Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Глава 14

Харита и Талиесин доскакали вдоль реки до того места, где устье расширялось, образуя Хабренский залив. Здесь, в рыбачьей деревушке, они сторговались, что за вечернюю песню и рассказ Талиесина с Харитой накормят, устроят на ночлег, а утром перевезут через залив в Каердидд.

В Каердидде Талиесин вновь пел за стол и кров и так каждую ночь. Порою вдобавок к миске с похлебкой и месту у очага он получал горсть монет, а то и золотой или серебряный слиток. Днем они ехали на северо-запад по римской дороге из Иски в Маридун, всякий раз получая ночлег – часто самый лучший – в обмен на свои песни.

Так они проехали пустынными холмами и зелеными лощинами Диведа, легко, весело, нежась в летнем тепле и лучах собственной любви. Талиесин шагал рядом с лошадью, опираясь на посох и пел, а холмы вторили его голосу. Он слагал гимны земле, небу и Богу Творцу. Он учил Хариту словам и мелодиям, и они вместе распевали в лад под огромным синим балдахином небес.

Наконец приехали в Маридун. Был ярмарочный день, мощеные улицы заполнили люди: одни тащили на продажу кур, вели овец, коров, лошадей, свиней, быков, которые громким кудахтаньем, блеянием, ржанием и мычаньем выражали свое недовольство; другие привезли зерно, вино, кожу, ткани, серебряные, золотые, медные изделия, а то и железные чушки, которым предстояло стать орудиями труда или войны.

Талиесин с Харитой проехали сквозь вонь и кутерьму к жилищу местного правителя – тот жил на вилле довольно далеко от города, на реке Тови. Вилла состояла из большой центральной части с портиком и двумя длинными крыльями. По одну сторону между крыльями располагался парадный двор, по другую – баня, окруженная кухнями, мастерскими и спальнями.

Недалеко от виллы на пригорке стоял храм – крохотное помещение, окруженное колоннадой. Из дыры в куполе поднимался черный дым.

Вилла была очень старой и давно уже перешла от потомков первого владельца к совершенно чужим людям, однако содержалась в порядке. Хотя красную глиняную черепицу и пришлось местами заменить шиферным сланцем, а одно из крыльев лежало в руинах, дворы были чисто выметены, а на наклонном земляном спуске у входа красовались новые перила.

– Здесь любят порядок, – заметил Талиесин, разглядывая внушительное строение. Он подмигнул Харите. – Посмотрим, любят ли здесь песни.

– Тебе стоит запеть, любовь моя, и ворота распахнутся перед тобой, серебряные монеты польются из кошельков, и золото посыплется тебе в ладони дождем. Зачем спрашивать, любезны ли песни хозяину здешних мест? Никто не устоит перед твоей арфой, и ты это знаешь лучше других.

Талиесин рассмеялся. Он привязал коня к ближайшему кусту, и они пошли к входу, где их встретил тщедушный старик с коротко стриженными седыми волосами. Он был одет и подпоясан на римский манер, хотя шею его украшала бронзовая гривна. С сомнением глядя на пришельцев, он ворчливо спросил:

– Кто вы такие?

– Я бард, зовусь Талиесин ап Эльфин. Это моя жена Харита. Мы приехали с юга с посланием здешнему повелителю от его родича.

Старик сощурился, прикидывая, правду ли говорит Талиесин, потом пожал плечами и сказал:

– Можете войти и подождать. Нашего господина нет дома. Он объезжает поля и вернется только на закате.

– Тогда покажи, где вода, друг, – сказал Талиесин, – чтобы нам напоить лошадь и смыть с себя дорожную пыль.

– Вода там. – Он указал на реку, потом, приняв в расчет Хариту, добавил: – Да, у нас есть баня. Можете помыться в ней. – С этими словами он повернулся и ушел в дом.

Расседлав и напоив коня, Талиесин с Харитой вошли в здание. Они никого не увидели, но легко отыскали баню. В прямоугольном зале было тепло и сыро, на цветной облицовке стен поблескивали капельки влаги.

Сам бассейн был квадратный, с высокими колоннами по периметру. Бело-красный мозаичный пол представлял четыре времени года в виде четырех дев, расположенных по углам бани. Талиесин мигом скинул одежду и вошел в теплую воду.

– Ах, – вздохнул он, – вот стану королем, первым делом заведу баню.

– То же самое ты говорил о кровати! – отвечала Харита. Она сбросила верхнюю рубаху, но осталась в короткой нижней, соскользнула в воду с противоположного края бассейна и поплыла к Талиесину. Они встретились посередине, обнялись и неторопливо поплыли, ощущая, как растворяется в подогретой воде усталость; их тихие голоса гулко отдавались под высокими сводами зала.

Искупавшись, они вышли в соседний двор, легли на широкие каменные скамьи и немного подремали, обсыхая на солнце. Талиесин проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо. Он повернулся и увидел Хариту.

– Мой пригожий бард, – сказала она, гладя его грудь. – Все эти дни были, как сон, такой дивный, что я боюсь проснуться. Не оставляй меня, Талиесин.

– Не оставлю, Владычица озера, – сказал он, беря в ладони ее лицо. Они долго сидели в пустом дворе, тихо разговаривали и смеялись вполголоса.

Вечером, на закате, вернулся правитель Маридуна с четырьмя воеводами. Они вошли в зал с конюшни в то время, когда Талиесин и Харита входили со двора, и в мгновение ока весь дом ожил. Словно по волшебству, комнаты заполнили слуги, которые деловито сновали туда-сюда. В большом очаге запылал огонь, появились роги с вином. Чернокосые девушки внесли тазы, чтобы помыть руки и ноги королю и воеводам, из которых двое приходились правителю сыновьями.

В разгар суеты появился старик, которого Харита и Талиесин видели утром. За ним двое слуг тащили резное кресло. Кресло водрузили посреди зала, и вождь важно опустился на свой трон. Для остальных поставили кресла попроще, и, когда все расселись, девушки принялись мыть им ноги.

Вошел человек с животом, как мучной куль. Он вышагивал с такой напыщенной важностью, что, если бы не засаленный бурый балахон, его впору было бы принять за хозяина дома. Позади семенил худосочный юнец – он нес жезл с железным набалдашником.

– Языческий жрец из храма и его служка, – прошептал Талиесин.

Харита приметила явно неодобрительный взгляд, которым, проходя, наградил их жрец.

Седой управитель, склонившись, заговорил с королем. Тот обвел глазами комнату и остановил взгляд на пришельцах, потом что-то сказал старику, и тот, подойдя к Харите и Талиесину, произнес:

– Владыка Пендаран желает выслушать вашу песню. Если ему понравится, можете оставаться. Если нет, убирайтесь вон.

– Справедливо, – отвечал Талиесин. – Можно мне с ним поговорить?

– Как хочешь. – Старик повернулся, чтобы уйти.

– Сделай милость, друг. – Талиесин удержал его за рукав. – Представь меня твоему господину.

Взяв Хариту за руку, Талиесин вслед за управителем подошел к королю, который сидел, поставив босые ступни на колени девушке, поливавшей их водой из кувшина.

– Бард Талиесин желает быть представленным, – сказал управитель.

Пендаран Гледдиврудд, правитель деметов, сидел на резном троне, ссутулясь и положив на колени меч. Его длинное, морщинистое лицо кривила усмешка. Он мрачно взглянул на Талиесина, чуть менее мрачно – на Хариту, взял у мальчика кубок с вином и хмыкнул.

Талиесин склонил голову и произнес:

– Я Талиесин, главный бард Эльфина ап Гвиддно из Гвинедда.

Мальчик налил и протянул ему кубок. Талиесин поблагодарил и поднес вино к губам, но в этот миг Пендаран Гледдиврудд встал и вышиб кубок из рук барда. Кубок со звоном покатился по полу, вино выплеснулось на мозаичный пол, замочив Талиесину сапоги и штаны.

– Спой прежде, – проревел Пендаран.

Четверо у него за спиной загоготали, хлопая себя по коленям и грубо тыча пальцами в певца.

– Возможно, – все так же ровно и твердо продолжал Талиесин, – имя Эльфина для деметов – пустой звук, но я видел, как под его кровом гостей привечали и сажали на лучшие места из одного лишь уважения.

Пендаран скривился еще пуще.

– Если тебе не по душе наше гостеприимство, иди побираться к другим.

Запустив руку в дорожную суму, Талиесин вытащил письмо от Давида.

– Я пойду к другим, – сказал он, протягивая кусок пергамента, – но я обещался доставить это.

Король взглянул на письмо с опаской, как будто оно могло превратиться в змею и ужалить, потом кивнул управителю. Тот принял послание от Талиесина и вслух прочел по-латыни.

– Давид – глупец, – объявил Пендаран, выслушав.

– Он высоко отзывался о тебе, – отвечал Талиесин.

Пендаран Алый Меч оскалился.

– Не хочешь петь, уходи, не испытывай мое радушие.

– И впрямь не хотелось бы испытывать то, чего нет, – спокойно произнес Талиесин.

Четверо воевод за спиной у вождя деметов застыли с разинутыми ртами. Один из них привстал. Пендаран поднял руку, и тот снова опустился в кресло.

– Пой, попрошайка, – сказал он. – И пой хорошенько, не то это будет последняя песня в твоей жизни.

Талиесин повернулся к Харите, чтобы взять арфу.

– Давай уйдем, – прошептала она, – нас охотно примут в другом месте.

– Меня попросили спеть, – отвечал он. – Я намерен распахнуть двери и вызвать золотой дождь.

Взяв арфу, он вышел на середину зала и начал перебирать струны. Первые чистые звуки заглушил гомон, но он продолжал играть. Пендаран сидел, осклабясь, воеводы шумно тянули вино из кубков.

Когда Талиесин открыл рот, чтобы запеть, жрец выступил вперед и ударил жезлом в пол.

– Владыка Пендаран, – выкрикнул он, – этот человек зовет себя бардом. Я кое-что знаю об этих так называемых друидах. Каждый может бренчать на арфе и считать себя бардом. Позволь мне испытать его, прежде чем он начнет.

Языческий жрец вышел вперед, масляно улыбаясь. Пендаран Гледдиврудд злобно усмехнулся и сощурил глаз.

– Хорошо придумано, Кальпурний, – хохотнул он. – Ладно, пусть покажет, на что способен. Кто знает? Может, заслужит своей дерзостью порку. Так мы и там повеселимся.

Кальпурний встал напротив Талиесина. Все собравшиеся прекратили свои занятия и столпились взглянуть, что будет. Харита, стиснув руки и закусив губу, высматривала пути к отступлению. Она заметила, что в дверях стоят воины с мечами и копьями.

– Будь осторожен, – прошептала она. – Прошу тебя. Талиесин.

Он улыбнулся и сказал:

– Эти люди страдают от недостатка самой обычной учтивости. Не тревожься, лечение болезненно, но, как правило, не смертельно. – С этими словами он повернулся к жрецу.

Тот осклабился и сказал:

– Назови, если можешь, свойства девяти телесных соков.

– Тут все преимущества на твоей стороне, друг, – отвечал Талиесин. – Друиды не морочат людям головы такой глупостью.

Языческий жрец хохотнул.

– Невежа зовет глупостью то, что ему неведомо. Вижу, что ты неуч. Хорошо, назови нам, каким богам и что принести в жертву, дабы вернуть силу мужчине и плодовитость женщине.

– Бог один, и бард не приносит жертв, если недуг можно вылечить простыми травами.

– Травами! – взвыл жрец, его худосочный спутник истерически захихикал. – Ладно, ты небось и не на такое горазд. Без сомнения, истинный бард без труда уврачует недуги песней.

– А ты бы, – холодно отвечал Талиесин, – не говорил чепухи в присутствии того, перед кем тебе следует склониться со всем смирением.

Кальпурний ухватился за живот и зашелся от смеха.

– Зови себя хоть бардом, хоть кем иным, все равно ты лжец и обманщик. – Он повернулся к своему повелителю. – Владыка Пендаран, – из голоса его исчезли всякие следы нарочитого веселья. – Этот человек лжет, что само по себе плохо. Хуже того, он кощунствует! – Он указал пальцем на Талиесина, который стоял как ни в чем не бывало. – Гоните его вон!

Пендаран Гледдиврудд схватился за меч, и глаза его злобно блеснули.

– Итак, тебя разоблачили. Сейчас тебя выпорют и прогонят вон. – Он взглянул на Хариту и облизнул губы. – Но женщина твоя останется.

– Если при твоем дворе могут выпороть за правдивые слова, – сказал Талиесин, – значит, ты слишком долго слушал этого лжежреца.

Кальпурний напыжился и ударил жезлом в пол.

– Ах, ты еще смеешь меня оскорблять! – Он сделал знак одному из сидящих за спиною у Пендарана, и тот встал, вытаскивая из-за пояса кинжал. – Без языка останешься!

– Нет, это ты останешься без языка, сын лжи. – С этими словами Талиесин взглянул жрецу прямо в глаза, приложил палец к губам и издал смешной, детский звук: – Блям, блям, блям.

Многие из смотревших расхохотались.

– Молчать! – крикнул Пендаран.

Кальпурний, побелев, протянул руку. Сын Пендарана, злобно ухмыляясь, вложил в нее кинжал. Жрец шагнул к барду и открыл рот, собираясь приказать, чтобы того схватили.

– Хлеед рамо фелск! – вырвалось у него.

Зрители обменялись недоуменными взглядами.

– Хлеед рамо фелск! – вновь выкрикнул жрец. – Млур, рекка норимст. Эноб фелск! Эноб фелск!

Пендаран в изумлении таращил глаза. Служка прыснул со смеху, другое хохотали, закрывая ладонями рты.

– Что случилось? – спросил Пендаран. – Ты что-то странно говоришь.

– Норл? Блет дхурмб, емас веамн огло мооп, – отвечал жрец. На лбу его выступил пот. Он взглянул на Талиесина, и глаза его округлились. – Хлеед, эноб. Фелск эноб.

Зрители схватились за животы. Жрец выронил кинжал и в ужасе зажал себе рот руками.

– Тебе придется заново учиться человеческой речи, – сказал Талиесин. – Но у тебя по крайней мере есть язык – ты бы не оставил мне и того.

Кальпурний с визгом выбежал прочь, таща за собой служку, Пендаран проводил их взглядом и теперь уже не без уважения взглянул на Талиесина.

– Этот храмовый глупец позабыл свое дело, но у меня память не такая короткая. Пой, попрошайка, если дорожишь своим языком.

Талиесин вновь заиграл на арфе. Теперь все глаза были устремлены на него. Сперва казалось, что холодная пустота зала поглотит его голос, однако он пел мощнее с каждым стихом, наполняя чертоги живым звуком.

Он пел о короле, который похитил жену своего соседа, и тот в отместку превратил в жеребцов трех его сыновей. Сказание разворачивалось, затягивая слушателей, которые, как завороженные, внимали рассказу о коварстве и роковых судьбах.

Пальцы Талиесина порхали по струнам арфы, сплетая мелодию с мелодией, а голос звенел такой несказанной музыкой, что многие из собравшихся только таращили глаза, уверенные, что перед ними гость из Иного Мира. Харита видела, как враждебность и гордость отступают перед дивным искусством ее мужа.

Он закончил, и воцарилось молчание. Никто в зале не проронил ни слова, и даже мир за дверями, казалось, притих. Владыка Пендаран Гледдиврудд сидел на резном троне, сжимая меч, и смотрел на Талиесина большими глазами, будто на призрака, который пропадет, стоит только шелохнуть пальцем.

Потом он медленно встал и пошел к певцу. Без единого слова он снял браслет в виде золотой кабаньей головы с серебряными клыками и надел на руку Талиесина. Снял другой, тоже надел на него. Наконец сорвал с шеи золотую гривну и протянул ее барду.

Талиесин с сияющим, одухотворенным лицом принял гривну, поднял ее над головой и снова надел на короля.

– Я – твой слуга, владыка Пендаран.

Старый Пендаран помотал головой.

– Нет, нет, – проговорил он срывающимся от благоговения голосом, – ты своим пением повелеваешь всеми людьми. Я недостоин стоять рядом с тобой, но я – твой слуга и буду им столько, сколько ты соблаговолишь прожить в моем доме.

И тут король деметов явил подлинное благородство: наполнил свой собственный рог вином, подал его певцу и зычно произнес:

– Это знак, что я ценю Талиесина превыше всех в этом зале. Он будет жить здесь как мой бард, вы же чтите его как своего повелителя.

Он снял одно из золотых колец и надел Талиесину на палец, потом обнял его по-отечески. Следом подошли воеводы, все снимали с себя золотые и серебряные браслеты и надевали на Талиесина. Один юноша, старший сын Пендарана, возложил ему на плечи золотую цепь и встал на колени.

Талиесин коснулся ладонью его головы и сказал:

– Встань, Мелвис, я узнал тебя.

Молодой человек медленно встал.

– Спасибо, господин, но имя мое не Мелвис – меня зовут Эйддон Ваур Врилик.

– Сегодня ты Эйддон Щедрый, – отвечал Талиесин, – но придет день, и люди назовут тебя Мелвисом, Благороднейшим.

Молодой человек потупился и выбежал, пока никто не заметил его румянца. Тут Пендаран приказал, чтобы внесли козлы и положили на них доски. Талиесину и Харите подали почетные кресла, и все приступили к обильной трапезе.

Позже, когда они остались одни в маленькой, но богато обставленной комнате над залом, которую отвел им Пендаран, Харита рассказала, как ей было страшно во время состязания со жрецом.

– Ты так рисковал, любимый, – сказала она. – Он мог бы отрезать тебе язык.

Талиесин только улыбнулся и сказал:

– Как так? Неужто наш Живой Бог слабее каменного истукана?

Харита подивилась его вере в Спасителя Бога и хотела бы поговорить еще, но Талиесин зевнул и растянулся на высоком ложе. Глаза его закрылись, и скоро он уже спал. Харита накрыла его шерстяным одеялом и, прежде чем лечь рядом, некоторое время смотрела, как он спит.

– Спокойной ночи, – сказала она, касаясь губами его виска, – и пусть Господь дарует нам мир в этом доме.

Глава 15

Маридун лежал в самом сердце холмистого края, изрезанного множеством извилистых рек и чистых ручьев. Дивед, как обнаружила Харита, очень походил на Инис Гутрин, хоть и не был таким диким, поскольку люди осели в этих краях уже много поколений назад. Большая часть здешних обитателей кроме наречия бриттов немного говорила по-латыни и в том, что касается образа жизни, считала себя римлянами.

На полях вокруг Маридуна росли пшеница, ячмень и рожь, в лугах пасся скот, в море прекрасно ловилась рыба, так что кладовые были полны и у знати, и у простолюдинов.

Пендаран Гледдиврудд оказался любезным и хлебосольным хозяином. Он всячески старался угодить гостям и загладить свою прежнюю грубость.

– Я нрава крутого, – говорил он Талиесину и Харите через день-два после их встречи, – да и время сейчас суровое. Я многое позабыл из того, что раньше мне было дорого. Уж простите дурака.

– Тот не дурак, кто видит свою болезнь и хочет лечиться, – отвечал Талиесин.

– Это еще не все. Пусть здоровье и богатство меня покинут, если я с этого дня откажу хоть кому-нибудь в гостеприимстве. – Он взглянул на Талиесина и печально покачал головой. – Только подумать, что я сам позволил этому жирному Кальпурнию отравлять мне слух ложью. И впрямь он меня охмурил, не то бы я сразу тебя узнал. Однако когда ты запел… – Голос Пендарана сорвался.

В следующий миг король деметов встряхнулся и сказал:

– Но зато уж теперь я отдал этого подколодного змея на милость его бога!

– Ты не убил его? – возмутилась Харита.

– Хуже! – хохотнул Пендаран. – Много хуже! Прогнал юн. Пусть теперь сам добывает себе пропитание, и несладко же ему будет! – Улыбка сошла с его лица. Король медленно покачал головой. – Не понимаю, как я мог быть так слеп. Однако, – продолжал он, расправляя плечи, – я исправлюсь и вдесятеро воздам за то, что удержал по скупости.

Пендаран Алый Меч сдержал свое слово, и в доме его воцарилось веселье. Порою Харита чувствовала легкую вину за то, что так мало скучает по Инис Гутрину и своим родным. Однако правда состояла в том, что Талиесин открыл ей неведомый прежде мир, заполненный изумительной красотой, населенный дивными людьми и зверями, и мир этот был несравненно величественнее, прекраснее и благороднее прежнего.

Мир предстал ей таким отчасти из-за растущей любви к Талиесину, отчасти потому, что, находясь рядом с ним, она смотрела его глазами. Она понимала, что до сих пор не жила по-настоящему, прошлое казалось тусклым и нереальным – клочки снов, полустертые образы, – как будто все это было с другой Харитой, обитавшей в серой, пустынной стране теней.

Ей хотелось каждую минуту быть с Талиесином, и все было так, как она желала. Они скакали верхом под голубыми летними небесами, плавали в озерах, посещали древние римские города по соседству, пели, смеялись и предавались утехам любви. Дни проходили один за другим, и каждый был безупречной жемчужиной на золотой нити.

Через три недели после приезда в Майлдун у Хариты было видение, что она беременна. Еще не рассвело, хотя птицы под окном уже пели, предвкушая приход зари. Во сне она услышала тихий, как будто бы детский крик и, проснувшись, увидела подле кровати женщину с новорожденным младенцем на руках. Сперва она подумала, что в комнату по ошибке зашла прислужница с ребенком, и уже открыла рот, но тут женщина подняла голову, и Харита поняла, что это она сама и младенец – ее собственный. Видение растаяло, а она осталась лежать рядышком с Талиесином, согретая и слегка ошеломленная своим знанием. «Только подумать, я ношу под сердцем новую жизнь!».

Впрочем, утром, когда они встали, Харита засомневалась. Может быть, это просто пустой сон. Поэтому она ничего не сказала, когда они завтракали хлебом и вином, не сказала, когда они ездили на соседний холм – проверить, может ли кречет летать, да и позже, когда они вместе купались в бане.

Однако поздним вечером, после того как Талиесин закончил петь в зале и они вернулись в свою комнату, он взял ее за плечи и сказал:

– Ну, выкладывай, что ты весь день от меня скрываешь, потому что я не усну, пока не узнаю.

– Почему ты решил, супруг мой, – сказала Харита, – будто я что-то от тебя скрываю?

Он обнял ее, поцеловал, потом ответил:

– Женское сердце – отдельный мир, для мужчин непостижимый. Однако я заметил, что ты сегодня задумчива, неуверенна, чего-то ждешь. И еще ты весь день не сводила с меня глаз, словно боялась, что я вслед за твоим кречетом взмою в небо и улечу навсегда.

Харита нахмурилась.

– Так ты чувствуешь себя пойманной птицей? Я тебе уже прискучила?

– Разве может прискучить рай? – легко отвечал он.

– Может, – отвечала Харита, – если рай тебе не по нраву.

– Госпожа моя, ты говоришь загадками. Однако за твоими словами я вновь различаю секрет. Хотел бы я знать, в чем он состоит?

– Неужели так легко проникнуть в мои мысли? – Она отвернулась и высвободилась из его объятий.

– Так, значит, я угадал, и секрет действительно есть?

– Возможно.

Он снова шагнул к ней.

– Скажи мне, Владычица озера, раскрой свой секрет.

– Может быть, я ошибаюсь, – сказала она.

– Тем более не будет беды, если ты со мною поделишься.

– Я думаю, что беременна. – И Харита рассказала про ночное видение.

В следующие недели ее тело подтвердило то, что явил сон.

Лето забирало все большую власть. Дождь и солнце сделали свое дело – в полях встали высокие хлеба. С каждым днем Харита все сильнее чувствовала в себе новую жизнь, ощущала перемены в своем теле, которое начинало готовиться к рождению будущего ребенка. Груди и живот начали раздуваться; она часто вспоминала мать и жалела, что в грядущие месяцы Брисеиды не будет рядом.

Лишь эта печаль и омрачала ее безоблачное счастье. В доме Пендарана, чья последняя жена умерла пять лет назад, она заняла место королевы, и придворные состязались за право ей услужить.

Днем она и Талиесин катались верхом, часто беря с собой кречета, чтобы он привыкал к своему месту на седле, либо сидели во дворе или на холме и разговаривали. По вечерам она восседала по правую руку от Пендарана, слушая пение Талиесина. Это были самые счастливые дни в ее жизни, и она наслаждалась каждым, словно глотком редкого бесценного вина.

Однажды утром, после нескольких сырых ветреных дней, Харита сказала:

– Давай покатаемся. Мы уже несколько дней не выходили, и мне не сидится дома.

Талиесин начал было возражать, но она сказала:

– Думаю, это будет последний раз на много месяцев вперед. – Она провела ладонью по животу. – Вот и кречет беспокоится. Крыло окрепло, ему хочется полетать.

– Ладно, – согласился Талиесин. – Давай посвятим этому день. Возьмем кречета на вересковую пустошь и поучим его охотиться.

Позавтракав, они проехали через Маридун и углубились в холмы, заросшие по склонам густым папоротником. Здесь они поднялись на вершину, спешились и стали любоваться на серебристый ломтик Хабренского залива, поблескивающий в туманной дымке на юге, и на темные громады Черных гор к северу.

– За этими горами, – сказал Талиесин, обращая взор к заросшим соснами склонам, – моя родина.

– Ты никогда о ней не рассказывал.

– А ты – о своей.

– В первый же раз, как я услышала твою песню, я поняла, что мы одинаковые.

– Как так?

– Мы оба изгнанники, ты и я. Мы живем в чужом мире.

Талиесин улыбнулся, но в улыбке этой была печаль.

– Мы сами творим мир, в котором живем, – легко сказал он, потом отвернулся от гор и долго смотрел, не произнося ни слова.

Когда он снова заговорил, голос его звучал отрешенно:

– Я видел землю, сияющую добротой, где каждый защищает достоинство брата, как свое собственное, где забыты нужда и войны, где все народы живут по одному закону любви и чести.

Я видел землю, светлую истиной, где слово – единственная порука, где нет лжи, где дети спокойно спят на руках у матери, не зная страха и боли. Я видел страну, где цари вершат правосудие, а не разбой, где любовь, доброта и сострадание изливаются, как река, где чтят добродетель, истину, красоту превыше довольства или корысти. Землю, где мир правит в сердцах людей, где вера светит, словно маяк, с любого холма, а любовь, подобно огню, горит в любом очаге, где все поклоняются истинному Богу и соблюдают Его заповеди. Я видел эту землю, Харита, – сказал он, ударяя себя в грудь. – Я видел ее, и сердце мое стремится туда.

Лицо его светилось, сила видения захватила Хариту и в то же время напугала ее. Она крепко стиснула его руку.

– Чудесная греза, мой милый, – сказала она.

Ладонь его была холодна.

– Не просто греза, – отвечал он, встряхивая головой. – Эта земля существует въяве.

– Но не на нашем свете.

– Да, – согласился он и добавил: – но таким задуман наш мир и таким он станет. Это возможно, Харита. Ты видишь? Ты понимаешь?

– Понимаю, Талиесин. Ты говорил мне о царстве Лета…

– Царство Лета – лишь отблеск того мира! – в сердцах вскричал он, но в следующее мгновение смягчился. – Ах, но с Летней страны все мы начинаем. Когда я стану королем, Харита, мое правление воссияет, как солнце, чтобы все увидели и поняли, каким задуман наш мир.

Талиесин положил ладонь ей на живот и улыбнулся.

– Скажи нашему сыну то, что я сказал тебе. Он будет царствовать после меня и должен стать сильным, ибо тьма не уступит ему и пяди. Он должен стать мужем среди мужей, могучим и мудрым правителем. А прежде всего пусть любит и чтит истину.

Харита еще крепче прижала его ладонь к животу.

– Сам и скажешь. Мальчик – если это будет мальчик – должен учиться таким вещам от отца.

Талиесин вновь улыбнулся и поцеловал ее.

– Да, – сказал он нежно..

Кречет снова принялся скрестись, и Талиесин пустил его полетать. Сокол стал описывать круги, взмывая все выше и выше в чистое небо. Они смотрели, как он парит, слушали клекот, которым он приветствует знакомое ощущение воздуха под крыльями, снова дикий и вольный.

Сокол улетел дальше в холмы. Они сели на коней, поскакали за ним и через какое-то время оказались перед каменистой расселиной между двумя обрывами. Талиесин остановил коня и крикнул едущей сзади Харите, что, наверное, надо поворачивать назад.

Харита взглянула на парящего в небе сокола.

– Мы потеряем его из виду, – сказала она. – Давай проедем еще чуть-чуть. Крыло пока слабое, он скоро устанет и спустится.

Талиесин согласился и двинулся по расселине, усеянной каменными глыбами. Оказавшись в самом низу, он оглянулся и покачал головой.

– Спускаться – одно дело, подниматься – совсем другое. Придется искать другую дорогу.

Они въехали в долину там, где она расширялась, продолжая следовать за кречетом, и вскоре его нашли – он с громким клекотом рвал тушку только что убитого зайца. Они дали ему наесться и вновь усадили на Харитино седло, потом развернули коней и поскакали назад в объезд каменистых холмов и опасной расселины.

Талиесин ехал чуть впереди, распевая гимн летнему дню и выбирая самую легкую дорогу. У ручья он остановился и обернулся к Харите.

– Надо напоить коней. А мы… – Он взглянул на нее и тут же соскочил с лошади. – Харита!

Она медленно повернула голову и отрешенно взглянула на него, лицо ее было серым и осунувшимся, глаза смотрели тускло.

– Я устала, Талиесин, – выговорила она заплетающимся языком. – Во рту пересохло.

– Дай я тебя сниму, – сказал сразу помрачневший Талиесин. – Мы немного отдохнем. – Перекинув ее руку через плечо, он вынул Хариту из седла.

В первый миг он не заметил крови, однако, когда он повел усаживать ее на камень у ручья, липкий потек на седле остановил его взгляд.

– Харита, у тебя кровотечение!

Она уставилась на седло, потом – на алое пятно, расползавшееся по ее одежде, подняла изумленный взор, слабо улыбнулась и выговорила:

– Думаю… нам надо… ехать назад.

Талиесин помог ей снова забраться в седло и поехал рядом, поддерживая за талию. Так медленно и осторожно они добрались до виллы. К тому времени Харита была уже почти без сознания – голова моталась из стороны в сторону, кожа, белая, как снег, была холодна на ощупь. Когда они остановились, она, как мешок, свалилась из седла на руки Талиесину, и тот, держа ее в охапке, ринулся в зал, громко зовя на помощь.

Хенвас – седовласый управитель – выбежал навстречу.

– В чем дело, хозяин? Что стряслось? – Он увидел, что из-под руки Талиесина течет кровь и сказал: – Я пришлю Хейлин.

Когда Талиесин укладывал Хариту в постель, она застонала. Он встал рядом на колени, лихорадочно пытаясь вспомнить, какое средство помогает в таких случаях. Ему даже пришло в голову прибегнуть к друидической силе. В эти отчаянные мгновения он успел перебрать многое, но под конец стал просто молиться. Так он явил веру в Спасителя Бога, решив, что отвернуться от истинного Бога и обратиться к старому при первом признаке опасности значило бы обнаружить слабость и хрупкость веры.

Так он молился, обращаясь к Живому Богу, Который не оставляет без ответа людские мольбы. Он не сомневался, что молитва его будет услышана. Губы его еще шептали, когда отворилась дверь и влетела Хейлин, дородная повелительница Пендарановой кухни. Ее пухлое лицо раскраснелось от бега.

– Ну, ну, – обратилась она к Талиесину, словно к набедокурившему мальчишке, – что с нашей девочкой?

– Мы катались верхом, – объяснил он, – и у нее началось кровотечение.

– Лежи, – сказала Хейлин, кладя теплую ладонь Харите на лоб. Та лежала, дрожа, с закрытыми глазами и едва дышала, однако стряпуха говорила с ней так, будто она в полном сознании. – Ну, ну… дай-ка Хейлин на тебя глянет. – Добрая женщина принимала всех Пендарановых сыновей и почти всех остальных младенцев в Маридуне за последние двадцать лет. Сейчас она склонилась над Харитой, одновременно отдавая распоряжения Талиесину: – Найди Руну, пусть принесет чистого тряпья и воды. Бегом, делай, что я говорю.

Талиесин не двинулся с места.

– Ты ничем ей не поможешь, если будешь торчать здесь, как истукан, – сказала Хейлин. – Приведи Руну.