![](/files/books/160/oblozhka-knigi-neizvestnye-strugackie.-ot-otelya.-do-za-milliard-let.chernoviki-rukopisi-varianty-122116.jpg)
Текст книги "Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты"
Автор книги: Светлана Бондаренко
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)
– Ты что, с ума сошел? – шипел Малянов, зажав Вечеровского в темный угол. – Зачем ты его притащил? Ты что, не понимаешь? Всем что-то мешает: семья, начальник, дети, редактор, квартира, соседи, здоровье, погода и еще черт знает что и кто! Можно подумать, что ни Курчатову, ни Эйнштейну никто не мешал! Люди во время войны работали: музыку писали, фильмы снимали, открытия делали! А лоботрясам и дуракам всегда кто-нибудь мешал! Я вон бабу выгнал, а что толку?
– Ну, положим, не ты ее… – пожал плечами Вечеровский. – Ты что, недоволен, что я притащил Глухова? Я могу его назад отправить.
– Да черт с ним, с Глуховым… Просто противно…
И вот все они сидели и молчали. Прихлебывали остывший чай: Малянов, Вечеровский и Глухов. На тахте, укрытый пледом, спал мальчик. Глухов, удивительно уютный, маленький, тощенький, курносый, с красноватыми глазками за толстыми стеклами старомодных очков, отставил чашку и потер руки.
– Нет, – сказал он, – нет-нет. Ничего подобного со мной не было, да и не могло быть! Помилуйте, я даже представить себе такого не могу! По-моему, вам все-таки надо заявить в милицию…
Глухов отхлебнул из чашки и опять потер руки.
– Владлен Семенович! А может быть, ваша тема? – спросил Малянов.
– Да нет, ну что вы… – замялся Глухов. – К вам это не имеет никакого отношения… И к этому вашему… соседу тоже… «Культурное влияние Японии на Микронезию». Опыт, так сказать, количественного и качественного анализа.
– Но ведь, насколько я помню, ваша странная болезнь… – вставил Вечеровский вежливо.
– Нет, товарищи, вы это зря, – заулыбался Глухов. – У меня никаких выбросов быть не может. Я ведь человек, так сказать, обыкновенный. Детективы в автобусе, цейлонский чай, стопочка водки, но в меру, заметьте, в меру…
– Я, знаете, тоже не алкоголик, – надулся Малянов.
.– Ну что вы! Я ничего подобного… Была, конечно, аллергия. Но аллергия, знаете ли, нынче болезнь века. А от вас, Филипп Павлович, я этого просто не ожидал! Мне, конечно, было интересно, но как-то это всё… Так что, извините, могу только посочувствовать… к счастью…
Все молчали. В стоящих через дорогу домах горело расплавленное золото окон, серпик молодой луны висел в темно-синем небе, с улицы доносилось отчетливое сухое потрескивание – должно быть, остывал раскалившийся за день шифер…
Малянов встал и подошел к окну.
– Извините, Владлен Семенович! Удивляюсь я тебе, Фил…
Глухов кашлянул и позвенел ложечкой в стакане.
Малянов посмотрел на Вечеровского. Тот, как всегда до отвращения элегантный, сидел в кресле и внимательно изучал ногти на правой руке.
И Глухов тоже посмотрел на Вечеровского напряженно, выжидающе.
– Я полагаю, – после некоторого раздумья произнес Вечеровский, – что гипотеза внеземной цивилизации или сверхцивилизации, несмотря на всю ее неправдоподобность, вполне логична, тем более, что ее посланцы налицо. – Вечеровский посмотрел на мирно спящего мальчика. – Другой вопрос, почему уж так им не понравились наши исследования, то есть твои и Снегового… Не знаю. Может быть, вы им наступили на любимую мозоль. Но дело не в этом.
– Фил, ты же умный человек, биофизик, мать твою!.. Мировая величина, из-за границы не вылазишь… – Малянов запнулся. Нависла неловкая пауза, и только тихо посапывал на тахте спящий мальчик.
– Ну что ты хочешь этим сказать? – спокойно спросил Вечеровский.
– Что сказать? – пожал плечами Малянов. – Что сказать… Да я не о том… Просто какая это сверхцивилизация с бабами, звонками, посылками… Снегового допекли… Тут одной банки тухлых консервов хватит, а я вот жру, как удав, и ничего…
– Логично, – тихо сказал Вечеровский. – Хотя измерять внечеловеческую целесообразность человеческими мерилами трудно и глупо… Ну, например, с точки зрения комара? Ты ведь его убиваешь с такой силой, которой хватило бы, чтобы убить всех комаров в округе. Или вспомни сказочку про медведя, который хотел перебить рой пчел…
Вечеровский подошел к телевизору и механически повернул ручку, потом уселся в кресло и, наклонившись вперед, стал смотреть в экран.
Экран телевизора засветился, и на нем возникло тусклое, словно телевизор принимал побочный канал, изображение: по футбольному полю бегали молодые люди, пытаясь сорвать со своих сотоварищей одежду. Судя по нелепым костюмам и коротким прическам, события эти относились к концу тридцатых или началу сороковых годов. Звука, конечно, не было.
То и дело на экране возникали перекошенные лица соревнующихся или, скорее, играющих – все-таки, похоже, это была какая-то дурацкая жестокая игра, – иногда кому-то удавалось оторвать от соперника рукав или клок рубахи, но происходило такое редко, и потому вся затея выглядела вялой, бессмысленной и глупой – ни улыбок, ни азарта.
– Да выключи ты его к чертовой матери! – истерически завизжал Малянов. – Господи! Ну что это за чушь такая!
– Видимо, от соседей залетело, – сказал Глухов равнодушно. – У меня тоже часто какую-то галиматью берет, без звука, так, одно изображение.
Вечеровский медленно поднялся и, выдернув шнур из розетки, снова уселся.
– Я тут вспомнил одну болгарскую картину… «Дракон», кажется, называется, телевизионный такой фильм, короткометражный… Инопланетянин, так сказать, в роли дракона, кино, собственно, не очень, но вот речь там тоже шла о достоинстве, о достоинстве человечества, то есть конкретно о нашем с вами достоинстве. – Он помедлил. – Либо он отдаст дракону невесту, либо человечеству придет конец… Такая вот проверка…
– Да-а-а… Хороша проверочка! – покачал головой Глухов. – А сосед-то ваш застрелился… Правда, может быть…
– Вы думаете, у него была нечиста совесть? – вмешался Вечеровский.
– Да при чем здесь совесть! – заорал Малянов. – Кому какое дело, что у него там было с совестью! Я бы тебе, дураку, сказал, что такое совесть! Ты же, гнида, никогда не застрелишься?! Ты же сам хвастал, как Курбатова какого-то прибрал!
– Курбатов был сволочь, – твердо сказал Вечеровский. – И не ори.
– Ах – сволочь?! Ах, не ори! – Малянов был настолько разъярен, что уже был почти готов вцепиться Вечеровскому в глотку. Но в это время раздался неестественно бодрый голос Глухова:
– Чаёк какой! Просто прелесть! Умелец вы, Дмитрий Алексеевич, давно такого не пил… Да-да… Конечно, это всё трудно, неясно… А с другой стороны – небо, месяц, смотрите, какой… Чаёк, сигаретка… Хорошая погода, красивая женщина…. Как там дальше? И немного свободных денег… Ну, правда, что еще нужно для мужчины? – Глухов довольно подмигнул и продолжил: – Вот вы, Дмитрий Алексеевич, что-то там насчет звезд, насчет межзвездного… или, простите, диффузного газа… А какое вам, собственно, до этого дело? Если подумать, а? У вас что, других дел нет? Ведь есть же, в той же астрономии… А так что? Подглядывание какое-то, а? Вот вам и по рукам – не подглядывай. Пей чаёк, смотри детективчик… Небо не для того, чтобы подглядывать. Небо, ведь оно, чтобы любоваться… И тут мальчик звонко и торжественно объявил:
– Ты хитрец!
Глухов резко повернулся, но оказалось, что мальчик смотрел на Вечеровского и грозил ему измазанным в шоколаде пальцем.
– Ну что ж, – сказал Вечеровский, развалился в кресле, вытянул и скрестил длинные ноги. – Мальчик прав. Мы все время уходим от главного вопроса. И только вот Владлен Семенович вернул все на круги своя. Итак, что ты собираешься делать?
– Приехали! – заявил Малянов, встал со стула, церемонно раскланялся и снова сел, закинув с гордым видом ногу на ногу.
– По-моему, вы уже решили, – осторожно сказал Глухов, – что придание этого дела гласности абсолютно бессмысленно. Я так думаю, вам никто не поверит.
– Почему это не поверят? – завопил Малянов. – Не в лесу живем!
– Прекрати! – твердо сказал Вечеровский. – Конечно, употребить все возможные способы необходимо. Но не забывай, пока разберутся и поверят, пока найдут возможные способы помочь, пройдут, может быть, годы, поскольку, сами понимаете, способов борьбы с комарами много, а со сверхцивилизацией ни одного… А вот что ты будешь в это время делать: писать письма, жаловаться на горбунов и пришельцев, которые мешают тебе работать, или работать? Вот что самое главное, по крайней мере для тебя…
Вечеровский поднялся, налил себе чаю и снова вернулся в кресло – невыносимо уверенный, подтянутый, элегантно-небрежный, как на дипломатическом приеме. Он и чашку-то держал, словно какой-нибудь там занюханный пэр на файв-о-клоке у королевы.
– Ничего интересного с тобой не произошло. – Вечеровский отпил чай. – Ну пришли, ну попросили, ну пригрозили, наконец…
– Если больной пренебрегает советами врачей, – сообщил на весь дом мальчик, – неаккуратно лечится, злоупотребляет алкоголем, то примерно через пять-шесть лет вторичный период сменяется третичным периодом – последним…
– Вот тебе и первый контакт, – сказал Малянов. – Большое вам мерси, господа гуманоиды!
– Вообще, конечно, странно, – заключил Глухов. – Почему именно так, почему именно с на… с вами.
– Потому что век наш весь в черном, – объяснил Вечеровский, промакивая серовато-розовые, как у лошади, губы белоснежным платочком. – Он носит цилиндр высокий, и все-таки мы продолжаем бежать, а затем, когда бьет на часах бездействия час и час отстраненья от дел повседневных, тогда приходит к нам раздвоенье, и мы ни о чем не мечтаем…
– Тьфу на тебя! – сказал Малянов, а Вечеровский вместо смеха разразился каким-то довольным сытым совиным уханьем…
Малянов выкопал из переполненной пепельницы чинарик подлиннее, сунул его в толстые губы, чиркнул спичкой и некоторое время сидел так, совершенно скосив глаза на огонек.
– Действительно… – произнес он. – Не все ли равно, какая именно сила, если она заведомо превышает человеческую. – Он закурил. – Тля, на которую упал кирпич, или тля, на которую упал двугривенный. Только я не тля. Я могу выбирать.
Глухов перестал прихлебывать чай и с нескрываемым интересом уставился на Малянова. Вечеровский тоже перестал рассматривать ногти и тоже уставился на Малянова. Интереса в его глазах не было. Была надежда.
– И что же ты думаешь выбирать? – спросил он. Малянов вздохнул и придавил хабарик в пепельнице.
– Да ясно же! – вдруг подал голос Глухов. – Неужели не ясно, что выбирать? Жизнь надо выбирать! Что же еще? Не телескопы же ваши, не пробирки же… – Он говорил с необычайной проникновенностью. – Да пусть они подавятся телескопами вашими! Диффузными газами! Жить надо, любить надо, природу ощущать надо – ощущать, а не ковыряться в ней! Когда я сейчас смотрю на дерево, на куст, я чувствую, я знаю, это мой друг, мы существуем друг для друга, мы друг другу нужны…
– Сейчас? – громко спросил Вечеровский.
– Простите? – пробормотал Глухов.
– Просто я о том, что когда-то была Эстония, школа матлингвистики, «Мюнди-бар», зеленая сауна, помните?
– Да-да, – сказал Глухов, опустив глаза. – Да. Бароны, знаете ли, стареют.
– Бароны также и воюют, – сказал Вечеровский. – Не так уж давно это было.
– А Снегового-то больше нет! Вам, Филипп Павлович, легко рассуждать, они вас за горло не взяли! – эти слова Глухов выпалил с необычайной резкостью, почти со злобой, как человек, которому нанесли незаслуженное и тяжкое оскорбление.
– Да, мне хорошо, – кивнул Вечеровский. – Но вы-то чего, собственно, испугались? Двух-трех телефонных звонков не к месту? Явления какой-то авантюристки? Что с вами произошло, милейший Владлен Семенович, что вы тут комедию разводите?
– Прекратите наконец! – завизжал Глухов. – Вам что?! Этого всего мало?! Вам нужно, чтобы весь город перерезали? Этого вы хотите?
– Да перестаньте вы, – спокойно возразил Вечеровский. – Ничего я не хочу. Но, с другой стороны, вас что, пытали, били, грозили вам смертью? Откуда эти полные штаны, простите? От рыжего клоуна из цирка? От гемикрании, от которой болит полголовы? У Малянова вот вода из крана не идет, а тридцатого – затмение… Ну давайте валить всё в кучу, бояться кошек, сатаны, дурного глаза! Окропите всё святой водой, свечки поставьте! Их за горло взяли! Бабы!!!
– Вы! Вы!.. Вы не имеете права! – Глухов вскочил совершенно разъяренный. – Вы… вы провокатор! И, может быть, вы с ними заодно! – Глухов ткнул вверх сухоньким пальцем.
– Да поступайте, как знаете! – отмахнулся Вечеровский. – Это пока ваши дела. Можете ваше так называемое исследование хоть мне отдать, а я его буду знакомым показывать, был, мол, такой самородок, товарищ Глухов, а теперь пивом торгует…
Глухов весь напрягся и сухо выдавил:
– Прошу прощения, друзья, но мне пора идти. Уже поздно.
Вечеровский и Малянов сидели в прибранной комнате и молчали. Несмотря на поздний час и бурно проведенный день, Вечеровский был также элегантен и подтянут. На костюме ни пятнышка. Галстук так же туго завязан. А вот Малянов подустал. На щеках вылезла щетина, под глазами круги…
В доме напротив одно за другим гасли окна.
Появился Калям, Тихонько мяукнув, вскочил Вечеровскому на колени, устроился поудобнее и заурчал. Вечеровский погладил его длинной узкой ладонью и, не отрывая глаз от гаснущих за окном огней, спросил:
– Может быть, хочешь переночевать у меня?
– Он линяет, – предупредил Малянов.
– Неважно, – отозвался Вечеровский тихо.
– Слушай, – сказал Малянов. – Неужели они Снегового убили?
– Кто? – не сразу ответил Вечеровский.
– Н-ну… – начал Малянов и замолчал.
– Снеговой застрелился.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что, как ты сам понимаешь, существуют такие ситуации, когда честный человек может сделать только один честный выбор. И Снеговой его сделал. Но, впрочем, всегда есть другой, как у Глухова…
Вечеровский вытащил из кармана кисет и начал набивать свой «Бриар».
– Я помню, как он прибежал ко мне. Он ругался, как последний сапожник. По-черному… Стоял такой мат…
– Это скорей похоже на меня…
– Да-а-а… Он кричал, что дураков нынче нет. Что в наше просвещенное время большинство совершенно справедливо считает, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Что двадцатый век – это расчет и никаких эмоций. Что гордость, честь, потомки – все это дворянский лепет. Атос, Портос и Арамис. Что вся проблема ценностей сводится к его пупу. Самое ценное в мире – это его личность, его семья, его друзья. Остальное пусть все катится к чертовой матери… Что сила солому ломит… Что не стоит плевать против ветра и что когда на тебя прет тяжелый танк, а у тебя, кроме головы на плечах, никакого оружия нет, надо уметь вовремя отскочить… До этого он был такой живчик – энергичный, крикливый, ядовитый… А теперь… Теперь он просто раздавлен. Сначала я его пожалел, но когда он принялся рекламировать свое новое мировоззрение… Он и сегодня, как видишь, этим занимался. Он думает, что ему станет легче. Может быть, но меня такая позиция бесит…
Вечеровский чиркнул спичку и принялся раскуривать трубку. Желто-красный огонек заплясал в его сосредоточенно скошенных глазах. Потянуло сизым дымком. Вечеровский пыхтел трубкой и думал.
– М-да-а-а-а, – протянул Малянов и нервно засмеялся. – Как представишь себе… Вот собираются они там… допустим на Юпитере… и начинают считать: на исследования кольчатых червей мы бросим сто мегаватт, на такой-то проект – семьдесят пять, скажем, гигаватт, а на разведенного кандидата наук Митьку Малянова хватит и десяти. Но кто-то там возражает: десятка-де мало. Надо его телефонными звонками заморочить – раз. Фирменной выпивки подсунуть – два. Теплое место для него организовать – три. Потенциальную невесту сварганить – четыре. Мальчишку этого как следует задурить, чтобы напугал– это пять… Смех, да и только!
– Смех, – согласился Вечеровский, – но не большой. Воображение у тебя, Дмитрий, прости… убогое. Даже странно, как ты до своих интегралов и полостей додумался.
– Убогое… – сказал Малянов. – А у тебя его и вовсе нет. Айда на кухню.
Они пришли на кухню, и Малянов начал выставлять на стол все для чая.
– Так вот, насчет воображения… – продолжил Вечеровский. – Я, например, никогда не верил во флогистон. И никогда не верил в сверхцивилизации. Вылей старую воду, лентяй!
– А где я тебе новую возьму? – огрызнулся Малянов. – А на кой черт ты поддерживал эту идею? Что, по-твоему, рыжий наврал?
– Ну почему наврал. Не совсем. Просто сверхцивилизация – это современная мифология, не более… Попытка с человеческих позиций объяснить нечеловеческое, искать мораль в законах природы… Думаю, что рыжему было просто лень объяснять, вот он и брякнул, что понятнее… Ты что-нибудь слышал об отторжении тканей?
– Трансплантация, там, пересадки сердца, тканей, доктор Барнард?
– Да… И вот мне кажется иногда, что с тобой и с Глуховым происходит нечто подобное. Вы работаете, а природа это отторгает. Мироздание защищается. Своего рода закон сохранения равновесия между убыванием энтропии и развитием разума… Природа слепа. Она может только сопротивляться…
– И ты считаешь, что…
– Выключи чайник – кипит. Да, я считаю, что в каком-то смысле у вас нет врагов. Идет обыкновенное отторжение тканей. И вам нужно только решить, продолжать эксперимент дальше или остановиться…
– Природа не дура… – с сомнением покачал головой Малянов. – Если это так, то тогда…
– Я не закончил. Как мне кажется, Эйнштейн, Резерфорд, Коперник, Курчатов, Галилей – каждый из них по-своему сталкивался с отторжением. Но думаю, правда, что они прекратили бы исследования только в одном случае: если бы им сказали, что из-за этого может погибнуть человек. Не всё человечество, не Вселенная, а конкретный человек. И не в принципе, когда-нибудь, а сию минуту, сейчас… Понимаешь?
– Уговариваешь, гад?
– Ну зачем же… Философствую просто. Они шли до конца не потому, что не понимали опасности, а потому, что верили в разум… Это звучит напыщенно, но это так… Они боялись не за себя, как Глухов или даже ты, а за любого, живущего на земле человека. Эйнштейн знал, что такое атомная бомба, но все-таки работал. Парадокс? Операции на сердце погубили десятки людей, но их продолжали делать, если хочешь, против природы, против этих чертовых законов… Их делали, неся на плечах, на совести души обреченных, но тем не менее погибших от эксперимента… Может быть, это уже новая мораль. Мораль людей, отдавших науке самое дорогое, что у них есть – доброе имя… Вы же в ответе только за себя. Меня поражает ваша трусость…
– Трусость, несомненно… – усмехнулся Малянов. – А ты моралист, а?
– Ну, я пошел, – сказал Вечеровский. – Тебе, как я понимаю, работать надо.
Они вышли в прихожую. Малянов легко открыл замок.
– Ишь, – сказал он, – подлец. Открывается…
– «Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, – весело процитировал Вечеровский. – И я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мной кривые, глухие, окольные пути…»
Он помахал рукой и вышел. Малянов задумчиво закрыл дверь…
Малянов сидел в своей прокуренной насквозь комнате и смолил хабарик. В комнате вспухали, переливались, летали маляновские пузыри и полости из табачного дыма. На полу, на столе валялись груды книг, листы бумаги, тетради, а на книжных полках, всюду, где хватало места, были приляпаны, приклеены, прикноплены фотографии спиралевидных галактик…
Скрипнула дверь. Вошел мальчик. Он постоял в комнате, сумрачно озираясь, подошел к одной из фотографий и, склонив голову набок, начал ее разглядывать. Сморщил старческое свое личико и повернулся к Малянову. Некоторое время смотрел, как Малянов грызет карандаш и разглядывает потолок. Шмыгнул носом и, сухо кашлянув, сказал:
– Дядь, а дядь! Слышь, наверное, мы с тобой больше не встретимся…
Малянов оторвался от созерцания потолка и дымных картин:
– Ты что несешь, а?
– Слышу я, уже идут.
– Кто это идет, чего ты там слышишь?
– А ты зачем эти картинки разложил?
– Я работаю, видишь… Нечего мне бояться, брат. Как это там… А-а-а… Я один в мире.
– А Петька?
– Я думаю, они не посмеют.
– Да, – сказал мальчик, – они не посмеют… Это некорректно.
– Недозволенный прием, – подтвердил Малянов. – Так?
– Так. А вот со мной дозволенный?
– Чего-то я не понял, – сказал Малянов. В это время в дверь позвонили.
– Это что? – спросил Малянов обеспокоенно. – А?
– Иди, открывай, – сказал мальчик.
– Зачем? – спросил Малянов.
– А так. Ты посмотри, что на улице делается.
Малянов вскочил и раздернул шторы. Природа взбесилась. Окно дрожало. В него то и дело били мощные порывы ветра. Стекла жалобно дребезжали. Сверкнула молния. Вдали загрохотало. А через секунду оглушительный треск заставил Малянова вжать голову в плечи… Свет замигал. Малянов подбежал к телефону, сорвал трубку, дунул в микрофон, постучал по рычагу. Телефон безмолвствовал… В дверь снова позвонили…
На лестнице перед Маляновым стоял крупный человек и смущенно улыбался.
– Простите, – сказал он. – Дмитрий Андреевич? Вдалеке прогремел раскат грома.
– Алексеевич, – недовольно сказал насторожившийся Малянов.
– Да, да, простите, мне говорили, Алексеевич…
– Кто говорил?
– Э-э-э… В жакте, – быстро сказал посетитель и заглянул через маляновское плечо. – А-а-а-а! Вот и он! Видите ли, сын у меня потерялся. Валерка, иди сюда!
Малянов оглянулся. Мальчик стоял в прихожей и насупившись глядел на пришедшего.
– Мать все глаза проплакала, все участки, все морги и больницы обзвонила, а ты вот где! Уши-то надеру! Ради бога, извините нас пожалуйста!
– А документы у вас есть? – спросил Малянов безнадежным голосом.
– Господи! – сказал пришедший. – Ради бога! Вы к нам приходите! Он у нас такой, ей-богу… Сейчас!
Гость начал ковыряться в заднем кармане брюк, достал оттуда мятый паспорт и зеленую корочку метрики:
– Вот, пожалуйста! Валерка, ты чего стоишь, пошли!
– Не надо, – сказал Малянов потерянно. – Я… в-в-вам верю…
– Вот. – Гость спрятал документы и протянул Малянову маленькую белую картонку: – Вот моя визитка. Я и моя жена… Короче, если что нужно, я всегда и жена тоже… Я вам, надеюсь, пригожусь… Пошли, Валерка, пошли, не будем дяденьке мешать, он у нас работает… До свидания.
Малянов поспешно протянул руку гостю, и они расстались. На улице снова загрохотал гром.
– Да, – сказал Малянов. – Конечно. До свидания…
Гость взял мальчика за руку и они медленно начали спускаться вниз по лестнице. Малянов захлопнул дверь и повертел визитную карточку: белая картонка была абсолютно чиста с обеих сторон.
Малянова осенило. В один прыжок он оказался на лестнице и помчался вниз… Когда он, как пробка, вылетел на улицу, она была абсолютно пуста и тиха. И в это время где-то далеко закричал ребенок. Малянов бросился на крик, завернул за угол и остановился: на небольшой площади было полно народа. Все смотрели вверх, прикрывая лица ладонями, черными очками и специально закопченными осколками стекол. На солнце наползала черная тень луны…
Это было затмение…
Было отвратительно тихо. Адский лик луны дышал смертью. И только где-то далеко, чуть слышно, кричали дети…
Малянов попятился.
Малянов задыхаясь и придерживая локтем большую белую папку, с лету брал один лестничный марш за другим. Где-то приблизительно на уровне восьмого этажа на ступеньках, скорчившись, сидел маленький жалкий человечек, положив перед собой серую старомодную шляпу. Малянов обошел его и стал подниматься дальше.
– Не ходите туда, Дмитрий Алексеевич, – вдруг сказал человечек. Малянов остановился и посмотрел на него. Это был Глухов. Он встал, подобрал шляпу, с трудом распрямился, держась за поясницу. Лицо Глухова было вымазано чем-то черным. Глухов поправил очки и сказал, едва шевеля губами:
– Еще одна папка, белая. Еще один флаг капитуляции.
Малянов молчал и ждал, что он еще скажет.
– Понимаете, – проговорил наконец Глухов, слабо похлопывая шляпой по колену. – Капитулировать всегда неприятно… В прошлом веке, даже, говорят, стрелялись, чтобы не капитулировать.
– В нашем – тоже случалось.
– Да, конечно, конечно. Но в нашем веке стреляются, потому что стыдятся других, а в прошлом стыдились себя. Теперь мы почему-то считаем, что человек всегда может договориться сам с собой.
– Не знаю. Может быть.
– Я тоже не знаю, – сказал Глухов тихо. – Я столько времени думал об этом… И столько еще предстоит… Так всегда было, во все века.
– Я понимаю, – сказал Малянов. – Просто иногда чужие раны больнее.
– Ради бога! – прошептал Глухов, вытирая тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. Он попытался улыбнуться. – Я бы никогда не осмелился. Как я могу вас отговаривать или советовать? Но вы знаете, что я все думаю? Почему мы так мучаемся? Я не могу разобраться.
Малянов молчал. За стенами отчаянно завывал ветер, гремели громовые раскаты. Глухов зашевелился, вялым расслабленным движением нахлобучил свою смешную шляпу и сказал:
– Ну что ж, прощайте, Дмитрий Алексеевич. Мы, наверное, никогда больше с вами не увидимся, но все равно очень приятно было с вами познакомиться. И чай вы отлично умеете заваривать.
Глухов опустил глаза и начал медленно спускаться. Малянов постоял немного и, твердо ступая, пошел дальше… Когда Малянов подошел к двери, далеко внизу, перекрывая шум этой странной вновь обрушившейся бури, заскрипела и глухо бухнула дверь… Малянов надавил кнопку звонка, но за дверью было тихо. Малянов подождал и не отпускал кнопку, пока не послышались шаги и голос Вечеровского не спросил:
– Кто там?
– Это я. Открой.
Замок щелкнул, и дверь распахнулась. На пороге появился Вечеровский. Его трудно было узнать: чудесный клетчатый костюм был продран, на левой стороне пиджака зияла большая жженая дыра. Вечеровский был неимоверно грязен.
– Заходи, – сказал он хрипло, ворочая на закопченном лице белками глаз.
Некогда шикарная комната была полностью разгромлена… Посредине ковра красовалась обугленная дыра, из которой торчали горелые планки паркета… Пятна черной копоти на стенах. Тонкие черные нитки сажи, плавающие в воздухе… Сплющенные, раздавленные, разбитые детали звукоаппаратуры, осколки аквариума… Изъеденные кислотой занавески… Горы растрепанных книг… В одном из углов валялась куча опаленного каким-то адским огнем тряпья – это были костюмы Вечеровского…
Вечеровский молча взял у Малянова папку и прошел в соседнюю комнату. Малянов как сомнамбула последовал за ним. Комната была абсолютно пуста и лишь по центру стоял старинный несгораемый шкаф с двумя отделениями.
– Здесь всё? – спросил Вечеровский.
– Всё, – сдавленным голосом подтвердил Малянов.
Вечеровский вытащил из кармана связку ключей и загромыхал запорами. Весь сейф был забит разноцветными толстыми папками. На корешках пламенели написанные красным фломастером фамилии: 3.3. Губарь, В. С. Глухов, А. П. Снеговой, В. А. Вайнгартен и какие-то еще.
Малянов обалдел. Потом потрогал кончиками пальцев корешки.
– Едрысь тя в койку… – сказал он тоскливо – Нафинкен-дулили… Они ж тебя убьют.
– Не думаю, – сказал Вечеровский. – Промахнутся. Пошли.
Они пришли на кухню. Она не пострадала. Все в ней было в порядке. Даже кофейная аппаратура, с которой возился Вечеровский. Он поставил на стол кузнецовскую чашку и граненый стакан, в которых дымился черный кофе. Вечеровский вытер руки о полотенце, сел за стол, пододвинул к себе стакан и отхлебнул горячий напиток… Руки у Вечеровского были в копоти и машинном масле.
– Ну и глупо, – сказал Малянов.
– Что именно?
– Ты же уникальный специалист. Ты же первый в Европе, задница!
Вечеровский промолчал.
– У тебя же есть твоя работа! Работай! Работай, черт тебя подери! Зачем тебе понадобилось связываться со мной?.. С нами…
– Значит, ты ничего не понял? Моя работа. За мою работу оно лупит меня уже полгода… Раньше, правда, как выяснилось, покупало…
Вечеровский помолчал и выразительно обвел глазами свою шикарную кухню…
– Пижон, – сказал Малянов. – Есть в тебе что-то от этого, как его…
– Есть, – согласился Вечеровский. – От всех. Больше всего от Глухова. Жажда спокойной жизни, жажда безответственности. Станем травой и кустами, станем землей и цветами… Я тебя раздражаю?
– Да пошел ты…
– Я хочу все-таки объяснить тебе, что происходит. Мы ведь имеем дело с законом природы. Так?
– Так.
– Так вот, воевать против законов природы – глупо. Капитулировать – стыдно. Законы природы надо изучать, а изучив, использовать. Это банально. Но в этом тысячелетний опыт всего человечества… Мы не привыкли к тому, что природа проявляет себя так, как она проявила себя в отношении нас…
За окном сверкнула молния, громыхнул железными перекатами гром.
– Мальчик! – вдруг опомнился Малянов. – Слушай, старик, надо что-то этого… как его… надо что-то делать!
– Сядь! Ничего не надо делать. Ты последний из тех, кого я знал.
– А Глухов?
– Он перечитывал рукопись. Он ведь давно решил. Просто не мог расстаться. Не в этом дело. Природа умеет бить током, сжигать огнем, заваливать камнями, морить чумой. Мы не привыкли к рыжим горбунам и одурманенным девицам. То, что происходит с нами, – это не только трагедия – это открытие. Это возможность взглянуть на Мироздание с совершенно новой точки зрения.
– На кой ляд ты мне это излагаешь?
– Не знаю. Просто это не на один день и не на один год. Я думаю, даже не на одно столетие. Торопиться некуда. Впереди еще миллиард лет…
– Угробят они тебя… Здесь… – Сказал Малянов безнадежно.
– Не обязательно, – ответил Вечеровский. – И потом, ведь я здесь буду не один… И не только здесь… И не только я…
Вечеровский улыбнулся и отхлебнул кофе.
Пыльная буря и гроза ушли. Над морем и городом еще висела серая липкая мгла. Воздух дрожал. Вдали гремели громы. Но небо стало проясняться… Бесцветное море было спокойно, и его вялые волны нежно ласкали песок. Их ленивые языки лизали руки, тело и лицо лежащего на берегу мальчика, шутя перекатывали его по песку…
Неожиданно мальчик открыл глаза, медленно встал, одернул штанишки, отряхнул их и запрыгал на одной ноге вдоль берега, весело распевая какую-то странную песенку…
Вскоре вышло солнце…
8–9.07.81
Всего в архиве сохранилось три варианта сценария по ЗМЛДКС. И если первый (вышеприведенный) отличается от окончательного (опубликованного) значительно, а третий практически от окончательного не отличается, то второй черновик сценария по ЗМЛДКС отличается от окончательного только стилистической правкой, мелкой, но частой. Одно перечисление ее способно показать, как тщательно работали Авторы даже над сценарием, предназначенье которого, собственно, быть прочитанным только кинематографическими работниками.
Правятся неуклюжие обороты: «дома, чем-то напоминающие восточно-арабскую архитектуру» на «дома в восточном стиле»… Правятся объекты-субъекты повествования: «пациент» на «клиент», «мужчина» на «мужичонка», «веревочка» (на которой в ванной сушится белье Лидочки) правится сначала на «жердочку», затем – на «бельевую веревку», «бедняжка» на «бедолагу»… Правятся определения: «толстая» (папка) на «толстенькую», «овечьи глаза» (у Лидочки) на «овечий взгляд», «печальная» на «грустная», «синеватый» (свет от ночного фонаря) на «мертвенно-синий», «неожиданный» (вопрос) на «неуместный»… Правятся описания действий: «осведомился» на «поинтересовался», «бросаешь» на «покидаешь», «зарычал» (водопроводный кран) на «заворчал», «засунул» на «упрятал», «мчался» на «катился», «прекращая» на «переставая», «произнес» на «провозгласил», «мидий ловили» на «мидий собирали», «ринулся» на «метнулся», «понимаю» на «осознаю», «уронивши» на «повалив», «переступая» на «переминаясь», «грохнул» на «ахнул», «спрыгнул» на «соскользнул»… Правятся обстоятельства: «немедленно» на «вкрадчиво», «клубился пар» на «дымился парок», «красиво» (Малянов пишет формулы) на «как по линеечке», «красиво» (сказано о том, что «дети и книги делаются из одного материала») на «элегантно», «хрипение» (водопровода) на «ворчание»… Правятся и слова в речи героев: «понимаешь» на «сечешь», «кофе» на «кофейку»… и многое, многое другое.