась, потому что, когда доказательства вины Никки были представлены судьям, даже Никки поняла, почему никто не верит ей. Самым большим потрясением для нее оказалось то, что прокурор привел цитату из ее дневника: она ведь даже не знала, что полиция нашла его. Затем он привел выдержки из показаний Кристин, и Никки едва могла поверить своим ушам.
Неужели Кристин и вправду все это им рассказала?
Ей стало еще хуже, когда прокурор заявил, что она не только может сбежать, но ее следует держать под стражей еще и потому, что она в состоянии причинить вред самой себе.
Голова Никки закружилась. Разве она когда-нибудь говорила или совершала что-либо, что могло бы вызвать подобное опасение? Этот человек, этот абсолютный незнакомец, нагло лгал, чтобы помешать ей обрести свободу. Почему? Какую цель он преследует? Что он мог выиграть, причиняя ей это зло?
Затем говорили все остальные: адвокаты, судьи, совершенно незнакомые ей люди, – решая ее судьбу, но, несмотря на рвущийся наружу крик, ей не позволили произнести ни слова. Она знала, что где-то здесь, за ее спиной стоят Спенс и остальные, почти физически ощущала их присутствие, словно они касались ее; но она не смела обернуться. Вместо этого она продолжала смотреть, вытаращив глаза, на людей с суровыми лицами, которые каким-то образом взяли на себя ответственность за ее мир.
Они встали, и, когда адвокаты начали говорить друг с другом, Спенс закричал:
– Нет! Я не допущу, чтобы вам сошло это с рук.
Никки опустила глаза, когда стоящий рядом с ней мужчина протянул ей наручники.
– Она его не убивала! – вопил Спенс. – Арестуйте меня, если вам непременно нужно кого-то арестовать. Только не поступайте так с ней.
Она перевела взгляд на служащего «Релайанс», который защелкивал наручники вокруг ее запястий. Он опустил голову, и потому все, что она могла видеть, это колючие завитки седеющих волос и красные мочки ушей. Затем он повел ее прочь из здания суда, к лестнице, по которой они шли, казалось, целую вечность. Она обернулась, чтобы посмотреть на Спенса, но их взгляды так и не успели встретиться до того, как ее вывели за дверь.
– Я этого не делала! – закричала она, надеясь, что он услышит.
– Знаю! – крикнул Спенс в ответ, и она едва не разрыдалась от облегчения.
Сила, скрывавшаяся за этим словом, сказала ей, что хотя бы он верит ей, но сейчас у нее не было времени хорошенько обдумать это. Она возвращалась в недра здания суда, и, несмотря на то что она не расслышала слов заключительного постановления, ей было ясно, что домой она не едет.
Вместо этого она направлялась в тюрьму, где находились люди, совершившие реальные преступления и презиравшие любого, кто причиняет вред ребенку.
В глубине ее души начал формироваться еще один тихий крик, возникший из такого ужаса, какой она за всю свою жизнь ни разу не испытывала; но, когда он достиг ее горла, все, что вышло оттуда, были два коротких слова, и даже они были не громче шепота.
– Знаешь, давно хочу тебя спросить, – неожиданно произнесла Таунсенд, подходя к ней сзади, – где твои родители? Ты могла… Что? – переспросила она, когда служащий «Релайанс» заговорил с ней.
– Я говорю, вашему клиенту повезло, – повторил он. – Автозак уже у дверей, и в нем осталось только одно свободное место, так что ждать он не будет.
– Что ж, в каждой бочке дегтя есть ложка меда, – пробормотала Таунсенд. Затем, повернувшись к Никки, сообщила: – Сейчас тебе вернут вещи; можешь взять их с собой.
Никки молча смотрела на нее.
– Все будет хорошо, – почти бодро заверила ее Таунсенд. – Деньги есть?
Никки покачала головой.
Таунсенд закатила глаза.
– Нужно было подумать об этом раньше, – объявила она, словно Никки могла откуда-то знать, что это насущная необходимость. – Впрочем, не беспокойся. Поскольку теперь ты официально содержишься в камере предварительного заключения, ты можешь принимать посетителей каждый день, так что пусть тебе кто-нибудь принесет пару фунтов. Это поможет и с телефоном, и с другими не менее важными мелочами, пока ты находишься там. Кстати, думаю, будет лучше, если ты попросишь отправить тебя по Правилу, как только доберешься туда: это означает, что тебя поместят отдельно от других заключенных. Думаю, это разумно, если учесть, по какой статье ты проходишь. О, наконец-то, я ждала этого звонка! – И, занявшись телефонным разговором, она отвернулась.
Никки смотрела, как ее пальто натянулось на спине. Она не знала, что именно хочет сказать или спросить. Все, что она знала, – это то, что в любом случае в этом не было никакого смысла, потому что даже адвокат не стала ее слушать.
ГЛАВА 22
Выражение лица Спенса являло собой маску гнева и смятения, когда он вышел из зала суда, двигаясь так стремительно, словно точно знал, куда идет и что должен делать.
– Этот адвокат хуже, чем бесполезный, – объявил Дэвид, как только за ними закрылись двери. – Она ни слова не произнесла в защиту Никки.
– Именно поэтому мы должны найти ей другого, – коротко ответил Спенс и резко остановился у обочины, прямо перед носом у автобуса.
– Ты кого-то знаешь? – спросил его Дэнни.
– Нет, я не знаю, – отвечал Спенс, – да мы и не можем позволить себе адвоката. Но я знаю, кто может.
Дэнни поглядел на Дэвида.
– Ты говоришь о ее родителях? – уточнил Дэвид.
– Точно, – энергично кивнул Спенс, когда они начали переходить дорогу. – Мне нужно, чтобы ты узнал их адрес у своей матери, и тогда я бы первым делом завтра же навестил их. Тем временем нужно зайти на сайт Иствуд-парк и выяснить о нем все, что можно, а также узнать, когда у них приемные часы… – резко открыв зазвонивший телефон, он рявкнул: – Слушаю!
Прижимая трубку к уху, он сделал еще несколько шагов, но потом замедлил шаг и остановился; с лица у него схлынула кровь.
– Что стряслось? – взволнованно воскликнул Дэнни.
Спенс поднял руку, продолжая слушать, затем, еще сильнее побледнев, произнес:
– Я перезвоню позже. – И, нажав «отбой», уставился на остальных в страхе и недоумении.
– Кто это был? – не отставал Дэнни.
Спенс все еще не мог переварить то, что только что услышал.
– Спенс, скажи нам, что случилось. Это нас всех касается, помнишь?
Спенс перевел на него взгляд.
– Звонили из офиса коронера, – наконец выдавил он. – В общем, тело Зака вернулось… – Он вздохнул. – Они могут отдать его нам для похорон, но его… Его мозг пока останется в Лондоне.
У Дэнни от неожиданности отвисла челюсть.
– Они говорят, что он должен оставаться в лаборатории, пока не закончится суд, – продолжал Спенс. – Так как мы решим: хоронить Зака без мозга или оставить у них тело, пока они не смогут отдать нам и мозг тоже?
– Боже правый!.. – пробормотал Дэвид; на лице у него читалось глубокое потрясение.
Спенс закрыл глаза, словно желая отогнать новые мучительные картины крошечного тельца его сына и того состояния, в котором оно, должно быть, находится.
– А что будет с мозгом, если ты все же решишь похоронить его сейчас? – через некоторое время спросил Дэнни.
Спенс покачал головой:
– Я не спрашивал. Думаю, что нужно узнать, прежде чем я сообщу об этом Никки.
Дэнни и Дэвид беспомощно посмотрели на него. Ему не было необходимости озвучивать свое нежелание поднимать с ней этот вопрос именно сейчас, как и не нужно было объяснять, какую боль причинил ему этот телефонный звонок. Между ними повисло решение, понятное без слов, принимать которое никакому родителю не пожелаешь.
Наконец Спенс обернулся и посмотрел на здание суда магистрата с таким выражением лица, словно уже почти решил вернуться туда.
– Знать, что она все еще там, – бессильно прорычал он, – и что я не могу подойти к ней!.. От этого мне хочется взорвать все к чертовой матери и вытащить ее оттуда.
Дэнни утешительно похлопал его по плечу, а Дэвид сказал:
– Единственное, что теперь имеет значение, – это сделать все возможное, чтобы обеспечить ей хорошего адвоката. – И, достав из кармана мобильник, он нажал на кнопку быстрого набора телефона матери.
До сих пор Никки понятия не имела, что такое автозак. Если бы ее попросили угадать, то, наверное, она представила бы себе заключенных, сидящих на длинных скамьях за толстой стальной сеткой или даже за пуленепробиваемым стеклом, и еще, наверное, все они были бы скованы между собой.
Но реальность совершенно не походила на ее фантазии.
Задняя часть микроавтобуса, в котором она ехала, была разделена на шесть микрокамер: три с одной стороны центрального прохода и три с другой. Они были настолько маленькими, что в них едва хватало места, чтобы развернуться, и ее колени почти касались противоположной стены, когда она села на сваренное из металлических трубок сиденье. После того, как охранник снял с Никки наручники, и перед тем, как запереть ее, он сообщил ей, что в крыше есть люк, чтобы полиция или пожарная команда в случае крайней необходимости могла вытащить ее наружу.
Каждый раз, когда она думала, что в этом тяжелом испытании она прошла все и уже не может быть хуже, это происходило.
Никки знала, что они едут по шоссе А-38, в северном направлении, потому что увидела дорожный знак. Окно было сильно тонированным, но она предположила, что это скорее защита от нескромных взоров прохожих, чем препятствие для любопытных взглядов заключенных. Странная уступка, которая, впрочем, наверняка таковою и не была.
В мыслях Никки перестала быть тем, кем являлась в действительности; вместо этого она представляла себя актером, которому нельзя смотреть на кинокамеры или пытаться общаться со съемочной группой. Она просто должна была верить, что они рядом и старательно захватывают в объектив мчащийся по сельской местности автозак, несущий свой груз актеров в роли охранников и правонарушителей. Некоторые заключенные, набитые в камеры, как сардины в консервную банку, громко выкрикивали слова из сценария, которого Никки не видела, на языке, который она знала, но никогда не использовала. Время от времени слова оказывались такими грязными, что ее начинало тошнить, а резкий смех так вонзался в нее, что она невольно вздрагивала. Ее выражения и реакции были частью фильма. Они тоже не были настоящими. Они исчезнут, как только режиссер крикнет: «Стоп! Снято!»
Она жадно смотрела на проносящиеся мимо пейзажи, пытаясь по-прежнему играть роль, хотя и не знала наверняка, кого, собственно, должна играть. Ее обвиняли в убийстве, что делало ее серьезной преступницей, но она себя не чувствовала таковой, поскольку пыталась разучиться чувствовать что-либо вообще. Если она выйдет из роли, то ей придется постараться стать сторонним наблюдателем за собственной жизнью, отстраненным умом, наблюдающим за тем, как послушное тело, влекомое исподволь, сливается с тюремной системой, словно труп, который засасывает могила.
Последние слова Марии Таунсенд отдавались зловещим эхом в ее смятенном уме. «Попроси, чтобы тебя оформили по Правилу… Тебя отделят… разумно, учитывая твою статью». Что означает «Правило»? Кого она должна просить? Отдельно – как это? По-видимому, лучше, чем столкнуться с теми, кто считал своей ролью в тюремной жизни (как, впрочем, и в кино) обрушивать собственное наказание на заключенных, обвиняемых в причинении вреда своим детям.
Заключенные.
Она теперь заключенная. Ее не признали виновной, но все равно взяли под стражу. Осудили на тюремное заключение в ожидании судебного процесса по делу об убийстве ею новорожденного сына.
Горе и паника стали нарастать в ней, как взрывная волна, но Никки быстро оттолкнула их и снова стала смотреть в окно. Все части пейзажа проносились мимо нее размытым пятном: поля, деревья, дома, магазины «Все для сада и огорода», пабы… Съемочная группа находилась где-то снаружи, кинокамеры катились вслед за ней.
Они повернули, съехали на другую дорогу, которая шла через однообразный жилой массив. Никки заметила знак «Тюрьма Ее Величества Иствуд-парк», и, поскольку фургон замедлил ход, поняла, что они добрались до места назначения. Ей хотелось бежать и никогда не останавливаться, но места в камере было так мало, что она не могла сделать даже шага. Все, что она видела в окно, это высокие заборы, поверх которых шли ряды толстой, угрожающего вида колючей проволоки, и камеру видеонаблюдения, указывающую ей путь. Камера напомнила ей о роли, которую она якобы играла, но минуты шли, микроавтобус снова покатился вперед, и все ее попытки остаться в мире грез стали утекать, как вода из раковины, оставляя ее в холодной, жесткой хватке невероятной действительности.
Микроавтобус наконец остановился, но прошло какое-то время, прежде чем служащие «Релайанс» начали принимать прибывших заключенных. Никки молилась, чтобы этот процесс подольше затянулся, но слишком скоро кто-то уже отпер ее дверь, и, когда она встала, служащий «Релайанс» протянул наручники. Через мгновение ее запястья снова сковали стальные оковы, и ее вывели в холодный вечер, а затем ввели в дверь, открывшуюся в унылую, тускло освещенную комнату, где стояли две одетые в форму надзирательницы и ждали, когда она подойдет, чтобы начать регистрацию.
Внезапно ее ужас достиг такого накала, что ее чуть не вывернуло наизнанку, и, возможно, это действительно произошло бы, но одна из надзирательниц вышла вперед и сжала ее руку. Это была молодая женщина с зализанными назад светлыми волосами и доброжелательной улыбкой.
– Что, первый раз? – спросила она.
В горле у Никки было так сухо, что она не могла произнести ни слова, и потому просто кивнула. Меньше всего она ожидала встретиться здесь с доброжелательностью – это шло вразрез абсолютно со всем, что ей доводилось слышать о тюрьмах.
– Мы зарегистрируем вас как можно быстрее, – сказала служащая, оборачиваясь через плечо, потому что зазвонил телефон.
Другая надзирательница подняла трубку, а молодая светловолосая женщина перевернула страницу на планшете и сказала:
– О’кей, имя и дата рождения.
Никки ответила охрипшим почтительным голосом.
Записав данные, надзирательница перешла к следующему вопросу:
– Как вы здесь оказались?
Никки засомневалась, и ее глаза заволокло слезами, когда она отрывисто ответила:
– Они думают, что я убила своего ребенка, но я этого не делала.
Женщина подняла глаза, почти незаметно улыбнулась и собиралась продолжать, когда Никки заявила:
– Мой адвокат посоветовала мне спросить, можно ли пойти по Правилу. Я не знаю, что это такое, но…
Теперь служащая нахмурилась, но ее тон не был враждебным, когда она ответила:
– Имеется в виду Правило № 43 Тюремного кодекса, которое дает вам право на отдельное размещение, если вы этого хотите. – Она мельком взглянула на бланк. – Да, возможно, в вашем случае это хорошая мысль, – решила она и, повернувшись к коллеге, которая только что закончила говорить по телефону, спросила: – У нас тут Правило № 43, возьмешь?
– Уже, – ответила та и снова сняла трубку.
Продолжая регистрацию, светловолосая надзирательница спросила:
– Ближайшие родственники?
Никки запуталась: она понимала, что должна назвать родителей, но ей очень хотелось, чтобы записали Спенса. Наконец она ответила:
– Ближе моего парня у меня никого нет. Можно…
– Это должен быть член семьи, – объяснила женщина. – Если у вас есть семья.
Никки сглотнула.
– Тогда – мой отец, – сказала она. – Джереми Грант.
Ее попросили произнести имя и фамилию по буквам.
– Контактная информация? – продолжила она.
У Никки перехватило горло.
– Телефонный номер, адрес? – подсказала ей женщина.
– Я… я не знаю, – выдавила Никки. – Но думаю, что могу узнать.
Служащую это, очевидно, не смутило: она быстро заполнила остальную часть формы, подписала ее внизу, затем присвоила Никки номер.
– Так, что у нас здесь? – сказала она, откладывая бланк и поднимая запечатанную сумку, которую служащий «Релайанс» бросил на стол, когда ввел Никки. Порывшись в сумке, надзирательница, описала ее содержимое в другом бланке, добавив еще несколько «галочек» и приписок, затем указала на дверь, говоря: – Вы получите свой набор новичка, как только вас обыщут; проходите туда и ждите. Вас вызовут, когда придет ваша очередь.
Чувствуя, как по венам растекается ледяной страх, Никки отправилась в соседнее помещение, подозревая, что сейчас случится ее первая личная встреча с другими заключенными. Она оказалась права: в комнате ожидания уже находились две женщины; одна вытянулась на скамье, вторая ссутулилась на койке напротив, прижав подбородок к груди и глубоко засунув руки в карманы. Когда она подняла голову, Никки быстро отвела взгляд, решив, что будет лучше избегать зрительного контакта, если другие не будут настаивать.
Решив расположиться как можно дальше от них, Никки присела на краешек стула у самой двери. Затем она попыталась погрузить рассудок в безопасную гавань залов ожидания и приемных, в которых ей доводилось бывать, например у врачей и дантистов, но они заставили ее вспомнить о матери, а поскольку нужда увидеть родителей стала нестерпимой, ей пришлось вернуться мыслями к настоящему: она понимала, что в противном случае расплачется. Ей сразу нужно было сообщить родителям, что именно случилось с Заком. Они бы приехали, в глубине души Никки это знала, но не дала им такой возможности.
Она подняла голову: дверь открылась, в комнату заглянула еще какая-то служащая, сверилась со списком и крикнула:
– Николь Грант!
Лежащая на спине женщина открыла глаза.
– У нас тут что, уже любимчики появились? – проворчала она.
Служащая, заметив ее, удивилась.
– Я и предположить не могла, что тебе так не терпится снова присоединиться к нам, Джина, – заметила она.
Женщина презрительно проворчала что-то и закрыла глаза.
Надзирательница кивнула Никки: та встала и последовала за ней в другое помещение, где у нее взяли отпечатки пальцев, а затем вручили махровый халат и приказали раздеться до белья.
Никки задрожала – как от холода, так и от страха, – расстегнула джинсы и позволила им скользнуть вниз, на пол. Затем она стянула флисовый свитер через голову, завернулась в халат, сильно запахнув его спереди, и постаралась собраться с духом перед личным досмотром как спереди, так и сзади, с целью проверки, не принесла ли она с собой наркотики. Ей отчаянно хотелось отказаться от процедуры, но сейчас у нее не было никаких прав, а значит – и другого выхода, кроме как сжать зубы и терпеть.
– О’кей, спусти халат до талии, – приказала надзирательница.
Выполнив приказ, Никки уставилась в пустоту, пока женщина обходила вокруг нее, прося поднять сначала руки, а затем чашки лифчика, чтобы видеть, не выпадет ли что-нибудь; после чего спросила:
– Грудью кормишь?
– Кормила, – ответила Никки. – Врач сделал мне укол, чтобы молока больше не было.
Женщина записала это, затем сказала:
– Так, верхнюю часть можешь вернуть на место, а теперь подними подол до талии.
Еще раз служащая обошла вокруг нее, прося поднять сначала одну ногу, затем другую, после чего распорядилась оттянуть резинку трусиков: если бы там было что-то спрятано, оно бы выпало.
– Годится, – резюмировала женщина. – Душ там. На полке, рядом с набором новичка, лежит новый спортивный костюм, полотенце и шлепанцы. Долго не возись, нам еще четверых обработать надо.
Быстро раздевшись, Никки ступила в душ. Сначала вода была чуть теплой, но затем полилась горячая, и это ощущение так успокаивало, что она бы осталась там на всю ночь, если б могла.
Однако, вспомнив о том, что ее просили поторопиться, она быстро намылилась и почти сразу же вышла и схватила ближайшее полотенце. Синий тренировочный костюм упал на влажный пол, вместе с парой больших коричневых шлепанцев, но она не собиралась переживать из-за размера обуви или состояния одежды. Она не была даже уверена, нужно ли ей сразу надевать все это, и потому решила облачиться в джинсы и флисовый свитер, главным образом потому, что это давало ей ощущение близости Спенса. Затем она сунула ноги в кроссовки и подобрала с пола свой тюремный дресс-код.
Несколько минут спустя еще одна надзирательница заглянула к ней в душ. Это была приземистая и сердитая женщина, с огромной связкой ключей на поясе, которые бренчали и позвякивали, ударяясь о ее бедро при ходьбе.
– Грант? – рявкнула она.
– Да, – ответила Никки.
– Следуй за мной.
Никки засеменила следом за ней, все еще прижимая к себе спортивный костюм, полотенце, шлепанцы и набор новичка, в который она еще даже не заглядывала. Туфли тюремной тетки скрипели по бетонному полу, а ее толстые бедра, обтянутые серыми нейлоновыми слаксами, издавали не то свист, не то шипение, пока она шла вразвалку от одних железных дверей к другим, отпирая их и запирая, стараясь, чтобы зловещий лязг, когда она закрывала ворота, эхом разносился по бетонным каменным коридорам. Затем они вошли в дверь, на которой было написано «Крыло А», и шум и зловоние оглушили Никки, словно физический удар.
– Значит, ты на Правиле, – холодно заметила надзирательница.
Сердце Никки сжалось от страха, когда она кивнула. Она ясно понимала: к этой женщине вряд ли стоит обращаться в поисках защиты.
Словно подтверждая это, женщина окинула ее язвительным взглядом, затем пинком открыла дверь и резко мотнула головой в сторону камеры, давая Никки знак войти.
Почти ожидая тоже получить пинок, Никки вошла в камеру и буквально заставила себя не задерживать дыхание. Здесь было совсем не так ужасно, как в камерах в полицейском участке и суде. Эта камера была выкрашена в унылый белый цвет, вдоль одной стены стояла настоящая кровать, в ногах кровати располагался шкафчик с маленьким телевизором наверху, а у противоположной стены – раковина, унитаз и зарешеченное окно, расположенное достаточно низко, так что в него можно было смотреть.
Пытаясь убедить себя, что это лучше, чем спать на улице, она повернулась к двери как раз в тот момент, как ее захлопнули прямо у нее перед носом. Никки от неожиданности подскочила на месте и испуганно уставилась на дверь. Когда в замке заскрежетал ключ, ей захотелось броситься на дверь, завизжать и доказывать, что они должны немедленно выпустить ее, но вместо этого она заставила себя сделать несколько глубоких вдохов и положить то, что она по-прежнему сжимала в руках, на кровать.
Ей нужно найти способ справиться с этим, или она погибнет. По возможности, она должна перестать думать о Спенсе и Заке и о том, что сейчас, может быть, происходит за стенами тюрьмы, а вместо этого – попытаться сосредоточиться на происходящем здесь и сейчас. В настоящий момент стоящая перед ней задача заключалась в раскладывании на кровати мягкого пухового одеяла и простыни, и она заставила себя приступить к ее выполнению.
Когда Никки закончила, то подняла пакет новичка и исследовала его содержимое: маленький тюбик зубной пасты, складная зубная щетка, двойной пакетик шампуня, мягкая мочалка для лица, кусок мыла и маленький мешочек табака вместе с бумагой, чтобы крутить сигаретки. Еще там были плитка шоколада и две обернутые полиэтиленом имбирные булочки.
Никки не хотелось есть, но, возможно, ночью проголодается, и потому она убрала продукты в тумбочку, сунула туда же спортивный костюм и шлепанцы и взяла пульт от телевизора.
Внезапно ей показалось, что стены стали надвигаться на нее, и она, словно из камеры начал вытекать воздух, запаниковала и стала хватать его ртом. Она не могла оставаться здесь. Просто не могла. Она хотела вернуться к Спенсу и своим родителям. Ей нужен был ребенок, нужно было чувствовать его тяжесть в своих руках и знать, что он в безопасности. Почему Бог так жестоко наказывает ее? Уж ему-то должно быть известно, что она не причинила вреда Заку. Возможно, она и думала об этом, но она бы никогда, ни за что не осуществила это.
– Пожалуйста, Господи, прошу Тебя, прошу, прошу! – рыдала она, падая на колени рядом с кроватью. – Я сделаю что угодно, что угодно, только, пожалуйста, вытащи меня отсюда!..
Спенс и остальные набились в кабинет миссис Адани, где и засели за Интернет и телефоны, как только вернулись из суда. Помимо другой жизненно важной информации, им удалось также узнать, что Никки имеет право на юридическую помощь, если ее родители не помогут с деньгами на хорошего адвоката. Но Гранты обязаны помочь, в этом Спенс был непреклонен. Миссис А. собиралась отвезти его к ним утром, а во второй половине дня он пойдет навестить Никки. Он уже просил свидания, и, поскольку ее заключение было всего лишь предварительным, он совершенно не сомневался, что получит разрешение. Дэвид в данный момент загружал указания о том, как добраться до Иствуд-парк на автобусе, потому что миссис А. после обеда должна была вместе с полицией просмотреть медкарту Никки; а Дэнни обзванивал всех знакомых, чтобы узнать, не сможет ли кто-то связать их с блестящим адвокатом, который был бы готов взяться за дело Никки, как только у них появятся деньги.
Спенс собирался пойти поговорить с миссис А., которая возилась в кухне, организуя вкусную передачку для Никки, когда ожил его мобильный телефон.
– Алло, – кратко сказал он.
– Привет, – мягко произнесла Никки, – это я.
Нервное напряжение исчезло так быстро, что он едва не зашатался.
– Ник! Слава богу! – ахнул он. – Ты как, нормально?
Остальные немедленно повернулись к нему.
– Мне доводилось жить в отелях и получше, – язвительно заметила Никки, но она говорила слабо и в нос из-за того, что так много плакала. – Они дали мне телефонную карточку с пин-кодом, но надолго ее не хватит, и я…
– Не волнуйся. Я приеду к тебе завтра, тогда и поговорим. Только скажи мне, дорогая: тебе привезти что-нибудь? Что тебе нужно?
– Гм, блокнот и карандаши… Несколько книжек – ты знаешь, какие мне нравятся. И фотографию Зака. Ту, с тобой, где у него такой вид, словно он вот-вот тебя поцелует.
Чувствуя, как сжалось сердце, Спенс сказал:
– Считай, что они уже у тебя. Что-нибудь еще?
– Деньги для телефона.
– Без проблем. И слушай: мы собираемся нанять тебе лучшего адвоката, ясно? Мы занимаемся этим вопросом прямо сейчас…
– Значит, ты и правда веришь, что я этого не делала?
– Я совершенно точно знаю, что ты невиновна, – проворчал он, – но если верить полиции, то следует признать, что кто-то все же виноват, и, значит, нужно найти хорошего адвоката. Я хочу утром съездить к твоим родителям… Пожалуйста, скажи мне, что ты не против.
Она промолчала.
– Ник! Ты меня слушаешь?
– Да, – сказала она. – Они захотят помочь, я знаю, что захотят. Только скажи им… Скажи, что мне очень жаль, что я не позвонила им, как только узнала о болезни Зака, но я тогда… – Ее голос затих; она начала всхлипывать. – О Боже, Спенс, здесь так ужасно! Я не выдержу, я просто не выдержу.
– Мы обязательно вытащим тебя оттуда! – убежденно воскликнул он.
Никки начала отвечать, но что она хотела сказать, так и осталось неясным, потому что связь оборвалась.
На следующее утро, по настоянию Спенса, Дэнни вернулся в Лондон: по графику у него на выходных была рабочая смена.
– Если ты не поедешь, то можешь потерять работу, – сказал ему Спенс, – а кто-то ведь должен продолжать платить арендную плату, пока остальные решают другие проблемы!
Поскольку с таким утверждением Дэнни поспорить не мог и к тому же чувствовал, что терпению начальства приходит конец, он согласился уехать, взяв со всех твердое обещание держать его в курсе каждого шага.
Высадив Дэнни на станции, миссис А. выехала с привокзальной площади, осторожно прислушиваясь к тому, что Дэвид говорит Спенсу:
