Текст книги "Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты"

Автор книги: Светлана Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Ну, что я ожидал? Что может нормальный человек ждать от арсенала? Так вот здесь ничего этого не было. Посередине зала за столом сидел спиной ко мне человек в пестрой куртке с надписью «АРСЕНАЛ» на лопатках. Чего-то он (Далее отсутствует. —С.Б.)

Второй вариант продолжения идет уже в основной части черновика, после «призрака» и попытки Гага завладеть брошенным на ступеньках дома оружием инопланетян с помощью Драмбы, после того как он вспомнил самое светлое в своей жизни и снова уснул.

Корней разбудил меня, когда солнце вовсю уже лупило в мое окно.

– Завтракать!

Я вскочил, натянул на себя все это сине-белое, нашарил под койкой сандалии. Вспомнил про ушибленный палец и даже не июнь удивился, когда обнаружил, что ноготь цел, палец как новенький, и никакой боли. Спасибо. Обошлись бы и без этого, но раз уж так, то спасибо. Проклятое окно, пока я спал, опять расширилось на полметра. Пришлось его водворять в положенные рамки. Заодно выглянул – арсенал на крыльце, натурально, исчез, а следы-ямы еще были видны, но уже зарастали молоденькой зеленой травкой. Лукавый мир…

Я спустился в столовую и бухнулся на скамью напротив Корнея. Я все ждал, что он спросит, почему я не умылся, чтобы ответить ему дерзко, но он не спросил. Он спокойно жевал свою траву, с аппетитом хрустя, и о чем-то размышлял, рассеянно поглядывая поверх моей головы. Много бы я дал, чтобы узнать, о чем он там размышляет, что ему на самом деле от меня надо, и что ему надо от всех нас. Странное дело: когда я смотрел на его лицо, все мои черные мысли пропадали куда-то. Было у него что-то в лице, то ли детское, то ли наоборот, очень мужественное – словом, лицо человека без всяких тайных умыслов. И я все время должен был напоминать себе: осторожно, Кот, другом он тебе быть не может, не с чего ему быть твоим другом, а раз он не друг, значит враг… Так и сидели мы лицом к лицу. Я уплетал какую-то вроде бы рыбу, прихлебывал горячее пойло, а потом взял и сообщил ему осторожненько:

– Сон я сегодня один видел… диковинный такой…

– Что? – спросил он, будто очнувшись.

– Сон, – сказал я и рассказал ему про корабль, про человека с двумя лицами.

Он засмеялся.

– Не хитри, не хитри, – говорит. – Сон… Это один мой друг прилетел, он тоже не землянин, вроде тебя… – Он снова засмеялся. – Да, тебе, наверное, было довольно странно на него смотреть… Испугался?

– Да нет, – возразил я небрежно. – Только вот оружие у него… Я хотел посмотреть, так оно… как бы это сказать, в руки не дается, что ли…

Он кивнул с самым серьезным видом.

– Это у них так. Оружием может пользоваться только тот, кому оно вручено. А то были случаи… – Он помолчал. – Страшные случаи были.

– Что, даже вы не можете? – спрашиваю.

– Почему «даже»? Никто не может. Только тот, кто вручает, и тот, кому вручают. По-моему, это правильно.

По-моему, это тоже было правильно, но я об этом распространяться не стал, а спросил:

– А у вас на Земле с оружием тоже так? Он медленно покачал головой.

– Не-ет. У нас на Земле не так. У нас, Гаг, оружия вообще нет. Разве что в музеях.

Я обалдел, а потом разозлился. Что он меня – за дурака считает? У меня даже охота разговаривать с ним пропала. Придумал я себе еще чашку пойла и уткнулся в нее. А он говорит:

– Не веришь, чудак… А ты подумай: зачем нам оружие? Я только плечом дернул, а он пристал, не отстает:

– Нет, ты все-таки подумай. Друг с другом мы давно уже не воюем. Нападения из Космоса не предвидится. Некому нападать. Те, кто хотел бы напасть, не умеют. А кто умеет, тем нападать незачем, они наши друзья, мы работаем вместе… Так зачем нам нужно оружие?

– Так точно, – сказал я ему. – Незачем вам оружие. Действительно.

Это, значит, надо понимать, что того зеленого зверя он голыми руками добыл. И вообще все эти скелеты. Я уж не говорю про то, что на мою землю им без оружия лучше не соваться, мы – поди сердитые. У нас без оружия никто ничего не добивался. И нечего передо мной комедию разыгрывать, будто ты этого не понимаешь самым распрекрасным образом. Я понимаю, ты у меня все доверия добиваешься. Ну, так таким способом не добьешься. Не на того напал. Тут он допивает свой желтый сок, сбрасывает свою посуду в мусоросборник и спрашивает:

– А почему ты, Гаг, мне вопросов не задаешь?

Вот тебе и на – вопросов я ему не задаю… «Чтобы вранья поменьше слушать», – хотелось мне сказать, но я ему другое ответил:

– Почему же не задаю? Задаю…

– Понимаешь, – говорит он, и тон у него такой, будто он передо мной извиняется. – Я ведь не могу тебе длинные лекции читать. Во-первых, у меня времени на это нет, ты уж извини… А во-вторых, это, по-моему, скучно… Посуди сам, какой интерес выслушивать ответы на вопросы, которые ты не задавал. Или ты иначе считаешь?

Я решил от греха промолчать. Мне эта тема не нравится. Вопросов я ему задавать не хочу: мне это ни к чему, чтобы он мои вопросы знал. Будь он пленный у меня, ну, тогда другое дело, а пока вроде бы наоборот все обстоит у нас с ним. Нет уж, лучше ты меня спрашивай, а я постараюсь как-нибудь без вопросов. Кое-что я уже и без всяких вопросов понял.

Корней подождал-подождал, вздохнул и поднялся.

– Ну, как хочешь, – говорит. – Тогда сам осматривайся. Все к твоим услугам. Как вы с Драмбой – поладили?

– Так точно, – говорю.

– Ну и хорошо. У него спрашивай, он тоже кое-что знает. Ах да! – спохватился он. – Он же отстал лет на пятьдесят… И к информаторию, наверное, не может подключиться, бедняга… М-м-м… Ну ладно, придумаем что-нибудь.

И ушел. А я остался сидеть, потому что из всей этой лукавой трепотни поразили меня вдруг его слова: «Все к твоим услугам». Это, значит, как надо понимать? Ходи, где хочешь, смотри, что хочешь, бери, что хочешь… Так. То есть, он-то, конечно, думает, что у него здесь все шито-крыто, и ничего полезного для себя я здесь не найду… Может быть. Может быть, он, конечно, и рассчитал на сто лет вперед. А может быть, и не всё! Во всяком случае, выбирать мне не из чего…

Вскочил я, побросал чашки-ложки в лючок, а сам вернулся к себе и первым делом натянул на себя форму. Я себя в ней человеком чувствую, понятно? Форма – это большое дело, ребята. Мне бы еще в руки что-нибудь… Хоть кинжальчик какой-нибудь самодельный. Нет ведь ничего… Взял я и для смеху положил себе в карман автоматный патрон.

Куда идти – мне было ясно. Прошел я на цыпочках в тот коридорчик, для начала, конечно, посмотрел, как там моя переписка. Честно говоря, ничего нового я не ожидал увидеть. Хо! Отозвался мой математик! Тем же парадным шрифтом под моим вопросом было выведено: «Твои друзья в аду». Вот тебе и на… Что же это получается? «Кто ты, друг?» «Твои друзья в аду». Значит, их тут несколько… Почему не пишут, кто они? Боятся? И почему в аду? Я посмотрел на дверь в конце коридора. Может быть, там тюрьма? Или что-нибудь похуже? Что же вы, ребята, толком ничего не сумели написать? Не-ет, этот коридорчик надо взять под наблюдение. Что же мне сейчас им написать? Чтобы они сразу все про меня поняли… Черт, математики я этой не знаю. Может быть, тут у них в этих формулах все зашифровано. Напишу-ка я им, кто я есть. Чтобы они знали, с кем имеют дело и на что я годен. Напишу я им… Я достал огрызок карандаша и нацарапал, уже без всякого парада: «Бойцовый Кот нигде не пропадет». Очень мне понравилось, как я это придумал. Любому ясно, что я – Кот, что я бодр и что готов к действиям. А если даже это ловушка – мне вдруг пришло в голову, что все это мог подстроить и Корней, уж что-что, а математику нашу, как и наш язык, он наверняка знает – что ж, пожалуйста, ничего такого я не написал…

Ладно. За коридорчиком этим мы понаблюдаем. А сейчас пришла пора посмотреть, что у них за этой дверью. Разрешение у нас есть, все здесь в нашем распоряжении. Вот и займемся. Я подошел к овальной двери и осторожно потянул на себя. Она открылась легко и совершенно бесшумно, хотя оказалась массивной и толстой, как стена. Сразу за порогом начиналась лестница. Винтовая. Набрал я в грудь воздуху и стал по ней спускаться, придерживаясь за стенку, гладкую и теплую на ощупь. Где у них здесь лампы, змеиное молоко? Ни одной ведь лампы не видно, а светло, как на дворе. Да, ребята, эту загадку мне так, наверное, никогда и не разгадать. И не надо. Обойдемся. Ступени под ногами мягкие, пружинят, блестят, словно новенькие, словно по ним не ступал еще никто. Стал я было их считать, но тут они кончились, и оказался я посреди низкого такого, круглого зальца. От зальца этого по радиусам отходили коридоры или там тоннели, не знаю, как правильно. Шесть коридоров, и все совершенно одинаковые. И никаких надписей, ничего. Эх, думаю, была не была. Выбрал наугад один коридор, да и зашагал по нему. Дверей, конечно, видимых нет, так что получается скорее не коридор, а тоннель. Народу ни души. Гудит где-то – мерный такой, приглушенный гул. Вентиляторы, что ли, работают. Вообще похоже на бомбоубежище или, скажем, на арсенал. Нутром чувствую, что нахожусь глубоко под землей, хотя спустился я вроде бы всего-то на какие-нибудь пять-шесть метров, а значит, должен быть не глубже, чем в подвале, где-нибудь на уровне того музея со скелетами. И хоть бы одна дверь! Хоть бы надпись какая-нибудь!

И только я это подумал, как упираюсь я в тупик, и глухая стена передо мною вдруг раздвигается, и даже не раздвигается, а, я бы сказал, растаивает. И я с разбегу влетаю в еще один зал, на этот раз полукруглый. Уж не знаю, чего я ожидал увидеть в и этих катакомбах, но уж во всяком случае не то, что увидел. Посредине зала стоит стол, длинный такой и выгнутый в виде дуги, а за столом сидит спиной ко мне человек в пестрой куртке с надписью «ГАДАНДА» на лопатках. Что еще за «Гаданда»? И тут до меня доходит. Братцы, да ведь так здесь называют мою родную планету! Вот так-так… Может быть, это я на земляка сразу выскочил? Нет, не похоже. Сроду мои земляки такими делами не занимались.

А этот пестрый вот чем занимается. Перед ним по всей вогнутой стене что-то вроде огромной цветной картины или, как я сначала подумал, географической карты. Пятна какие-то – серые, белые, оранжевые, зеленые… которые резкие, которые размытые, и не сразу я уловил, ребята, что они медленно так, все время меняют цвет: белые становятся цветными, цветные – белыми, а некоторые пятна и вовсе гаснут, на их месте вроде бы глубокие черные дыры получаются. А этот пестрый лоб все время чего-то на своем столе руками выделывает. Что именно – мне за его спиной не видно, но только локти и лопатки у него так и ходят, так и ходят. Он работает, я смотрю. Он работает, я смотрю. И тут со мной начинает происходить. Гипноз, что ли… Он двигается, и пятна двигаются, он вправо, и пятна вроде бы поползли вправо, он влево, и пятна влево… и в глазах у меня все влево, и сам я вроде бы тоже влево, я аж за стену ухватился, чтобы не упасть. И вот мы все так и качаемся, как в сатанинском каком-то танце, у меня в ушах уже какая-то музыка вроде бы звучать начала – хриплая, многострунная, как это бывает, когда в поезде едешь, и в голове сквозь стук колес начинает играть или петь. Чувствую, что пропал я совсем. Хочу попятиться – ноги не слушаются, и тут этот пестрый – а я уже вижу его вроде бы как сквозь туман – вдруг застывает и уставляется в верхний левый угол, и я, конечно, тоже туда уставляюсь, потому что иначе я не могу. А там посреди мешанины пляшущих пятен, в путанице линий и разводов разгорается яркий такой красный огонек. Все ярче, все ярче, уже глазам больно… И тут этот пестрый как повернется, как глянет на меня… Лица не помню, я только глаза его увидел, и глаз этих, ребята, я сроду не забуду. Весь гипноз с меня слетел, как я не знаю что… Это как бывало задремлешь на посту, сморит тебя, а Гепард как рявкнет над ухом, и ты как встрепанный… Слетел с меня гипноз, а сам я оказался в коридоре перед глухой стеной. Мокрый, как мышь. Да ну вас, думаю, к сатане с вашими штучками… И побрел обратно по этому же коридорчику, утираясь.

Дверей нет, надписей нет. Сейчас, думаю, опять в ту зальцу попаду. Иду, иду, иду, иду, нет зальцы. Коридор, поворот, новый коридор. Старый был кремового цвета, а новый зеленого с желтизной. И вдруг слышу я голоса. Разговаривает кто-то вдалеке впереди. Я приостановился и думаю: а надо ли мне здесь с кем-нибудь встречаться? Не повернуть ли от греха назад? И пока я так думал, голоса эти приближались, и вывернул из-за угла какой-то человек с тележкой, с этакой платформой на колесиках. Глянул я на этого человека – змеиное молоко, черный! Мне даже на какую-то секунду показалось, что у него вообще головы нет. Но потом присмотрелся, вижу: есть голова. Только черная. То есть вся черная! Не только волосы, но и щеки, уши, а губы красные, толстые, белки глаз так и сверкают, и зубы тоже… Кого у них только нет здесь! Нет, это с какой же планеты его принесло сюда такого? Я прижался к стене, уступаю дорогу: проходи, мол, не задерживайся, только не трогай… Не тут-то было. Конечно же, он вместе со своей тележкой останавливается около меня, ослепляет меня своими белками и зубами и хриплым нутряным голосом произносит:

– По-моему, это типичный алаец…

Я сглотнул, киваю:

– Так точно, – говорю. – Алаец я.

И он начинает говорить со мной по-алайски, но уже не хриплым басом, а приятным таким нормальным голосом, тенором пли, я не знаю там, баритоном.

– Ты, – говорит, – наверное, Гаг, Бойцовый Кот… Ну как, интересно тебе у нас?

– Так точно, – говорю.

Я уже разглядел его и вижу, что человек как человек. Ну, черный… ну и что? У нас на островах голубые живут, и никто им в нос не тычет. Одет нормально, как все здесь одеваются – рубашка навыпуск, короткие штаны. Только черный. Весь.

– Слушай, – говорит он. – А ты не заблудился?

Участливо так говорит. Совсем как Корней.

– Вид у тебя какой-то взъерошенный, – говорит.

– Да нет, – говорю я с досадой – Это я вспотел просто, жарко тут у вас…

– А… Ты, главное, ничего здесь не бойся. Обидеть тебя здесь никто не обидит, а заблудиться здесь и вовсе нельзя, даже если захочешь.

Чисто так говорит по-алайски, между прочим, грамотно, и выговор у него такой столичный, с придыханием. Стильно говорит. Ну, объясняет он мне что-то про этот коридор, куда он ведет, а я все поглядываю на его тележку и честно я вам скажу, ребята, ничего я не слышу, что он там мне говорит. Значит, так. Ну, тележка – она тележка и есть, не в тележке дело. А вот на этой тележке лежит у него громадный вроде бы кожаный мешок. Кожаный и вроде снаружи маслом облитый. Коричневый такой, вроде как куртка бронеходчика. Сверху он, значит, гладкий, без единой морщинки, а внизу весь какой-то смятый, весь в бороздах и складках. И вот там, в этих самых бороздах и складках я краем глаза еще в самом начале заприметил какое-то движение. Сначала думал – показалось. Потом… В общем, там был глаз. Оторвите мне руки-ноги – глаз. Какая-то складка там раздвинулась тихонько, и глянул на меня большой круглый темный глаз. Печальный такой и внимательный. Нет, ребята, я, наверное, зря сюда забрался. Оно конечно, Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе, и она способна справиться с любой мыслимой и немыслимой неожиданностью, но все-таки не о таких неожиданностях в уставе говорится…

Стою я, держусь за стенку и знай себе долблю: «Так точно… Так точно…» А сам думаю: увези ты это от меня, в самом деле, ну чего ты здесь встал? И понял мой черный, что надо мне передохнуть. Говорит хриплым басом:

– Привыкай, алаец, привыкай… Пойдемте, Джонатан. А потом по-алайски нормальным голосом:

– Ну, будь здоров, брат-храбрец… Эк тебя скрутило… И не трусь, не трусь, Бойцовый Кот! Это ж тебе не джунгли…

– Так точно, – сказал я в сто сорок восьмой раз.

Блеснул он своими белками и зубами на прощание и двинулся со своей тележкой дальше по коридору. Поглядел я ему вслед – змеиное молоко! – тележка-то катится сама по себе, а он за ней вышагивает руки в карманы сам по себе, и уже раздаются опять голоса: один, значит, хриплый бас, другой нормальный, но говорят оба на каком-то неизвестном языке. А на лопатках у этого черного все та же надпись: «Гаданда». Хороша встреча, а? Еще одна такая встреча, и я в собственные сапоги прятаться начну. А может, и наоборот. Может, привыкну помаленьку… Привыкай, алаец, привыкай!

И двинулся я дальше, все время стараясь отгонять от себя воспоминание об этом глазе. И вдруг оказался ни с того ни с сего в том зальце с винтовой лестницей. Первая мысль у меня была: хватит, ребята, по домам пора. Но я себя, конечно, поборол. Рано еще по домам. Я пока, кроме страху, ничего здесь не набрался. А то, что главный гадюшник у них именно здесь, в том я теперь был уверен. Достал я свой карандашик и аккуратненько крестиком пометил тоннель, из которого вышел. А затем сразу же перешел в соседний. Но теперь уже иду не дуриком, не вслепую. То есть, вслепую, конечно, но не дуриком, отступление себе обеспечил: держу карандашик в кулаке, иду вдоль стены и незаметно этак веду грифелем на уровне бедра. Раз оглянулся, два оглянулся – след хороший, на посторонний взгляд совсем не заметный, а для меня видный вполне отчетливо. Ну, иду. Попался мне один какой-то в белом халате, даже не остановился, только взглянул мельком, лоб сморщил, будто припоминая, да так и проспешил мимо. А в остальном – тихо, пусто, даже шагов собственных почти не слышу. Иду.

И тут случается такая вещь. То ли я на карандаш свой излишне нажал, то ли еще почему, но только объявляется сбоку от меня дверь, и я в нее вваливаюсь. Длинная комната, как кишка. Вдоль стен – железные полки. А на полках – чего только нет! И все непонятное. Какие-то стеклышки блестят, лакированные плоскости отсвечивают, вроде как в радиорубке на тральщике, когда нас в десант везли в устье Тары… Сколько там народу полегло, а нас так и не высадили… Ну ладно.

А в дальнем конце этой кишки стоят какие-то двое – один в белом халате, другой в рубашке и опять с надписью. Надпись: «ЛЕОНИДА». Не знаю, что это может значить. Наверное, тоже какая-нибудь планета, которую они терзают. Что они там делают, я, конечно, не понял. Один тянет прямо из стены полосу голубой бумаги, а другой смотрит и приговаривает: «Два квадрата… четыре квадрата… ромб… опять ромб…» Ну и так далее, всякую такую чепуху. А первый только такает: «Так… так… так…» Сначала я хотел уйти отсюда сразу же, ну их, однако тот, но в халате, вдруг заорал: «Есть!» и так рванул за эту бумагу, но она вовсе лопнула, и с этой бумагой, волоча ее за собой, понесся прямо ко мне. Я уж подумал – сшибет, отскочить приготовился, но он до меня не добежал, а остановился возле самых дверей и принялся ползать по этим железным полкам, приговаривая, как сумасшедший: «Двести шестнадцать триста два… Двести шестнадцать триста два…» И второй набежал, и тоже принялся ползать и бормотать. Сумасшедший дом, ей-богу, но интересно. Потом они вытянули откуда-то длинную тонкую штангу, блестящую, маслянистую, развинтили ее на две половинки и вынули изнутри какого-то розовенького червячка. С этим червячком они кинулись ко мне, отпихнули меня в сторону, как предмет какой-нибудь, а сами взялись за высокий, в рост человека узкий ящик или шкаф, один сдвинул какую-то шторку кверху, и образовалась в стенке ящика ярко освещенная ниша. В эту нишу они положили своего червячка – а червячок был и в самом деле как червячок, он то скручивался в колечко, то снова распрямлялся, совсем как живой, потом шторку задвинули, раздалось короткое гудение, вспыхнул на шкафе желтый глаз, этот, который «Леонида», снова поднял шторку и – смотри-ка! – в этой самой нише уже два червячка. Оба розовые, оба скручиваются и раскручиваются. «Леонида» опять опустил шторку, опять загудело, опять загорелся желтый глаз, опять поднял шторку – четыре червячка! И пошло у них, и пошло… Я только стою и глазами хлопаю, а они шторку вверх, шторку вниз, гудок, желтый глаз, шторку вверх, шторку вниз… Через минуту у них этих червячков набралась полная ниша. «Давай», – сказал тот, что в халате, и «Леонида» сбегал и принес какой-то таз, вроде эмалированный. Выгребли они своих червячков в этот таз – меня чуть не стошнило от этой розовой шевелящейся кучи – и, не говоря ни слова, выскочили из комнаты и унеслись куда-то по коридору. Так.

Ничего я не понял, да здесь никакой нормальный человек бы не понял. Но одно я понял: это надо же, какая машина! Осмотрел я этот шкаф, даже попробовал сзади заглянуть, но голова не пролезла, только ухо прищемил. Ладно. А шторка поднята, и ниша эта так светом и сияет мне в глаза. Змеиное молоко! Я поглядел кругом, смотрю – бумага валяется. Оторвал клочок, смял, бросил в нишу – издали бросил на всякий случай, мало ли что. Нет, ничего, бумажка лежит себе, ничего ей не делается. Тогда я осторожненько взялся за эту шторку и потянул ее вниз. Она легко двинулась, прямо-таки сама пошла. Щелк! И так же, как у них: загудело, и зажглась желтая лампа. Ну, Кот! Потянул я шторку вверх. Точно. Два клочка. Я их оттуда карандашиком осторожно выгреб, смотрю – одинаковые. То есть точь-в-точь! Отличить совершенно невозможно. Я их и так смотрел, и этак, и на просвет, даже, дурак, понюхал… Одинаковые.

Что же это получается? Золотой бы мне сейчас, я бы в миллионах ходил. Стал я рыться по карманам. Ну, не золотой, думаю, так хотя бы грош медный… Нет гроша. И тут нашариваю я свой единственный патрон. И ведь надо же: даже в этот момент я еще не понимал, что здесь к чему. Дай, думаю, раз уж денег нет, так хоть патронов наделаю, они тоже денег стоят. И только когда в нише передо мной шестнадцать штучек медью засверкали, только тогда меня как по башке стукнуло: шестнадцать патронов, да ведь это же обойма! Полный магазин, ребята!

Стою я перед этим шкафом, смотрю на свои патрончики, и такие интересные мыслишки у меня в голове бродят, что я даже спохватился и поглядел вокруг, не подслушивает ли кто… Хорошую машину они здесь себе придумали, ничего не скажешь.

Полезная машина. Много я здесь у них всякого повидал, но вот полезную вещь всего второй раз вижу. Ну что ж, спасибо. Собрал я патрончики свои, рассовал по карманам и повернулся к двери. И конечно, носом в глухую стену. Никак я к этому привыкнуть не могу. Но я даже толком психануть не успел – ткнул ладонью в стену, она растаяла, и я пулей вылетел в коридор. Привыкай, алаец, привыкай! Деваться тебе некуда. Посмотрел я, как эта дверь затянулась снова, вывел возле нее крестик, обвел кружочком, потом, для верности, вторым. Эта комнатка нам еще пригодится.

Ну, настроение у меня, конечно, поднялось. Иду это я по коридору, перебираю в кармане патрончики, и сам не заметил, как замурлыкал родимый марш, и уже не иду я, а марширую. А как заметил, одернул себя: все-таки в разведке, нельзя. Но на душе все равно светло. То есть не то чтобы светло, но появилось в этой темной ночи хоть какая-то светлая звездочка. Хоть что-то я теперь уже имею, хоть чему-то я здесь теперь научился. И стал я на радостях кулаком в стены постукивать. Как я раньше до этого не додумался – не понимаю. Сейчас десять шагов сделаю – ткну. Еще десять шагов – опять ткну. Время от времени попадаю. То комнаты открываются, то каморки, а то и целые залы. Народу здесь, оказывается, полным-полно. Я даже сначала удивился: откуда их здесь столько, ведь их и в коридорах редко встретишь, а уж в доме наверху я их вовсе не видел, но потом допер: здесь, оказывается, почти в каждой комнате эта стеклянная будка, точь-в-точь такая же, как у Корнея в саду. Ну, для этой… для переброски с места на место. Так что нужды проходить через Корнеев дом им нет. И народ все молодой, здоровенный, гвардейцы, чепухой только какой-то занимаются. Ну, и не народ там встречается – только взглянешь, задрожишь и дальше. Короче говоря, настоящая это подземная крепость. И хоть на вид они здесь только с машинками какими-то возятся, да бумажки перебирают, да какое-то кино смотрят, но дело здесь, ребята, по всему видно, закручивается немалое. И конечно, не моя башка нужна, чтобы во всем этом разобраться и понять, как все это прекратить.

Надо сказать, внимания все они на меня почти что вовсе не обращали. Так, который-нибудь взглянет рассеянно, кивнет и снова носом в свои дела. Обидно даже, змеиное молоко. Все-таки я – Бойцовый Кот его высочества, не шпана какая-нибудь, передо мной такие шпаки с тротуара сходили и шляпу еще снимали… правда, не каждый день уступали, а только в дни тезоименитства, но все равно. Так и хотелось мне встать этак в дверях и гаркнуть по-гепардовски: «Смир-рна!» То-то забегали бы! Потом я запретил себе на эти темы думать. Я свое достоинство унижать права не имею. Даже в мыслях. Пусть все идет, как идет. Мне одному их всех по стойке смирно все равно не переставить. Да и нет передо мной такой задачи. Другая передо мной задача.

И вдруг – вижу: впереди, шагах этак в тридцати выходит из стены сам господин Корней собственной персоной. Приостановился, сказал что-то через плечо кому-то, пересек коридор наискосяк и скрылся в противоположной стене – я даже не успел сообразить, что мне лучше: обнаружить себя или, наоборот, затаиться. Сначала я хотел мимо этого места пройти на цыпочках и продолжить свой поиск где-нибудь в другом месте, а потом думаю: по всему ведь видно, что Корней здесь не последний человек, может быть, он даже голова здесь всему, и если уж он здесь чем-то занимается, в этом подземелье, так уж наверное самым наиважнейшим делом. Не червячками какими-нибудь красненькими, не бумажками, а тем самым, ради чего вся эта крепость построена. Правильно я рассудил? И пошел я, ребята, к тому месту, куда Корней скрылся. Если честно, то было мне, ребята, не по себе. Конечно, вроде бы он мне и сам разрешил везде здесь ходить, и вопросиков я пару на всякий случай тут же заготовил – один насчет мешка с глазами, а другой про Леониду – что это, мол, такое, Корней, я вас тут случайно увидел, и очень мне захотелось у вас спросить… Но все равно робел, дело прошлое. Остановился я перед этим местом, куртку одернул, кашлянул и деликатно этак ткнул пальнем в стену. Не открывается, собака. Видимо, не рассчитал я. Глазомер меня, значит, подвел. Стал я пальцем тыкать в разные места, метр вправо, метр влево. Хожу, как дурак, и пальнем тычу в стену. Во, наверное, видик! Но в конце концов, конечно, попал куда надо. То есть открылась передо мною стена, но там почему-то темно. Я даже засомневался. Не было еще такого случая, чтобы я тут попадал в темное помещение. Может быть, это у них кладовка какая-нибудь? И вдруг оттуда, из темноты, – голос Корнея:

– Прогоните еще раз с самого начала…

После этого сюжет возвращается в свою обычную колею: Гаг слышит разговор Корнея с крысоедом, а затем Вольдемар случайно ударяет Гага в лоб.

Позже, когда Гаг осматривает позицию для мортиры, Авторы убрали и определение Гагом дома Корнея как «лукавую подземную крепость, набитую…», заменив его на «лукавый дом, набитый…», но оставили продолжение: «…невиданными и невозможными механизмами, невиданными и невозможными существами вперемешку с такими же, как Корней, людьми-ловушками, шумно кипящей беспорядочной деятельностью без всякой видимой разумной цели…»

ПРАВКА СТИЛЯ

Как это обычно бывает в черновиках АБС, в рукописи ПИП присутствует достаточное количество стилевой, мелкой правки. Возможно, читателю, интересующемуся сюжетными линиями или идейным содержанием творчества АБС, перечисление, порой нудноватое, примеров такой правки не интересно, а то и не нужно. Такой читатель может смело пропускать эти подглавки и переходить к следующим разделам. Но для любителей изучения стилистики художественных произведений, а особенно для молодых авторов, только начинающих свой путь в литературе, изложенный ниже материал будет не только интересен, но и весьма полезен. Ибо молодой автор на достойном примере убедится, что мало придумать и более-менее связно изложить интересный сюжет (такого рода рукописи десятками, если не сотнями бродят по разным издательствам и чаще всего отвергаются редакторами), нужно еще каждое слово в рукописи проверить на прочность, на правильность, на его нужность в тексте.

Один из членов семинара БНС, сам известный стилист, Святослав Логинов как-то говорил, что «проверку на крепость» лучше всего проводить так: автор должен прочитать вслух свое произведение, глядя на себя в зеркало и стараясь по возможности подсмеиваться над читаемым текстом. При чтении вслух лучше видятся стилевые погрешности и «слова-паразиты». Заметим, что АБС писали и правили (ибо у них никогда первонаписанный текст не отдавался в печать, он обязательно проходил две стадии – черновика и чистовика) именно так, только каждый из братьев был «зеркалом» по очереди: один читал, другой слушал и ловил огрехи.

Примеры такой правки черновика ПИП представлены ниже.

«На площади около фактории стояла полевая кухня». Авторы уточняют: не СТОЯЛА, а ДЫМИЛА. Дикобраз (повар) «выкатил глаза, облизнулся и просипел»… Авторы правят ОБЛИЗНУЛСЯ на ПОШЛЕПАЛ ГУБАМИ.

Гаг размышляет о слабости увиденной воинской части: «…из тыловой вши сколоченная, да еще наспех…» Позже Авторы добавляют: «…да еще кое-как…»

«Я сразу усек», – описываются сначала мысли Гага, затем Авторы правят УСЕК на ПОНЯЛ.

«Двое других раненых лежали неподвижно – то ли они спали, то ли умерли уже». Авторы правят УМЕРЛИ УЖЕ на УЖЕ ОТОШЛИ.

Барон Трэгг «смотрел на него [Гепарда. – С. Б.] из-под ОПАЛЕННЫХ бровей». Позже – СГОРЕВШИХ. Он же обращается к Гепарду: «Слушай, храбрец…» Авторы добавляют – «брат-храбрец». Штаб-майора барон Трэгг называет сволочью, позже – старой рухлядью (получается более изысканно) и рассказывает о нем: «Прятался в деревне со своими дикобразами и смотрел, как мы гибли». Авторы изменяют МЫ ГИБЛИ на НАС ВЫЖИГАЮТ ОДНОГО ЗА ДРУГИМ. Далее он рассказывает: «Рация к черту…» К ЧЕРТУ заменяется на ВДРЕБЕЗГИ. Затем, когда он уже начал бредить, «скрюченные пальцы его беспокойно шарили вокруг, хватаясь то за края циновки, то за комбинезон». Последнее Авторы правят: «…вцепляясь то в края циновки, то в комбинезон».

Броневездеходы Авторы называют более кратко: бронеходы; ракетометатель – ракетомет.

«От самого Гагрида мы нашли только генеральскую фуражку, набитую мозгами…» НАБИТУЮ МОЗГАМИ, пожалуй, грубо даже для Бойцового Кота… вернее, не грубо, а недостойно генерала (вспомним его уважение к старшим по званию), и Авторы изменяют на ЗАСКОРУЗЛУЮ ОТ КРОВИ. Точно так же, когда Корнея Гаг поначалу считает офицером, его описание как КОСТЛЯВОГО Авторы исправляют на СУХОПАРОГО.

«От крысоеда остались только рыжие ботинки С ТОЛСТЫМИ ПОДОШВАМИ». Авторы добавляют деталь – НА ТРОЙНОЙ ПОДОШВЕ.