Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

Аваллаху и его семье выделили почетные места, рядом с ними усадили коранийскую знать, и после долгой череды торжественных тостов начался пир. Харита сидела между Гуистаном и долговязым сыном коранийского первосвященника. Тот все время перегибался через нее, чтобы поговорить с Гуистаном о собачьих бегах, которые, похоже, составляли единственное развлечение коранийской молодежи.

– У меня четыре пса, – говорил сын первосвященника (Харита тут же забыла его имя). – Завтра будут бега, я точно выиграю. Они очень резвые.

– Если они и вправду такие резвые, выстави их на царские бега в Посейдонисе. Туда допускают только самых быстрых.

– Они быстрые, – настаивал юноша, – самые быстрые в Девяти царствах. Когда-нибудь я выставлю их и в Посейдонисе.

– Я предпочитаю скачки, – важно объявил Гуистан.

– У моего дяди есть скаковые лошади, – не хотел уступать собеседник. – Он получает венки и цепи на всех больших состязаниях.

– Как его зовут? – с набитым ртом осведомился Гуистан.

– Кайстер. Он очень знаменит.

– Никогда о таком не слышал, – сказал Гуистан.

Юноша засопел и отвернулся. Харите стало его жаль, Гуистан частенько дразнил и ее саму. Она локтем двинула брата в бок.

– Ой! – воскликнул тот. – За что?

– Он просто хотел с тобой поговорить. Ты мог бы вести себя повежливее, – прошептала она.

– Я и вел себя вежливо! – сердито зашипел Гуистан. – Я что, рассмеялся ему в лицо?

Несмотря на выходку Гуистана, пиршество продолжалось. Ночь была заполнена едой, смехом и танцами. Харита ела, пока не почувствовала, что не силах проглотить больше ни куска, потом ушла танцевать с другими юношами и девушками. Они собрались под фонарями и ходили змейкой между шестами и беседками.

Танцоры пели, голоса звучали все громче, змейка двигалась все быстрее и быстрее, пока наконец кто-то не споткнулся и все не повалились друг на друга. Харита смеялась, лежа на земле, фонари и звезды кружились над ее головой.

Она закрыла глаза и попробовала отдышаться. Смех вокруг стих. Она села. Остальные застыли, неподвижно глядя в темноту. Харита поднялась на ноги.

Что-то темное вырисовывалось чуть поодаль, там, куда не достигал свет фонарей. Оно шло на них. Смолкшие танцоры попятились. Тень приближалась, и вот уже фонари выхватили из мрака руки, ноги, голову и туловище мужчины.

Он не стал подходить ближе, а остался стоять на границе света и тьмы, глядя на танцоров. На уровне его плеча поблескивал холодный желтый отблеск, похожий на горящий кошачий глаз.

Харита похолодела. Она узнала его. Он стоял, не двигаясь, но она чувствовала на себе его невидящий взгляд. Затем он развернулся и ушел так же тихо, как пришел.

Кто-то из старших мальчиков хихикнул и закричал вслед уходящему обидные слова, но тот уже исчез в темноте. Змейка быстро выстроилась вновь, но у Хариты пропало всякое желание танцевать. Она вернулась за стол и просидела там до конца праздника, как Ливана ни уговаривала ее пойти повеселиться.

Луна взошла и теперь качалась на благоуханном ночном ветерке, изливая на землю серебряный свет. Гости насытились едой и весельем и стали собираться во дворец.

Хариту, засыпавшую на ходу, усадили в царскую повозку, она сразу забилась в уголок и закрыла глаза.

– Смотри!

Голос раздавался в самом ухе; Харита зашевелилась.

– Вон… еще, – произнес другой голос.

Харита открыла глаза и подняла голову. Все вокруг смотрели в небо, и Харита тоже устремила взор вверх. Небеса сияли бессчетными звездами; казалось, небесный огонь горит в твердыне богов и просвечивает через мириады выбоин в чаше неба.

И вот глаза ее, привыкшие к темноте, различили звезду, которая пронеслась по небу и упала в море за дворцом. В следующий миг упала другая, затем третья. Харита взглянула на мать и хотела было открыть рот, когда лицо Брисеиды озарилось светом и все разом вскрикнули.

Харита обернулась. Небосвод пылал. Сотни звезд летели к земле, словно небесное пламя сошло ее спалить. Они сыпались и сыпались, рассекая ночь, как горящие ветки, брошенные в темный океан.

– Неужели это никогда не кончится? – воскликнула Харита. Глаза ее горели светом падучих звезд. – Глянь, мама! Должны быть, они упадут все. Это знамение.

– Знамение, – прошептала Брисеида. – Да, великое знамение.

Звездопад кончился так же внезапно, как и начался. Неестественная тишина повисла над землей – как будто вся вселенная ждала, что будет дальше. Однако ничего не произошло. Онемевшие зрители переглядывались, словно спрашивая: «Ты тоже видел? Мне не почудилось?».

Постепенно вернулись ночные звуки, и участники торжества тронулись к дворцу. Однако царица еще долго смотрела в ночное небо, прежде чем сесть с остальными. Харита дрожала и терла ладонью о ладонь, чувствуя, как озноб пробирает до костей.

Повозки проехали по залитому луной лугу к дворцу Сейтенина. Гости медленной вереницей вступили в зал, многие оживленно, хотя и вполголоса обсуждали увиденное. Брисеида обернулась и заметила одиноко стоящего Аннуби. Он смотрел в небо.

– Скоро вернусь, – сказала она спутникам и подошла к нему. – Что ты видел, Аннуби? – спросила она.

Прорицатель отвел взор от неба, и она заметила печаль в его глазах.

– Я видел, как звезды падали с неба в безлунную ночь. Я видел, как огонь бороздил океанские волны.

– Не говори со мной жреческими загадками, – мягко попросила Брисеида. – Ответь мне прямо, что ты видел?

– Царица моя, – отвечал Аннуби. – Я не жрец, а то увидел бы более ясно. А так я увидел лишь то, что мне было дано.

– Аннуби, – упрашивала царица, – уж я-то тебя знаю. Скажи мне, что ты видел?

Он снова взглянул в небо.

– Я видел, как свет жизни погас в пучине.

Царица на миг задумалась, потом спросила:

– Чьей жизни?

– Чьей? – Он смотрел в звездную ночь. – Не знаю.

– Но…

– Ты спросила, что я увидел, – резко сказал Аннуби, – и я ответил. Больше я сказать не могу. – Он круто повернулся и пошел прочь.

Брисеида проводила его глазами и вернулась к своим спутникам.

Аннуби в одиночестве вышел на террасу холма. Он ничего не видел, не слышал, не чувствовал. Ноги его шагали по сумеречным тропам будущего, которое на мгновение приоткрылось ему в мерцании звездопада.

Глава 8

Эльфин и его спутницы переехали реку и двинулись по лесной дороге вдоль южного берега, пока не достигли наконец холма перед Абердиви, на плоской вершине которого стояла бревенчатая крепость его отца. Они оставили позади загоны с черными свиньями и бурыми коровами – те поднимали головы, заслышав стук копыт, – миновали легкие – из жердей и соломы – службы и оказались у окруженного рвом каера.

Обитатели Каердиви встретили их неприязненными взглядами – Эльфину здесь явно не обрадовались. Не по душе пришлись его родичам и незнакомые женщины с их малочисленным овечьим стадом.

Тем не менее, когда всадники достигли больших домов в середине каера, за ними следовала немалая толпа любопытных. Гвиддно вышел на порог вместе с Медхир, которая держала на руках маленького Талиесина.

– Приветствую тебя, Эльфин! – крикнул Гвиддно. – Вижу, ты съездил успешно.

– Более чем успешно, отец, – отвечал Эльфин. – Я поехал искать кормилицу, а привез жену.

Под изумленный говор толпы он спрыгнул с лошади и помог спешиться Ронвен.

– Жену! – вскричала Медхир. – Да неужто это правда?

– Истинная правда, – отвечала Эйтне.

Медхир увидела, что с гнедой кобылы слезает ее двоюродная сестра.

– Эйтне! – И Медхир, прижимая к груди ребенка, бросилась к новоприбывшей. – Как же я рада тебя видеть!

Женщины обнялись. Эйтне взглянула на спящего младенца.

– А это, видать, малыш, которого нашел Эльфин?

– Он самый, он самый. – Медхир отогнула край одеяльца, чтобы Эйтне могла разглядеть ребенка.

– Ой, какой пригожий! Эльфин сказал, что мальчик миленький, но не сказал, что такой раскрасавчик. Да я никогда таких хорошеньких не видела.

– То же можно сказать о твоей дочери, – отвечала Медхир, с удовлетворением глядя на молодую женщину. – Маленькая Ронвен, как же давно я тебя не видала. Да, ты уже не девочка: выросла, похорошела, настоящая красавица. – Она обняла раскрасневшуюся Ронвен (Эльфин так и сиял от счастья). – Добро пожаловать к нам.

Талиесин заворочался и закричал. Медхир передала младенца Ронвен:

– Я кормила его, как могла. Он все время голодный.

Ронвен развернула одеяльце и посмотрела на ребенка. Солнечный свет упал ему на лицо. От удивления малыш перестал плакать и, увидев склоненные над ним лица, загукал и заулыбался.

– Только гляньте! – вскричал Гвиддно. – Она его взяла, и он сразу успокоился. Узнал мамочку!

– Он прекрасен, – промолвила Ронвен, не сводя глаз с малыша.

– Так что там насчет женитьбы? – спросил Гвиддно. – Это так неожиданно.

Глядя на собравшихся односельчан, Эльфин произнес:

– Давайте войдем в дом и умоемся с дороги. Тогда я рассажу, что со мною случилось.

Гвиддно приказал двоим расседлать лошадей, и все вошли в дом, оставив зрителей изумленными, но с новой пищей для пересудов. В доме Талиесин снова заплакал. Ронвен унесла его в уголок, на лежанку, и, спустив рубаху с одного плеча, стала кормить грудью. Старухи засуетились у очага. Эльфин, довольно поглядывая на всех троих, начал рассказывать о случившемся в Диганви.

Он говорил в течение всей трапезы, а когда закончил, Гвиддно спросил:

– Как к этому отнесся правитель Киллидд?

– Очень хорошо. Он с радостью согласился, когда я предложил ему дом Эйтне. Он стар и не хочет ссор между нашими кланами. Он говорит, что ему довольно пиктов на севере.

Гвиддно задумался.

– Верно сказано. Меня они тоже тревожат. Наглеют с каждым годом. Они ждут лишь удобного часа, чтобы на нас напасть.

– Не посмеют, пока в Каерсегойнте есть гарнизон.

– Ненадежный мир. Хорошо, что они там, а не здесь. Лучше бы их не было вовсе. – Он помолчал. – И все же они храбрые воины и всегда готовы вступить в бой. Есть ли новости?

– Немного. У них, как и у нас, зима прошла тихо. Киллидд говорит, к ним приезжал трибун, просил людей – оборонять вал. Они отказались – мол, весной люди нужны сеять. Дал взамен лошадей.

Гвиддно кивнул. Помимо ежегодной подати, которую всегда отвозил самолично (чтобы магистраты не забыли, кто платит), он старался как можно реже встречаться с римлянами и почитал за удачу, когда это ему удавалось. Хотя многие правители, как тот же Киллидд, вели с ними торговлю, а иные предводители за серебро участвовали в их походах, сам Гвиддно предпочитал держаться от них подальше. Как-то выходило, что любая сделка оборачивалась к выгоде смуглолицых, оборотистых латинян, а остальные оставались в дураках.

– Итак, теперь насчет свадьбы, – сказал король. – Я весьма доволен.

Он повернулся взглянуть на Ронвен, которая сидела у окна. Ее волосы пламенели в закатном свете, струящемся в узкую щель. Не чувствуя на себе его взгляда, она продолжала кормить младенца.

– Да, – продолжал Гвиддно. – Ты молодец.

– И когда свадьба? – поинтересовалась Медхир.

– Как можно скорее. Завтра, если удастся все подготовить, или послезавтра.

– Закатим свадебный пир! – воскликнул Гвиддно. – Такой, какого свет не видывал!

– Завтра? – начала Медхир, глядя на Эйтне. – Помогай нам Бригитта, завтра никак нельзя, и послезавтра тоже.

– А почему? – спросил Гвиддно. – Как Эльфин решил, пусть так и будет.

– Господин, ты забыл, что Ронвен только что разрешилась от бремени. Они не смогут возлечь вместе по меньшей мере до конца месяца.

– Ничего не поделаешь, – согласилась Эйтне, со страхом поглядывая на Гвиддно и Эльфина.

– Это не свадьба, если молодые не разделят ложа, – неуверенно добавила Медхир.

– Что ж, многие делят ложе задолго до свадьбы, – заметил Эльфин. – У нас будет наоборот.

– Видите? Вы поднимаете шум из-за пустяка. Пусть женятся, – объявил Гвиддно. – Ронвен и Эльфин будут жить здесь, пока не смогут спать вместе в доме, который я для них выстрою.

Эльфин поблагодарил отца, но сказал:

– Я хочу сам выстроить дом. – Он гордо взглянул на Ронвен. – Это будет мой дар жене.

Наскоро договорились о приготовлениях и объявили новость клану. Тут же закипела работа. Рыли ямы для костров, складывали туда хворост; чистили котлы, наполняли их кореньями и брюквой, заливали водой; охотников с длинными шестами отрядили за дикими кабанами и оленями; резали и свежевали скот; из моря тащили сетями рыбу; на длинном столе из расколотых пополам бревен составляли бочонки меда и эля; пекли особые свадебные хлебы и готовили факелы.

Охваченные праздничной суетой, родичи вскоре позабыли свою неприязнь к Эльфину и теперь смотрели на него с расположением. Как-никак, не каждый день женится королевский сын. А в Гвинедде не было еще властителя щедрее, чем Гвиддно Гаранхир. Никто не сомневался: будет пир горой и каждый наестся вволю.

На следующее утро густые клубы дыма поднялись от костров, и деревня наполнилась ароматом жареного мяса. Ради праздника всех освободили от работы, и люди, разбившись на кучки, продолжали приготовления, болтая и пересмеиваясь. К полудню всадники, отправленные с первыми лучами света во все шесть кантрефов за именитыми соседями и родственниками, начали возвращаться с гостями.

Все они выставляли на общий стол свои – и немалые – подношения: копченое мясо и рыбу, большие белые круги сыра, доставленные на шестах, груды сладких ячменных хлебов, бурдюки с медом и добрым темным пивом, кур и дикую птицу, ягнят и козлят, яйца, масло и крынки со сквашенным молоком. Родич Эльфина, дядя из восточного кантрефа, носивший на шее толстую золотую цепь, привез телегу бурдюков с вином, купленным у гарнизона в Городе Легиона.

Когда солнце начало клониться к закату и все гости прибыли, Гвиддно влез на пирамиду из бочек и громко протрубил в охотничий рог. Народ тут же собрался, и король крикнул:

– Начнем же свадебное торжество моего сына!

И закипело веселье! Эльфин вышел из отцовского дома в ярко-желтой рубахе, мягких кожаных сапожках и зеленых штанах, подвязанных на коленях голубыми шелковыми лентами. За широкий кожаный пояс заткнут украшенный изумрудами кинжал, новый красно-рыжий плед скреплен на плече золотой пряжкой с гранатами, на шее – большая серебряная гривна. Народ расступился, освобождая место, и Эльфин прошел в середину людского кольца.

Следом вышли Медхир с Эйтне и стали по бокам дверного проема – придержать закрывавшие его шкуры. Из дома выступила Ронвен, выпрямилась и медленно вошла в круг. На ней было длинное ярко-зеленое льняное платье, расшитое золотом по подолу и шее. На груди лежало витого золота ожерелье, голые предплечья украшали золотые браслеты в виде змей, другие браслеты позвякивали на запястьях. Ярко-пурпурный шелковый плащ окаймляла бахрома с крохотными серебряными колокольчиками. Талию Ронвен опоясал жемчужный кушак, башмачки из позолоченной кожи поблескивали на солнце. Золотисто-рыжие волосы, заплетенные в длинные косы, убранные белыми полевыми цветами и подколотые драгоценными булавками, волнами ниспадали на спину.

Эльфин смотрел, как она медленно идет навстречу, и понимал, что никогда не видел женщины красивее. Большинство собравшихся тоже обворожила ее красота.

Когда Ронвен встала рядом с Эльфином, к ним вышел Хафган с дубовым жезлом в руках. За ним следовали два его новых филида, один – с глиняной чашей, другой – с кувшином вина. Друид тепло улыбнулся молодым и сказал:

– Сейчас самое благоприятное время для свадьбы. Смотрите! – Он указал жезлом на первую вечернюю звезду, уже сиявшую в безоблачном небе. – Звезда самой богини смотрит вниз и благословляет вас своим светом.

Он взял чашу, наполнил ее вином и воздел сперва к садящемуся солнцу, затем к встающей луне, всякий раз сопровождая свой жест особым свадебным приговором. Потом вручил чашу Эльфину со словами:

– Сие означает жизнь, пей же ее до дна.

Эльфин принял чашу и в три глотка осушил. Хафган вновь налил и с теми же словами протянул чашу Ронвен. Та выпила. В третий раз друид наполнил чашу и вложил в руки молодым.

– Сие означает вашу новую совместную жизнь. Пейте вместе до дна.

Эльфин и Ронвен, отпивая поочередно, осушили чашу. Тем временем Хафган, склонившись, связал узлом полы их плащей.

– Разбейте чашу! – приказал он, когда с вином было покончено. Они подчинились. Чаша упала и разбилась на три большие части. Мгновение друид разглядывал черепки, затем поднял жезл и воскликнул:

– Я провижу долгий и плодоносный брак! Союз, которому во всем будет сопутствовать удача!

– Долгих лет Эльфину и Ронвен! – закричали гости. – Счастья и благополучия их дому!

Круг разомкнулся, Эльфина с молодой женой подвели к длинному деревянному столу, усадили на охапку камыша, накрытую пятнистой оленьей шкурой, и пир начался. Еду подавали на деревянных подносах, и лучшие куски доставались молодым. Огромный серебряный кубок наполнили вином и поставили перед ними. Место нашлось всем. Почетных гостей рассадили за низкими деревянными столами справа и слева от молодых, сообразно знатности рода, остальных – на расстеленных по земле шкурах и половиках.

За едой много смеялись, говорили громко и оживленно. Наконец, пресытившись яствами, потребовали развлечений.

– Хафган! – весело воскликнул Гвиддно. – Песню! Спой нам, бард!

– Спою, – отвечал друид, – но окажите милость, разрешите мне спеть последним. Пусть начнут мои филиды.

– Ладно, побереги голос, – отвечал Гвиддно, – однако мы ждем твоей песни еще до конца пира.

Ученики достали арфы и начали петь. Они пели старые песни о победах и поражениях, о доблести героев, о любви их жен, о дивной красоте и трагической смерти. И, пока они пели, взошла луна со свитою звезд, и вечер сгустился в ночь.

Эльфин взглянул на жену с любовью. Ронвен ответила сияющим взглядом и приникла к мужу, склонилась к нему на грудь. И все, кто их видел, отметили перемену в Эльфине. Казалось, это другой человек.

Когда филиды закончили, народ стал просить Хафгана. «Песню!» – кричали одни. «Сказанье!» – требовали другие.

Друид взял арфу и встал перед столом.

– Что ты хочешь услышать, повелитель?

Он обращался к Эльфину, и все это заметили, хотя Эльфин отверг предложенную ему честь, сказав:

– Решать моему отцу. Уверен, его выбор будет угоден всем.

– Тогда – сказанье, – объявил Гвиддно. – Про героев и волшебство.

Хафган задумался, перебирая струны арфы, потом произнес:

– Что же, послушайте сказанье о Пуйле, князе Аннона.

– Прекрасно! – вскричали слушатели; чаши и кубки вновь наполнились вином, и гости расселись внимать рассказчику.

«Во дни, когда роса творенья была еще свежа на земле, Пуйл правил семью кантрефами Диведа, и семью Гвинедда, и семью Ллогрии. Однажды проснулся он утром в Каер Нарберте, главной своей твердыне, поглядел на холмы, изобилующие всяческой дичью, и замыслил призвать людей и отправиться на охоту. И вот как оно было…».

Звучный голос Хафгана продолжал, знакомая история разворачивалась к удовольствию всех слушающих. Некоторые куски друид излагал нараспев, подыгрывая себе на арфе, как требовал обычай. История была одной из самых любимых, и Хафган повествовал хорошо, на разные голоса изображая героев. Вот его рассказ:

«И вот, та часть королевства, где Пуйл собрался охотиться, называлась Глин Кох, и он немедля поскакал туда со множеством людей, и они скакали дотемна и поспели к тому самому мигу, когда солнце садилось в западное море, начиная путь через Иной Мир.

Они разбили лагерь и легли спать, а на заре следующего утра встали и вошли в леса Глин Коха, и спустили гончих. Пуйл протрубил в рог и, как конь его был самым резвым, поскакал впереди всех.

Он мчался за добычей сквозь чащу и вскоре далеко оторвался от спутников. Вслушиваясь в лай своих собак, он услышал лай чужой своры, несущейся навстречу. Он выехал на опушку и увидел широкую и ровную поляну, а на ней своих собак, которые в страхе пятились от другой своры, гнавшей перед собой великолепнейшего рогача. И вот, пока он смотрел, чужие псы догнали оленя и завалили.

А были эти чужие псы окраса невиданного – сами чистейшей белизной сияют, а уши алые, как жар, горят. И Пуйл поехал на сияющих псов и разогнал их, и пустил на убитого оленя свою свору.

И вот, пока он кормил собак, перед ним возник всадник на огромном сером в яблоках коне, в бледно-сером одеянии и с охотничьим рогом на шее. Всадник подъехал и сказал:

– Сударь, я знаю, кто ты, но не приветствую тебя.

– Что ж, – отвечал Пуйл, – быть может, ты знатнее меня и не должен этого делать.

– Ллеу свидетель! – воскликнул всадник, – не сан мой и не знатность тому помехой.

– Так что же? Поведай, если можешь, – сказал Пуйл.

– Могу и поведаю, – сурово отвечал всадник. – Клянусь всеми богами земными и небесными, это оттого, что ты грубиян и невежа!

– Чем же я тебя обидел? – удивился Пуйл, не знавший за собой никакого проступка.

– Не видал я большей грубости, – отвечал незнакомый всадник, – чем прогнать от оленя свору и пустить свою. Только невежа может так поступить. Однако я не буду тебе мстить, хоть и мог бы, но велю барду опозорить тебя на стоимость ста таких оленей.

– Господин, – взмолился Пуйл, – если я тебя обидел, то готов немедленно загладить вину.

– Как именно? – спросил всадник.

– Как того потребует твоя знатность.

– Так знай, что я – венчанный король земли, из которой я родом.

– Здрав будь, король! Но какой же землей ты правишь? – подивился Пуйл. – Ибо сам я – король всех здешних земель.

– Я – Араун, король Аннона, – отвечал всадник.

Тут Пуйл призадумался, потому что не к добру это – говорить с существом из Иного Мира, будь то хоть царь, хоть смерд. Однако он уже пообещал загладить свою вину и должен был держать слово, чтобы не навлечь на себя еще больших бед и бесчестья.

– О король, скажи мне, коли желаешь, как с тобой помириться, и я охотно это исполню.

– Слушай, как это сделать, – начал всадник. – Правитель, чье царство граничит с моим, постоянно вторгается в мои владения. Его зовут Гридлуйн Горр, владетель Аннона, и если ты избавишь меня от этой докуки – что будет совсем легко, – то я готов жить в мире с тобой и твоими потомками.

И король произнес древнее заклятье, и Пуйл принял его обличье, так что теперь никто не мог бы их различить.

– Видишь? – сказал король. – Теперь ты – как я с лица и по виду; отправляйся в мое царство, займи мое место и правь, как желаешь, пока не пройдет год и один день, а там снова встретимся.

– Ладно, но если я даже пробуду год на твоем месте, как мне найти твоего супротивника?

– Я и Гридлуйн Горр поклялись ровно через год от сего дня встретиться у брода через реку, разделяющую наши страны. Ты придешь вместо меня и нанесешь единственный удар, от которого ему не оправиться. Но как бы он ни просил ударить еще – не соглашайся, невзирая на все его мольбы. Ибо я часто с ним бился и много нанес ему смертельных ударов, но он на следующий день снова оказывался целехонек.

– Хорошо, – сказал Пуйл, – я сделаю, как ты говоришь. Но что тем временем будет с моим королевством?

И король Иного Мира произнес другое древнее заклятье и принял обличье Пуйла.

– Видишь? Теперь никто в твоем королевстве не узнает, что я – не ты, – сказал Араун. – Я буду на твоем месте, как ты – на моем.

И они оба отправились в путь. Пуйл заехал в царство Арауна и наконец добрался до самого его двора – палат, домов, покоев и зданий, красивей которых ни разу в жизни не видел. Слуги встретили его, помогли снять охотничий наряд и облачиться в тончайшие шелка, а затем проводили в большой покой, куда тотчас вступила большая дружина – отменней он никогда не видел. А с дружиной и королева – писаная красавица, в платье переливчатого золота, с волосами цвета спелой пшеницы в яркий солнечный день.

Королева села по правую руку от него, и они завели разговор. Пуйл нашел ее самой нежной, заботливой, доброй и милой женщиной. Сердце его растаяло, и он возмечтал найти себе королеву хоть вполовину столь благородную. Они провели время в приятных беседах, за вкусной трапезой и питьем, песнями и всяческими забавами.

Когда же пришло им время почивать, Пуйл с королевой вместе взошли на ложе, но, едва они легли, он повернулся лицом к стене, да так и проспал ночь. И так продолжалось весь год. Днем между ними были ласковые слова и нежное обращение, и все же каждую ночь он поворачивался к ней спиной.

Весь год Пуйл пировал, охотился и справедливо правил королевством Арауна, пока не пришла ночь поединка с Гридлуйном Горром – поединка, о котором помнили даже в самых далеких уголках страны. И вот Пуйл прибыл в назначенное место, сопровождаемый благороднейшими людьми королевства.

Едва они подъехали к переправе, появился всадник и громким голосом объявил:

– Слушайте, люди! Это поединок между двумя королями и только между ними. Каждый из них претендует на земли своего соперника, посему разойдемся, и пусть сражаются между собой.

Два короля сошлись на середине брода. Пуйл размахнулся копьем и ударил Гридлуйна Горра в середину щита, так что щит раскололся, а Гридлуйн Горр перелетел через конский круп и рухнул на землю с глубокой раной в груди.

– О король, – вскричал Гридлуйн Горр, – не знаю, за что ты хочешь меня убить, но, раз начал, именем Ллеу заклинаю – добей меня!

– Сударь, – отвечал Пуйл, – я раскаиваюсь в том, что сделал тебе. Пусть тебя прикончит кто-то другой, а я отказываюсь.

– Верные мои сподвижники! – вскричал Гридлуйн Горр, – унесите меня; смерть моя пришла, не быть мне вам больше опорою.

Тут тот, кто был в обличье Арауна, обернулся к благородным мужам, собравшимся вокруг, и сказал:

– Братья! Разочтитесь между собой и решите, кто из вас мне покорится.

– Король! – вскричали те, – все мы тебе покорны, и нет в Анноне иного короля, кроме тебя.

И он принял свидетельства их верности и вступил во владение спорными землями. К полудню следующего дня он объединил оба королевства под своей властью и отправился на условленное место. Приехав в Глин Кох, он нашел Арауна, короля Аннона, который его дожидался. И оба они обрадовались встрече.

– Да вознаградят тебя боги за твою дружбу, – сказал Араун. – Я слышал все о твоих свершениях.

– Да, – отвечал Пуйл, – когда ты достигнешь своих владений, то увидишь, что я для тебя сделал.

– Знай же, – сказал Араун, – за свою дружбу ты можешь взять из моего королевства, что пожелаешь.

И Араун вновь произнес древнее заклятье, и каждый король обрел свой прежний вид, и оба отправились в свои королевства. Когда Араун прибыл к своему двору, то возрадовался, узрев собственную свиту, дружину и красавицу-королеву, с которыми не виделся целый год. Они же ничего не знали о разлуке и ничего необычного в нем не заметили.

День он провел в забавах и увеселениях, за разговорами с женой и советниками. Когда же пришло им время почивать, они с королевой вместе взошли на ложе. Араун поговорил с супругой, приласкал ее и возлег с нею. За весь год не видела она такого обращения и потому подумала про себя: «Удивительно, сегодня он совсем не такой, как весь прошлый год».

И она размышляла об этом долгое время и все еще пребывала в раздумьях, когда Араун проснулся и заговорил с ней. Когда она не ответила, он обратился к ней во второй раз и в третий, говоря:

– Жена, отчего ты молчишь?

– Скажу тебе правду, – промолвила она, – отвыкла я говорить с тобою на ложе.

– Госпожа моя, – удивился он, – мне казалось, мы говорили каждый вечер…

– Стыд мне и позор, – отвечала она, – если с той минуты, как мы ложились, между нами было сказано хоть словечко или ты хоть раз повернулся ко мне лицом – не говоря уже о чем другом! – за весь прошедший год.

«Боги земные и небесные, – подумал Араун, – с каким редким человеком я подружился. Столь крепкая и неколебимая дружба должна быть вознаграждена». И он рассказал жене обо всем, что с ним приключилось.

– Сознаюсь, – сказала она, когда он закончил, – ты и впрямь сильно доверяешь своему другу.

Тем временем Пуйл прибыл в свое королевство и начал расспрашивать приближенных, как они поживали в прошлом году.

– Король и повелитель, – отвечали они, – вы были проницательны, как никогда прежде, а также добры, любезны и щедры к своему народу. По правде сказать, ваше правление никогда не было таким благотворным, как в этот год. Посему мы благодарим вас от всего сердца.

– Не меня благодарите, – отвечал Пуйл, – а того, кто был все это время на моем месте. – Он увидел изумленные взоры и обо всем рассказал.

И вот за то, что он год жил в Ином Мире и так успешно им правил, и за то, что доблестью своей объединил два королевства, он прозывался с тех пор Пуйл Пен Аннон, что значит Пуйл Государь Иного Мира.

А хотя он был молод и пригож, у него не было королевы. И помнил он прекрасную госпожу, королеву Иного Мира, и тосковал по ней, одиноко прогуливаясь между холмов вокруг своего двора.

Однажды в сумерках он стоял на вершине кургана и глядел на свое государство, когда перед ним появился некий муж и сказал:

– На этом месте лежит заклятье: если кто посидит на нем, то либо получит смертельную рану и умрет, либо узрит чудо.

– Что ж, тоска меня так извела, что мне все равно, умру я или буду жить, а чудо, может, меня и развеселит. Я сяду на этом кургане, а там будь что будет.

Пуйл сел, и муж исчез, а перед ним предстала женщина на великолепном белом коне, бледная, как луна, когда та встает над спелыми нивами. Женщина была в платье из тонкого льна и блистающего золотого шелка и ехала к нему ровным и уверенным шагом.

Он спустился с кургана навстречу ей, но, едва достиг дороги у подножия холма, как она повернула и поскакала прочь. Пуйл бросился вдогонку, но, чем быстрее он бежал, тем дальше она оказывалась. Он опечалился и вернулся в свой каер.

Однако всю долгую ночь он размышлял о виденном и сказал себе: «Завтра вечером я возьму самого быстроногого коня в своем королевстве и снова сяду на этом кургане». Так он и поступил, и вот, когда он сел, вновь появилась женщина. Пуйл вскочил в седло и, пришпорив коня, поскакал к ней. И хотя дама ехала мерным и важным шагом, когда Пуйл достиг подножия, она была уже далеко. Королевский конь летел, как ветер, но, чем быстрее он скакал, тем дальше оказывалась всадница.

Пуйл очень удивился и сказал: «Клянусь Ллеу, без толку преследовать эту даму. Во всем королевстве нет более резвого коня, однако мне не удалось приблизиться к ней ни на шаг. Не иначе как здесь какая-то загадка». И сердце его преисполнилось такой горечи, что он закричал, будто от сильной боли:

– Девица, ради того, кого любишь сильнее всех, погоди!

Тут же всадница остановилась и повернулась к нему, отбросив с лица шелковое покрывало. И была она прекраснее всех смертных женщин, прекраснее цветущей весны, прекраснее первого зимнего снега, и летнего неба, и золота осенней листвы.

– С радостью подожду тебя, – отвечала она, – а если бы ты попросил раньше, твой конь так не умаялся бы.