Текст книги "Богатые — такие разные.Том 2"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
Мне нравилось вкалывать в карту булавки, которыми мы отмечали интересовавшие нас в Европе места. Дайана говорила, что мне следовало быть генералом, и с течением времени мне и впрямь порой стало казаться, что я склоняюсь над полями будущих сражений, определяя развертывание своих войск. Мое внимание привлек также «Банк де л’Юнион Паризьен» и несколько других. Устав, в конце концов, втыкать булавки, я принялся за изучение экономической конъюнктуры. В предшествовавшем году франк стабилизировался, и национальная валюта вернулась к золотому обеспечению. Обменный курс составлял 25–50 франков за доллар, 124,21 за фунт стерлингов, а учетная ставка в Париже была такой же низкой, как и в любой европейской стране, кроме, разве, Швейцарии, и редко превышала примерно три с половиной процента.
Все это выглядело весьма многообещающим, и я с большим удовольствием надиктовывал длинные послания своим партнерам в Нью-Йорке, пока не решил, что мое усердие произвело на них достаточное впечатление, и взялся за трудную работу по оценке общей ситуации. Прежде чем приступить к созданию нашей базы во Франции, мне предстояло усовершенствовать свой французский язык. Нужно было также получше разобраться в процедурах банковского бизнеса в этой стране. Франция в этом отношении сильно отличалась от монолитной Америки, и, хотя в штатах к моим услугам было филадельфийское статистическое бюро с новым отделением в Балтиморе, я понимал, что разумнее будет до вторжения во Францию полностью завоевать Англию. Мне предстояло столкнуться с незнакомыми культурами, узко замкнутыми банковскими сообществами, с совершенно иной промышленной структурой. Я не должен был откусывать больше, чем мог прожевать.
Однако свои перспективы я оценивал по-прежнему оптимистически, хотя и понимал, что должен проявить терпение.
– Я понял, что смогу добиться здесь успеха, если сделаю все по-умному, – сказал я Дайане, когда мы плыли через Ламанш обратно в Англию.
– Разумеется, сможешь, дорогой мой! – с энтузиазмом ответила Дайана, и я подумал, как чудесно было бы делать каждый шаг по этому пути вместе с нею.
Она всегда поможет в общении с клиентурой, с умом поддержит любой деловой разговор, с пониманием отнесется к любым моим трудностям. Разумеется, старалась мне помочь и Кэролайн, но это было совсем не то. Хотя в Америке Кэролайн всегда была гостеприимной хозяйкой, мне было трудно представить, как ей удастся приспособиться к европейским стандартам. Я с тревогой думал о том, что англичане воспримут ее как классический образец американской женщины и в ужасе отшатнутся от нее, прикрывшись маской своих безупречных манер. Во время первого нашего пребывания в Европе Кэролайн пользовалась весьма умеренным успехом, а ведь тогда она была и моложе, и сдержаннее. У меня было неприятное ощущение, что теперь, став старше и болтливее, она будет скорее мешать, чем помогать мне в решающий период моей карьеры, и совершенно не представлял, как быть.
Кэролайн намеревалась приехать в начале июля. Мы решили оставить за собой дом в Лонг-Айленде для наших ежегодных визитов в Штаты. Квартиру в восточной части Манхэттена она продала, и теперь забрасывала меня письмами, спрашивая, почему я до сих пор не подыскал дом в Англии. Она хотела иметь дом в престижном графстве Сурее, и еще в Мейфэре.
Я раздобыл несколько риэлтерских проспектов, но никак не мог заставить себя заняться приобретением дома. Все дело было в том, что я не мог свыкнуться с мыслью о близком конце моей холостяцкой жизни. Это было такое чудесное время… Обеды и вечера, уик-энды за городом, кино, театры и ночные клубы… Аскот ипподром под Виндзором и Уимблдон с его теннисными кортами, и даже меня до сих пор разбирает зевота при воспоминании о них – международные крикетные матчи на стадионе «Лордз», где все мои клиенты восхищались, заметив, что я вижу разницу между английскими игроками и командой из Южной Африки.
Разумеется, все быстро поняли, что нас с Дайаной связывал не только годовой балансовый отчет о деятельности фирмы «Дайана Слейд Косметикс». Однако мы не посещали увеселительных заведений, где люди напивались и накачивались наркотиками до такой степени, что утром их находили в сточных канавах и развозили по домам. У меня был номер в «Ритце», у нее дом в Белгравии, а то, что происходило во время уик-эндов в Мэллингхэме, касалось только пас. Но мы часто бывали вместе в Трокадеро и в «43», и каждому было известно, что нам нравились Беатрис Лилли и Мэри Пикфорд с ее подстриженными локонами и что мы трижды побывали на оперетте «Горькая услада» Ноэля Коварда. Мне нетрудно было догадаться, что слухов на этот счет ходило предостаточно.
Это была бурная жизнь. Вспоминая то время, я всегда удивляюсь, как ухитрялся выкраивать время, чтобы заглядывать па Милк-стрит. Но я упорно работал и скоро вывел офис из застоя. После отъезда Хэла я уволил всех засидевшихся там стариков, набрал молодежь со свежими мозгами и реорганизовал всю работу офиса так, что она теперь шла в два раза быстрее.
– Как было бы хорошо, если бы не приезжала Кэролайн! – в сотый раз сказал я как-то Дайане.
Это было за неделю до предстоящего отъезда моей жены из Нью-Йорка, и я упивался последними часами своей свободы в дюнах над Воксхэмом.
– Стив, хватит ныть по поводу Кэролайн! Мне на этот раз особенно хотелось, чтобы ты приехал в Мэллингхэм на уик-энд. Я подумала, что тебе это будет приятно, и кроме того… – она коснулась моей руки, – у меня хорошая новость, которую я приберегла для тебя как сюрприз.
– Хорошей новостью для меня будет та, которая отвлечет мои мысли от Кэролайн, – мрачно заметил я. – Так что же это за новость?
Дайана села и пленительно потянулась. На этот раз на ней почти не было косметики, и кожа ее была чистой и свежей. Темные глаза сияли. Я подумал о том, что никогда не видел у нее такого взгляда, когда она затрепетавшим от счастья голосом воскликнула:
– Это самая великолепная новость, какая только может быть, Стив – какую только можно было бы пожелать. – И со вздохом угнездившись у меня на груди, глядя на море, она мечтательно прошептала: – У меня будет еще один ребенок…
Глава восьмая
Первой моей мыслью было: «Господи Иисусе! Что я скажу Кэролайн?» Потом я подумал: «Ах, черт с ней, с Кэролайн!» – и облегчение, наступившее после того, как я столь решительно отбросил мысль о жене, было таким громадным, что я внезапно увидел единственно правильное решение своей проблемы. До сих пор я обманывал себя, думая о возможности какого-то компромисса, когда Кэролайн приедет в Лондон. Но она никогда не потерпит моих отношений с Дайаной. Будут неизбежные скандалы, от которых страдают дети. И это хуже всего.
Глубоко вздохнув, я взглянул правде в глаза. Я любил Дайану. И не любил Кэролайн. Я не хотел оставаться с Кэролайн. Единственная, с кем я хотел быть, это Дайана. Меня тяготил брак с Кэролайн. Я мечтал о дружески мирном разводе и возможности в любое время встречаться с Тони и Скотти.
Все эти мысли пронеслись у меня в голове за несколько секунд, и, когда Дайана повернула голову, чтобы посмотреть на меня, я знал, что скажу.
– Это прекрасно! – воскликнул я. – Я безумно люблю детей!
И горячо поцеловал ее в губы.
На глаза Дайаны навернулись слезы.
– Дорогая, не нужно плакать…
– Но я так счастлива!
– …Потому что все будет очень хорошо! Мы поженимся, как только я получу развод.
В ее глазах я прочитал сомнение.
– О, ты не должен этого делать, Стив. Я знаю. Кэролайн как раз такая жена, какая нужна мужчине твоего положения, а я такой женой быть не смогу.
– Я не хочу такой жены, как Кэролайн! – я не отводил глаз от Дайаны. – Ты спятила, что ли? Ведь ты меня любишь, разве не так?
– Дорогой мой, разумеется, люблю – да к тому же у меня будет твой ребенок! Но все, что мне нужно, это чтобы ты был рад этому ребенку и разделил мое счастье, когда он явится на свет Божий. Мне дорого твое желание жениться, но я не думаю, что было бы правильно делать это. Ты захочешь, чтобы я отказалась от своей карьеры, а я категорически не желаю расстаться со своей независимостью.
– Да, я не ошибся, – вставил я, – ты действительно спятила. Разве я хоть раз говорил о том, чтобы ты оставила свой бизнес?
– Нет, но…
– Так почему же я должен отказаться от того, чтобы надеть тебе на палец обручальное кольцо?
– Послушай, Стив, дорогой, не выходи из себя. Это не значит, что я тебя не люблю и не могу оценить такого превосходного комплимента. Все дело просто в том, – она подыскивала слово, – что брак несовместим с моим образом жизни. Видишь ли, когда между людьми все уже сказано и сделано, брак превращается просто в буржуазный институт для людей, живущих обычной жизнью.
– Вздор! – по-настоящему разозлился я. – Не знаю, почему ты боишься брака, но не толкуй мне о том, что брачный договор всего лишь буржуазный институт. Нравится это кому-то или же нет, это институт, общепризнанный в том мире, в котором мы живем, и, отказываясь следовать традиции этого мира, ты обрекаешь на большие неприятности себя, а также, разумеется, и ребенка. Ты когда-нибудь спрашивала Элана, что он чувствует, зная, что незаконнорожденный?
– …О, я… да, дело в том…
– Ты никогда не говорила с ним об этом? Боже мой, Дайана, ты еще хлебнешь горя с этим мальчиком!
– Но он еще так мал! Как можно пытаться объяснить ему…
– Ну, разумеется! Ты ведь так запуталась, что не в состоянии объясниться даже сама с собой, не говоря уже о ком-то другом! – отрезал я и зашагал по склону дюны к берегу.
Она спустилась за мной. Я увидел, что Дайана плачет, и обнял ее.
– Прости меня, дорогая, прости меня.
– Я выйду замуж за тебя, Стив, выйду. Я хочу этого…
– Ну, разумеется, выйдешь. Я не вижу в этом для тебя никакой проблемы. Существует много видов брака – мы выберем тот, которым нам подходит. Ты не окажешься в одиночной камере вместе с мужем, который будет бить тебя каждый вечер.
Она попыталась засмеяться. Мы поцеловались.
– Надеюсь, это не помешает твоей карьере, – с тревогой проговорила Дайана. – В наши дни публика не слишком задумывается над разводом, но здесь его получить намного труднее, чем в Америке.
– Дорогая, чего британцы действительно никогда не допустят – это того, чтобы я, сделав ребенка их любимой леди, мисс Дайане Слейд, потом уютно устроился с собственной женой в Мейфэре и зажил с ней счастливо. Второй развод не будет для меня самой большой из моих трагедий, и я его получу, и именно в Англии. Кстати, сколько времени нужно для того, чтобы купить здесь развод? И сколько здесь стоят разводы?
Эти слова ее немного развеселили, па что я и рассчитывал, но, к сожалению, оказалось, что дело предстояло не очень веселое. Закон штата Нью-Йорк о разводе один из самых строгих, да и по английскому закону для развода с Кэролайн оснований не было. Как сказал мне один из авторитетнейших лондонских адвокатов, единственным основанием для прекращения моего брака было бы заявление Кэролайн, подтвержденное доказательствами адюльтера.
Мне было трудно представить себе, как это Кэролайн будет смиренно просить судью о разрешении уступить меня Дайане. На душе у меня становилось тревожно, но поскольку, прежде всего, следовало, очевидно, задержать отъезд Кэролайн в Лондон, я послал ей телеграмму:
«СОЖАЛЕНИЮ ДОЛЖЕН ПРОСИТЬ ОТЛОЖИТЬ ОТЪЕЗД ТЧК ОТМЕНИТЕ ВЫЕЗД И ЖДИТЕ ДАЛЬНЕЙШИХ СООБЩЕНИЙ ТЧК СТИВЕН».
Вернувшись в тот вечер в «Ритц», я был потрясен, обнаружив телеграмму от Кэролайн:
«СОЖАЛЕЮ НО ДОЛЖНА ОТЛОЖИТЬ ОТЪЕЗД ТЧК ГОСПИТАЛИЗИРОВАНА ДЛЯ ОПЕРАЦИИ ТЧК НИЧЕГО СЕРЬЕЗНОГО С ЛЮБОВЬЮ КЭЛ».
Это было для меня настоящим ударом. Она была больна, и теперь я вряд ли мог бы объявить ей, что с нашим браком покончено. Это означало бить лежачего, как говорят англичане – что просто неспортивно.
Я все еще не мог решить, каким должен быть мой следующий шаг, когда получил письмо от своего брата Люка:
«Полагаю, тебе известно, – коряво писал он, – что операция у Кэролайн оказалась более сложной, чем ожидалось, и врачи говорят, что она должна подлечиться месяца три, и только тогда сможет приехать к вам в Европу. Не спрашивай меня, что это была за операция, потому что Кэролайн не стала говорить мне об этом, а мне спрашивать было неудобно. По-моему, какая-то женская болезнь…»
«И я сказала доктору, – писала Кэролайн в пришедшем на следующий день письме, – что если он не скажет мне правду, я на него пожалуюсь. Доброкачественная была опухоль или нет? Он ответил, что нет, но просил не беспокоиться, потому что они вырезали ее всю. Тогда я спросила: «Так, значит, это был рак матки?» И он подтвердил, но сказал, что выздоровление идет хорошо, и прогноз отличный. Такие вот дела. Разумеется, если бы я знала раньше, что у меня рак, я попросила бы тебя вернуться домой, но теперь больше нет никакой опасности. Однако, дорогой, хоть я и не хочу впадать в истерику, было бы очень хорошо, если бы ты смог ненадолго вернуться в Нью-Йорк…»
– Мне придется поехать, – расстроенно проговорил я.
– Она знала, что ты так решишь, – отозвалась Дайана.
– Что, черт побери, ты имеешь в виду?
– Ничего.
– Боже мой, Дайана, рак у женщины!
– Да, и мне кажется, что это очень мужественное письмо, я просто восхищаюсь ею и надеюсь, что она доживет до ста лет. Но взгляни на все вот с какой стороны. Стив. Кэролайн наверняка знает о нас. Если она сама и не читает светскую хронику в газетах, наверняка нашлось с полдюжины добрых друзей, горевших желанием поделиться с нею сведениями о том, что происходит здесь с тобой. Поскольку Кэролайн не отдаст тебя без борьбы, то понятно, что она не может не стараться сделать все для того, чтобы заманить тебя в Америку.
Я был на грани ссоры с Дайаной, но мне удавалось себя сдерживать. Известно, что беременность иногда мешает женщине мыслить разумно, и неудивительно, что Дайана могла ревновать к Кэролайн.
Я телеграфировал врачу с просьбой дать мне точную информацию о состоянии Кэролайн, а в телеграмме Люку попросил его закупить половину цветочной лавки и отправить Кэролайн в больницу цветы, а сам стал думать над тем, какое решение было бы честным по отношению к каждому из нас.
Врач Кэролайн сообщил, что, хотя операцию можно считать успешной, нельзя не принимать во внимание возможность рецидива. Он рекомендовал Кэролайн находиться до Рождества под его наблюдением.
Наступил август. У меня было две возможности. Поехать в Нью-Йорк и чистосердечно поговорить с Кэролайн, добиться развода по причине адюльтера, немедленно отправиться обратно в Англию, жениться на Дайане и зажить счастливой жизнью. Или же остаться в Англии, признать своего незаконнорожденного сына, когда он появится на свет, и затеять медленную, мучительную процедуру развода с Кэролайн.
Я долго взвешивал все соображения. С какой бы стороны я ни посмотрел на эту ситуацию, приходилось признать, что я попал в очень сложное положение, и в любом случае должен поступить честно и порядочно.
Я обязан был встретиться с Кэролайн. Было бы недостойно прятаться в Англии за спинами адвокатов. Требовалось поговорить с нею, все объяснить, и самому как можно тактичнее и разумнее договориться о прекращении брака.
Я почувствовал себя лучше, приняв это решение, как будто после долгого перерыва сходил в церковь. Однако потом я подумал, что если сразу же отправлюсь в Нью-Йорк и окажусь у ее постели, то могу найти ее настолько больной, что буду не в силах сообщить ей эту плохую новость. Мне следовало подождать, пока она достаточно окрепнет и сможет наброситься на меня с ругательствами в ее обычном стиле, тем самым убедив меня в том, что оставаться ее мужем для меня совершенно невозможно.
Мобилизовав всю дипломатичность, на которую был способен, я написал Кэролайн о том, что, разумеется, приеду в Нью-Йорк, но что до середины сентября по деловым причинам никак не могу покинуть Лондон. Я добавил, что принять это трудное решение мне помогло письмо врача о том, что дело идет к ее полному выздоровлению. Потом я написал Люку и попросил его отправить ей вторую половину цветочной лавки.
Дайана с облегчением узнала о том, что я решил пока воздержаться от поездки к постели больной, но хотела, чтобы я вообще отказался от поездки в Америку для встречи с Кэролайн. Не забывая о ее опыте с Полом, я понимал ее чувства, но не мог допустить, чтобы ее позиция меня поколебала.
– Я должен подумать о Скотте и Тони, – сказал я ей, – и объяснить им положение вещей. Прости меня, Дайана, но ты не должна мешать мне выполнить свои обязанности по отношению к семье.
Она тут же сказала, что понимает меня, но я видел, как с приближением моего отъезда росло ее напряжение. Кульминация настала в начале сентября, когда доктор сказал ей, что у нее малокровие, и уложил ее на неделю в постель. Она бросилась на подушки в своем великолепном парижском пеньюаре, очень бледная, с печальным лицом, и прекрасная, как женщина из какого-нибудь рыцарского романа, которой осталось недолго жить.
Я сдался при третьем посещении приболевшей Дайаны.
– Черт возьми, Дайана, – с тревогой воскликнул я, – я не могу оставить тебя в таком состоянии!
И отложил поездку в Нью-Йорк до ноября. К тому времени я окончательно понял, что Дайане я нужен больше, чем Кэролайн. Люк писал мне, что Кэролайн чувствует себя гораздо лучше, даже опять приглашает друзей, чтобы поиграть в бридж. У Дайаны же был такой вид, словно у нее с минуты на минуту должен был случиться выкидыш.
Я пытался решить, что для меня важнее, и пришел к выводу, что обязан в любом случае оставаться с Дайаной, пока не родится ребенок. Я мог бы позднее усыновить его, чтобы он считался законным, и даже усыновить Элана. А когда не будет препятствий для брака, все встанет на свое место.
– Ты говорила Элану о ребенке? – спросил я Дайану.
– Нет, я ожидаю подходящего момента, – отвечала она.
Но поскольку мне казалось, что подходящего момента никогда не будет, я опередил ее и рассказал ему обо всем сам.
– А вы не перестанете играть со мной после этого?
Я сказал ему, что не перестану.
– А когда вы с мамой поженитесь, мы станем семьей?
– Можешь в этом не сомневаться. Он ненадолго задумался.
– Пожалуйста, скажите маме, чтобы она не рожала ребенка, пока вы не женитесь на ней, – попросил он меня. – Чтобы была настоящая семья, вы должны сначала пожениться. Мама наденет белое платье. Объясните ей все сами.
– Ладно. Нет проблемы, – ответил я мальчику и понял, что должен как можно скорее отправиться в Нью-Йорк для переговоров о разводе.
Я все еще не решался снова заговорить с Дайаной о поездке, когда за три тысячи миль от нас биржа на Уолл-стрит заколебалась.
Это началось в марте. Возникла паника, за которой последовала обвальная продажа, но все скоро успокоились, и это понижение было объяснено как простая «техническая корректировка». К сентябрю рынок не только восстановился, но и побил все рекорды, и все посмеивались над такими банкирами, как Пол Варбург и мой собственный партнер Мартин Куксон, продолжавшими предсказывать близкую катастрофу. Я придерживался промежуточной позиции. Я не ожидал грандиозного краха, но думал, что какой-то спад неизбежен. Операции с облигациями серьезно лихорадило уже больше года, так как инвесторы все чаще предпочитали акции, а, значит, публику больше интересовало приобретение капитала, нежели обеспечение безопасности и доход. Это была плохая тенденция не только для инвестиционных банкиров, но и для всех тех, кто надеялся на стабильный рынок.
Однако моя тревога в отношении финансовой ситуации несколько улеглась, когда я прочитал отчет Ассоциации инвестиционных банкиров, годичная конференция которой состоялась в Квебеке. Вывод отчета гласил, что рынок ценных бумаг будет продолжать процветать, и стоимость акций вновь поднимется до новых высот. Лихорадка на рынке, начавшаяся в конце сентября, сменилась расцветом, и Восемнадцатая конференция АИБ, как и следовало ожидать, закрылась на бодрой оптимистической ноте.
Это было восемнадцатого октября 1929 года.
А уже на следующий день на рынке начался спад. Спекулятивные эмиссии мгновенно обесценивались, и, хотя я телеграфировал Люку, чтобы он принял меры для защиты фирмы «Ван Зэйл Партисипейшнз», ответ получил только после уик-энда, так как он со своим семейством уезжал из города навестить каких-то друзей.
В понедельник, двадцать первого, на рынке случился новый обвал. Мой брокер спрашивал меня в телеграмме, не желаю ли я продать что-нибудь из моего обширного портфеля ценных бумаг, и я в тот же вечер позвонил в Нью-Йорк Льюису.
Трансатлантическая телефонная связь работала безобразно. Почти непрерывно шел какой-то треск, даже если линия была не занята. Я едва слышал собеседника, и разговоры приходилось ограничивать до самых неотложных. Но в этот вечер я попал в удачный момент, и каким-то чудом слышал старого Льюиса достаточно хорошо, чтобы живо представить себе величественный абрис его голливудского профиля.
– Не волнуйтесь, Стив! Никаких поводов для беспокойства… Да, биржа пережила один из самых трудных дней своей истории, и рынок, несомненно, получил еще одну серьезную встряску, но это по-прежнему лишь техническая корректировка курсов.
В ту ночь я почти не спал, а утром снова заказал разговор с Уиллоу. Прождав соединения несколько часов, я, в конце концов, послал телеграмму. Ответная депеша гласила, что все прекрасно и рынок выправился. В тот день из Европы возвратился Чарлз Митчел из «Нейшнл Сити Бэнк» и назвал ситуацию «в основном здоровой». Свое слово сказал один из богов Уолл-стрит. Теперь было уже официально признано, что паника улеглась.
На следующий день своих владельцев сменили шесть миллионов акций, но, когда я услышал, что из них два с половиной миллиона перешли в другие руки в последний час перед закрытием, я понял, что неизбежно надвигается какое-то кошмарное событие.
Я телеграфировал брокеру, чтобы он продавал все, что сможет.
Телеграфировал и Люку, чтобы он отделался от всех спекулятивных акций, имевшихся в портфеле «Ван Зэйл Партисипейшнз».
В телеграмме к своим партнерам я потребовал обратной телеграммой сообщить мне прогноз.
«БОЛЬШЕ ЧЕМ ПРОСТАЯ ТЕХНИЧЕСКАЯ КОРРЕКТИРОВКА, – отвечал Льюис, – НО ПРОГНОЗ ОТ ЧЕТВЕРГА НОВАЯ СТАБИЛИЗАЦИЯ РЫНКА ВО ВТОРНИК ТЧК ВОЗВРАЩЕНИЕ НОРМАЛЬНОМУ СОСТОЯНИЮ ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ К КОНЦУ МЕСЯЦА».
Я выпил полбутылки виски и оставил ее, чтобы прикончить вечером.
Я помню тот рассвет. Словно подсвеченные кровавым заревом, облака на рассвете Черного четверга, 24 октября 1929 года.
– Дело идет к краху, – сказал я Дайане. – И думаю, что он будет грандиозным.
И крах произошел. Люди, пережившие его на Уоллстрит, говорили, что это было похоже на конец света. Толпы людей с окаменевшими лицами забили Уоллстрит от одного ее конца до другого, мужчины впадали в истерику перед аппаратами, сообщавшими биржевые курсы, плачущие женщины причитали в вагонах подземки. Но меня там не было, и я так и не увидел, как разваливалась эта величайшая за все времена машина для азартных игр, отнимая у людей последние деньги, а у банкиров остатки их репутации. В моем распоряжении был лишь телеграф, холодные отчеты и колонки немыслимых цифр сошедшего с ума рынка.
За Черным четвергом последовало временное затишье, тогда как рынок метался как цыпленок, которому отрубили голову, но пятью днями позднее, в так называемый Трагический вторник, он рухнул под тяжестью приливной волны в шестнадцать с половиной миллионов совершенно обесцененных акций.
Телефон у меня звонил непрерывно. Я сидел над ним весь день. Не отходил, чтобы поесть. И даже забыл о возможности выпить.
Через Атлантику неслись приводившие в ужас телеграммы.
«СТИВ МЫ УЖАСНО ПОСТРАДАЛИ ПОЖАЛУЙСТА ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ПОЛОЖЕНИЕ ОТЧАЯННОЕ ВАН ЗЭЙЛ ПАРТИСИПЕЙШНЗ»…
Но ни один из моих братьев не нашел в себе силы сообщить мне по телеграфу все подробности кровавой катастрофы, потрясшей инвестиционный трест.
По Уолл-стрит кровь рекой текла в банк на углу этой улицы и Уиллоу.
«КРИЗИС СЕРЬЕЗНЕЙШЕГО МАСШТАБА, – телеграфировал Льюис. – РАДИ СПАСЕНИЯ ФИРМЫ МЫ ВСЕ ДОЛЖНЫ ОБЪЕДИНИТЬСЯ»…
«КАК СКОРО ВЫ МОЖЕТЕ ПРИЕХАТЬ? – взывал Мартин. – МАСШТАБЫ КРАХА НЕВОЗМОЖНО ПЕРЕОЦЕНИТЬ».
«…ПОЭТОМУ ВЫНУЖДЕН ПРОСИТЬ ВАС НЕМЕДЛЕННО ВЕРНУТЬСЯ…»
Даже Клэй ждал моего приезда.
Снова зазвонил телефон. Это был Нью-Йорк. Сквозь треск на линии были слышны рыдания Мэтта.
– Прошу тебя, Стив, приезжай, – умолял он. А отобравший у него трубку Люк прокричал:
– Ты должен приехать, приезжай ради Христа…
Нас разъединили.
И сразу же пришла последняя телеграмма:
«ПОСКОЛЬКУ ВЫ НАЗНАЧИЛИ СВОИХ БРАТЬЕВ НА РУКОВОДЯЩИЕ ПОСТЫ МЫ СЧИТАЕМ ЧТО НА ВАС ЛЕЖИТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ИХ ДЕЙСТВИЯ ТЧК ВАМ ТРУДНО ПРЕДСТАВИТЬ СЕБЕ НЕПРИГЛЯДНОСТЬ ИХ ПОЛОЖЕНИЯ УВЕРЯЮ ЧТО НЕ ПОЗВОЛИЛ БЫ СЕБЕ ПРЕУВЕЛИЧИВАТЬ СЕРЬЕЗНОСТЬ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА СООБЩИТЕ ТЕЛЕГРАММОЙ ДАТУ ВАШЕГО ПРИЕЗДА ТЧК НАДЕЮСЬ ЧТО ВЫ ОТПЛЫВЕТЕ СЛЕДУЮЩИМ ПАРОХОДОМ ТЧК КОРНЕЛИУС».
Я попытался связаться с братьями, но линии были заняты. Заказал телефонный разговор, но, не дождавшись его, дал телеграмму, спрашивая, чем они там, черт побери, занимаются, кроме хныканья. В конце концов, лишь через несколько часов мне удалось снова поговорить с ними по телефону, и они попытались рассказать мне о том, что происходило.
Я боялся, что меня хватит удар. Люди умирали и от менее значительных потрясений, но, к счастью для моих братьев, у меня было железное здоровье.
– Хорошо, мальчики, – сказал я, обрывая разговор, как только понял, что по телефону говорить о таком недопустимо. – Держите язык за зубами, скройтесь с глаз, а если вас арестуют, наймите лучших адвокатов по уголовным делам во всем Нью-Йорке. Я выезжаю.
Я прикончил бутылку виски и раскупорил другую, обдумывая все возможные последствия катастрофы. Дело было не только в том, что мои братья могли угодить в тюрьму. Моим партнерам был нужен козел отпущения, и, как мне уже дал понять Корнелиус, эта роль была предназначена для меня. Мне приходилось отправляться в Нью-Йорк уже не для того, чтобы выручить из беды братьев, а чтобы успеть спасти собственную шкуру.
Я очень медленно поднялся на ноги, отставил бутылку и с трудом потащился в Белгравию, чтобы поговорить с Дайаной.
– …Как видишь, выбора у меня нет, – мрачно заключил я свой рассказ. – Я должен ехать.
Я думал, что она согласится: «Да, конечно, я понимаю», – но Дайана этого не сказала. Она без единого слова пошла наверх, в свою комнату.
Последовав за нею, я увидел ее сидевшей на краю кровати и уставившейся в пол.
Меня всем сердцем потянуло к ней. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким несчастным.
– Дайана… дорогая моя… – Я тяжело опустился на кровать рядом с нею. – История не повторится, клянусь тебе. Я не исчезну в Америке, иногда развлекая тебя короткими письмами. Я вернусь. И женюсь на тебе.
Она по-прежнему не проронила ни слова. Молчание навалилось на нас тяжким грузом.
– Поедем со мной, – в отчаянии предложил я.
– С ними пароход для меня исключается.
– Но у тебя же всего шестой месяц!
– И я стала огромной, как дом. Я жду не одного ребенка, Стив. Их двое.
– Как! – второй раз за последние два часа я почувствовал, что сердце мое готово разорваться. – Ты хочешь сказать…
– Двойняшки. Я узнала об этом еще два месяца назад, но хранила эту новость, как рождественский подарок для тебя.
– О Боже! Господи Иисусе, я не могу тебя оставить! – в полной растерянности проговорил я. – Послушай, ты должна ехать со мной. Я найму доктора, который поплывет с нами… а в Нью-Йорке сниму для тебя квартиру…
– О нет, – сухо отклонила она предложение. – Я никогда больше не повторю такого путешествия.
– Но я же не Пол! – выкрикнул я. – Боже мой, не думаешь же ты, что я побегу спать с Кэролайн, едва ты отвернешься?
– Я недооценивала Сильвию и прошла через ад. У меня нет никакого желания понять Кэролайн!
Меня разозлил намек Дайаны на то, что Кэролайн могла обвести меня вокруг пальца.
– Тогда что я, по-твоему, черт побери, должен делать? – заорал я на нее. – Проклятие! Неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя и хочу, чтобы мы поженились? Какого черта ты еще от меня ждешь, Бога ради?
– Здравого смысла. – Она поднялась на ноги и порывисто обняла меня за шею. – Не уезжай в Нью-Йорк, Стив.
– Господи Иисусе, но у меня нет выбора!
– Есть. Не уезжай туда. Не давай братьям впутать тебя в их дела. Они утянут тебя на дно вместе с собой.
– Но ведь отвечаю-то я за них.
– Чепуха! – возразила Дайана. – Твои партнеры отвечают за все так же, как и ты, и даже больше, потому что тебя с марта нет в Нью-Йорке, но они хотят подставить тебя, так как не могут скрыть своих просчетов! Предоставь им самим выкарабкиваться из их неприятностей! Пусть они сами во всем разберутся! Боже мой, неужели ты не видишь, что там, в особняке на углу Уиллоу и Уолл, кто-то старается подставить тебя, используя твоих братьев, чтобы прижать тебя к стене?
Я не отрывал глаз от Дайаны, чувствуя себя совершенно обессиленным. И смутно понимал, что не хочу, чтобы она говорила мне об этом. Вытирая пот со лба, я попытался собраться с мыслями.
– Мои братья…
– …я хотела твоих братьев! – оборвала меня Дайана.
Никогда в жизни ничем я еще не был так шокирован. Даже Кэролайн не пользовалась такими выражениями. На один ужасный миг я вспомнил сцену в нью-йоркском офисе, когда Корнелиус, отбросив свою утонченную среднезападную воспитанность, показал зубы.
Я буквально отпрянул от Дайаны.
– Стив, но ведь совершенно очевидно, что эти самые твои братья паразитировали на тебе еще с пеленок. Как ты не видишь, что они просто пара мелких неудачников?
Я взорвался.
– Не смей называть моих братьев неудачниками! – крикнул я.
– Неудачники! – в тон мне выкрикнула она. – Твоя беда в том, Стив, что ты слишком сентиментален! – Я вышел из комнаты. – Стив! – метнулась за мной Дайана. – Стив, подожди!
– Иди к черту!
Я направился через гостиную к выходу из дома.
– Стив… – Она выбежала на верхнюю площадку лестницы и чуть не упала, едва ухитрившись схватиться за перила.
Она не вскрикнула – время было позднее, – но лицо ее на моих глазах стало бледнеть, и я бросился к ней.
– Боже мой, тебе плохо? Подожди-ка… я тебя сейчас отнесу, – проговорил я, взял ее на руки и отнес на кровать.
Опомнившись, мы стали извиняться друг перед другом. Она говорила, что ей трудно понять мою привязанность к братьям потому, что ее брат и сестра значили для нее очень мало. Я же бормотал, что не представляю себе, как мог бы оставить ее одну, я уже забыл ту леденящую душу минуту, когда она напомнила мне Корнелиуса.
Впрочем, забыл ненадолго. Потому что наступало время срывания масок на маскарадном балу, и я уже был близок к тому, чтобы понять, что эта таинственная леди, мисс Дайана Слейд, была не просто протеже моего проклятого лучшего друга, но и – один к одному – копией Корнелиуса Ван Зэйла.
