Текст книги "Богатые — такие разные.Том 2"

Автор книги: Сьюзан Ховач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Я пыталась его урезонить, но, как известно каждому, кому когда-либо приходилось жить с алкоголиками, они часто не поддаются никакому вразумлению. В конце концов, Стив впал в ярость, сказал, что во всех неприятностях виновата я, и потребовал, чтобы я, черт побери, не вмешивалась в его бизнес, что также было вполне типично для алкоголика. Я не стала с ним спорить, но больше не смогла оставаться рядом. В моих ушах стояли слова врача, сказанные третьей жене моего отца. Если алкоголик находит себе жертву, эта жертва должна уйти, чтобы защитить свое собственное здоровье. Я упаковала два чемодана, забрала Элфриду из школы и села в нориджский поезд. Нэнни уже была с Джорджем в Мэллингхэме, Элдрид в своей подготовительной школе, а Элан, как всегда, в Винчестере.

Я оставила Стиву записку:

«Мне очень жаль, но я уже жила в свое время с человеком, который довел себя пьянством до смерти, и повторять такую жизнь не хочу. Я люблю тебя и хочу для тебя всего самого лучшего на свете, но помочь больше ничем не в состоянии. Все зависит от тебя самого.

Дайана».

Стив приехал в Мэллингхэм на рассвете следующего же дня. Сойдя с поезда в Норс Волсхеме, он прошел пешком восемь миль до Мэллингхэма. Он был в полном изнеможении, весь какой-то растрепанный, но трезвый.

– Дайана…

Я тут же проснулась и увидела в утреннем свете его лицо. Вскочив с кровати, я бросилась к нему.

– Стив, дорогой…

– Я брошу, – сказал он. – Я все брошу ради тебя.

Он спрашивал, люблю ли я его, и я говорила, что ушла именно потому, что люблю.

– Я должна сделать что-то конкретное… это страшно важно… Я должна что-то сделать, чтобы ты понял…

– Я боялся, что ты меня разлюбила, – говорил он. – Боялся, что ты разлюбишь меня, если я стану банкротом.

Он произносил слова, в которых мне всегда отказывал Пол, говорил, что никогда не посмотрит на другую женщину и не захочет жить, если меня не будет.

Я поцеловала Стива, обняла его за шею и пригладила растрепанные волосы. Потом я сказала ему:

– Есть одно место в Хэмпстеде. Очень престижное и совершенно секретное. Мне говорила о нем Гэрриет. Там побывали несколько из ее клиентов, либо переживших нервный срыв, либо желавших избавиться от пьянства, или страдавших от того и другого одновременно. Там постоянно живет врач. И никаких шарлатанов.

– Но если в Сити узнают, что я нахожусь в сумасшедшем доме…

– Не стоит никакого труда сохранить это втайне. Просто скажем, что ты уехал в Америку по каким-то частным, семейным делам. Люк и Мэтт только что вернулись в Штаты – можно сказать, что ты отправился в Калифорнию, чтобы помочь им там устроиться.

Я не стала с ним спорить по поводу его будущего в Сити и решила приложить все силы к тому, чтобы устроить его в частную больницу.

Нарушив затянувшееся молчание, Стив сказал:

– А как я туда доберусь?

– Я позвоню туда и узнаю.

– Боже, – сказал он, – мне нужно выпить. Мне очень жаль, но я не могу ясно мыслить, пока немного не выпью. Прости меня… я не могу удержаться… Я люблю тебя, но…

Он выдвинул ящик комода, порылся в своих пуловерах и вытащил бутылку водки.

– Стив, – сказала я, – не будем звонить в Хэмпстед. Просто поедем туда, прямо сейчас.

– Как скажешь, – отозвался он. – Как хочешь.

Я отвезла его в Хэмпстед. На это ушло четыре часа, и, когда мы прибыли па место, он был без сознания. Доктор все понял и даже одолжил мне свой носовой платок, когда я расплакалась. Я некоторое время плакала, но потом успокоилась и стала смотреть на все с большим оптимизмом. Первый решающий шаг к излечению был сделан, и я могла, по меньшей мере, надеяться на то, что Стив сможет поправиться.

Через несколько недель, в начале февраля, когда Гитлер уже смотрел в сторону Польши, а Чемберлен, наконец, начал понимать, что дальнейшие компромиссы невозможны, мне позвонил тот, кто был правой рукой Корнелиуса, Сэм Келлер.

Глава пятая

Когда он позвонил, я была в Лондоне. Мне пришлось провести там целую неделю с Элфридой, ходившей в школу в Хаммерсмите, и, хотя посещать Стива не разрешалось, я хотела быть достаточно близко к лечебнице на тот худший случай, если бы он оттуда ушел. Едва я погрузилась в романтический мир фантазии Теннисона после легкого ужина, как раздался этот звонок. Ответила старшая горничная. Когда она вошла в комнату, я попросила ее сказать, что меня нет дома, но мною овладело любопытство, и я спросила у нее, кто звонил.

– Какой-то господин Келлер, мадам. Он говорит, как американский джентльмен.

Томик Теннисона упал на пол, когда я бросилась в холл.

Остановившись около телефона, я перевела дыхание, успокоилась и непринужденно проговорила в трубку:

– Господин Келлер?

– Да, добрый вечер, госпожа Салливэн. Как поживаете? – спросил он, и внезапно мне показалось, что я снова на Милк-стрит пять лет назад, в 1934 году, когда этот же голос сообщил Стиву, что Корнелиус его перехитрил. Но это был голос не из-за океана. По качеству звука я поняла, что Сэм Келлер находился в Лондоне. – Извините меня за звонок, – ведь мы раньше не встречались, – продолжал он с тем непринужденным очарованием, которое я так хорошо запомнила, – но я хотел спросить вас, не найдете ли вы время, чтобы разделить со мной ленч завтра. Я приехал в Лондон вчера и остановился в «Савое».

Я пришла в ужас при мысли о том, что ему может стать известно о случившемся.

– Как это мило с вашей стороны! – вежливо отвечала я, понимая, что должна выяснить, насколько хорошо он информирован. – Благодарю вас.

– Скажем, в час дня, в «Савое»? Я буду ждать в вестибюле.

– Великолепно! – согласилась я, старательно придавая голосу теплый тон, и, дав отбой, долго смотрела на умолкший телефон.

Я тщательно оделась в палево-бежевое платье с длинными рукавами, надела темно-коричневую шляпу с широкими полями, перчатки и туфли того же цвета и взяла в руки такой же ридикюль. Потратив целый час на макияж, я удовлетворенно взглянула в зеркало. Моя кожа – сильнейший мой козырь, хотя мне было уже тридцать восемь лет, светилась чистотой. Косметика помогла мне скрыть мельчайшие морщинки, говорившие об усталости. Я выбрала губную помаду, тон которой делал менее заметным мой широкий рот, тщательно оттенила нос, а глаза мои мягко говорили о том, что я все понимаю. Решив, что выгляжу точно так, как должно поправиться Сэму Келлеру, я послала своему отражению в зеркале последнюю улыбку и вышла к автомобилю.

Голуби на Трафальгарской площади нахохлились от холода, но на Нельсона падали лучи сиявшего солнца, а когда мы проезжали мимо Национальной галереи, я увидела за Уайтхоллом залитый солнцем Биг Бен на фоне бледного зимнего неба.

Я думала о Гитлере, пожиравшем Богемию и Моравию после унижения Чемберлена, и как раз представила себе красавца-блондина Сэма Келлера, являвшего собою прекрасный образец своей породы, как автомобиль остановился перед «Савоем».

Я приехала вовремя, то есть с опозданием на пять минут. Швейцар открыл мне дверь, и я сделала несколько шагов по вестибюлю, равнодушно окидывая его взглядом в поисках своего бравого, холеного, щелкнувшего каблуками нациста.

Высокий мужчина с честным квадратным лицом и широкими плечами грузчика глянул через очки в роговой оправе, и легко устремился ко мне с теплой, дружеской, многообещающей ухмылкой.

– Госпожа Салливэн? Сэм Келлер. Как вы себя чувствуете? – Он протянул для рукопожатия большую крепкую руку, а его восхищенные глаза вызвали у меня ощущение, что я единственная женщина в Лондоне, которая могла бы представить для него интерес.

– Добрый день, господин Келлер…

Я вяло пожала руку Сэму, и он провел меня в ресторан. Разумеется, для нас был забронирован лучший столик, и официанты, естественно, превзошли себя, окружив нас вниманием.

Он спросил меня, не хочу ли я выпить коктейль перед тем, как мы закажем остальное. Я предложила ограничиться стаканом вина с легкой закуской, и у него в руках немедленно появился прейскурант вин. Когда я потянулась за сигаретой, он отложил прейскурант и чиркнул спичкой еще до того, как сигарета коснулась моих губ. Под прикрытием этого чисто светского ритуала я пристально посмотрела на Сэма. Каким-то образом ему удавалось создать впечатление, что в своем безупречно сшитом костюме он чувствовал себя так же свободно, как в домашних хлопчатобумажных штанах, и аура его непринужденного очарования была так сильна, что у меня появилось абсурдное желание отказаться от своей рассчитанной сдержанности, развалиться в кресле и рассказать ему всю историю моей жизни.

– Вы приехали вместе с женой? – учтиво спросила я, считая невозможным, чтобы он дожил до тридцати одного года без того, чтобы какая-нибудь женщина не привела его к алтарю.

– О, я пока не женат, – ответил он, закуривая свою сигарету. – Браки я оставляю на долю своего друга Корнелиуса, – и сквозь дым от наших сигарет я заглянула в мягкие, темные, дружелюбные глаза наемного убийцы, служившего Корнелиусу Ван Зэйлу.

Я почувствовала в животе тяжесть смутного страха.

Когда нам подали меню, мы потратили некоторое время на обсуждение предлагавшихся блюд, сравнивая «Савой» с нью-йоркским отелем «Плаза», но, в конце концов, все было заказано, и старшему официанту оставалось лишь дождаться, что мы решим пить.

– Пожалуйста, бутылку писпортер-голдтрепфхена двадцать четвертого года, – сказал ему Сэм Келлер. У него был американский акцент, с обычным приглушением согласных и с необычным произношением английского долгого «а», которое получалось у него ни долгим, ни кратким, а являло собою какую-то странную смесь этих двух оттенков. Кроме того, в противоположность большинству американцев, тихое у англичан «г» было у него не раскатистым, что делало его речь как-то ненавязчиво более отчетливой, и когда он произнес это «писпортер голдтрепфхен», четко прозвучала каждая согласная, а каждая неанглийская гласная прозвучала так безукоризненно правильно, что я от удивления едва не опрокинула стакан с водой. Он встревожился. – Простите, разве в Лондоне больше не пьют немецких вин? Если вы хотите чего-то другого…

– Да нет же, Боже мой! Мне очень нравится немецкое вино.

– Ну и отлично. Мне вовсе не хотелось бы доставить вам неприятность, – заметил он. – Я знаю, американцы порой не воспринимают европейских реалий. Ведь я родился на этой стороне Атлантики, и иногда мне хочется считать себя европейцем, но, боюсь, что это слишком претенциозное желание, потому что на самом деле я стопроцентный американец и целиком связан с Соединенными Штатами. А если уж говорить об Америке… – Его легкая речь не могла не производить впечатления. – …то, скажите, Стив действительно уехал туда по личным делам? Мне сказали об этом на Милк-стрит, но я подумал, что это следует проверить у вас, прежде чем предупредить Эмили и детей о его возможном визите.

Я достаточно сдержанно упомянула о братьях Стива и неопределенно намекнула на какие-то семейные неприятности. Люку и Мэтту я уже послала телеграмму с просьбой подтвердить приезд Стива любому, кто проявил бы любопытство, и думала, что обман не будет раскрыт во время пребывания Сэма Келлера в Лондоне.

– О, это очень плохо, – заметил мой хозяин, глядя на меня с глубокой симпатией. – Это должно очень тревожить Стива.

Появился официант с вином, показал нам этикетку и раскупорил бутылку на наших глазах. Я вертела в руках салфетку, раздумывая над тем, поверил мне Сэм или пет.

– Что привело вас в Лондон, господин Келлер? – спросила я, меняя тему разговора, как только нашла это приличным.

Он попросил меня называть его Сэмом.

– О, как это ни досадно, – вздохнул он, – но я приехал, чтобы ликвидировать отделение банка на Милк-стрит.

Мне уже приходилось слышать о том, что американцы вывозили свой капитал из Лондона, но все же это меня задело. Воздержавшись от естественного замечания о крысах и тонущих кораблях, я сухо заметила:

– Стало быть, Корнелиус поднимает свой подъемный мост через атлантический ров.

– Не поймите нас неправильно! – беспечно возразил он. – Если Америка захочет предоставить военный заем, то мы будем в самых первых рядах синдиката. А пока всего лишь обычная предосторожность, чтобы избежать всякой опасности конфискации капитала.

– Германским правительством в Вестминстере!

Он рассмеялся, как бы делая комплимент моему чувству юмора.

– Бредовая мысль, не правда ли? – добродушно согласился он. – Но Нэйлу, разумеется, приходится учитывать любую возможность… Однако довольно говорить о политике, не так ли? Достаточно того, что мы читаем о ней каждый день в прессе. – Он с улыбкой поднял бокал: – За Англию! – сердечно проговорил он, выпивая свое немецкое вино.

– За всех тех американцев, которые понимают, что ни один человек на земле не является островом и что нет таких рвов, через которые нельзя было бы перекинуть мост.

Я могла бы и промолчать. Ни один мускул на его лице не выдал ни малейшего волнения. Вместо этого он сказал, поставив на стол бокал:

– Вы должны рассказать мне о ваших детях – может быть, при вас случайно есть фотография Элана? Он похож на Пола? – А затем, восхитившись их сходством, он проговорил с искренностью, в которой у меня не было оснований сомневаться: – Пол был великим человеком. Я всем обязан ему. Мне хотелось бы когда-нибудь повидаться с вашим сыном и сказать ему о том, каким великим человеком был его отец.

Я была тронута. Секундой позже я поняла, что он на это и рассчитывал. Он поставил точный диагноз моей враждебности и сыграл козырной картой, чтобы ее нейтрализовать. Я отметила его ловкость, отдавая дань уважения одного большого мастера другому, и попыталась разгадать его следующие ходы в сложной шахматной партии наших жизней.

– Я уверена, что ваш друг Корнелиус разделяет ваше мнение о Поле, – заметила я. – Он ведь считает Пола своим отцом, не так ли?

– О, вовсе нет, – отвечал Сэм, – я бы этого не сказал. В последние годы Нэйл стал проявлять большой интерес к своему настоящему отцу – он даже купил ему ферму в Огайо.

Я подумала о том, не должно ли это удивительное сообщение уверить меня в том, что у Корнелиуса нет причин ревновать к Элану.

– Я думала, что Корнелиус питал некое мистическое чувство к Полу, – сказала я, цитируя собственные слова Сэма Келлера.

Он цитаты не узнал.

– Да, сначала он ему слепо поклонялся, – как, впрочем, и все мы. Но со временем стал думать о том, что его жизнь является зеркальным отражением жизни Пола. Однако они, знаете ли, были достаточно разными, и теперь Нэйл вполне созрел, чтобы принять и приветствовать это различие.

– Приветствовать? Вы хотите сказать, что он считает себя лучше Пола?

– Этого я не сказал. Но у Пола – как велик бы он ни был – были и свои слабые места. Однако Нэйл унаследовал не все его слабости. Например, он преданный семьянин, верен своей жене, любит сестру и прекрасно относится к детям…

Последовал приторный панегирик. Когда мы покончили с первым блюдом и нам подали второе, мне это так наскучило, что я попросила:

– Расскажите мне о нимбе вокруг его головы. Большой ли он? И моет ли он свои крылья каждый вечер, или же только по воскресеньям?

Сэм рассмеялся.

– Я слишком его разрекламировал? Мне просто хотелось показать вам оборотную сторону медали, так как я вполне могу себе представить, какое мнение о нем могло у вас сложиться со слов Стива.

Наконец-то мы снова вернулись к Стиву. Я смотрела, как официант доливал вино в наши бокалы, и пыталась отгадать, что последует дальше.

– Не все ли вам равно, что я думаю о Корнелиусе? – беспечно спросила я Сэма.

– Мне это безразлично, но Нэйл хотел бы, чтобы вы не думали о нем плохо. По правде говоря, есть еще и другая причина моего появления в Лондоне. Я приехал не только для того, чтобы запереть дверь дома шесть на Милк-стрит. Я должен предложить вам оливковую ветвь мира от имени Нэйла.

– Как это мило со стороны Корнелиуса! – заметила я. Еда больше не лезла мне в горло, но я продолжала тыкать вилкой в жареный морской язык и заталкивать в рот вареный картофель. – Обожаю оливковые ветви! Как же выглядит эта конкретная оливковая ветвь?

– Я говорю серьезно, Дайана, – проговорил Сэм с сосредоточенным видом. – Нэйл исполнен лучших побуждений. Разумеется, когда он был еще ребенком, он затаил на вас зло, потому что вы исковеркали жизнь Сильвии, но он был тогда слишком мал, чтобы понимать, что в действительности представляет собою жизнь. И, разумеется, у него некоторое время было двойственное чувство к Элану, но потом Пол сделал его своим наследником. А затем произошла вся эта история с Эмили. Теперь он понимает то, что давно было ясно и вам, и мне – Эмили и Стиву не следовало жениться и теперь Эмили более счастлива, чем когда-либо с ним. Сейчас, когда Стив воспользовался вашими деньгами, чтобы утвердиться самостоятельно и дать нам по зубам – а уж поверьте мне, мы могли бы сказать по этому поводу свое веское слово, – он понимает, что вы любите своего мужа и готовы сделать для него все. Да что говорить, Нэйл даже как-то сказал, что хотел бы, чтобы Алисия в подобной ситуации отнеслась к нему так же! Действительно, Дайана, на Нэйла это проявление смелости произвело очень сильное впечатление. Он говорил, что это позволило ему понять, что вы одна из людей Пола, как и все мы. И он не перестает восхищаться тем, что вы, как и все люди Пола, безошибочно понимаете, когда нужно прекратить операции. – Он замолчал. Старший официант хотел было подойти к нам, но потом направился к соседнему столику. – Да, – вздохнул Сэм, с невинным удовольствием разглядывая свою тарелку, – этот доверский морской язык лучшая из всех рыб… Итак, что бы там ни было, но речь идет о сделке. Если вы хотите увезти своих детей в Америку, чтобы уберечь их от войны, Нэйл создаст для вас новую косметическую фирму. У меня в кармане лежит письменное предложение – вам остается только поставить свою подпись. Он говорит, что совершенно уверен в ваших деловых способностях и убежден в возможности успешной совместной работы с вами.

– Как это приятно. Вам не покажется чересчур наивным, если я спрошу вас: а что будет со Стивом?

Сэм откашлялся, прочищая горло. Это была трудная часть проблемы, требовавшая от него всего его очарования и искусства. Я ждала ответа, не прикасаясь к еде и не обращая внимания на полный бокал.

– Послушайте, Дайана, – заговорил он с глубокой симпатией, глядя на меня своими честными карими глазами, мы мало знаем друг друга, и ваша личная жизнь меня совершенно не касается, но я считаю вас весьма привлекательной женщиной, способной легко завоевать восхищение самых достойных мужчин. Почему вы должны удовлетворяться меньшим, когда достойны самого лучшего? Или, если сказать по-другому, почему вы должны участвовать во всей этой бессмыслице, навязанной вам в последнее время Стивом? Мы на углу Уиллоу и Уоллстрит не слепы и не глухи, и понимаем, что у вас не может не быть собственных проблем. Верьте мне, Нэйл очень много думает об этом, Дайана. Ваше положение давно занимает его мысли.

– Держу пари, что это так, – отвечала я. – Он думает о том, как бы окончательно уничтожить Стива, и строит план, который считает безошибочным. Но вам следует сказать вашему приятелю следующее: я останусь со Стивом. И еще скажите вашему другу, что если бы даже я изменила свое мнение, то клетка со львом на углу Уиллоу и Уолл-стрит была бы последним местом, куда бы я побежала.

За нашим столиком воцарилось молчание. Неподвижность разгладила черты Сэма, и вместе с теплом его манер отступили и его всепобеждающая искренность и очарование.

– Может быть, вы все-таки задумаетесь над этим?

– Никогда. Мне очень жаль, Сэм.

Он в полном молчании принялся за еду, допил свое вино и сделал знак официанту.

– Кофе, Дайана? Может быть, десерт?

– Нет, благодарю вас.

Подписав счет, он молча проводил меня в вестибюль.

– Благодарю вас за ленч, – сказала я Сэму таким ровным голосом, на какой только была способна. На меня наконец повлияло напряжение разговора, и я чувствовала себя такой изможденной, что едва держалась на ногах. – Мне очень жаль, но я не могу задержаться ни на секунду.

– Я тоже очень сожалею, – нейтральным голосом ответил он, но потом внезапно отказался от этой нейтральности и, положив руку мне на плечо, тихо сказал, пытаясь меня убедить: – Дайана, будьте благоразумны. Примите предложение. Иначе вам не взять верх над этой сильной рукой, никогда. Это невозможно.

– Не убеждайте меня, – ответила я, – нет ничего невозможного! Отправляйтесь обратно и скажите своему боссу, что я отказываюсь играть роль Чемберлена перед Гитлером, и, сколько бы бумаг он ни предложил мне подписать, я разорву их в клочья и пущу по ветру.

– Не слишком убедительная аналогия, не так ли? – заметил Сэм. – В конце концов, пи один хорошо информированный человек серьезно не считает, что Англия сможет долго устоять перед Гитлером, когда начнется война.

Я отступила на шаг от Сэма, забыв о своем состоянии, и меня захлестнул мрачный поток ярости.

– Вы кровавый нацист! – закричала я. – Вы еще увидите, как я восторжествую над Корнелиусом! И скажите ему, что до самой своей смерти он не дождется от меня ничего хорошего!

Оставив его ошеломленным и лишившимся дара речи посреди вестибюля, я вышла из «Савоя» с гордо поднятой головой. В жилах моих все еще клокотал гнев.

К тому времени, когда я вернулась домой, я понимала, что поступила достаточно патриотично, но недостаточно разумно. Мне следовало продолжить разговор с Сэмом, чтобы выяснить, что намерен был сделать Корнелиус в случае моего отказа от его предложения. Однако инстинкт подсказывал мне, что Сэм не сказал бы больше ничего, даже если бы я пригласила его к себе в постель. Он доказал полную верность своему собственному фюреру уже давно, еще в Бар Харборе, и я понимала, что эта верность непоколебима и неподкупна.

Я внимательно всматривалась в фигуры на воображаемой шахматной доске. Планы Корнелиуса в отношении Стива разгадать было нетрудно. Он хотел отомстить ему не только за оскорбление Эмили, но и за тот ущерб, который причинил Стив отделению на Милк-стрит, когда ушел из банка «Ван Зэйл». Планы Корнелиуса в отношении меня поддавались расшифровке труднее, но, несмотря на все протесты Сэма Келлера, я была уверена в том, что они враждебны. Как допускал и Сэм, дело могло быть в моих деньгах, которыми я поддержала Стива, и я сомневалась в том, чтобы Корнелиус легко мог это мне простить. И все же я не могла себе представить, что именно он мне готовил. Его предложение включить меня в бизнес было несомненно частью плана мести Стиву, но было трудно представить себе последующие действия Корнелиуса, когда его мстительные амбиции были бы удовлетворены.

Я снова и снова возвращалась к изучению характера Корнелиуса, но, когда почувствовала себя одинокой, с завязанными глазами в темном доме, под угрозой насилия, я смешала джин с французским вином и позвонила в лечебницу, чтобы узнать, пускают ли к Стиву посетителей.

Доктор был симпатичным человеком. Он сказал мне, что Стив хорошо поправляется, и что я могу рассчитывать на полчаса следующим утром.

Я выпила еще, посмотрела на поданный мне обед, попыталась было послушать радио и кончила тем, что снова взялась за томик Теннисона. Это была антология, когда-то давно подаренная мне Полом. Обычно я держала эту книгу в Мэллингхэме, но после того, как вновь открыла для себя поэзию Теннисона, взяла ее с собой в Лондон. Я долго не отрывала глаз от надписи, сделанной Полом на форзаце, а потом открыла страницу, на которой были напечатаны приведенные им стихи.

«Ненавижу стихи о войне!» – «О, но «Возмездие» вовсе не о войне…»

В ушах у меня звучали наши голоса, как если бы все это было вчера.

«В цветах на Азорах лежит сэр Ричард Гренвилл…»

Как прекрасна, наверное, была жизнь в викторианские времена, когда все войны были мелкими, а Англия неприступной! У меня вырвался ностальгический вздох, и я вспомнила о том, что в «Возмездии» описывалось, как один небольшой английский корабль сражался с целым флотом испанских галеонов.

«Потому что в конце концов одни пошли ко дну,

другие были рассеяны, и больше не могли сражаться с нами —

Бог войны, видел ли раньше мир такую битву, как эта?»

Я нащупала сигарету и закурила. В доме царила тишина. И я стала читать дальше.

«И он сказал: «Бейтесь! Бейтесь!»

Хотя от корабля оставались одни щепки…»

Я оторвалась от книги, не в силах больше смотреть на эти строки. Закрыв ее, я, охваченная тревогой, долго ходила по дому, в конце концов, улеглась в постель и погрузилась в тяжелый сон, а едва над Лондоном забрезжил рассвет, уже пила кофе.

В девять часов я позвонила в Норидж Джеффри и попросила рекомендовать мне частное сыскное агентство, а в десять уже платила там аванс. Поручив детективу следить двадцать четыре часа в сутки за Сэмом Келлером, я зашла в «Форсман», чтобы купить Стиву коробку его любимого печенья, и отправилась к Хэмпстед.

Проехав половину Эдгар Роуд, шофер сказал мне:

– Мадам, мне не хотелось бы нас тревожить, но за нами следят.

Я удержалась от того, чтобы обернуться к заднему окну.

– Какая машина?

– Один из этих маленьких «фордов», мадам. По-моему модель тысяча девятьсот тридцать пятого года.

Я подумала о том, услугами какого сыскного агентства воспользовался Сэм Келлер.

– И давно он за нами едет?

– Он торчал за мной уже в Сити, когда я ожидал вас.

Нанятый мною детектив был в Феттер Лэйне.

– Хорошо, – сказала я. – Отделайтесь как-нибудь от него, Джонсон. Не терплю, когда суют нос в чужие дела.

Джонсон любовно погладил баранку «даймлера», и мы попетляли по узким улочкам к югу от Мейда-Вейл.

Через три минуты «форда» уже не было видно, но я была раздосадована тем, что мне не очень-то удалось одурачить Сэма Келлера, и в Хэмпстеде я велела Джонсону остановиться, не доезжая до лечебницы.

Дежурная провела меня в кабинет врача. Я еще раз услышала, что Стив быстро поправлялся, но, хотя самое худшее позади, ему все-таки приходилось принимать успокоительные лекарства.

– Когда он сможет выписаться? – спросила я.

– Я посоветовал бы задержаться еще, по меньшей мере, недели на две, госпожа Салливэн, а лучше и подольше. В подобных случаях слишком ранняя выписка приводит к тяжелым последствиям.

– Да, я понимаю. Доктор, вы случайно не помните, никто не спрашивал о том, здесь ли находится мой муж?

– Насколько мне известно, никто, и вы можете быть уверены в том, что мы не даем никому информации такого рода. Наш успех в значительной мере обеспечивает именно полная секретность.

Я успокоилась, и доктор отвел меня наверх, в палату Стива.

– Полчаса, госпожа Салливэн, – сказал он, открывая дверь. – Не больше, пожалуйста.

– Дайана! – радостно приветствовал меня Стив. Он отбросил журнал, соскочил с кровати, обнял меня, приподняв над полом, и ногой захлопнул дверь.

– Дорогой мой, я думала, что успокоительное заставляет тебя лежать спокойно!

– Но ты же могучий стимулятор!

Я рассмеялась, обхватила его руками и позабыла свои страхи, связанные с Сэмом Келлером. Забыла даже о Корнелиусе.

– Боже мой, Стивен, разве так можно?

– Если бы я даже умер от этого, как прекрасна была бы такая смерть! – ответил он.

Мы рассмеялись и поцеловались снова. Я сказала ему, что он выглядит гораздо лучше, однако, увидев морщины на его лице, поняла, что он перенес большие страдания. Я присела на край кровати. Он сразу же схватил мою руку, словно она связывала его с жизнью, и так ее сжал, что мне стало невыносимо больно. К моим глазам подступили слезы, но я только поморгала и закурила сигарету.

– Дорогой мой, у нас всего несколько минут, а мне надо рассказать тебе так много… – решительно, по-деловому проговорила я. Рассказала ему об Элфриде и Джордже и показала последние письма Элана и Элдрида из школы. Я рассказала ему о том, что звонила в офис на Милк-стрит и что там в его отсутствие ничего неприятного не произошло. – А теперь расскажи мне все, – попросила я его. – Было очень плохо?

– Господи, Дайана, я не хочу заводить долгий разговор об этом, жаловаться на судьбу, говорить о том, как ужасно пить! Почему ты поглядываешь на часы? Кто этот счастливый любовник и на какой час назначено свидание?

– Свидание было и прошло, дорогой. Вчера я была приглашена на ленч в «Савой» Сэмом Келлером.

Я подробно рассказала ему о предложении Корнелиуса. Думала, что узнать мой ответ будет ему полезно для укрепления уверенности в себе, но мой рассказ так взвинтил Стива, что он был готов мчаться прямо в «Савой».

– Я распну его, этого мальчишку, Сэма Келлера! – вопил он.

Я распечатала коробку от «Форсмана» с превосходным шотландским песочным печеньем и предложила его Стиву.

– Попробуй, дорогой, и успокойся. Сэм Келлер больше не мальчишка, как, впрочем, и Корнелиус. Оба они опасные и решительные люди и были бы очень рады, если бы ты объявился в Лондоне после того, как мы сказали всем, что ты уехал в Америку. Угодив им прямо в руки, ты доставил бы своим врагам большое удовольствие. – Стив взял одно печенье. Я налила два стакана ячменного отвара. – У Корнелиуса наверняка есть целый список претензий для сведения счетов, – заметила я, – но если мы будем вместе – а это так и будет, и если ты поправишься – а иначе просто не может быть, – все его планы провалятся. Он сматывается из Лондона. Мы будем на разных материках, и никто не сможет ничего с нами сделать… Я не допущу никакой промашки.

Стив залпом выпил свой ячменный кофе, схватил коробку с печеньем и начал путаную тираду о том, что ему хотелось бы сделать с Корнелиусом. Я слушала его рассеянно.

– Да, дорогой, – вставила я, когда он умолк. – Но что задумал Корнелиус в отношении меня?

Стив коротко и цинично усмехнулся.

– Нетрудно догадаться, что нужно большинству мужчин. А потом он откинулся бы на спину и сказал, что во всем следует по стопам Пола.

– Как говорит Сэм, Корнелиус потерял всякий интерес к Полу.

На губах Стива снова появилась циничная улыбка, и ее цинизм был еще более откровенным.

– Стив! – снова заговорила я. – Сейчас не до юмора, все это может оказаться очень серьезным. Мы раньше недооценивали Корнелиуса, и теперь, особенно когда мы так уязвимы, продолжать недооценивать его было бы совершенно недопустимо. Давай как следует подумаем. Ты хорошо знаешь этого человека, и, вероятно, даже лучше, чем он сам думает. Поставь себя на его место. Я – в Нью-Йорке, моя косметическая фирма процветает при твоей благородной поддержке. У тебя целый список претензий ко мне. Что ты стал бы делать дальше? Неужели ты почувствовал бы себя настолько уверенным, чтобы прыгнуть ко мне в постель, следуя по стопам Пола?

– Дайана, что бы тебе вчера ни говорил Сэм, Корнелиус поклоняется Полу, как дикарь тотемному столбу.

– Тогда почему бы Сэму казаться безразличным, почти отвернувшимся от Пола? Это заставляет меня думать о том, не утратил ли Корнелиус каким-то образом свои иллюзии. Видишь ли, Стив, дело в том, что Корнелиус вряд ли мог хорошо узнать Пола. И если он и был его героем, то подозреваю, что поклонялся Корнелиус вовсе не самому Полу, а той силе, которую Пол воплощал.