Текст книги "Богатые — такие разные.Том 2"

Автор книги: Сьюзан Ховач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Много лет спустя меня кто-то спросил: «Почему Сэм понравился вам больше двух других?» – и я ответил, что это было не так. Больше всех мне нравился Джейк Райшман. Несмотря на разные религии, мы принадлежали к одинаково образованным семействам, и я находил между нами много общего.

Кевин разделял мои спортивные интересы, но был таким шумным, что я от него уставал. Сэм нравился мне тем, что был очень дружелюбным, но для меня оставалось загадкой, почему он чувствовал себя так неловко с Джейком. И только позднее я понял, что он втайне боялся его. Бедный Сэм! Джейк был таким аристократичным ньюйоркцем, таким уверенным в себе, в авторитете своей семьи и в прочности своего места в мире! Его семья жила в Америке уже больше ста лет, и в величественном особняке Райшманов на Пятой авеню разговор за обедом шел на немецком языке, в подвале хранились только немецкие вина, а на большом органе в атриуме играли музыку только немецких композиторов. Для Сэма, неистово пытавшегося откреститься от своего немецкого наследия, поскольку его иммигрантов-родителей в самом начале войны закидывали тухлыми яйцами, было непонятно, как Джейк может гордиться тем, что он немец.

– Ну да, разумеется, когда развязалась война, было трудно! – с удивлением говорил Джейк, когда одним прекрасным вечером Пол спровоцировал их на спор о том, что для них значил их германо-американизм. – Разумеется, было трудно исполнять свой долг американских граждан, когда мы не могли не симпатизировать всем тем немцам, которые безусловно никогда не желали войны! Но в этой войне виноваты были не мы. Почему я должен чувствовать себя виноватым в милитаристских устремлениях Пруссии? Мне не было до них никакого дела!

Сэм робко сказал, что, возможно, было бы лучше быть евреем.

– А это мне для чего? Я такой же немец, как и вы!

– За тем исключением, что ваше настоящее имя не Ганс-Дитер, – проговорил бедняга Сэм и рассказал нам, как жестоко его дразнили в школе до того, как он сменил имя на чисто американское.

Джейка этот рассказ привел в ужас. Во время войны он вместе с несколькими другими мальчиками находился под опекой богатых семей немецких евреев и понятия не имел о том, как страдали менее привилегированные американцы немецкого происхождения.

– Вы должны оставаться с нами! – страстно воскликнул он. – Мы сделаем так, что вы снова будете гордиться тем, что вы немец!

И потом он все время заботился о том, чтобы поднять Сэму настроение, пока к концу этого первого лета мы все не позабыли о том, что Сэм другого происхождения.

Однако, хотя с Сэмом нас крепко связала смерть Пола, я подозревал, что даже если бы Пол был жив, Сэм все равно стал бы моим ближайшим другом – добрый, трудолюбивый, строго гетеросексуальный Сэм с его патефоном, джазовыми записями и смелыми картинами Клары Боу. В его обществе мне всегда удавалось расслабляться. Фактически я ему абсолютно доверял и, когда позволил ему связать свое будущее со мной, начал понимать, что два брата не могут быть связаны теснее своими кровными узами, чем я был связан с Сэмом Келлером тяжелыми испытаниями двух первых лет в банке Ван Зэйла.

Сказать, что мы полностью положились друг на друга, впервые войдя в банк, было бы недостаточно. Я не пошел бы так далеко и так быстро, если бы не было Сэма, и он, в свою очередь, был в равной мере обязан мне. Мы были как пара акробатов на проволоке, где ничто не спасало от падения с головокружительной высоты, кроме собственной сноровки и совершеннейшей координации движений, обусловленной необходимостью выжить. Я спасал его, он спасал меня, и за эти два года, начиная с убийства Пола и кончая уничтожением его убийц, я потерял счет случаям, когда мы с Сэмом приходили друг другу на помощь.

И мы выжили. Выжили, преодолевая свою необразованность и неопытность, пережили и врагов Пола, и его друзей. И если глубоко задуматься над этим, это было нашим величайшим триумфом.

Мы работали день и ночь. Я нанял самых лучших преподавателей, дававших нам частные уроки по банковскому делу, экономике и юриспруденции. Я старался сблизиться с самым старым партнером и искусно пользовался его мозгами. Мы тщательно изучали все досье Пола, выстраивая факты в стройную систему, позволявшую понять требования клиентов и отвечать на них, учитывая опыт прошлого. Мы часто засиживались чуть ли не до рассвета, но в семь часов всегда бывали в бассейне, перед тем как снова отправиться в офис.

Сэм жил вместе со мной в доме Пола. Поначалу это казалось просто решением проблемы, поскольку у него не было дома, но скоро мы поняли, что это единственный вариант, совместимый с железным расписанием наших учебных занятий. Абсолютное доверие друг к другу исключало всякие серьезные ссоры, а если и случалось, что нервы у кого-то не выдерживали, мы решали провести один вечер в неделю врозь, чтобы расслабиться, но, как ни странно, несмотря на такие категорические решения, все обычно кончалось тем, что мы снова оказывались вместе. Мы втайне побаивались Нью-Йорка и предпочитали держаться вдвоем, как пара провинциалов из захолустья. У нас даже не хватало смелости назначить свидание кому-нибудь. Джейк и Кэвин познакомили нас с несколькими девушками, но они были слишком аристократичными для Сэма и слишком искушенными для меня. Однако Сэм уже раскусил, что он не создан для холостяцкой жизни, и, в конце концов, у нас появилась привычка заходить в какую-нибудь уютную забегаловку где-нибудь на восточных Восьмидесятых улицах, где подавали запретное спиртное. Мы выдавали себя за обнищавших студентов колледжа, и было очень занятно смотреть на лица девушек, когда мы приводили их к себе домой, на Пятую авеню.

Прошло довольно много времени, прежде чем я освоился в Нью-Йорке. Несмотря на наши субботние вечера, город долго оставался для меня лишь декорацией, каким-то чужим местом, где я был вынужден жить и работать. И лишь с отъездом Стивена Салливэна в Европу в марте 1929 года я почувствовал себя в безопасности и увидел, что Нью-Йорк в действительности предлагал мне много больше, чем Веллетрия в штате Огайо. Мне как раз исполнился двадцать один год, самое время вкусить удовольствия этого порочного города, и я был более чем готов позабыть предостережения Пола. Сэм был точно в таком же состоянии, что и я. Мы одновременно отбросили узду жесткой самодисциплины, и все то роковое лето перед кризисом, пока Стив валял дурака в Европе, мы вели себя так, что у моей матери, узнай она об этом, голова бы стала белой, а Пол перевернулся бы в своей могиле.

Мы вели себя как пара молодых сатиров. Я догадывался, что то была запоздалая реакция на смерть Пола. Долгие месяцы мы цеплялись за привычный уклад нашей жизни, но, в конце концов, настал момент, когда мы поняли, что жизнь наша неузнаваемо изменилась, и эта перемена нас не только возбудила, но и испугала. Нас сбивало с толку то, что все прежнее сместилось куда-то на обочину нашего пути, и, хотя мы понимали, что нам следовало приспособиться к новому, чтобы выжить, мы настолько растерялись, что поначалу даже не могли осознать своей новой роли, которую нам предстояло играть. Давление поднималось, напряжение росло, и, когда стало ясно, что для достижения равновесия необходимо сиять эту напряженность, мы обратились к любимому Полом способу расслабления.

Пол мог с симпатией относиться к нашим желаниям, но не к опасному отсутствию осмотрительности и здравого смысла. Божьи жернова неминуемо должны были начать стирать нас в самый мелкий порошок, это был лишь вопрос времени. Началось все в сентябре, когда девушка, с которой я встретился три раза, сообщила мне по телефону о своей беременности. В тот же день Сэму показалось, что и он не уберегся от столь же приятного сюрприза при своей последней встрече. Позже выяснилось, что и он, и его девушка ошиблись, но этот случай нас напугал. Мы решили обсудить, проанализировать и как-то изменить нашу личную жизнь.

– Во всем виноват Стив, – ворчал Сэм. – Если бы мы не обрадовались полной свободе, когда он уехал, то не отправились бы в кабак и не напились. Неудивительно, что хозяйка встретила нас словами: «Привет, сосунки!» С тех пор все покатилось под уклон.

Я взял карандаш, приготовившись записать новые правила поведения.

– Номер один, – начал я. – Никакого секса в офисе. Номер два: никаких забав иначе как в запертой спальне, вдали от глаз и ушей прислуги. Номер три: не связываться со случайными девками в забегаловках. Номер четыре: всегда пользоваться презервативами. Номер пять: полная респектабельность одежды, поведения и манер. Номер шесть: церковь по субботам.

– Это последнее я предоставляю вам, – заметил Сэм. – Но следующей приглянувшейся мне девушке я назначу свидание не раньше, чем через полгода, и за это время не притронусь ни к одной. И каждую неделю, без пропуска, буду писать письма своим родителям.

– А я, может быть, приглашу в гости мать, – задумчиво заметил я. – И она увидит, что вопреки всем ее опасениям, я веду высоконравственную христианскую жизнь.

Неделей позже я встретился с Вивьен Коулимен. Мне удавалось обманываться, считая, что я стал вести себя разумно в личной жизни, но, как показали последовавшие события, то была лишь короткая передышка. И в конечном счете я спрыгнул с горячей сковородки прямо в огонь.

Глава вторая

В то лето Сэма охватила страсть к какой-то популярной мелодии прошлого в исполнении «Александер-рэгтайм бэнд», и он крутил свою любимую пластинку с утра до вечера. Классикой он не интересовался, но был привержен всем разновидностям американской музыки, от рэгтайма до диксиленда и от блюза до блуграсса, хотя сам не играл ни на одном инструменте. Когда Кевин окончил юридический факультет в Гарварде, показал спину своей состоятельной семье и поселился в Гринвич Виллидже, чтобы писать свой Большой американский роман, мы часто приглашали его и нескольких его друзей-музыкантов к себе домой, чтобы помузицировать, а Сэм даже записывал эту музыку. Сохранившиеся у меня воспоминания о том лете вертятся в стремительном ритме нашей жизни в офисе, где всех нас зачаровывало вызывавшее головокружение мелькание цифр на ленте аппарата, передающего котировки ценных бумаг. Не менее стремительный ритм был свойствен и домашней жизни, когда Кевин с друзьями поднимали в жилом квартале оглушительный шум, все мы напивались самогонного джина, наши девушки сбивали свои каблуки, изо всех сил вытанцовывая чарльстон под звуки песенки: «Да, сэр, это мой ребенок» или же под Миф-Моуловский вариант рэгтайма «Александер-оркестра».

Это было до того, как Божьи жернова побудили нас с Сэмом провести нашу сентябрьскую реформу. И даже до того, как те же Божьи жернова стали перемалывать нас, вместе со всей Америкой, в октябре. Однако тень от этих жерновов уже упала на дорогу, по которой победно шествовали инвестиционные банкиры, и когда в начале сентября под бременем мечтаний о миллионах рынок заколебался, тень эта стала слишком угрожающей, чтобы ее не замечать. Несмотря на то, что рынок быстро выправился, мы собрали совещание партнеров, чтобы обсудить будущую политику на случай очередной такой неприятной «технической корректировки». Хотя шла упорная болтовня о том, что все будет в порядке, закрадывалось беспокойство, как бы дела не пошли гораздо хуже.

Наконец старший партнер, Льюис Карсон, выглядевший как гибрид постаревшего Дугласа Фэрбенкса и Джона Барримора, внес предложение встретиться с братом Стивена Люком, чтобы ознакомиться с состоянием портфеля нашего инвестиционного треста. Было общепризнанно, что в случае любого спада, в первую очередь, пострадали бы спекулятивные акции, и мы подумали, что пора отказаться от самых рискованных инвестиций.

Никому не хотелось брать на себя труд встретиться с Люком Салливэном. Как ехидно заметил Клэй Линден, после отъезда Стива Люк стал похож на Муссолини, правда, без всех его положительных качеств.

– С Люком могу поговорить я, если вы не возражаете, – скромно предложил я. – В последнее время у нас с ним установились хорошие отношения. – То была абсолютная ложь, но я всегда искал пути укрепления своего положения в банке и подумал, что иметь зацепку в фирме «Ван Зэйл Партисипейшнз» было бы для меня полезно.

Другие партнеры понесли ритуальный вздор о том, что я слишком молод, но когда эта тема иссякла, с облегчением поручили мне эту миссию. И я направился вниз, к столу, отведенному Люку в большом зале. Кто-то сказал мне, что Люк ушел к своему брату Мэтту, и я зашагал по Уиллоу-стрит к офису «Ван Зэйл Партисипейшнз». Трест занимал несколько прекрасных комнат на третьем этаже. В приемной какая-то полинявшая блондинка маникюрила свои алые ногти, сидя перед пишущей машинкой, а через открытую дверь президентского кабинета я увидел Мэтта Салливэна, который сидел, положив ноги на письменный стол, с сигарой в одной руке и плоской фляжкой в другой. Он разговаривал с кем-то, но его собеседника мне не было видно, и я подумал, что это, наверное, Люк. Меня так разозлила несолидная атмосфера офиса и тот факт, что банк «Ван Зэйл» мог быть тесно связан с таким заведением, что я, не обращая внимания на секретаршу, без предупреждения вошел в кабинет Мэтта.

Разговор оборвался. Когда собеседник Мэтта удивленно обернулся, я его не узнал, да, впрочем, даже и не сразу на него посмотрел.

– Доброе утро, – учтиво приветствовал я Мэтта. – Простите, что прервал ваш разговор, но дверь была открыта и я подумал, что вы не очень заняты. А что, ваш брат здесь?

– Он вышел в туалет. Сейчас будет, – как обычно грубовато, ответил Мэтт и поднялся на ноги. Он был крупным мужчиной с атлетической фигурой, воспаленными голубыми глазами и похожими на шерсть животного вьющимися волосами, нависшими надо лбом. – Ах да! Вам приходилось встречаться раньше? – его глаза перебегали с меня на незнакомца с непонятным для меня удовольствием. – Вы знакомы?

Посетителя, по-видимому, игривость Мэтта так же озадачила, как и меня. Мы с подозрением посмотрели друг на друга. У него было жесткое, испещренное шрамами лицо борца, со злобными желтовато-карими глазами и толстыми губами. Я подумал, не это ли лицо я видел в газете в связи с резней в День святого Валентина, когда вдруг вспомнил двух мужчин, когда-то давно на похоронах Викки пытавшихся утешить Джейсона Да Косту.

– Скажите, Грэг, – снова заговорил Мэтт, – разве вы не вспоминаете мальчика Милдред Блэккет?

Как раз в этот момент в кабинет вошел Люк Салливэн. На мгновение воцарилась напряженная тишина.

– Рад видеть вас, сынок, – проговорил сын разоренного Полом человека. – Надеюсь, вы здоровы?

И он протянул мне руку.

– Как ваше самочувствие, господин Да Коста? – спросил я, вежливо пожав ее. – Давно вы в Нью-Йорке? Кажется, вы теперь живете в Калифорнии?

Напряженность в кабинете ослабла. Я не имел никакого понятия о том, чего они от меня ожидали. Может быть, того, что я по-детски топну ногой и брошусь вон из комнаты. Но я оставался на месте, и они, несомненно, подумали, что я был слишком юн и глуп, чтобы реагировать на все не только с детским любопытством.

– Да, я действительно живу в Калифорнии, – непринужденно отвечал Да Коста. – Мы с женой расстались, и я подумал, что неплохо бы съездить на восток, чтобы сделать какие-то деньги на рынке. Я остановился у своей кузины Вивьен Коулимен. Вы случайно с ней не знакомы?

– Только слышал, что она гостеприимная хозяйка. Я не знал, что она ваша кузина.

– Наши матери сестры. Послушайте, приходите сегодня вечером, выпьем. Почему бы вам не прийти? Выпьем за освобождение от семейного рабства, – снисходительно улыбаясь, предложил Да Коста.

У него не хватало зуба с одной стороны.

– Это было бы здорово, – молодой и доверчивый, отвечал я. – Очень вам благодарен, господин Да Коста. Ну что же… джентльмены простят меня…

– Вы пришли не ко мне, Корнелиус? – спросил Люк.

У него одного из них троих были мозги, достойные внимания.

– О, с этим можно подождать, – беззаботно ответил я, но он не спускал с меня подозрительного взгляда.

– Я пойду с вами в банк, – решительно сказал он и, когда мы оказались на улице, стал объяснять: – Я понимаю, Корнелиус, вы думаете, что Грэг не нашел себе применения подальше от банка «Ван Зэйл», но вы можете быть спокойны. Он сам говорил мне, что считает слишком опасным вернуться к бизнесу заказных убийств в любой форме. Он вообще хочет забыть, что когда-то был знаком с О’Рейли и Клейтоном и, во всяком случае, не нуждается в банке для расчетов по своим счетам. Он завязан с этим отелем в Калифорнии. Между нами говоря, я думаю, что он боялся слишком часто раздражать своего босса. Как бы то ни было, он только что вложил двадцать тысяч долларов в «Ван Зэйл Партисипейшнз». Мы с Мэттом единственные, кого он знает на Уолл-стрит, и это естественно, что он прибивается к нам. Здесь все абсолютно чисто.

– Гм-гм… У вас не было никакой задней мысли, когда вы принимали эти деньги?

– Черт побери, а почему бы нам их не принять? Его деньги не хуже любых других, разве нет?

Я коротко ответил:

– Нет. Деньги Грэга Да Косты, скорей всего, добыты путем вымогательства или грабежа.

– О Боже! – возмутился Сэм, когда я рассказал ему об этом разговоре. – Что происходит, черт побери?

– Не знаю, но если появился Да Коста, жди несчастья.

Мы уселись друг против друга за моим письменным столом и настроились на работу. Сэм превосходно анализировал текущие проблемы, а у меня был талант к долгосрочному планированию. Поэтому вместе мы делали нашу работу превосходно.

Согласившись на том, что близнецам Салливэнам доверять больше нельзя, мы были вынуждены признать, что Люк достаточно умен, чтобы утаивать любые сомнительные операции. Трест работал хорошо, и у нас не было причин потребовать его бухгалтерские книги для официальной аудиторской проверки. Понимая, что близнецы Салливэны пока неуязвимы, мы видели единственный путь к истине через Грэга Да Косту, и на пути этом, конечно, нас ждали самые ужасные препятствия.

– Боже мой, может быть, он шантажирует близнецов! – в ужасе предположил Сэм.

– Нет, нет. – Я уже отверг эту возможность. – Мэтт Салливэн не выглядел, как человек, попавший в лапы шантажиста. Разумеется, это вовсе не значит, что Да Коста не делает все, чтобы выжать из них побольше сока. – Я вытащил сигарету и тут же положил ее обратно. Мне нужно было кончать с курением. – У нас нет выбора, Сэм. Как бы ни был отвратителен Грэг Да Коста, я должен сблизиться с ним.

– Полегче, Нэйл. Я знаю, что это мало вероятно, но как бы нам здесь не просчитаться.

– А что, если мы правы? – моему взору открывались очаровательные перспективы. – В конце концов, своих братьев назначил Стив, он и должен о них беспокоиться. И если они попадут впросак… Вы правы, Сэм. Нам не следует прыгать в озеро, чтобы распугать всю рыбу. Надо закидывать удочку очень осторожно и пытаться заставить рыбу клюнуть на приманку. А потом, когда рыбка как следует заглотнет приманку, мы ее вытащим из воды, выпотрошим и зажарим к обеду.

Сэм рассмеялся, а за ним и я. Конечно, это была хорошая мысль, но как оказалось, решение наше было совершенно неправильным.

К концу того дня секретарша сказала, что мне звонит госпожа Вивьен Коулимен.

– Господин Ван Зэйл? – услышал я тихий, почти шептавший женский голос. – Мы с вами не встречались, но мой кузен Грэг только что сказал мне, что пригласил вас к нам. Я звоню вам лишь для того, чтобы сказать, что мы будем вам более чем рады, но я должна вас предупредить, что у нас будет много народу. Я устраиваю коктейль. Приглашая вас, Грэг совершенно упустил это из виду.

Я заверил ее, что люблю званые коктейли, и, приуныв, положил трубку.

Я приехал с опозданием, но недостаточным, чтобы избежать буквально втискивания в комнату, забитую шестью десятками людей разного возраста и разной степени опьянения. Дым от сигарет тут же вызвал у меня кашель, и едва я решил было, что больше не вынесу оглушительного шума непрекращавшихся разговоров, как в мою сторону направилась через дрожавшую в воздухе дымку хорошенькая женщина с длинными, густыми, совершенно ореховыми волосами и дерзко вздернутым нахальным носом. На ней было блестящее черное платье с целой гроздью бриллиантов, искусно размещенных у края очень глубокого декольте.

– Я Вивьен Коулимен. Как вы себя чувствуете? Так мило, что вы пришли! О, разве эти званые коктейли не ужасны? Ну, а теперь пойдемте… Ах! – вскрикнула она, когда кто-то из гостей качнулся назад и залил мне костюм каким-то напитком цвета томатного сока. – Я вынуждена извиниться перед вами! До чего неуклюжими бывают люди… – Она подняла глаза на нарушителя порядка, но того уже и след простыл. – Ладно же, теперь я приглашу его к себе нескоро! Пойдемте наверх, господин Ван Зэйл и устраним последствия этого несчастья.

– Благодарю вас, госпожа Коулимен.

– Называйте меня Вивьен…

Я пытался определить ее возраст, но ей можно было дать и двадцать пять, и сорок лет. Даже на высоких каблуках она была ниже меня, а когда мы поднимались по лестнице, я отметил, что ее ноги приковывали к себе внимание не меньше, чем ее грудь, и едва подавил желание приподнять ей юбку, чтобы проверить, хороши ли ее ляжки, так же как лодыжки.

– Это вашего мужа я видел внизу у лестницы, госпожа Коулимен? – осторожно спросил я.

– Было бы крайне удивительно, если бы он оказался там. Он умер четыре года назад, – отвечала она, сопровождая меня в роскошную ванную комнату, отделанную в бледных розовато-лиловых тонах, где принялась оттирать мой костюм. Она чуть задержалась перед тем, как взяться за край пиджака, и я понял, что должен был остановить ее прежде, чем она доберется до брюк. Когда она наклонялась, мне была видна ее грудь, и моя рубашка уже стала прилипать к спине.

– Большое спасибо, – проговорил я, потянув к себе отчищенную полу пиджака, когда она выпрямилась, чтобы взглянуть на результаты своих усилий. – Остальное я сделаю сам.

Она улыбнулась. У нее были великолепные зубы и искрящиеся голубые глаза.

– Я напомнила вам вашу мать? – весело спросила она.

– Не совсем, – отозвался я, молясь о том, чтобы у меня не случилась эрекция. Я пытался принять меры предосторожности, прикрыв рукой пятно на бедре.

– Я благодарю Бога и за это! Ну что же, если я не могу сделать для вас ничего больше, я пойду вниз, но, когда спуститесь и вы, найдите меня, и я познакомлю вас с некоторыми интересными людьми.

Я был так благодарен ей за то, что она ушла прежде, чем мое возбуждение могло обнаружиться, что, спустившись с лестницы, почувствовал себя обязанным остаться. Однако едва я отыскал Вивьен, как она исчезла, представив меня кое-кому из своих гостей. Я совершенно неоправданно почувствовал себя разочарованным.

Когда гости стали, наконец, расходиться и я понял, что могу уйти, не показавшись невоспитанным, я поблагодарил ее за вечер и, снова выразив свою радость по поводу того, что она меня пригласила, одарил ее самой невинной улыбкой, которую женщины обычно истолковывали самым скабрезным образом.

– Я в восторге от того, что вы смогли прийти, Корнелиус! – сказала она по-дружески тепло, но, насколько я мог судить, не слишком горячо и обнадеживающе. – Вы были предметом надежд каждой хозяйки в Нью-Йорке… Я восхищена тем, что наконец-то сумела вытащить вас в свет!

Мне так и не удалось поговорить с Грэгом Да Костой.

– Все будет как нельзя лучше, – с подъемом говорил я Сэму. – Я скоро назначу свидание Вивьен Коулимен, а там и войду в доверие к Грэгу. Бьюсь об заклад, что через месяц мы будем знать все о близнецах Салливэнах.

– Нэйл, – извиняющимся топом заговорил Сэм, – это так очевидно, что не стоит даже говорить, но вы уверены, что Грэг не спит с нею?

– Но этого не может быть! – пораженный, воскликнул я. А секундой позже понял, что веду себя, как мальчик двадцати одного года, каким, собственно, и был на самом деле. Я сделал над собой усилие, попытавшись рассуждать хотя бы как тридцатилетний. – Думаю, что это мало вероятно, – осторожно заметил я тогда. – Ты, Сэм, не видел всех этих людей, но Вивьен Коулимен женщина высокого класса. Я имею в виду, что нахожу ее действительно исключительной. Она, конечно, не монахиня, но, уверен, если бы ей понадобился любовник, она не остановила бы свой выбор на таком типе, как Да Коста, который выглядит, словно помят при столкновении трамвайных вагонов.

– Гм… Судя по фотографиям, Джей Да Коста тоже выглядел, как мрачный призрак из прошлого, но, кого ни спроси, каждый скажет, что он коллекционировал женщин, словно жемчужины нанизывал на нитку.

– Джей не был гангстером!

– Ему это было не нужно. Он был богат и неуязвим, крупный успех сам шел ему в руки. Но кто скажет, как все обернулось бы, если бы ему в свое время не приходилось бороться за существование в Нижнем Истсайде? Мне известно расхожее мнение о том, что братья Да Коста генетические уроды, но это говорит лишь об их необычных шансах в жизни. Согласен, появление одного генетического урода возможно, но чтобы два? Если хочешь знать мое мнение, я думаю, что и Грэг, и Стюарт были в большей степени сыновьями своего отца, чем это кому-то показалось бы.

– Но почему люди так не думают? – спросил я, настолько пораженный этим анализом, что в моем сознании даже стерся отвратительный образ Да Косты, укладывающегося в постель с Вивьен.

– Потому что люди здесь, на Уолл-стрит, не любят, когда им напоминают о том, как часто они становятся похожими на Аль Каноне. Уолл-стрит набит гангстерами, Нэйл, и тебе это известно так же хорошо, как и мне. Однако здесь не принято называть себя гангстерами. Они называют себя биржевыми маклерами или президентами филиалов банков, а порой и инвестиционными банкирами.

Я швырнул в него скрепку для бумаг и заявил, что всем известно, какие теперь уважаемые люди биржевые маклеры – столь же уважаемые, как и благопристойные, высоконравственные, честные джентльмены, ставшие инвестиционными банкирами. Потом мы вернулись к разговору о наших планах сближения с Да Костой, дискредитации близнецов-Салливэнов и устранения Стива. В результате три дюжины красных и белых гвоздик были доставлены посыльным в дом Вивьен, и, едва начало смеркаться, как мы с нею уже говорили по телефону.

– Корнелиус, спасибо за цветы – это так мило с вашей стороны. Кстати, вас интересует музыкальная комедия? У меня есть билеты на премьеру «Уличной певицы», на вторник, говорят, это будет огромное музыкальное событие сезона. Со мной должен был пойти Грэг, но, оказывается, он занят, а одна я пойти не могу. Разумеется, если вы испытываете отвращение к бродвейским мюзиклам…

– Это просто восхитительно! Не могу ли я пригласить вас поужинать после представления?

Она сказала, что могу, и, взлетев по лестнице, я принял холодный душ, напевая коронную арию знаменитого тенора из «Пертской красавицы» Бизе. Моя сестра Эмили обычно говорила, что мой музыкальный вкус был весьма странным: «либо математическая камерная музыка, либо флоридская какофония!» А мать всегда заступалась за меня, утверждая, что лучше иметь хоть какой-то музыкальный вкус, чем вовсе никакого.

Сэму удалось расширить мой кругозор настолько, что я теперь с удовольствием слушал «Александер рэгтайм банд», но в душе я оставался музыкальным снобом и находил бродвейские шоу примерно такими же увлекательными, как зубная боль. Однако сейчас это трогало меня мало. Взгляд мой был прикован к великолепному декольте Вивьен, начинавшемуся в шести дюймах от моего правого локтя.

После ужина в уютном ресторане «Поз ар», когда она призналась мне в своей любви к картинам французских импрессионистов, я спросил ее, не хотела бы она зайти ко мне и посмотреть моего Ренуара. Меня страшно разозлил ее отказ, но я сохранил бесстрастное выражение лица и проводил Вивьен домой.

– Я очень рада, что ваши деньги вас не испортили, – улыбаясь, заметила она, когда пришло время расстаться. – Некоторые богатые люди настолько привыкают немедленно получать все, чего они хотят, что становятся похожими на избалованных детей.

– Зачем ждать, когда принесут заказ, – холодно заметил я, – если можно получить то, что вам нужно, от продавца, постучавшего в вашу дверь?

Она засмеялась.

– Вы так думаете? Спокойной ночи, Корнелиус.

Я был зол. Я ненавидел поддразнивающих женщин и возмущался тем, что на мое серьезное предложение обратили не больше внимания, чем на тявканье любимого пуделя.

Чуть не плача при мысли о неисследованном декольте, я вернулся домой, чтобы излить свои огорчения Сэму, но, не обнаружив его в доме, понял, что он проводил ночь со своей новой девушкой.

Я в унынии потоптался около пруда, пытаясь успокоиться. А потом долго сидел в пижаме на краю кровати, чувствуя полное одиночество. В голове проносились воспоминания о моей сердечной, понимающей, любящей сестре.

Я снял трубку телефона.

– Привет! – сказал я отчиму, ответившему после первого же сигнала. – Нельзя ли попросить Эмили?

– Мы в постели, Корнелиус. Ты знаешь, который сейчас час?

– О, простите, – с удивлением отвечал я. – Я позвоню завтра.

– Минуточку. С тобой хочет поговорить мама.

Я вздохнул. Телефонные разговоры с матерью всегда были абсолютно бесполезными.

– Корнелиус? Дорогой, почему ты звонишь так поздно? Что-нибудь случилось?

– Нет, мама. Я просто хотел поговорить с Эмили, но это неважно.

– О Небо! Это наверняка телепатия! Эмили собиралась позвонить тебе завтра утром.

Это звучало более многообещающе, чем обычные для матери просьбы хорошо питаться, высыпаться и пользоваться открывавшимися в Нью-Йорке возможностями для приобщения к культуре.

– Собиралась позвонить? – переспросил я с деланым интересом.

– Да. Послушай, дорогой мой, если уж у нас есть возможность поговорить, я расскажу тебе всю историю. Эмили… да, боюсь, что для этого есть только одно слово. Эмили, голос матери понизился до шепота, – стала жертвой коварной измены.

– Измены!

– Помнишь этого смазливого выпускника Вест-Пойнта, с которым она познакомилась на Рождество?

– А, этот. Да, помню. Он мне сразу не понравился.

– Суть не в этом, Корнелиус, – раздраженно оборвала меня мать. – Дело в том, что он очень понравился Эмили – очень – а вчера мы узнали о том, что состоялась его помолвка с этой ужасно вульгарной девушкой, Кристал Смит…

Меня одолевала зевота, пока мать пересказывала местные сплетни. Наконец я сказал:

– Говори про Эмили, мама.

– Да, бедняжка! Я, разумеется, подумала, что было бы лучше, если бы она на время уехала, чтобы прийти в себя. Возможно, для вас обоих было бы хорошо, если бы она пожила у тебя в Нью-Йрке до Дня Благодарения…

– Как!

– Да. Разве это не блестящая мысль? – довольная собой, спросила мать. – Ты можешь познакомить Эмили с разными молодыми людьми, и, кроме того, она могла бы воспользоваться многочисленными культурными развлечениями.