Текст книги "Богатые — такие разные.Том 2"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
– Я видел, ты только что играл в бейсбол. Это твоя любимая игра?
– Да.
– Я болею за «Красных из Цинциннати». А ты, наверное, за «Гигантов» или же за «Янки» из Американской лиги?
– Нет, за «Доджеров».
Мы поговорили о перспективах «Доджеров» в предстоявшем сезоне. Он спросил меня, видел ли я игру Бэйба Руса, и мы уже оживленно беседовали, когда вернулась с термометром Эмили.
– Давай, Тони. Корнелиус, налей себе еще чашку чая.
У Тони Салливэна был сто один градус по Фаренгейту. Много времени спустя я вспоминал, как он сидел на диване с термометром, глядя на меня голубыми глазами Стива.
– Тебе лучше лечь в постель! – сказала заволновавшаяся Эмили, встряхивая термометр. – Еще раз извини, Корнелиус.
– О, разумеется.
Я попрощался с Тони и пожелал ему не болеть.
Когда вновь появилась Эмили, мне уже было пора возвращаться к Алисии, и мы больше не касались темы Дайаны Слейд. Эмили сказала, что ей стало легче, когда она поделилась со мной своими худшими опасениями, а я посоветовал ей дать ясно понять Стиву, что она не одобряет его ностальгической переписки с бывшей любовницей.
– Обмен фотографиями и визитными карточками на Рождество не больше, чем дань приличию, – строго сказал я. – Однако всякий выход за эти рамки означает нарушение нравственных границ. Всему должны быть границы, Эмили, запомни это.
В тот вечер я два часа проговорил с Сэмом по телефону. Если тревога Эмили смягчилась, то моя разрасталась со скоростью размножения бактерий при жаркой погоде. Сэм сказал мне, что я становлюсь невропатом и должен серьезно заняться собой.
– Нэйл, она всего лишь девка с тремя детьми, которой не хочется выпускать из рук своего бывшего любовника! Что за проблема?
– Она хочет вернуть его к себе.
– Вздор! Зная ее, можно не сомневаться, что она заарканила уже, по меньшей мере, троих любовников и теперь ищет четвертого!
– Да, думаю, что ты прав, – без большой уверенности проговорил я и пустился в тревожные размышления об Эмили. Обычно я встречался с нею каждую неделю, а кроме того, регулярно звонил ей по телефону. Однако на следующий день мы с Алисией уехали в давно откладывавшееся свадебное путешествие, и, как только отплыли от берегов Флориды, я забыл обо всем, что осталось в Нью-Йорке. Забыл даже о Дайане Слейд. Во время круиза по Вест-Индии мы наслаждались солнцем, бирюзовым морем, серебристым песком и видом берегов, окаймленных пальмами. Наши ночи были не менее экзотическими. У меня сохранились идиллические воспоминания об уединенных бухтах и мерцающей холодности песка, пока его не заливал теплый океан лунного света. Помню накрывавшие нас волны прилива, когда мы занимались любовью у самой кромки воды. Помню и душную тесноту нашей каюты, залитой лунным светом, Алисию с ее серо-зелеными глазами, уже не такими холодными, как какое-нибудь северное море, а сияющими, как искрящиеся цветные воды Карибского моря, ее любовную пылкость, сравнимую разве с каким-нибудь гваделупским вулканом.
Я с ненавистью думал о возвращении во Флориду и о Нью-Йорке, ожидавшем меня на севере. Ненависть эта не проходила даже тогда, когда восстановление здоровья Алисии подтвердилось обычным ежемесячным недомоганием. А я подумал, что мы могли бы вынести из такого восхитительного свадебного путешествия гораздо больше, чем просто воспоминания.
– Но будут же и другие свадебные путешествия! – заметила Алисия, и мы решили зачать своего первого ребенка в феврале следующего года, во время второго круиза по Карибскому морю.
Но я заболел, и мне не оставалось ничего другого, как вздыхать, воображая себя снова на борту своей яхты.
Через двадцать дней после моей встречи с Тони Салливэном, почувствовав первые боли, я и не вспомнил о нем. То был мой первый день в банке после возвращения из круиза, и у меня было так много всяких дел, что я даже не нашел времени позвонить Эмили, чтобы осведомиться о ее самочувствии. Я был так занят, что решил не тратить время на то, чтобы болеть, и оставил без внимания первые симптомы.
Боль разливалась от спины к шее и голове. На другой день, после полудня, я едва не потерял сознание за своим письменным столом и, нехотя подчинившись неизбежности, отправился домой и улегся в постель.
Температура у меня поднялась до ста трех градусов. Алисия вызвала врача, и старый Уилкинз полчаса выслушивал мою грудь, пытаясь обнаружить хоть какие-то нарушения.
К тому времени я уже был убежден, что у меня полиомиелит и что я уже никогда не смогу ходить. Правда, был еще вариант воспаления мозга, и я представил себе, как проведу остаток жизни, существуя как растение. Увидев, что Уилкинз скорее озадачен, чем встревожен, моими симптомами, я вышел из себя. Он был высоким, респектабельным на вид мужчиной, с невозмутимыми манерами больничной сиделки. Во время моих постоянных зимних бронхитов он сохранял эту невозмутимость, несмотря ни на какие мои капризы, и я быстро понял, что эта новая болезнь вряд ли могла изменить наши отношения.
– Мне предстоит болеть долгие недели? – спросил я.
– О, я не хотел бы так думать, господин Ван Зэйл. В какой части головы вы чувствуете боль?
– Всюду. Больше всего справа. Это что-то вроде удара? Кровоизлияние в мозг?
– Сомневаюсь, господин Ван Зэйл, поскольку у вас не нарушены никакие функции. Шея у вас немеет?
– Да, и от этого мне тоже больно.
Он начал ощупывать мою голову за ушами и потрогал снизу нижнюю челюсть.
– Ой! – отпрянул я от него, приложив руку к шее, а когда мои пальцы коснулись шишки за ухом, я похолодел. Я где-то читал, что одна из самых ужасных болезней может начинаться с образования как раз таких опухолей в голове и на шее.
– Это рак? – в ужасе спросил я.
– Нет, господин Ван Зэйл. Откройте, пожалуйста, рот. Шире. Еще шире… А! Я так и думал.
Я вскрикнул от боли. Что-то случилось с моими слюнными железами. Я коснулся их языком и стал требовать, чтобы доктор сказал мне напрямую, сколько мне осталось жить.
– Вероятно, еще лет пятьдесят, – учтиво ответил доктор Уилкинз, складывая стетоскоп и извлекая из кармана книжку рецептов. – У вас эпидемический паротит, господин Ван Зэйл. Я выпишу вам болеутоляющее.
– Паротит! – я был шокирован. Но ведь это же детская болезнь!
– Да, и она может очень тяжело протекать у взрослых. Вы должны оставаться в постели не меньше недели, и ни в коем случае не вставать, даже если спадет жар.
– Но я же должен работать! Мне нужно быть в банке! Наверняка, если спадет жар…
– Господин Ван Зэйл, – с обаятельной улыбкой проговорил доктор Уилкинз, – вы что, хотите нагулять себе энцефалит? Разумеется, осложнения на мозг при паротите всегда обратимы, но, уверяю вас, это в высшей степени неприятное осложнение.
Я упал на свои подушки.
К сожалению, мои испытания только начинались. Жар не спадал, и самочувствие мое ухудшалось. Правая сторона лица опухла, и я стал казаться цирковым уродом. Кожа на нижней челюсти отвисла и болталась. Я почти не мог открывать рот и есть твердую пищу был не в состоянии. Моим самым большим достижением было всасывание жидкости через соломинку. Мучаясь, думал о том, как хорошо, что затронута только одна сторона лица, пока не обнаружил набухлость за другим ухом, и понял, что левая сторона обречена тоже.
Я долго отказывался пускать к себе кого бы то ни было, кроме своего слуги, но, в конце концов, ко мне прорвалась Алисия.
– Корнелиус! – пришла она в ужас.
Я попытался открыть рот. Гланды мои засвистели. Морщась, я молил Бога, чтобы боль отпустила, и прошло несколько секунд, прежде чем я дотянулся до блокнота и карандаша. Ведь говорить я совершенно не мог.
– Не знаю, должна ли я тебе это сказать, – начала Алисия, но я говорила с Эмили. Она думает, что ты, вероятно, заразился от Тони. Надеюсь, ты простишь ему это.
«Я сдеру с себя кожу, лишь бы он был жив!» – написал я в ответ, но не мог, ни засмеяться, ни улыбнуться. Я слишком страдал.
Скоро припухлость с правой стороны опала, и я с облегчением подумал, что дело идет к выздоровлению, но неожиданно проснулся среди ночи от жгучей боли в паху.
Никогда раньше я не испытывал большего ужаса. Старого Уилкинза вытащили из постели и привезли на машине ко мне. Одно из величайших благ, даруемых богатством, состоит в том, что в любую минуту доктор всегда в вашем распоряжении.
– Я становлюсь импотентом, – потея, заявил я, – не так ли, доктор?
– Нет, господин Ван Зэйл, – отвечал он. – Даю вам слово, что в результате этой болезни вы импотентом не станете.
Я ему не поверил. Я был в отчаянии.
– Это часто случается при паротите?
– В этом нет ничего необычного.
Он выписывал очередной рецепт на болеутоляющее.
– У вас были другие пациенты с таким осложнением?
– Да, несколько человек.
– И вы можете поклясться мне в том, что все они способны после этого к половому сношению?
– У них даже есть дети. – Он, видно, пожалел меня и слегка улыбнулся. – Могло бы, знаете ли, быть и гораздо хуже, – добродушно проговорил он. – Там же два яичка.
Я побелел от ужаса, когда он вышел из комнаты.
– Это страшная болезнь! – кричал я потом Алисии. – Никогда не думал, что она может поражать гениталии! Почему никто об этом никогда не говорит?
– Тебя воспитывали в тепличных условиях, Корнелиус. Меня тоже, как я догадываюсь. Но я помню, Ралф когда-то говорил, что это может делать мужчин импотентами. Разве не приятно сознавать, что он ошибался?
Мне приснилась операция кастрации. Каждый день звонил Уилкинз. Его беспокоило, что я не верил его утверждениям, и он сам предложил пригласить второго врача. Понимая, что веду себя как трус, я отклонил это предложение.
На следующий день болезнь затронула и второе яичко.
– Да, вы действительно переживаете скверное время, – заметил доктор Уилкинз, склонившись над очередным рецептом. – Но это все же лучше энцефалита или панкреатита. Ваша супруга купила себе новый пеньюар, чтобы отпраздновать ваше выздоровление?
Я ненавидел этого эскулапа. Когда он ушел, я повернулся лицом к стене и за двенадцать часов не проронил ни слова. Это был кризис моей болезни.
Через два дня началось улучшение, а через неделю я уже почувствовал, что у меня есть какая-то надежда на будущее. Шли долгие, однообразные дни выздоровления, а я все больше нервничал и тщательно исследовал себя в ванной комнате (я не мог набраться храбрости, чтобы проверить себя мастурбацией). Но потом, наконец, наступил момент истины. Ночью, предшествовавшей моему возвращению на работу, Алисия нарядилась в черный атласный пеньюар, заставила меня выпить два бокала шампанского и заманила к себе в постель.
– Я знаю, что превращаюсь в импотента. Мои гениталии сжались.
– Чепуха, Корнелиус, как это может быть? Это просто тебе кажется, потому что, пока ты болел, они распухли и увеличились вдвое.
– Значит, можно предположить, что я чуть лучше евнуха?
– Ах, дорогой, не будь таким глупым! Ты говоришь все это просто назло доктору Уилкинзу.
Я рассмеялся и, глядя на Алисию сквозь дымку, возникшую перед глазами после шампанского, подумал, что никогда не видел ее более прекрасной. У нее было совершенно изумительное тело: длинные ноги, безупречная белая кожа и небольшие круглые твердые груди.
– Господи, как адски трудно жить по-холостяцки! – страстно воскликнул я и тут же забыл про свой паротит.
Моему испытанию пришел конец, и, когда я на следующий день вошел в свой кабинет, у меня было такое приподнятое настроение, что я даже согласился выпить со Стивом, когда пришло сообщение о том, что Эмили родила дочь.
– За мою племянницу! – с улыбкой воскликнул я, поднося бокал к бокалу Стива.
Он, в свою очередь, улыбнулся со словами:
– За мою дочь!
Я задался вопросом, продолжал ли он переписываться с Дайаной Слейд.
Глава шестая
По возвращении из свадебного путешествия я намеревался сделать то, чего не могла сделать Эмили: сказать Стиву, что он не должен унижать ее перепиской с мисс Слейд. Из-за моей болезни разговор этот так и не состоялся, и, еще до того, как я вернулся в банк, Эмили сообщила мне, что они со Стивом обо всем договорились и что я ни под каким видом не должен напоминать ему о мисс Слейд.
Я вполне мог пренебречь этим распоряжением, но столько дел требовало моего внимания, что я принял ее слова, поверив в их истинность, которая, как выяснилось позднее, была равна нулю. В конце концов, я догадался, что Стив не меньше, чем я, не желая расстраивать Эмили, решил хранить свою переписку втайне.
Все могло бы обернуться иначе, если бы я несколько недель не был прикован к постели своей отвратительной болезнью.
Вернувшись после болезни в банк, я был подавлен картиной экономики, которая стала более мрачной, чем когда-либо. Хотя я и не переставал ежедневно читать газеты, их патетический оптимизм, имевший целью поднять упавший дух американцев, далеко не отражал долгосрочного прогноза Мартина Куксона. Этим летом Европу потрясла целая серия банковских банкротств, когда приливная волна с Уолл-стрит достигла европейских берегов и зашаталась вся структура мировой экономики. В сентябре рухнула еще одна ее опора: британский фунт оказался необеспеченным золотом, потерял смысл золотой стандарт, и одного взгляда на лица моих партнеров было для меня достаточно, чтобы представить, как встречал суд испанской инквизиции весть о какой-нибудь новой ужасной ереси.
Америка еще держалась за золотой стандарт, но за полгода золотой запас сократился вдвое, и в воздухе уже носилась угроза новых немыслимых общенациональных кошмаров.
– Боже мой, когда же этому придет конец и мы почувствуем дно пропасти под ногами? – в ужасе простонал Сэм.
Но люди начинали ясно понимать, каким было это дно. С апреля по сентябрь словно волна развала накрыла промышленность. Падало производство, усыхала заработная плата, на треть сократился объем строительных контрактов. По улицам слонялись безработные. Проезжая ежедневно в «кадиллаке» по городу в банк на углу Уиллоу и Уолл-стрит, я постоянно видел людей в очередях за бесплатными обедами.
– Увеличьте благотворительные пожертвования, – приказал я своему первому помощнику и сказал Алисии: – Мы должны что-то делать для бедных.
Я удвоил и суммы пожертвований из своего кармана, и с некоторым удивлением обнаружил, что пришлось подтянуть и собственный пояс. Рынок инвестиционных банкиров заметно сжимался, так как время было совершенно не подходящим для развертывания новых планов инвестирования капитала, и эмиссии акций сокращались.
Единственным ярким пятном на фоне этого пейзажа депрессии было мое долгожданное свидание с дочерью. Мои личные адвокаты долго бились, чтобы устроить его, но поскольку дело никак не продвигалось, я их рассчитал и нанял новых. И скоро получил разрешение видеться с дочерью. Но Вивьен, по-прежнему остававшаяся во Флориде, пренебрегла решением нью-йоркских судебных инстанций. Я уже был готов отправиться в Ки Уэст с отрядом адвокатов, однако Эмили удалось достигнуть невероятного, убедив Вивьен смягчить ее позицию.
Проявляя предусмотрительность, Эмили поддерживала отношения с Вивьен, и ее дальновидная дипломатия была вознаграждена. Хотя Вивьен и отклонила приглашение на крестины дочери Эмили, она согласилась отпустить Викки на север с няней к тете Эмили, на Лонг-Айленд. Единственным условием в этой сделке было требование Вивьен ни при каких обстоятельствах не допускать, чтобы ребенок переступил порог моего дома.
Викки было девять месяцев. Когда я вошел в детскую, она взглянула на меня из-за своих игрушек моими серыми глазами. Ее вьющиеся волосы были достаточно длинными, чтобы на них мог держаться розовый бант.
– Викки!
Она рассеянно улыбнулась, подползла к краю ковра, чтобы подобрать упавший кубик, и продолжала строить очередной замок.
Скрестив ноги, я сидел на полу, молча наблюдая за ней, и скоро она, достаточно заинтересовавшись мною, отодвинула кубики и забралась ко мне на колени. Мною овладело волнение. Я боялся спугнуть се неосторожным движением, но, в конце концов, набрался храбрости и крепко ее обнял.
Она загукала и сильно потянула меня за ухо. Я сильно тряхнул головой, и мы оба рассмеялись.
– Смотрите-ка, да у тебя талант общения с детьми, Корнелиус! – воскликнула Эмили.
Алисия отвернулась, не проронив пи слова, и я понял, что она думала о своем ребенке, которого никогда не видела.
– Мы снова начнем бороться за наше право. Нет никаких причин к тому, чтобы ты не виделась со своими мальчиками. Я вооружу до зубов своих новых адвокатов и отправлю их в бой с саблями наголо.
Мои адвокаты послушно ринулись в бой, но все оказалось напрасно, так как противник был по-прежнему неумолим. Они продолжали борьбу, когда мое внимание отвлек сенатский Комитет по банкам и валюте. Президент Гувер, убежденный в том, что расстройство рынка было сознательно спровоцировано небольшой группой людей, занимавшейся продажей цепных бумаг без покрытия, решил превратиться в охотника за скальпами на Уолл-стрит.
Это был конец эпохи, когда Вашингтон оказался в кармане Уолл-стрит. Знаменитая прямая связь Моргана с Белым домом оборвалась. Когда Сенат формально разрешил Комитету по банкам и валюте провести расследование на Уолл-стрит, группа банкиров, включая Ламонта из банка Моргана, выразила президенту протест, но Гувер показал им на дверь. В самом разгаре этой холодной войны прошел слух о том, что существовал французский заговор, имевший целью вынудить Америку отказаться от золотого стандарта, и рынок угрожающе зашатался.
Безработица постепенно приближалась к десяти миллионам, и предела ей не было видно. Цена золота падала, подобно водопаду. Промышленные акции обесценились до одной пятой максимума 1929 года и продолжали падать. Говорили, что американцы прячут деньги под матрасами.
Шел 1933 год. Четырьмя кентаврами апокалипсиса были дефляция, деморализация, нищета и отчаяние. Это был к тому же год выборов президента, и Гувер, знавший о провале своей политики невмешательства в экономику, выбивался из сил в поисках новых способов укрепления своей репутаций.
Откуда-то с самого дна моей памяти всплыло пророчество Мартина Куксона о том, что в один прекрасный день публика потребует, чтобы ей указали виновных в катастрофе 1929 года, и выберет козлами отпущения инвестиционных банкиров.
В самом начале расследования на Уолл-стрит, когда Сенат наделил Комитет полномочиями для проверки продаж без покрытия, все мы вздохнули с облегчением. Брокер Моргана, Президент фондовой биржи Ричард Уитни, с этим справиться мог. Правда, было несколько непокладистых сенаторов, например, Броукарт из Айовы, угрожавших законодательством, которое предусматривало бы преследование инвестиционного банкира за искусственное поддержание курса на Фондовой бирже при распродаже ценных бумаг, но мы предпочитали к нему не прислушиваться.
– Дешевая жажда крови у политиков так непривлекательна! – заметил Льюис.
Расследование продолжалось. В апреле и мае 1932 года начала выявляться грязная практика владельцев пулов, и, пока сенаторы отваливали одну за другой могильные плиты на кладбище рынка, все смотрели на то, как на свет выползали слизняки. Кульминация настала тогда, когда Уолтер Сакс из одного из ведущих инвестиционных банков «Соломон, Сакс» был подвергнут перекрестному допросу по поводу сомнительной практики инвестиционных филиалов его компании. Сообщество инвестиционных банкиров проняла дрожь, и в банке «Ван Зэйл» все партнеры собрались на совещание.
– Они метят в нас, – заявил Мартин.
– Говорят, следующий на очереди банк «Ли, Хиггинсон», – заметил Стив, – и Бог знает, кого они выпотрошат за ним. Айвар Кройгер вывернул «Ли, Хиггинсон» наизнанку, и, когда Комитет выявит все махинации, он буквально растерзает эту фирму.
Все мы молча размышляли о том, что могло бы случиться, если бы Комитет занялся эксгумацией аферы «Ван Зэйл Партисипейшнз». Стояла гнетущая тишина. У всех партнеров был болезненно-бледный вид.
– Вам хоть хватило ума отослать братьев в Австралию, Стив, – нарушил молчание Клэй Линден. – Вряд ли Комитет станет вытаскивать их оттуда для дачи показаний.
– Но как же быть со мной? – отозвался Стив. – Что делать, когда Комитет вызовет на ковер меня? Все вы окажетесь в стороне, сказав, что никогда не видели отчетов, но, если я расскажу о том, что разбирался с этим делом, все будет вменено в вину вам, и банк сгорит синим пламенем.
– Стив прав, – сказал Мартин. – Если он будет вынужден сказать правду, последствия будут роковыми. Стив, вам лучше снова уехать в Европу, и чем скорее, тем лучше.
– О Боже, – не выдержал я, и, хотя мои партнеры посмотрели на меня с любопытством, они решили, что это был просто признак юношеской истерии. Понял меня только Стив. Он бросил на меня цинично-насмешливый взгляд и, встретившись с моим, отвернулся.
– Мне не хочется ехать в Лондон, – проговорил он, не глядя на меня. – Мое место здесь, в Нью-Йорке, и я не хочу связываться с лондонским филиалом. Если уж я должен уехать в Европу, то позвольте мне обосноваться в Париже, чтобы изучить там европейские экономические перспективы. Это было бы обоснованной временной командировкой, и небесполезно для нас в будущем.
Я посмотрел на него с новым уважением, и в первый раз в жизни он мне почти понравился. Разумеется, это давало мне новую надежду на сохранение его брака.
Спешить с отъездом у Стива не было нужды, так как мы не имели подтверждения о том, что в банке «Ван Зэйл» будет проводиться расследование, но, чтобы избежать возможного обвинения в бегстве из страны, он стал готовиться к отъезду. Эмили была обрадована перспективой побыть в Европе и принялась вспоминать лето, проведенное там после окончания колледжа. Ее девочке, Розмари Луизе, к тому времени исполнился год, и она была почти такая же прелестная, как и Викки. Эмили говорила, что мальчики Стива полюбили свою сестру. Будущее семьи Салливэнов представлялось в розовом свете.
Однако горькая чаша не миновала инвестиционных банкиров Уолл-стрит, и двадцать четвертого января 1933 года все мы оказались на шаг ближе к публичному наказанию за прошлые грехи. Специальный подкомитет сенатского Комитета по банкам и валюте, занимавшийся расследованием уже в течение восьми месяцев, назначил новый состав Совета, и, в конце концов, мы оказались лицом к лицу с господином Фердинандом Пекорой, иммигрантом с Сицилии, вознамерившимся поставить могущественных банкиров Восточного побережья на их аристократические колени.
Давид встретился со своим Голиафом. Завязалась битва.
Тем временем Америка уже раскачивалась на самом краю пропасти анархии от одного кошмара к другому, с двенадцатью миллионами безработных, в условиях открытого бунта фермеров и ежедневных банкротств банков, под аккомпанемент сторонников Рузвельта, не перестававших распевать песенку «Нас ждут счастливые дни».
За день до инаугурации нашего нового президента банки работали всего в десяти штатах, и не было не только золота в количестве, достаточном для поддержания валюты, но и наличности в Казначействе для выплаты зарплаты правительственным чиновникам.
Это было, наконец, самое дно. Мы были банкротами.
Пришедший к власти Рузвельт, по совету Ламонта, закрыл все банки, и Америка отказалась от золотого стандарта. Годом раньше никто из нас не поверил бы в эту ересь, но поскольку теперь мы видели в этом, возможно, единственное средство спасения, то решили, что эту ересь придется принять. Морган из банка Моргана оказался таким храбрецом, что даже приветствовал ее.
Рузвельт пошел дальше, размахивая топором, как мясник, сокрушая все, что попадалось па глаза, и разбивая на куски установившуюся традицию. Какое-то время мне казалось, что он не ведает, что творит, поскольку в вопросах экономики он был полным невеждой, по, разумеется, завоевал успех, следуя принципу, что любое действие хуже бездействия. В июле он даже, вопреки экономической теории, стал распродавать золото по высосанной из пальца цене, и я уверен, что все мы могли бы превратиться в истериков от этого сумасшествия, если бы не были загипнотизированы Пекорой. Постепенно, по мере углубления расследования, Рузвельт ушел в тень, судороги Америки стали не более чем фоном апокалипсиса, и все мы могли любоваться тем, как Пекора точил свой меч.
Пекора был крестоносцем, прогрессивным борцом за правду, порядочность и честную игру. Он говорил о миллионах людей, желавших знать, что в действительности происходило в блестящие месяцы Большой игры на повышение, а когда увидел, что инвестиционные банкиры сжались от страха в своих поблекших дворцах, принялся лупить молотком по закрытым дверям привилегий и могущества.
– Этот отвратительный коротышка Пекора! – негодовал Льюис. – По-моему, гангстеры – единственный предмет импорта из Сицилии в нашу страну.
Мы посмеялись над этой мыслью, но, как и сам Льюис, были перепуганы насмерть. Уолл-стрит дрожала.
Для нас скоро стало очевидным, что выдворения всех трех братьев Салливэнов из страны было недостаточно. Пекора уничтожил инвестиционную банкирскую фирму «Холси, Стьюарт», вытряс «Нэйшнл сити Ком-пани» и даже вскрыл махинации банка Моргана, с начала и до конца. Для него не было ничего запретного, и он не жалел никого. Наконец, когда мы узнали, что он изъял из банка Моргана все соглашения о партнерстве, а также банковские протоколы, мы поняли, что было жизненно важно, чтобы он прошел мимо банка «Ван Зэйл». Пекоре не понадобилось бы много времени, чтобы выявить связь между моим брокерским приобретением акций «Ван Зэйл Партисипейшнз» и расширением моих полномочий в статьях партнерского соглашения, и, как только были бы просмотрены бухгалтерские книги треста, Пекора снял бы со всех нас скальпы.
– Но как отвлечь его внимание от нас? – в отчаянии спрашивал Мартин. Он абсолютно неподкупен, и обязательно захочет провести расследование в нашем банке.
Льюис смог лишь пробормотать что-то по поводу подкупа сенаторов из подкомитета. Он был в состоянии непроходившего страха с тех самых пор, как Пекора выявил факты уклонения от уплаты налогов Чарлза Митчела, президента «Нейшнл Сити Банк».
Я внезапно увидел свой шанс. Если бы мне удалось спасти банк от Пекоры, моя власть в фирме даже не удвоилась бы, а учетверилась.
– Предположим, – невыразительно заговорил я, что Пекора получает информацию, которую не сможет игнорировать. Время у него ограничено. Он знает, что и Конгресс, и публика в конечном счете начнут утрачивать интерес к расследованию, и поэтому захочет, чтобы каждая его жертва стала поводом для первоклассного скандала. Мы хорошо скрыли махинации треста. Он не может с уверенностью рассчитывать на то, что у нас он получит такую возможность. И если услышит, что какой-то другой из виднейших банков представляет собою большую ценность с точки зрения публичного скандала, то не кажется ли вам, что он может нас обойти?
Все заговорили разом, желая знать, какой именно банк я имел в виду.
– «Диллон Рид», – объявил я. – Все мы хорошо знаем, что там творится.
– Бога ради! Вы полагаете, что мы можем провести Пекору? – мне явно удалось потрясти Клэя Линдена.
– Но, Корнелиус, – охваченный ужасом, заговорил Льюис, – традиция Уолл-стрит требует от американских банкиров держаться вместе. Мы должны быть лояльны к «Диллону Риду», как и он должен быть лоялен к нам.
– Дрянная традиция, – возразил я. – Вопрос стоит так: или они, или мы.
Жертвой оказались они. Пекора прошел мимо нас, и, когда мы поняли, что спасены, Льюис чуть не плакал у меня на плече в припадке благодарности.
– Слава Богу, Пекора никогда не будет интересоваться моими налогами! – твердил он. – Какой невообразимо счастливый исход!
– Скажите мне, Льюис, – бесстрастно спросил я, – что там у вас на самом деле с налогами?
Он рассказал. Огромное облегчение сделало его словоохотливым. Его хитрость заключалась в том, что источник дополнительного дохода у него был не связан с доходом от партнерства. Как я и подозревал, это был вариант плана, который привел Митчела к обвинению в уклонении от уплаты налогов. Для установления «убытка» с целью уменьшения подоходного налога были проведены переговоры о фиктивной продаже активов. Было ли это явное мошенничество уклонением от уплаты налога, или даже укрытием дохода от налога – это вопрос суда, но даже если бы Митчел выиграл дело, карьере его в любом случае пришел бы конец.
– …Только ради Бога никому об этом не говорите, – добавил крепкий задним умом Льюис, по-прежнему одухотворенный своим избавлением.
– Разумеется! – успокоил я его. Позднее Сэм заметил:
– Боже, каким Льюис оказался дураком!
– Обманув Налоговую службу?
– Да нет же! Рассказав тебе правду! И что ты намерен делать?
– Пока ничего, – неопределенно ответил я, – но разве плохо знать, что мы можем достать Льюиса в одночасье, если нам это понадобится?
– Прекрасно, – отозвался Сэм.
Глава седьмая
После того, как Пекора и сенатский подкомитет сделали перерыв на остаток лета, мы с Алисией уехали в Бар Харбор, где в прошлом году я купил коттедж, и скоро к нам присоединились дети. Вивьен, в конце концов, согласилась оставлять Викки каждый август со мной, а поскольку мои адвокаты добились такой же уступки и от Ралфа Фоксуорса, к нам приехал и Себастьян со своей няней.
Никогда раньше у меня не было такой благодарной возможности вести спокойную семейную жизнь. Мы брали детей с собой на пикники и прогулки, я долгие счастливые часы играл в игрушечную железную дорогу, купленную Алисией для Себастьяна. В том году торговая фирма «Ф. А. О. Шварц» не могла пожаловаться на отсутствие покупателей. Я опустошал ее магазин, делая подарки Викки, и, хотя Алисия предупреждала меня, чтобы я ее не баловал, я не обращал внимания на ее советы. Викки было два с половиной года, и она уже разговаривала со мной. Мы обычно вели с ней долгие разговоры после того, как я прочитывал ей любимую сказку на ночь, и я не уставал восхищаться ее развитием. Разумеется, у меня хватало такта хвалить и мальчиков Алисии, но, сказать правду, Себастьян в развитии несколько отставал, а Эндрю был простоват, и, ни у одного из них не было ни малейшего сходства с матерью. Впервые в жизни я понял, какие трудности должен был испытывать мой отчим, и пришел к выводу, что история повторяется. Мифические жернова Господа запоздало перемалывали мою былую бесчувственность.
В сентябре дети уехали, дом без них стал казаться вымершим, мы заперли его и возвратились в Нью-Йорк.
Не менее пустым показался нам и дом на Пятой авеню: детская наверху, в восточном крыле дома, по-прежнему пустовала, на мебели белели чехлы от пыли, шторы на всех окнах были спущены.
В тот год жернова Господа мололи без устали.
«Бери от жизни все, что хочешь, – гласит старая испанская пословица, – и плати за все». В конце концов седьмого сентября 1933 года мой кредит доверия иссяк.
