Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

Глава 6

Хафган стоял, закутавшись в полуночно-синий плащ и сжимая дубовый жезл в правой руке. Он задержал взгляд на ночном небе, потом вновь заходил посолонь вкруг врытого стоймя камня посреди каменного кольца, останавливаясь лишь затем, чтобы съесть несколько лесных орехов знания из кожаной ременной сумки.

Он ходил медленными кругами, слушая, как шуршит прошлогодней травою ветер и кричит на далеком дереве охотница-сова. Полная луна ярко светила на землю, двигаясь своим положенным курсом, и Хафган на ходу примечал свойства этого света. Шли ночные часы – друид вслушивался, взвешивал, оценивал.

Когда луна встала точно над центральным камнем, друид завел песнь-прорицание; он бормотал тайные строки про себя, медленно, с чувством, ощущая, как проникается их силой. Тяжелая завеса, окутывавшая в прочее время его чувства, постепенно истончалась и наконец стала совсем прозрачной. Теперь он мог заглянуть в Иной мир, где глаза его видели, уши слышали, а мозг воспринимал то, что обычно скрыто от смертных.

Бормотание перешло в пенье, голос окреп, по невидимым воздушным тропам разнеслись слова:

 
Матерь-земля, сына узри!
Матерь-небо, узнай меня,
верного твоего раба.
Мудрости отец, говори со мной,
чтобы мне различить твой глас.
Привратник Знаний, раствори врата,
чтобы мне в царство твое войти.
Великая богиня, царица жизни, свет-серебро,
с рогами быка, бредущая мраком ночи священной.
Ты, лучезарная,
то достигающая полноты,
то идущая на убыль,
покажи своим ходом
тайный знак;
яви мне знаменье в твоем обличье.
 

С этими словами он остановился, раскинул руки, сбрасывая плащ, и двумя руками поднял посох над головой.

Падучая звезда озарила небо. Через мгновение вслед за ней пронеслась вторая, затем еще, и вот все небо охватил звездопад – жгучие искорки, словно хвост от пылающей головни.

Когда все закончилось, Хафган опустил посох и полез в суму за горстью орехов. Потом он присел на ближайший камень и принялся задумчиво жевать, размышляя о виденном. Так, в раздумье, сидел он, пока луна не начала клониться к утру. Тогда, взяв плащ, он вышел из каменного круга и медленно побрел к своей хижине на краю каера.

Рано утром обитатели Каердиви собрались у жилища друида. Многие видели странный звездопад и сочли его предвестником скорых бедствий.

Его звали:

– Проснись, друид! Скажи нам, какая грядет напасть! Хафган! Неужели ты спишь, когда на нас надвигается беда? Проснись!

Не получив ответа, они подняли такой шум, что сам Гвиддно Гаранхир вышел к ним и спросил:

– Родичи, что вы кричите так рано утром? Что стряслось?

– Неужто ты один не знаешь? – завопила обезумевшая от страха женщина. – Неужто никто тебе не сказал?

– Вчера ночью был звездопад, – подхватила другая. – Наверняка нас ждут скорби и несчастья.

– Если так, – отвечал Гвиддно, теребя ус, – Хафган скажет, что нам делать.

– В том-то и беда, – вставил один из собравшихся, – наш друид не хочет с нами говорить.

Гвиддно кивнул Киаллу. Тот отодвинул телячью шкуру, висевшую в дверном проеме для защиты от ветра, и вошел в хижину. Через секунду он появился снова.

– Нет его, – объявил Киалл. – Но уголья в очаге еще теплые.

– Значит, он ушел утром, – сказал Гвиддно. – Без сомнения, он отправился посовещаться с другими друидами и, вернувшись, все вам объяснит. Так что идите по своим делам.

– Какие дела? – запричитала одна из женщин. – Того и гляди, мы все погибнем.

Гвиддно топнул ногой.

– Единственное, что вам пока грозит, – потерять день, толпясь возле этой хижины. Ну-ка по домам и за работу. Слышали? Солнце встает, день начался.

Кто-то заворчал, некоторые женщины громко всхлипывали, но народ все-таки разошелся и вернулся к дневным занятиям. Солнце взошло и ярко засияло над землей. Из-за горизонта не появились морские разбойники, небо не обрушилось. К полудню тревога отчасти рассеялась; жители Каердиви успокоились, хотя о знамении думать не перестали.

Священная роща росла на вершине холма, называемого Гарт Греггин, над родником. Выше того места, где вода выбивалась из склона, стоял камень с надписью на огаме, посвященный Тиви, духу ручья. Поднимаясь к дубраве, Хафган остановился почтить духа, поцеловал камень и пошел дальше.

На вершине холма он прошел между двумя каменными изваяниями: Ллеу – бога бардов и воителей, и Дон – матери богов, затем вступил под сень священных деревьев, где уже собрались окрестные друиды: все они, как Хафган, видели знамение и хотели его обсудить.

Кормах, высокий, седовласый старец, сидел на каменном седалище в окружении помощников и оватов. При виде Хафгана он приветственно воздел руки.

– Смотрите! Вон идет тот, кто лучше меня разбирается в небесных знамениях.

Хафган склонил голову и отвечал с улыбкой:

– Только Кормах из Долгеллау может сказать такое, и ему поверят.

Старый друид встал, они обнялись. Оваты и филиды помладше собрались вокруг, чтобы послушать, – Хафгана в среде собратьев уважали.

Наконец Кормах поднял рябиновый посох и трижды ударил по каменному седалищу. Остальные смолкли и расселись в кружок посредине священной рощи. Несколько филидов обнесли их желудевым отваром и лесными орехами. Затем Кормах заговорил.

– Если не возражаете, – начал он, – я буду говорить первым, как пристало старейшему.

– Ты главный из нас, – подтвердил Хафган, – так что молим, продолжай.

Остальные – числом почти двадцать – его поддержали. Приложив тыльную сторону ладони ко лбу, Кормах издал длинный, протяжный стон, который собравшиеся подхватили, так что гул раскатился по всей роще.

Через несколько секунд верховный друид опустил руку и сказал:

– Мы правильно сделали, что собрались вместе, – одна голова хорошо, а двадцать лучше! Прошлой ночью я видел в небе великий знак – звезды сыпались, как огненный дождь. А сегодня земля теплеет под летним солнцем, хотя только прошел Бельтан. Скажите мне, братья, что это вам говорит?

– Смерть, – ответил молодой друид. – Падучая звезда всегда означает смерть.

– Такой сильный звездопад предвещает смерть кого-то могущественного, – произнес другой. – Короля?

Они заспорили, кто из властителей достоин такого знамения. Кормах терпеливо слушал, потом вновь ударил посохом по камню.

– Хафган, ты ни разу не раскрыл рта. Ужели оставишь нас в неведении?

Хафган выпрямился.

– Верно, падучая звезда часто обещает смерть, но она же порой – предвестница рождения. Ибо, как все мы знаем, рождение и смерть – одно. Всякое родившееся умрет, и все, что умерло, возродится. Одно поглощается другим и обретает в нем полноту.

– Хорошо сказано, – промолвил Кормах. – Что еще ты нам поведаешь?

– Как рассудили наши младшие собратья, столь великий звездопад должен означать смерть кого-то могущественного – царя или даже многих царей.

Друиды изумленно зашумели.

– Объясни, молим, – сказал Кормах, когда все стихли.

– Хорошо, – отвечал Хафган. – Звезды упали в западное море, где лежат острова Бессмертных. У нас говорят, что монарх и его страна – одно. Посему я вижу в этом знамении гибель западных земель, а следовательно, и смерть – смерть многих царей.

– А как же рождение?

– Звезды падали из царственного дома солнца, и я буду ждать явления венценосного отрока.

– Венценосный отрок родится вслед гибели царей, – сказал Кормах. – Внемлите и запомните, братья: Хафган глаголет истину.

– Когда это будет? – спросил друид из соседнего селенья Ир Виддфа.

– Ждите и наблюдайте, братья, все будет во благовремении. Довольно того, что мы знаем – это случится. Час рождения явит себя знамениями и чудесами. Предупредите народ. – С этими словами Кормах поднял жезл и объявил: – Сегодняшний сбор окончен.

Друиды поднялись с мест, но не торопились расходиться по своим селениям – всем хотелось поговорить. Кормах отвел Хафгана в сторону, под раскидистые ветви большого старого дуба.

– Верно ли я слышал, – спросил он, – будто счастье Каердиви умножилось?

– Верно, – отвечал Хафган. – Кто тебе сказал?

Старый друид улыбнулся.

– Ветер многое расскажет тому, кто умеет слушать.

– А людские языки – еще больше, – сказал Хафган.

Кормах предостерегающе поднял палец.

– Раз в одном месте прибыло, в другом убудет. Равновесие сохранится. Но расскажи мне о младенце.

– Дивный, необычный ребенок. Я назвал его Талиесин. Он будет сильнейшим и самым ученым бардом, возможно, самым великим из нас всех. Если б он не родился раньше, я бы решил, что звезды падали в его честь.

– Тогда я должен скорее прийти на него взглянуть, – сказал Кормах.

– Приходи. Давно мы вместе не поднимали чаши. Побеседуем… – Хафган в задумчивости не договорил фразу.

– Что там? Увидел что-то?

– Нет, вспомнил твои слова о земле, что теплеет под солнцем. Поначалу я о них не задумался.

– Так задумайся, – сказал Кормах, – и поведай, на какие мысли это тебя наводит.

– Бельтан, как мы знаем, – междувременье, когда силы земли и неба, воды и воздуха особо подвижны. Зима есть смерть, и сама она умирает весной. Если зима утверждает себя на пороге весны, значит, смерть силится возобладать над жизнью. Сегодня нас отогревает летнее солнце, а значит, жизнь взяла верх в этой борьбе.

– А звездопад?

– Быть может, она победила большой ценой.

Кормах задумчиво кивнул.

– Мысли твои глубоки и полны истины. – Верховный друид положил руку на руку Хафгана. – Скоро рябиновый жезл перейдет к тебе. А пока, полагаю, пришло тебе время учить. Я пришлю тебе двух лучших моих филидов.

– Большая честь для меня.

Кормах сжал руку Хафгана, лежащую на посохе.

– Тебе нужна будет помощь в воспитании младенца.

– Скажи мне, Кормах, бывали ли прежде такие знамения, как нынче?

Старый друид прикрыл глаза и оперся на посох.

– Лишь однажды, – ответил он после долгого молчания. – Много лет назад – до того, как родился кто-либо из ныне живущих, до того, как римляне пришли на Святой остров, когда эта роща была молодой порослью, – люди видели подобный знак. Правда, звезды не падали, но сошлись в небе и так остались. Говорят, это было удивительное знамение.

– И что оно возвещало?

Кормах открыл глаза.

– Как что? Рождение Иисуса, Сына Благого Бога. Того, Кого римляне зовут Христом.

– Понятно, – ответил Хафган. – Быть может, этот будет столь же благоприятен.

– Мы вправе надеяться, – промолвил Кормах. – Как все люди, мы вправе надеяться. Что ж, до летнего солнцестояния я зайду к тебе посмотреть младенца. Береги его.

– Не бойся, о нем будут хорошо заботиться, – заверил Хафган. – Я прослежу.

Кормах поднял глаза к раскидистым ветвям дуба.

– Когда я родился, он был уже стар. Теперь я состарился и скоро умру, а дуб все так же крепок. Мы – малые твари, Хафган. Век наш короток.

– Он достаточно долог, чтоб изучить то, что от нас требуется.

– Да, мы успеваем узнать то, что должны, но не успеваем ничего изменить, – горестно согласился Кормах. – Это наша беда. Каждый должен учиться заново. Какая трата сил – вновь и вновь совершать ошибки, те же ошибки в каждом поколении, биться во тьме неведения. – Он воздел руку к дереву. – Привет тебе, стойкий собрат! Знай нашу слабость и будь к нам снисходителен.

– Пошли, Кормах. Солнце греет, и день погожий. Я немного пройдусь с тобой, и ты расскажешь, что тебя так гнетет.

Они вышли из рощи и двинулись вниз под лучами солнца, задержавшись у родника, чтобы утолить жажду.

Глава 7

Когда солнечный шар блеснул за синим ободом моря, Харита встала. Она плеснула в таз благовонной воды из кувшина, умылась, вытерлась, надела голубую льняную рубаху, потом поспешно завязала белые кожаные сандалии, схватила из чаши две свежие смоквы и выбежала во внутренний дворик. Здесь ее младшие братья – Эоинн и Гуистан – уже присматривали за погрузкой возов.

Мальчики с головой ушли в порученное дело, им было не до Хариты. Она проскользнула между слугами, убедилась, что ее собственный дорожный сундучок привязан крепко, и отошла в сторонку понаблюдать за работой.

Конюхи подвели оседланных коней, и мальчишки тут же затеяли ссору – каждый хотел выбрать себе лучшего. Киан, старший из детей Аваллаха, уже юноша, взялся беспристрастно уладить спор. В разгар перепалки подошел Майлдун и с улыбкой тихим голосом объявил, что возьмет спорного коня себе.

Киан до того походил на отца, что порой казался его более моложавым близнецом. Майлдун, всего на несколько лет младше брата, напротив, не имел с царем практически ничего общего. Высокий и стройный, как молодой кипарис, он говорил вкрадчиво, а чаще вообще молчал, однако был расчетлив до мелочности и подвержен припадкам гнева.

За Харитой следовал Эоинн, на несколько лет младше сестры. Как и она, он унаследовал от матери золотистые волосы, а также любовь к учению. Любовь к лошадям, впрочем, была у него своя, и если б он мог читать, галопируя без седла во весь опор, то, наверное, воображал бы себя счастливейшим из смертных.

Гуистан, самый младший, темными кудрями пошел в Аваллаха, а у Брисеиды взял голубые глаза и отчасти грациозность движений. Он не разделял с Эоинном любовь к книгам и очень рано научился бесследно испаряться при одном упоминании об ученье. У него был меткий глаз и твердая рука, он чудесно схватывал сходство, но уничтожал свои рисунки, стоило кому-нибудь их похвалить или хотя бы заикнуться о его способностях. Он обожал дразнить и разыгрывать старших братьев, хотя за эти забавы частенько бывал бит.

Все четверо представлялись Харите неизбежным злом. Они были мужчины, а значит, жили в другом, отдельном от нее, мире. Они не обижали ее, чаще просто не замечали, а если она уж очень навязывалась, недоумевали или сердились. Если в редкие минуты они и снисходили до нее, то лишь как до занятной зверушки, в остальное же время считали докучной помехой.

Харита, впрочем, быстро уставала от их подчеркнутой снисходительности. Она научилась жить сама по себе, терпеть братьев, когда того требовали обстоятельства, а в прочие часы не замечать их, как они не замечали ее.

Сегодня Харита чувствовала себя особенно великодушной: наконец-то ей предстоит нечто особенное, во всяком случае необычное, волнующее. Ничто – даже грубость и самодовольство братьев – не в силах омрачить этот день.

В то время как Харита с растущим предвкушением чуда следила за погрузкой, появился Аннуби. Весь его багаж составляла маленькая незатейливая шкатулка из дерева гофер. Харита поздоровалась и спросила:

– Это все, что ты берешь с собой?

Прорицатель с головой ушел в свои мысли; он рассеянно улыбнулся и пробормотал:

– А, Харита, привет! Ты что-то сказала?

– Шкатулка – это все?

Он растерянно взглянул на суетящуюся толпу.

– Слишком много людей, слишком много шума. Все происходит слишком стремительно.

– Стремительно? Я жду-не дождусь, пока мы тронемся с этого скучного места.

Аннуби покачал головой и взглянул на девочку.

– Вот-вот, тяга к новизне нас всех и погубит.

Он зашагал прочь, и Харита заметила, что он надел штаны для верховой езды, но при этом не мягкие кожаные сапожки, а башмаки на прочной подошве, пригодные для пешего хода, и не плащ, а парадную алую мантию. Весь его вид являл нелепое смешение – как будто он еще не решил, как и куда отправляется.

Царский возница въехал во двор на парадной царской колеснице, запряженной тройкой молочно-белых коней. Аваллах собирался пересесть на нее только перед самым въездом в Посейдонис, да еще один раз, когда по окончании Совета цари торжественно поедут из храма по Звездной дороге.

Следом появился Аваллах, встал, подбоченился и включился в процесс. Харита подкралась бочком, обхватила его руку. Он взглянул на нее уголком глаза, похлопал по ладоням.

– Рада, Харита?

– Да, отец. Очень рада.

– Вот и славно.

Он улыбнулся и вновь занялся погрузкой. Киан подошел, обменялся с отцом несколькими словами, и они ушли вместе. Харита снова осталась одна.

Казалось, вещи и провизию будут складывать вечно. Харита устала ждать и ушла во дворец. Сразу за дверью, между колоннами, Аннуби разговаривал с ее матерью. Брисеида выставила ладони, как будто что-то отталкивала; голова ее была наклонена, она внимательно слушала. Когда прорицатель закончил, царица кивнула, положила руку на его локоть, печально улыбнулась и пошла прочь. Аннуби мгновение смотрел ей в спину, затем двинулся следом.

Харита гадала, что это был за разговор. Чуть позже в боковой кухоньке ее разыскала Илеана, прислужница царицы. Харита сидела за столом и вместе с одной из судомоек за обе щеки уплетала смоквы с медовыми лепешками.

– Царевна Харита, время ехать. Я с ног сбилась, покуда тебя нашла.

– Я устала ждать и проголодалась.

– Неудивительно, что ты голодна, – сказала Илеана. – Когда тебе предлагают, ты ничего не ешь. Ладно, идем. Все уже готово.

Харита медленно встала.

– Не забудь свое обещание, – сказала судомойка, когда Харита встала, прихватив со стола последнюю лепешку. – Если получишь два одинаковых подарка…

– То лишний отдам тебе – я помню. – Харита разломила лепешку и отправила половину себе в рот. – Счастливо!

Когда они с Илеаной вышли во двор, отъезжающие уже рассаживались по повозкам. Младшие царевичи забрались в седла и разъезжали по двору, громко выражая свое нетерпение. Каждая повозка стояла на четырех больших, легких колесах; на двух широких сиденьях легко помещались четверо. Над задней скамьей на обручах был натянут алый навес от солнца, два алых флажка – по одному с каждой стороны высоких козел – трепетали на легком ветру.

– Чуть не отправились без тебя, – сказала Брисеида, когда Харита устраивалась рядом с матерью.

Во двор въехал небольшой отряд верховых воинов – царская охрана. Острые наконечники длинных копий поблескивали на утреннем солнце. Старший обменялся с Аваллахом несколькими словами. Царь сел на коня, воины выстроились в авангарде процессии, и повозки покатились. Они медленно проехали под исполинской аркой за ворота дворца и задребезжали по дамбе, соединявшей его с Келлиосом.

– Наконец-то, – вздохнула Харита, крутясь на сиденье, чтобы увидеть уменьшающиеся дворцовые стены. – Наконец-то я уезжаю.

Царский поезд проехал мощеными улицами столицы и, оставив море позади, покатил по лесистым холмам на юг. По пути лежало много городов, и везде население выходило встречать процессию. Люди выстраивались вдоль дороги, махали руками, дарили подарки. Каждый вечер путники разбивали шатры возле города или деревни, а местное население развлекало их песнями и плясками. Так миновали Ираклион, Парнифу, Кардис, Энопу, Ксанфини… Дальше начинался пологий спуск к реке Коран – южной границе царства Аваллаха. Широкая, плодородная долина протянулась из сердца континента к морю, отделяя Саррас от Корании. Переправившись, еще два дня ехали лесистыми нагорьями, прежде чем увидели холм над великой гаванью Ис, а на нем – дворец Сейтенина.

На подъездах к дворцу несли дозор всадники. Они доложили о приближении гостей, и навстречу Аваллаху выступили воины в светло-серых плащах, с серыми вымпелами на древках серебряных копий. Воины выстроились в колонны по обе стороны дороги и замерли навытяжку, выставив копья; вымпелы трепетали на ветру.

Проехав сквозь строй, процессия оказалась перед высокой стеной. Путь преградили огромные бронзовые ворота. Их створки украшало изображение двух исполинских осьминогов, тянущихся друг к другу щупальцами. Перед воротами ждал сам Сейтенин в парадной колеснице.

– Приветствую тебя, друг, добро пожаловать! – воскликнул он, когда Аваллах подъехал поближе.

Сейтенин сошел на землю, спешился и Аваллах. Они обнялись, и Сейтенин предложил гостю подняться к нему в колесницу. Вместе они въехали в ворота и покатили по широкой мощеной дороге к дворцу на холме.

Брисеида наблюдала за встречей из повозки.

– Сейтенин очень радушен, – заметила она.

Аннуби, сидевший напротив царицы, сощурился на солнце и сказал:

– По мне, так даже слишком. Он явно хочет произвести впечатление. Интересно, на кого?

– Как на кого? На нас. Мне его прием кажется вполне искренним.

– Возможно. Однако за этим кроется что-то еще, можно не сомневаться. – После этого он замолк и больше не проронил ни слова.

Харита слышала разговор и перевела взгляд с дворца на Аннуби. Прорицатель явно нервничал, руки его беспокойно теребили колени. Когда процессия проезжала в тени дворца, он вздрогнул и поднял глаза на возвышающиеся стены.

Брисеида положила руку ему на локоть, спросила:

– Аннуби, что с тобой?

Он поднес дрожащую руку к лицу, заслонил глаза.

– Н-ничего, моя царица. Ничего. Зазнобило чуть-чуть. – Он выдавил слабую улыбку.

Ответ Аннуби удивил Хариту, потому что и ее пробрал холодок, хоть и не так сильно. Хотелось расспросить поподробнее, но она чувствовала, что сейчас не время. «Я спрошу позже», – подумала она и вновь перевела взгляд на дворец.

Здание раскинулось вширь, свидетельствуя о тщеславии своих владельцев: каждый следующий монарх усложнял первоначальный план, добавляя кто стену, кто – вал, кто – башенку, флигель или крыло. Все это окружали сады, парки, виноградники, пруды, конюшни и голубятни. Многие столетия усовершенствований породили впечатляющий памятник богатству коранийских владык.

Когда повозки проехали через ворота и мосты и оказались среди строений, Харита больше не могла сдерживать изумление.

– Глядите! – воскликнула она. – Есть ли во всей Атлантиде дворец грандиознее?

– Только у Верховного царя в Посейдонисе, – отвечала ее мать. – Но этот не сильно ему уступает.

– А народу-то! – Харита не могла оторвать взгляд от толпы, высыпавшей на внутреннюю стену. Люди махали руками и бросали на дорогу цветы. – Неужели все живут во дворце?

– Многие, – отвечала Брисеида, – хотя кто-то, вероятно, и в городе.

– Сколько у Сейтенина жен? – полюбопытствовала Харита.

Мать рассмеялась.

– Почему ты спросила?

– Если у царя такой большой дворец, ему нужно много жен, чтобы его заполнить. А если много жен, то много и детей; может, окажутся и мои сверстницы.

– Думаю, хоть одна да есть. У Сейтенина семь жен и много детей. Ты обязательно найдешь себе подружку.

Харита на мгновение задумалась, потом спросила:

– Почему у Сейтенина семь жен, а у отца всего одна?

Царица улыбнулась.

– Любовь – большая загадка, как ты скоро узнаешь.

– Ты имеешь в виду политику, – фыркнул Аннуби.

– Не хотела бы я оказаться одной из семи, – объявила Харита. – Если я когда-нибудь выйду замуж, то желаю быть единственной.

– Можешь не тревожиться, – со смехом отвечала царица. – Обычай брать много жен постепенно отмирает.

– Хорошо, – твердо отвечала Харита. – Но почему так?

– Времена меняются, милая. Посмотри вокруг себя! – почти выкрикнул Аннуби. Потом смутился и пробормотал. – Простите, что вмешался.

– Да что там, прошу тебя, продолжай, – мягко промолвила Брисеида. – Мне хотелось бы знать, что ты думаешь.

Аннуби отвернулся и почти шепотом произнес:

– Я и так сказал слишком много. Против воли вырвалось.

– Пожалуйста, Аннуби, – попросила Харита. – Скажи нам.

Прорицатель на миг поднял глаза к небу.

– Времена меняются, – повторил он. – Люди бросают свои дома, целые народы кочуют с места на место, мир становится все теснее. Люди не уважают власть, знания оскудевают. Цари в сердце своем замышляют войны или предаются праздности и безумию. Богослужение отошло от древних канонов, жрецы Бела разжирели и отупели, но всем все равно, всем все равно…

– Скажи хоть что-нибудь приятное, – попросила Брисеида, стараясь его ободрить. – Ведь не может же быть, чтобы все было так плохо.

– Приятное? – Он приложил длинный палец к закушенной губе и с ненавистью взглянул на дворец Сейтенина. Когда он вновь обратил свой взор к женщинам, глаза его блестели недобрым удовлетворением. – Вот вам приятное: сделанного не воротишь, но потерянное порой удается найти.

– Временами мне кажется, – сказала Брисеида, – что тебе просто нравится говорить загадками.

Харита слушала и удивлялась. Что с Аннуби? Он всегда ходил с кислой миной, но только с приездом людей Белина стал таким отрешенным и встревоженным. Что ему наговорили? Чем так расстроили? А может, дело в чем-то совсем другом?

Они продолжали ехать в молчании и через некоторое время оказались во внутренних дворах, где их ждали слуги Сейтенина, одетые в лучшие ливреи. Зрелище было впечатляющее: гостей встречали четыреста человек – кухарки и ключники, гонцы и привратники, постельничие и конюшие, лакеи и горничные, равно как и советники всех рангов; у каждого во дворце имелось свое собственное место и обязанности.

Повозка остановилась, Харита обвела глазами толпу.

– А где они? – спросила она.

– Кто? – не поняла мать.

– Дети Сейтенина.

– Скоро ты их увидишь.

Гостям помогли сойти с повозок и проводили их во дворец. Харита дивилась на огромные золоченые двери и притолоки, на массивные колонны, удерживающие тяжелые кедровые балки, на которых, в свою очередь, покоился расписной потолок. В парадном покое гостей приветствовали жены Сейтенина и целая орава детей. Каждый держал завернутый в шелк подарок.

С торжественными словами приветствия они выступили вперед и вручили каждому гостю по подарку. Харита страшно огорчилась, увидев, что, за исключением нескольких младенцев на руках у кормилиц, дети Сейтенина были намного старше ее, причем заметно преобладали мальчики. Она нахмурилась, взглянула на мать и обиженно прошептала:

– Здесь никого для меня нет!

Мать улыбнулась, принимая подарок от девушки в ослепительной оранжевой тунике, длинном ярко-алом плаще и ожерелье из красных кораллов.

– Потерпи, – сказала Брисеида и перевела внимание на дар и дарительницу.

Харита стала смотреть в пол и возить ногой. Она пинала носком каменную плиту, когда увидела две смуглые ножки в синих кожаных сандалиях. Перед ней стояла девочка моложе ее раза в два. Она протягивала крохотный подарок, неумело завернутый в лоскут желтого шелка.

Харита приняла подарок вежливо, но без особой радости. Девочка щербато улыбнулась – у нее не хватало переднего зуба.

– Меня жовут Ливана, – сказала она, сильно пришепетывая. – А тебя?

– Харита.

– Открой мой подарок, – попросила Ливана, кивая на сверток.

Харита медленно развернула лоскуток. Из него выпал браслет – неровно обточенные нефритовые бусины, вразнобой надетые на цветную нитку.

– Спасибо, – буркнула Харита, крутя браслет в руке. Она смотрела на роскошные подарки, которые получили другие: сапожки и сандалии из мягкой кожи, серебряные кольца и браслеты, золотой кинжал с сапфиром в рукоятке для Аваллаха, луки и колчаны со стрелами для царевичей, амфора оливкового масла для Аннуби, лаковая, инкрустированная жемчугом шкатулка с тремя хрустальными флаконами бесценных духов для Брисеиды.

Она снова взглянула на свой подарок – дешевенький браслет из тех, что россыпью лежат у каждого уличного торговца. Однако дарительница не заметила ее разочарования.

– Я шама его шделала, – прошепелявила она. – Нарочно для тебя.

– Я с радостью его принимаю, – отвечала Харита. – Откуда ты знала, что я приеду?

– Матушка шказала. Ну же, надень. – Ливана подошла ближе и взяла браслет. Харита протянула руку, Ливана надела нитку ей на запястье. – Чуть великоват, – заметила она, – но ты выраштешь. Ты какая по шчету?

– По чему?

– По шчету. Иш царевен. Я пятая. У меня четыре шештры, но вше они штарше. И дешять братьев. Трое, правда, еще младенчики.

Харита улыбнулась: несмотря на разницу в возрасте, Ливана явно ей нравилась.

– В таком случае я – первая, потому что других царевен нет.

– Нет? – Ливана изумленно тряхнула головой. – Тебе, должно быть, очень шкучно.

– Порою да, – согласилась Харита.

– Хочешь пошмотреть мою комнату?

– Ну… – неуверенно начала Харита, оглядываясь по сторонам. Народу было полно, однако, похоже, никто, кроме Ливаны, ею не интересовался.

– Ладно, пошли.

– Можешь пожить у меня, ешли хочешь, – говорила Ливана на ходу. – Мы попрошим, чтобы принешли кровать. Мешта хватит.

Они вышли из зала в облицованный зеленым мрамором коридор. Ливана трещала без умолку и тянула Хариту за руку, как будто боялась потерять. Харита теребила браслет и внезапно подумала, что никто никогда не делал подарка ей – то есть специально для нее и ни для кого другого.

После того как гости отдохнули и подкрепились, Сейтенин послал к Аваллаху придворных – пригласить его со свитой на луг. Аваллах согласился, и их провели на лужайку со множеством шатров внутри внешней стены. Вся земля была уставлена шестами, между которыми развесили гирлянды фонарей и флажков. В центре луга стояли большие жаровни с углями, над ними медленно вращали на вертелах целых быков и вепрей, в то время как повара поливали мясо приправленным травами маслом из деревянных кадок.

Посредине внутреннего круга палаток перед скошенной площадкой возвышался помост, а на нем – несколько десятков сидений. Как только повозки остановились на краю луга, несколько мальчиков и девочек в венках и цветных лентах выбежали навстречу. Среди них была и Ливана. Они одарили гостей цветами – Харита получила от новой подруги большой букет, – после чего отбежали и составили хоровод.

Ливана тянула Хариту за собой, та отказывалась.

– Беги с ними, – сказала царица, выталкивая Хариту и забирая у нее цветы. – Ты несколько дней просидела в повозке.

Харита дала Ливане руку, и они присоединились к танцорам. Мальчик снял с головы корону из лент и надел на царевну; забили барабаны, флейты и лиры заиграли нежный напев, и начался танец.

Аваллах спешился, помог Брисеиде сойти с повозки и подвел ее к встречающей коранийской знати. Царя, царицу, Аннуби и других важных гостей пригласили в ближайшую беседку, где уже разливали по золотым ритонам подслащенное вино, с утра охлаждавшееся в роднике.

Четверо царевичей, оставшиеся в седлах, не видели ничего для себя занятного, пока не появились сыновья Сейтенина с луками и мишенями. Царевичи соскочили с коней и присоединились к своим новым друзьям. Каждому не терпелось похвастаться своей меткостью.

Когда золотисто-алый шар Бела склонился к западному краю горизонта, гости и хозяева заняли место на возвышении. Музыканты заиграли на дудочках и тамбуринах, а коранийцы в ярких нарядах представили сцены из далекой древности: Атлант сражается с демиургом Калипсом за только что созданную землю; Посейдон вбивает трезубец в склон священной горы, в то время как его жена, Гея, убивает Сета, дракона, приползшего пожрать их сына Антея; Девкалион и Пирра выходят из ковчега и воздвигают алтарь Белу.

Каждая следующая сценка казалась лучше предыдущей; Харита была готова смотреть всю ночь, если бы не начало смеркаться. С наступлением сумерек зажгли фонари, превратившие луг в зеленое бархатное море, озаренное мягким сиянием трехсот золотых лун. Гостей усадили, подали еду. Длинные столы гнулись под тяжестью дымящихся блюд – здесь были большие куски жареного мяса, рыба в виноградных листьях с ломтиками лимона, горы свежеиспеченных хлебов, корзины со сладкими фруктами с далекого юго-запада, тушеные овощи в булькающих котлах, сладости, тягучее вино.