Текст книги "Крик души"
Автор книги: Сьюзен Льюис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
– Однако я не хочу немедленно предъявлять ей обвинение – по крайней мере, пока не прочитаю все показания и не проверю алиби всех.
– Понятно, – кивнул Фримен, – но вот еще кое-что, что вас, возможно, заинтересует. – И, снова открыв папку, он достал оттуда черный блокнот и толкнул его ей через стол.
У МакАллистер ушло немного времени, чтобы понять, что это своего рода дневник, и, прочитав лишь несколько первых страниц, она смогла сказать, что дневник обеспечит самое серьезное доказательство против Николь Грант.
– С него уже сняли копию? – уточнила она.
– Да. И есть еще два таких же: оба исписаны от корки до корки; так что, если вам пока нечего почитать перед сном…
– Очень смешно, – язвительно заметила она и, встав с кресла, протянула ему кассеты с записью допроса. – Сделай все, что нужно, – приказала она и вздрогнула, услышав, как какой-то пьянчужка пытается закатить скандал дежурному сержанту. – Мы можем задержать ее на двадцать четыре часа, не предъявляя обвинения. Но если только никто не признается в совершении преступления и все алиби подтвердятся, завтра в это же время она окажется в Иствуд-парк.
ГЛАВА 21
– Я не могу больше выносить эту неизвестность! – прорычал Спенс, меряя шагами кухню миссис А. – Мне дурно становится, когда я думаю о том, что она сейчас там, в окружении злодеев и подонков. Мы даже не знаем, предоставили ли ей адвоката.
– Они сказали, что предоставят, – напомнил ему Дэвид. – Я думаю, они обязаны.
– Но он или она может принести хоть какую-то пользу? Вот, что я хочу знать.
– По крайней мере, ей ни с кем не придется делить камеру, – заметила Кристин. – То есть такого не было в «Чисто английских убийствах», а ведь сценаристы и редакторы проделывают уйму работы, чтобы представить все как можно ближе к действительности.
Спенс наградил ее взглядом, заметив который, она пожалела, что вообще заговорила. Затем, прижав стиснутые кулаки к голове, он беспомощно зарычал.
Однако Кристин была права насчет камеры: по крайней мере, ему не придется волноваться еще и о том, что Никки может в физическом смысле тереться около отребья рода человеческого. Но мысли о том, что ее где-то заперли, что она испугана до безумия, горюет о Заке и, возможно, ни на минуту не сомкнула глаз за всю ночь, явно не принадлежали к тем, которые можно легко отогнать. Господь свидетель, он и сам почти не прилег, так же как и Дэнни, который делил с ним комнату для гостей, и когда они за полночь спустились на первый этаж что-нибудь выпить, то обнаружили за столом миссис А. и Дэвида, монотонно потягивающих чай.
Там они сейчас и сидели – за столом, только к ним присоединилась еще и Кристин, и все молча смотрели, как Спенса колотит дрожь от безысходности и страха.
– Я только не знаю, как кто-то вообще мог подумать, что она способна на такое, – разглагольствовал он, – кроме меня: я, гребаный идиот, – простите, миссис А., – идиот, каким я являюсь, отправился к ней вчера и спросил, не совершила ли она это на самом деле. О чем, черт возьми, я думал? Все мы знаем, что она и мухи не обидит, не говоря уже о собственном сыне; и как мне такое даже в голову могло прийти?!
– Перестань себя так казнить, – сказал ему Дэвид. – Этим ты ей точно не поможешь, и тебе от этого тоже никакой пользы. Мы должны думать о чем-то созидательном, о том, что можем сделать.
Миссис А. встала из-за стола.
– Сегодня утром мне нужно съездить на работу, – сказала она. – Придет менеджер; он возьмет мои отчеты и отвезет их в полицию. – Она посмотрела на Спенса. – Пока я буду там, я наведу кое-какие справки о… теле и о том, когда мы сможем его забрать. Мы должны организовать похороны.
Когда ее слова проникли в его сознание, Спенс снова прижал кулаки к голове и с силой надавил, словно пытаясь заставить замолчать шум и ужас, царящие у него в голове.
После того как миссис А. ушла, все остались сидеть там же, где и раньше, подавленные нарастающим беспокойством, а Кристин мучилась усугубленным чувством вины за то, что она сообщила полиции, когда давала показания. Правда, лгать было нельзя, а значит, она не могла не сообщить им о разговоре, который произошел у нее с Никки и во время которого та доверительно поделилась желанием, чтобы Зак умер сейчас. Конечно, это не означало, что Никки это сделала, но она ведь сказала, что сделала бы, если бы у нее хватило храбрости; так что, возможно, что-то произошло, и она нашла-таки в себе силы. Откуда им знать наверняка, если в то утро Никки была дома одна? Могло случиться что угодно, что заставило ее слететь с катушек. Или, возможно, она спланировала все заранее… Как бы там ни было, главное – что она не хотела, чтобы Зак прошел через все муки ужасной болезни, и никто не мог винить ее в этом; к тому же его присутствие чертовски портило ей жизнь и в других отношениях. Так или иначе, независимо от того, во что другие хотели верить, в глубине души все они должны были признать, что велика вероятность того, что Никки действительно задушила Зака, а теперь сожалеет об этом и пытается выйти сухой из воды.
Встав со ступа, Дэнни подошел к окну и слепо уставился на пруд, полный золотых рыбок, и на живописный вид на город, раскинувшийся внизу. Он понимал, что в данный момент ему полагалось быть на пути в Лондон, но об отъезде не могло быть и речи, ведь Никки все еще находилась в полицейском участке, – даже если бы это и значило, что в результате он потеряет работу. Никки всегда поддерживала его, и, значит, он просто не вправе оставить ее сейчас, хоть и не знал, чем именно может помочь.
Через некоторое время он спросил:
– Никто не знает, ее родителям уже сообщили?
Выйдя из задумчивости, все уставились на него.
Почувствовав спиной их взгляды, он обернулся.
– Я просто подумал… То есть Зак ведь был их внуком, и она – их дочь…
Они все посмотрели на Спенса, но именно Дэвид спросил:
– Кто-то из нас знает, как с ними связаться? – И поскольку все отрицательно покачали головой, он достал телефон. – Я спрошу у мамы, – сказал он, – по крайней мере, она знает, где они живут, даже если у нее нет их номера.
– Возможно, именно миссис А. стоит сообщить им, – предложил Дэнни. – Или тебе, Крис?
Кристин чуть не отшатнулась.
– Почему сразу я? – воскликнула она. – Я всего-то и видела их один раз, да и то это было давным-давно. Они, вероятно, теперь и не вспомнят, кто я такая.
– Даже если и не вспомнят, ты все еще белая девушка из среднего класса, и, с их точки зрения, им однозначно лучше услышать это от тебя, чем от гея, индуса или наркомана.
Кристин переводила взгляд с одного на другого.
– Простите, но я не думаю, что это должна делать я, – заявила она. – Ты намного ближе Никки, чем я, Дэнни. Ты дольше ее знаешь, а твои родители живут в том же городе.
Дэнни наградил ее косым взглядом.
– И как это связано с нашей задачей? – саркастически спросил он.
– Это должен сделать я, – подал голос Спенс.
– Вообще-то, – заметил Дэвид, – я думаю, Дэнни прав, это должна быть мама. На тебя столько всего навалилось, Спенс, так что я не думаю, что тебе стоит выслушивать их дерьмо, если они вдруг решат наехать на тебя… – Он замолчал, поскольку у Спенса зазвонил мобильный.
Вытащив телефон, Спенс увидел, что это Дрейк. Сдержав стон разочарования от того, что это не Никки, он принял звонок.
– Как у вас там дела? – поинтересовался Дрейк. – Уже есть новости о вскрытии?
Взяв себя в руки, Спенс ответил:
– Есть… только новости плохие. Они, кажется, думают, что Никки могла… – Он с трудом сглотнул. – Вчера вечером ее арестовали.
– Господи Боже! – в ужасе пробормотал Дрейк. – У нее есть адвокат?
– Я думаю, что в полиции предоставили ей адвоката. Мы до сих пор не смогли с ней поговорить, так что… – Он набрал в грудь воздуха. – Я хочу сказать вам, Дрейк, что со всеми этими делами, ну, вы понимаете, похороны и все остальное, я не думаю, что смогу скоро вернуться в Лондон. Мне действительно жаль, что подвел вас…
– Выбрось это из головы, – твердо заявил Дрейк. – У Вэл руки чешутся попробовать себя в роли режиссера, так что, похоже, у нее появится неплохой шанс, если только… Как насчет Дэвида и Кристин? Они останутся с тобой?
Спенс посмотрел на Дэвида.
– Это Дрейк, – сообщил он, – и он хочет знать, какие у вас планы.
Взяв трубку, Дэвид сказал:
– Дрейк, мне очень жаль, дружище, но я не могу бросить Спенса в беде. Слишком многое не складывается.
– Я понимаю, – ответил Дрейк. – Я всегда могу попросить Скотта или Фрэнсис заменить тебя. Однако Кристин – совсем другое дело, и потому скажи, вы могли бы хоть примерно узнать, что она намеревается делать?
– Она здесь. Передаю ей трубку, – произнес Дэвид и отдал телефон Кристин, сказав ей: – Он может найти замену мне и Спенсу, но, если ты не поедешь, все полетит к черту.
В глазах Кристин отразилась борьба от осознания собственной значимости и ощущения неловкости, когда она посмотрела на него.
– Что мне делать? – прошептала она. – Все будут считать, что я поступила ужасно, если я вернусь, когда у Никки такие неприятности? Однако, если я профессионал, а я должна им быть…
Спенс перебил ее:
– Прямо сейчас продолжать съемки фильма – лучшее, что ты можешь сделать для всех нас. Тогда мы с Дэвидом не будем так корить себя за то, что всех подводим.
Кристин чуть не улыбнулась от облегчения.
– Ты прав, – объявила она и, взяв телефон, сообщила Дрейку: – Я приеду в Лондон следующим поездом, так что к полудню уже появлюсь в гримерке.
– Умница, – пробормотал Дрейк. – Передай трубку Спенсу, хорошо?
– Да, слушаю, – сказал Спенс, когда Кристин торопливо вышла из комнаты, чтобы начать упаковывать вещи.
– Я хочу, чтобы ты держал меня в курсе, – сказал ему Дрейк. – Сообщи мне, если что-то понадобится, хорошо?
– Спасибо, – сказал Спенс. – Я очень ценю это.
После того как он положил трубку, Дэнни вновь вернулся к вопросу о родителях Никки.
– Им нужно сообщить о Заке, – решительно заявил он, – но я думаю, что мы должны попытаться узнать у Никки, что еще она хотела бы им передать.
– Ты прав, – согласно кивнул Спенс, – потому что, если полицейские поймут, что совершили ошибку, и в конце концов выпустят Никки сегодня же, не будет никакой причины посвящать ее родителей во все это.
– Ну, и как мы у нее спросим? – задумался Дэвид. – Если они никому не позволяют видеться с ней…
– Мы должны будем узнать, кто ее адвокат, – предложил Спенс.
– Или, – внес свою лепту Дэнни, – мы могли бы отвезти в полицейский участок чистую одежду и спросить, можем ли мы передать вещи Никки.
Спенс и Дэвид переглянулись. Это уже походило на план.
– Даже если они скажут, что мы не можем увидеть ее, – продолжал Дэнни, – ей, наверное, так или иначе пригодится одежда, потому что она ничего не взяла с собой прошлой ночью.
– Есть только одна проблема, – заметил Спенс, – они могут не позволить нам войти в дом, чтобы взять вещи.
– Тогда мы купим новые, – объявил Дэвид. – Мы можем заехать в торговый центр «Броудвок» по пути туда.
Спенс уже был на ногах.
– О’кей, давайте отправляться, – подытожил он: ему не терпелось действовать, поскольку теперь у него наконец появилась четкая задача.
Когда они подошли к двери, Дэвид сказал:
– Вы идите, а я должен поговорить с Кристин, прежде чем она вернется в Лондон. Встретимся в участке.
Спенс уже выходил через ворота, то есть находился вне пределов слышимости, когда Дэнни шепотом спросил у Дэвида:
– Это именно то, о чем я думаю?
Дэвид кивнул:
– Ты, случайно, не говорил Спенсу о том разговоре между Никки и Кристин?
– Нет, конечно, – прошептал Дэнни.
– Тогда и не говори – по крайней мере, пока я не узнаю, что она сказала полиции, когда давала показания. Если Кристи проболталась о том разговоре, у Никки будут очень серьезные проблемы.
Никки сидела на койке в своей камере, опершись спиной о стену, положив на колени экземпляр старого романа Ладлэма; книга была открыта, но Ники так и не начала ее читать. Женщина-полицейский, которая принесла завтрак, сказала:
– У нас тут нет настоящей библиотеки, но эта книга довольно неплоха, и, по-моему, все страницы на месте.
Никки вежливо поблагодарила ее, а затем лишь молча наблюдала, как та уходит, и никак не могла смириться с тем, что сама она не может вот так же выйти отсюда.
Женщина-полицейский оглянулась, закрывая дверь, и улыбнулась ей, словно говоря: «Возьми себя в руки, все будет хорошо». И Никки улыбнулась ей в ответ. Она продолжала считать, что, если будет доброжелательна и почтительна с окружающими, они наконец поймут, что перед ними не тот человек, который способен убить собственного ребенка, и тогда они, возможно, отпустят ее. Это был абсурд, и Никки знала, что так не бывает; но, с другой стороны, если она будет вести себя так грубо и вызывающе, как это делали некоторые, судя по доносившимся ночью звукам, ей это тоже мало чем поможет.
Она не стала есть кукурузные хлопья и булочку, которые ей дали, и не притронулась к кофе. Сейчас был неподходящий момент, чтобы снова начинать употреблять кофеин, как бы ей того ни хотелось. Приступ диареи не доставляет никакого удовольствия даже в нормальной ситуации; теперь же, когда у нее было лишь несколько клочков туалетной бумаги, а в дверь, расположенную прямо напротив унитаза, был вкручен глазок, чтобы контролировать каждое ее движение, это было еще неизведанной частью ада, которую ей не хотелось бы исследовать.
Никки понятия не имела, что сейчас происходит или даже который час. Она предположила, что еще утро, потому что еще никто не принес ей обед. Впрочем, она все равно не стала бы его есть. Во рту у нее пересохло, а внутренности так сжались, что вряд ли были в состоянии справиться с пищей. Однако, похоже, теперь ей лучше удавалось сдерживать панику, чем прошлой ночью, когда она совершенно измучила ее. Никки подремала час или два лишь перед самым рассветом, а когда проснулась, то обнаружила, что рациональная, здравомыслящая Никки пытается проложить себе путь сквозь стену демонов. Она ничем себе не поможет, если отпустит свое воображение на волю, не переставала говорить ей эта Никки. Ей нужно оставаться сосредоточенной и сильной и ни на минуту не забывать: она не сделала ничего плохого, а значит, ей совершенно нечего бояться. Это Англия, здесь правосудие одинаково для всех, а ошибки, сделанные во время вскрытия, быстро обнаруживают, и потому все ложные предположения и неправильные допущения можно вовремя исправить и сдать в архив.
Неожиданно в ней робко проснулся оптимизм: она решила, что затянувшееся сидение в камере может быть вызвано повторным вскрытием. Как бы там ни было, вчера вечером ей явно удалось убедить сержанта МакАллистер в том, что она говорит правду; следовательно, детектив или обратилась к другому специалисту с просьбой проанализировать результаты, или, возможно, вообще предложила заново провести экспертизу. Если это так, то в любую минуту дверь может распахнуться, и ей сообщат, что первоначальные результаты были или неверными, или перепутаны с другими и она может идти домой.
Однако время шло, а единственными звуками, которые до нее доносились, были стук и скрежет других дверей, бренчание ключей и редко – громкие голоса; и шаги, которые приближались и удалялись, но ни разу не остановились у ее камеры.
Сержант уголовной полиции МакАллистер вернулась в полицейский участок на Броудбери-роуд, проведя все утро за столом, разбираясь с новыми данными по другим делам, которыми она занималась и от которых большинство среднестатистических граждан вывернуло бы наизнанку. Она тоже не воспринимала их как поучительные, но, по крайней мере, они не мучили ее сознание так, как это было в случае с Николь Грант. Она сочувствовала девушке и жалела, что не в силах ничего предпринять, чтобы помочь ей; но закон есть закон, и, независимо от того, насколько понятным мог быть мотив, никому нельзя было позволить избежать ответственности за убийство невинного младенца, даже если этому самому младенцу все равно суждено было умереть.
Подняв глаза, когда в комнату для допросов, где их разместили, вошел Фримен, она откинулась на спинку стула и спросила:
– Ну как, все алиби подтвердились?
Фримен кивнул.
– Друзья были в Лондоне на съемочной площадке; патронажная сестра находилась на запланированной встрече с представителями службы социального обеспечения, и ни у кого больше, кроме владельца, нет ключей от дома.
– Кто-то уже говорил с владельцем?
– В настоящее время он находится в Испании, куда уехал в прошлую пятницу; и поэтому, думаю, его можно вычеркнуть из списка подозреваемых.
– Никаких признаков взлома?
Фримен покачал головой.
МакАллистер вздохнула и снова посмотрела на папку с делом.
– Итак, если соединить выводы патологоанатома с признаниями нашей девушки (сначала оператору службы «999», затем дежурному реаниматологу, затем мне), а также с записями в ее дневнике и показаниями… как там ее зовут?
– Кристин Лил, – напомнил ей Фримен.
МакАллистер нашла нужную бумагу в куче других.
– Тогда все указывает на преднамеренное убийство, – заключила она, еще раз просматривая показания. – «Мне хочется, чтобы он мог уйти сейчас, пока с ним не начали происходить все эти ужасы… Я не знаю, есть ли на свете Бог, но я точно знаю, что никакое живое существо не должно терпеть такие страдания… Он – мой сын, так почему у меня должно быть меньше прав решать, что с ним случится, чем у чего-то неопределенного: судьбы или…» – МакАллистер поморщилась и покачала головой.
– Служба уголовного преследования наверняка возбудит дело по этой статье, – заметил Фримен.
МакАллистер подняла глаза, когда в дверь протиснулась голова полицейского в форме.
– Простите, что помешал, – сказал он. – Пришли друзья Николь Грант. Один из них – отец ребенка. Они принесли ей одежду и спрашивают, могут ли повидаться с ней.
МакАллистер посмотрела на Фримена.
– Пойди поговори с ними, а я отнесу это к начальнику уголовного отдела, – сказала она. – Он на месте? – спросила она у полицейского.
– Был у себя, когда я видел его в последний раз, – ответил тот.
Фримен встал.
– И что мне им сказать?
Сердце МакАллистер сжалось, когда она сказала:
– Поблагодари их за одежду и скажи, что если они хотят увидеть ее, то пусть приходят в суд магистрата ближе к вечеру, потому что ей будет предъявлено обвинение.
– Да нет же! – бушевал Спенс. – Нельзя обвинять человека в том, чего он не совершал. Я не допущу, чтобы это произошло.
– Я понимаю, вы расстроены, – примирительно произнес Фримен, – но, боюсь, все доказательства…
– Какие еще доказательства? У вас на нее ничего нет…
– Результаты вскрытия…
– …дерьмо. Они ничего не доказывают, потому что я говорю вам: она его не душила. Никто не душил.
– Это противоречит заключению патологоанатома. Результаты совпадают с…
– Плевать я хотел, с чем они там совпадают, я говорю вам, что она не делала этого. Спросите любого, кто ее знает: это не в ее характере – причинять вред кому бы то ни было, не говоря уже о собственном ребенке.
Тон Фримена оставался сочувствующим, когда он повторил:
– Я еще раз вынужден сказать вам, что доказательств против нее предостаточно.
– Мы можем, по крайней мере, передать ей одежду? – спросил Дэнни, отрывая взгляд от телефона, на который пришло СМС от Дэвида.
Фримен взял протянутую ему Дэнни сумку и заглянул внутрь.
Дэнни уточнил:
– Одежда совершенно новая: там нижнее белье, пара джинсов и топ. Еще есть спрей и расческа.
Проверив содержимое сумки, Фримен сказал:
– Если у суда будет время, ее дело заслушают сегодня.
У Спенса был такой вид, словно его ударили.
– А потом? – спросил он.
– Это зависит от решения мирового судьи, – объяснил ему Фримен, и, зажав сумку под мышкой, быстро воспользовался контактной картой, чтобы поскорее скрыться в безопасных глубинах участка.
Спенс повернулся к Дэнни.
– Я должен кое-что сказать тебе, – вздохнул Дэнни. – Давай пойдем в ближайший паб. Я отправлю СМС Дэвиду, чтобы он встретил нас там.
Никки смотрела на сержанта, на то, как двигаются ее губы, слышала слова, которые она произносила, но пребывала в таком всеобъемлющем состоянии дезориентации, что прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что кричит на нее и требует замолчать.
Но та в ответ не пошевелила ни единой мышцей, не произнесла ни единого слова. Ники стояла и смотрела на нее, а по щекам текли слезы. Она твердила себе, что таково ее наказание за те ужасные мысли, которые она допустила о будущем Зака.
– …Вы обвиняетесь в убийстве Зака Джереми Джеймса, возраст семь недель, – говорила сержант, – в том, что вы прижали к его лицу одеяло и приложили достаточно сил, чтобы не давать ему дышать.
Никки тоже чувствовала удушье: от вины, ужаса и страха перед тем, что теперь с ней будет.
Сержант спросила Никки, понятно ли ей предъявленное обвинение.
Она попыталась ответить, но у нее перехватило горло. В голове стоял странный шум, глаза горели. Она словно ступила в темный и пугающий мир, где никогда не происходит ничего хорошего и ни у кого нет ни времени, ни желания прислушиваться к ее словам.
Никки слышала, как они говорят о суде магистрата и вызывают машину, чтобы отвезти ее туда. Кто-то упомянул Марию Таунсенд и что-то о новой одежде. У нее закружилась голова, но ей казалось, что это весь мир кружится вокруг нее, а она стоит на месте и постепенно ее засасывает в бездну, которую никто, кроме нее, не видит. Ей захотелось исчезнуть, превратиться в ничто, стать пустым местом, которое не может ни думать, ни говорить, ни чувствовать.
Она не понимала, почему они до сих пор не обнаружили свою ошибку. Почему все пошло не так, как надо? Почему они продолжали процедуру, если она невиновна? Она не убивала его, и, значит, они не могли доказать, что она это сделала. Но они, похоже, думали, что могут, и теперь она оказалась в ловушке, в безвыходной ситуации, и рядом нет никого, кому было бы не все равно.
Когда рыдания прорвались наружу из ее сердца, она закричала, зовя родителей, но их здесь не было. Они не знали, что с ней происходит, а она не знала, как связаться с ними.
Спенс смотрел на Дэвида и Дэнни, не веря своим ушам. Они сидели в пабе недалеко от полицейского участка, и несколько минут назад к ним присоединился Дэвид.
– И ты хочешь сказать, что Кристин рассказала полиции об этом разговоре? – возмущенно спросил он таким тоном, что и Дэнни, и Дэвид поняли: Кристин повезло, что она сейчас не здесь.
– Она почти сразу призналась, когда я спросил ее, – продолжал Дэвид. – Она явно очень ругает себя за это.
Глаза Спенса оставались ледяными.
– И ты знаешь, что в ее словах есть правда?
Дэвид смущенно посмотрел на Дэнни.
– Когда Кристин в первый раз сказала мне об этом, – заявил Дэнни, – она была действительно расстроена, и… Не то чтобы я оправдываю то, что она сделала, – торопливо добавил он, – я только… Ну, я не думаю, чтобы она стала лгать в таком вопросе.
– А я думаю, лучше надеяться, что таки солгала! – прорычал Спенс и, выхватив из кармана мобильник, сердито набрал номер Кристин.
Она ответила после второго гудка.
– О чем, черт возьми, ты думала? – с ходу бросился он в атаку. – Ты должна была понимать, как будут выглядеть такие показания…
– Мне очень жаль, правда, – отчаянно воскликнула она, – но именно это она и сказала, и не могла же я солгать…
– Но тебя никто не заставлял сообщать им об этом! – взревел он. – Ты хоть понимаешь, что натворила? Из-за того, что ты им наговорила, они теперь обвиняют Никки в убийстве.
– О боже! – голос Кристин звучал испуганно. – Они не могут… Но, Спенс, тут нет моей вины. Я не заставляла ее говорить это, и тебе придется взглянуть правде в глаза: я хочу сказать, я знаю, что ты этого не хочешь, но ты должен признать, что есть вероятность того, что она таки сделала это.
Спенс побледнел.
– Я никогда не ожидал такого от тебя! – прорычал он. – Ты достаточно долго ее знаешь…
– У нее в последнее время был большой стресс! – закричала она. – С ребенком все шло наперекосяк, она не могла переехать в Лондон, вся ее карьера рухнула…
– Иисусе Христе, да что с тобой? – вскипел Спенс. – Ты задумала ее уничтожить или что? Потому что именно это и произойдет, если ты будешь продолжать в том же духе. Разумеется, у нее был стресс, но это не означает, что она причинила ему боль; и то, что ты считаешь, будто она так поступила или хотя бы могла поступить, говорит мне, какой ты гребаный друг, ведь Никки всегда тебя поддерживала…
– Я на ее стороне, – растерянно возразила Кристин. – Я не хочу, чтобы с ней случилось что-то плохое, клянусь! Но когда они спрашивали меня о том, в каком состоянии она была перед тем, как все произошло… у меня просто не было выбора, я должна была сообщить им то, что она сказала.
– Нет! Ты могла сообщить им, что у нее был стресс, что она волновалась, была несчастна из-за диагноза, очень хотела переехать в Лондон. Ты могла сообщить им все что угодно из вышеперечисленного и замолчать. Вместо этого ты просто уничтожила ее шансы на то, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился. Ну что ж, надеюсь, ты готова к тому, что скоро произойдет, потому что ты окажешься перед необходимостью стоять и смотреть на нее из другого конца зала суда, и, когда ты это сделаешь, я хочу, чтобы ты вспомнила о той роли, которую сыграла в этом, потому что если бы не ты, то, вполне возможно, она бы туда не попала. – Нажав кнопку «отбоя», он с такой силой швырнул телефон на стол, что из него выпал аккумулятор, а все стаканы подпрыгнули.
Понимая, что сейчас не время напоминать Спенсу, что результаты вскрытия являются куда более серьезной уликой против Никки, чем слова, которые Кристин, возможно, произнесла, Дэнни и Дэвид хранили глубокое молчание, пока наконец Спенс не заявил:
– Я хочу, чтобы Кристин съехала из дома к тому времени, когда я туда вернусь. Что касается меня, то для меня она умерла.
Никто не осмелился возразить ему, пока он допивал пиво.
– Идемте, – сказал он, – нам нужно связаться с адвокатом, чтобы узнать, когда она появится в суде.
Никки сидела на заднем сиденье в машине МакАллистер. Очевидно, ей слишком поздно назначили первичное судебное разбирательство, и автозак не смог ее забрать, хотя обычно именно так транспортировали заключенных в суд; в результате, доставлять ее пришлось детективам самим. Они немного поспорили о том, стоит ли надевать на нее наручники на время поездки, но МакАллистер отказалась от этого, напомнив всем, что Никки впервые оказывалась на скамье подсудимых, а до того не имела ни одного привода в полицию. Теперь Никки сидела около констебля Фримена: ремень безопасности надежно удерживал ее на сиденье, а дверца возле нее была заблокирована, чтобы не дать ей возможности выскочить на ходу.
Никки успела переодеться во все новое. Одежда, которую привез ей Спенс, состояла из пары голубых джинсов, на размер больше, чем нужно, теплого синего флисового свитера, нижнего белья и носков. Он даже позаботился о том, чтобы положить ей расческу и спрей – а возможно, это организовал Дэнни. Да, думать о подобных мелочах больше в стиле Дэнни, но, кто бы это ни был, понимание того, что они учли все ее потребности и даже потрудились привезти все в участок, так укрепило дух Никки, что она лишь жалела, что не может сказать им об этом сама.
Когда они ехали по отрезку шоссе, где дорожные работы затрудняли движение транспорта, из глаз Никки тихо лились слезы: она смотрела на такой знакомый мир, но воспринимала его как место, которое лишь сбивает с толку. Она чувствовала себя призраком, двигающимся незаметно, путешественником из другого времени, который больше здесь не живет. Ей было слишком тяжело осознавать реальность происходящего, и все же она была столь же непогрешимой и бескомпромиссной, как высокие офисные здания и пешеходные дорожки вдоль реки. Она опустила взгляд на свои руки – они вцепились в сумку, в которой принесли новую одежду. Теперь здесь лежали ее ношеные вещи, нуждавшиеся в стирке.
Она спрашивала себя, приедет ли Спенс в суд, и одновременно боялась и ждала этого. Думать о нем было почти так же тяжело, как думать о Заке. От таких мыслей ее охватывала всепоглощающая тоска, такая сильная, словно ее душа пыталась вырваться из груди и полететь к нему. Никогда еще Никки не испытывала такой большой любви и отчаяния. Ей хотелось верить, что он сумеет все исправить или, по крайней мере, поддержит ее, и этот жест с одеждой сказал ей, что Спенс действительно солидарен с нею. Однако воспоминание о том, что он сомневался в ней, пусть только на мгновение, все еще преследовало ее. Каждый раз, когда Никки мысленно возвращалась к событиям последних двух дней, она обнаруживала, что ускользает в такое необычное, ирреальное состояние, что даже сама начинает в себе сомневаться. Может, она спустилась вниз, к ребенку, в состоянии лунатизма? Может, она задушила его и каким-то образом сумела начисто стереть это событие из своей памяти? В последние несколько месяцев у нее случались провалы в памяти, так может, она сделала это, а потом забыла? Безумием было даже просто думать об этом, но детективы продолжали настаивать, что кто-то убил ее сына, и поскольку в доме она была совершенно одна, то было понятно, почему они считали, что именно она и совершила убийство.
К тому времени, как они добрались до здания суда на Мальборо-стрит, моросящий дождик начал добавлять сырости холодному мартовскому воздуху. Она смотрела, как поднимается электрическая дверь, и почувствовала, что задыхается от приступа клаустрофобии и отчаяния, когда сержант уголовной полиции МакАллистер повела машину вперед, в подземный гараж. После этого дверь гаража снова благополучно закрылась, и констебль Фримен обошел вокруг машины, чтобы выпустить Никки из задней двери.
– А я надеялся, что здесь будет хоть парочка журналистов, – услышала она, как он говорит МакАллистер.
Никки не уловила ответа МакАллистер: она закрыла лицо руками и стала так жарко молиться, как еще никогда не молилась за всю свою жизнь. Ей даже не приходило в голову, что СМИ могут заинтересоваться ее делом; все, вокруг чего были сосредоточены ее мысли, – это ошибка полицейских и то, как скоро они поймут свою оплошность. Все остальное виделось ей просто как испытание, которое нужно пройти, опыт, который однажды она, возможно, даже использует как материал для исследования; но теперь, когда она поняла, что ее дело будет рассматриваться не только в суде, но и станет объектом обсуждения в прессе… Она этого не выдержит. Она просто не сможет. Кто-то или что-то должны остановить все это, потому что она этого больше не вынесет.
МакАллистер и Фримен повели ее в подвал, мало чем отличающийся от камеры, из которой она не так давно вышла. Впрочем, на служащих была другая форма, а на бейджах было написано «Служба охраны Релайанс». Ее зарегистрировали, на сумку повесили бирочку с номером, совпадавшим с номером камеры, в которую ее отвел служащий «Релайанс». Они прошли мимо других камер, со стальными решетками вместо дверей, сквозь которые заключенные могли видеть, что происходит снаружи, а Никки – заглядывать внутрь камер. Некоторые камеры были пусты, в других находились преступники, ожидающие, когда за ними приедет автозак. Никки, впрочем, не знала об этом; она только понимала, что они насмехаются над ней на языке, в котором она с большим трудом признала английский, – и чувствовала сильный запах пота, мочи и чего-то еще, приторно-сладкого.
