Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

– На наш взгляд, – отвечал Эльфин, – вы прекрасно с ней уживаетесь.

– И все же, – в голосе Аваллаха прорезалась печаль, – это не так, как видится со стороны. Если мы хотим жить здесь и дальше, нам надо меняться.

– В чем же?

– Нам многого недостает, – произнес король-рыболов. – По правде сказать, нам недостает того, без чего нам не выжить в этом суровом краю, – того, что можете дать вы.

– Мы и рады бы помочь вам, чем сумеем, – отвечал Эльфин. – Однако у нас нет ничего своего, как ты прекрасно знаешь. И уж конечно ничего такого, чем бы не обладали вы.

– Я не о том, что можно потрогать руками, – сказал Аваллах.

– Так что же у нас есть, необходимое для вашей жизни?

– Вы – народ воителей, – отвечал Белин. – Вы закалены в боях. Мы ненавидим войны, но понимаем: чтобы удержаться здесь, придется воевать.

– Вы что, предлагаете, чтобы мы сражались вместо вас? – недоверчиво спросил Эльфин.

– Да, в обмен на землю, – отвечал Аваллах.

У Хафгана вырвался сдавленный стон. Лицо Эльфина ожесточилось.

– Подавитесь своей землей! Кимры – не рабы!

Царевич Майлдун вскочил. Лицо его искривила высокомерная усмешка.

– По мне, так у вас нет выбора. Вам нужна земля, нам – воины. Все просто. А какой еще от вас прок?

Эльфин побагровел от гнева и открыл было рот, чтобы ответить. Однако, прежде чем он произнес хоть слово, Талиесин выступил вперед и встал между отцом и Аваллахом.

– Позволь нам удалиться, король Аваллах, чтобы мы могли между собой обсудить твое предложение.

– Не будем мы… – начал Эльфин с жаром.

Талиесин повернулся к нему.

– Давай сейчас же уйдем, – сказал он мягко.

Эльфин круто развернулся и вышел. Хафган и Талиесин последовали за ним. За все время, что они шли по дворцу, никто не произнес ни слова.

– Киалл бы его убил, – мрачно произнес Эльфин, когда конюхи подбежали с лошадьми.

– Он не знал, что говорит, – молвил Хафган.

– Глотку перерезают за меньшее.

– Он по-настоящему заблуждался.

– А будь со мной мой кинжал, его сын был бы по-настоящему мертв!

– Сейчас твоими устами говорит гнев, – сказал Талиесин. – Я не буду слушать.

Лошадей подвели. Эльфин выхватил у конюха поводья и вскочил в седло.

– Ты едешь?

– Нет, – отвечал Талиесин. – Я задержусь ненадолго и попробую переговорить с Аваллахом.

– Нечего с ним разговаривать. Мы уходим из этих краев.

– Позволь мне прежде поговорить с ним с глазу на глаз. Может быть, он уже жалеет о своей ошибке.

– Ладно, говори, – буркнул Эльфин. – Я тем временем займусь сборами. Видно, что мы здесь больше не нужны.

Подковы зацокали по двору, а Талиесин вернулся во дворец. Когда он шел по переходу в зал, впереди мелькнула тень. Он остановился и позвал:

– Выйди, друг, поговорим лицом к лицу.

Через мгновение из темноты выступила худощавая фигура Аннуби. Талиесин и прежде видел царского советника, но лишь издали и мельком. Сейчас его изумил облик этого человека: смертельная бледность, скорбный рот, потухшие серые глаза, на голове редкий седой пух. Прорицатель шагнул вперед, и тени как будто сгустились, надвинулись вместе с ним, – так плотно окружала его тьма.

– На одно слово, господин, – вздохнул Аннуби. Он стоял очень близко, и Талиесин ощутил гнилостный запах из его рта.

– Ты советник Аваллаха, – сказал Талиесин.

– Я им когда-то был. – Прорицатель мертвыми глазами смотрел на юношу. – Однако я утратил зрение и голос.

Талиесин поежился под этим мрачным, пугающим взглядом.

– Чем могу тебе служить?

– Оставь нас, – прошипел Аннуби. – Твой отец прав, вы здесь больше не нужны. Уходи и не возвращайся.

– Почему? Зачем ты нас прогоняешь?

– Аваллах говорит о будущем, о союзах… ба! Мечты! Обольщения! У нас нет будущего. Мы принадлежим к миру, который погиб и не возродится.

– Возможно, – сказал Талиесин. – Времена проходят, мир изменяется. Так устроена Вселенная. Но… – Он обвел рукою дворец, – …вы и тут неплохо устроились.

– То, что ты видишь вокруг, – обман зрения. Это ничто – менее, чем ничто! – Он сухощавой рукой ухватил Талиесина за плечо. – Мы – отзвук умершего голоса. А вскоре стихнет и отзвук.

Талиесин хотел снять его руку со своего плеча и почувствовал кости под дряблой кожей запястья.

– Но он еще не стих. И не стихнет, покуда есть те, кто его слышит. – И юноша зашагал по переходу.

Аннуби за ним не пошел, но снова вжался в тень.

– Мы умираем, – простонал он, и тьма застонала с ним. – Уйди и дай нам умереть с миром!

Слуга вновь провел Талиесина во внутренний покой. Белин ушел, но Аваллах с Майлдуном по-прежнему были здесь. Оба уставились на Талиесина; Майлдун нахмурился, но Аваллах принудил себя улыбнуться.

– А, это ты, Талиесин? Выпьешь с нами вина? – Он налил кубок и протянул юноше.

– Отец говорил, что ты искусный певец, – вставил Майлдун. – Жаль, что я никогда тебя не услышу. – Он высокомерно усмехнулся.

– Ты лучше других должен понять, – сказал Талиесин. – Мой отец не был бы королем, если бы оставил без внимания прямое оскорбление себе и своему народу.

– Так значит, союз с нами для вас оскорбителен? – с жаром спросил Майлдун.

Глаза Аваллаха сузились.

– Ты видишь, как легко извратить смысл? – спросил Талиесин.

– Все я понял! – Майлдун грохнул кубком о стол.

– Все ли? – Талиесин взглянул прямо ему в лицо. – Тогда я напрасно сюда вернулся.

– Погоди! – шагнул вперед Аваллах. – Кажется, я понял… или начинаю понимать. Останься, Талиесин, поговорим.

– Что с ними разговаривать? – сердито вскричал Майлдун. – Все против нас, отец. Мы можем полагаться лишь на свои мечи. Пойми!

– Выйди, Майлдун, – мягко попросил Аваллах. – Я поговорю с Талиесином.

Царевич с грохотом поставил на стол кубок, вино плеснуло на камни у его ног, густое и алое, как кровь. Аваллах подлил себе еще вина и, когда Майлдун вышел, указал Талиесину на кресло.

– Мой сын несдержан, – сказал Аваллах. – Я сам когда-то таким был. Ему нужно то, чего у него нет, а то, что у него есть, ему не нужно. Это мешает жить. – Король-рыболов подошел к креслу и с превеликой осторожностью опустился в него. – Сядь, Талиесин.

Бард сел.

– Твоя рана тебя тревожит?

– Увы, сегодня опять, – вздохнул Аваллах. – Она то хуже, то лучше.

– Странная болезнь, – посочувствовал Талиесин.

– Да уж, – согласился Аваллах. – И единственное от нее средство – общество священника Давида.

– Я тоже ощутил на себе его силу – вернее, силу Бога, которому он служит. Возможно, если ты обратишься к Господу Вышнему, ко Христу… – начал Талиесин, и свет вспыхнул в его глазах.

– А я и обратился, – молвил Аваллах. – Я поклялся Ему служить и принял водное крещение здесь, в моем озере. За себя и за всех моих домочадцев. Так у нас принято. И все же Всевышний не посчитал нужным исцелить мою немощь. Возможно, как говорит Давид, Он учит меня смирению. Я и впрямь много не знаю об этом новом Боге.

Аваллах задумчиво отхлебнул вина, потом поднял взгляд и весело улыбнулся.

– Странно, не правда ли? Чужаки из разных миров, объединенные верой в одного Бога. Так пусть между нами не будет недоразумений. – Он отодвинул чашу, словно она-то и была источником непонимания.

– Прекрасные слова, – отвечал Талиесин. – Я убежден, что ты не хотел нас оскорбить. Однако тебе следовало знать, что твое щедрое предложение ввергает нас в узы рабства. У моего народа земля принадлежит королю, а король – земле, с древних времен они нераздельны. Жизнь клана зависит от правды короля: если он правит справедливо, на земле царят мир и благоденствие. Если король процветает, процветает и земля.

– Так и у нас, – заметил Аваллах.

– Король служит земле и защищает ее. Он раздает ее своим людям, а те в обмен должны являться с оружием по его зову.

Аваллах долго молчал.

– Спасибо, что объяснил, – сказал он наконец. – Теперь я понял, как оскорбительны были мои слова, и сожалею, что говорил, не ведая.

– Я не держу на тебя обиды.

– Тогда скажи мне, Талиесин, как мне загладить сделанное?

– Это будет нелегко, – отвечал Талиесин.

– Говори, я готов на все.

– Отлично. Вот как ты сможешь вернуть себе доверие моего отца. – Талиесин изложил Аваллаху свой план, царь согласился.

Глава 7

Когда на Хариту накатывала печаль, она искала утешения в прогулках верхом. Ветер и солнце или дождь и туман успокаивали тоску. Среди холмов ее одиночество терялось в пустынности этого дикого края. Она возвращалась с прогулок если не счастливая, то умиротворенная, ее беспокойный дух на время утихал.

Но теперь это не помогало. Она скакала и, когда уже казалось, что забытье близко, что солнце и холмы вот-вот возьмут свое, внезапно оборачивалась проверить, не едет ли сзади он. И всякий раз ее сердцебиение учащалось, дыхание перехватывало.

Она убеждала себя, что здесь его быть не может, что он ей ни к чему, но все равно оглядывалась. А не видя его, испытывала такое разочарование, что новообретенный душевный покой рассыпался в прах. Пять дней скакала она по диким холмам и каждый вечер возвращалась без сил и в тоске.

По ночам во дворце было тихо и пусто, гораздо более тихо и пусто, чем до прихода кимров. Даже Белин и Майлдун со свитой не заполняли пустоту и не разгоняли тишину так, как кимры своими песнями и рассказами.

Она ела вместе со всеми в зале, но трапезы были такими скучными, что нагоняли сон; разговоры и развлечения напоминали чуть подогретый жиденький суп. Странное дело: шумные и порывистые кимры, которые, казалось, всем так мешали своей суетой, заразили самый воздух дворца дерзкой жизненной силой. Они пробыли здесь считанные дни, но каким-то образом сумели так заполнить собою дворцовый быт, что без них всем стало не по себе, словно от здорового дерева отломили ветку.

Харита озиралась по сторонам. Дворец, всегда казавшийся таким красивым, хоть и скромным по сравнению с прежним, вдруг потускнел, сделался блеклым и неказистым: холодный овечий загон на голой скале посреди болот. Как она проживет здесь еще день, не то что всю жизнь?! Однако она жила и страдала.

На пятый день царевна вернулась с прогулки и увидела во дворе вороного коня. Она остановилась неподалеку и спрыгнула на землю.

– Это конь чужестранца? – спросила она конюха, державшего вороного под уздцы.

– Да, царевна, – отвечал тот, принимая у нее поводья.

Она помедлила и взглянула на вход, словно решая, входить или нет, потом медленно двинулась к ступеням. Сделала несколько шагов по переходу и снова остановилась. Кто-то шел навстречу. Может быть, ее еще не заметили. Она повернулась и побежала на улицу.

– Погоди! – окликнули сзади.

От этого звука у нее похолодели пальцы. Она заколебалась.

Талиесин выступил в квадрат света у открытой двери. Харита замерла на цыпочках, вытянув руки, словно собиралась обратиться в бегство; на лице ее застыли испуг и радость.

– Постой, Владычица озера, – ласково произнес юноша. С плеч его ниспадал голубой плащ, скрепленный серебряной пряжкой в виде двух сцепленных рогами оленьих голов. У оленей были изумрудные глаза. Харита смотрела на пряжку, чтобы не смотреть в очи певцу.

– Я думал увидеть тебя босой, – сказал он, указывая на ее сандалии. – Но ты, вижу, сумела обойтись без сапог.

– Истинный королевич вернул бы их. – Собственный голос резал ей слух. Она мучительно скривилась.

– Позволь мне исправить свою вину. – Пройдя мимо нее, Талиесин вышел во двор, подошел к своему коню и в следующее мгновение вернулся с сапогами. – Я сберег их для тебя.

Она не шелохнулась.

– Они ведь твои, царевна Харита, разве не так?

Ее имя в его устах прозвучало, как гром с ясного неба. Кровь прихлынула к щекам.

– Мои, – прошептала девушка, словно признаваясь в чем-то постыдном.

– Так надень их. – Талиесин, держа сапоги, опустился перед ней на колени.

Харита приподняла ногу, легко опершись рукой на его плечо, ощутила, как его пальцы развязывают шнуровку, снимают сандалию. Сапог натянулся легко, и она приподняла другую ногу, глядя, как свет играет в золотых кудрях Талиесина. Он начал развязывать вторую сандалию, и от тепла его ладони по коже пробежала дрожь. Дыхание участилось.

– Я ждал тебя, – сказал он, выпрямляясь. Его ясные глаза были сейчас зеленые-презеленые, как листва.

Слова застряли у нее в горле. Она забыла, как говорить.

– Я… я каталась верхом. – Вот все, что ей удалось выдавить.

– Возьми меня с собою, – с жаром попросил он. – Покажи мне, где ты бываешь.

Харита по-прежнему смотрела, но уже не на пряжку – ее взор скользил по его лицу. Без единого слова она повернулась к дверям, вышла во двор и легко запрыгнула в седло. Талиесин тоже вскочил на коня и вслед за ней поскакал по серпантину к дамбе, ведущей через болото.

По ту сторону дамбы Харита пустила коня в карьер, и серый полетел стрелой, только бросилось улепетывать из-под копыт перепуганное заячье семейство. Всадница вырвалась на гребень холма и устремилась вниз, Талиесин за ней. Так они мчались, перемахивая через холмы, под голубым небом. Мягкая молодая трава, усеянная мириадами лютиков, покрывала землю.

Они пронеслись через долину, вдоль быстрого ручья. В верховьях сплошной стеной встали заросли боярышника. Здесь Харита пустила коня прямо по воде, в единственный просвет между деревьями.

За боярышником начался прохладный березняк. В кружевной тени стоял гомон множества белок, дроздов, скворцов. Сквозь влажную прошлогоднюю листву пробивались колокольчики и ясменник, в воздухе плыл сладкий аромат жимолости. Четыре рыжих оленя вскинули головы на звук приближающихся всадников. Мгновение они смотрели на непрошеных гостей, потом разом повернулись и в несколько огромных скачков унеслись прочь.

Харита с Талиесином медленно ехали между стройными стволами. Оба молчали. Вновь и вновь Харита чувствовала на себе взгляды певца, но обернуться не смела, боясь встретиться с ним глазами.

Наконец они подъехали к месту, где из земли торчал большой черный валун. Когда-то давным-давно к нему прислонили два других, и все три накрыли большой каменной плитой. Дольмен стоял посреди леса; он так оброс серым и желтым лишайником, что казался частью живой природы – гриб-великан, недобрый хозяин леса.

Харита остановила серого, легко соскочила на землю, бросив поводья, подошла к дольмену и положила руку на грубый камень.

– Мне нравится думать, что это – надгробье, – сказала она, помолчав, – и на этом самом месте давным-давно произошло что-то очень славное или очень печальное. – Она бросила взгляд на Талиесина, который сидел, склонясь на луку седла, и не сводил с нее глаз. – Не разубеждай меня, даже если знаешь, что это не так.

– Все, как ты говоришь, – отвечал юноша, спрыгивая с коня. – Жизнь состоит из событий печальных и славных. Одни сохраняются в памяти, другие… другие разыгрываются вдали от человеческих глаз и навеки остаются неведомыми. Однако скажи, что, по-твоему, здесь случилось?

Он шагнул к ней.

Харита приложила ухо к камню и закрыла глаза.

– Ш-ш-ш, – прошептала она. – Слушай.

Талиесин слышал обычные лесные звуки, жужжание насекомых, пересвист птиц, шуршание листвы на ветру. Он завороженно глядел на девушку. Она была пригожа, как солнечный день, с глазами чистыми, глубокими и переменчивыми, как море, стройная и величавая, с движениями плавными и грациозными. Простое белое платье и зеленый с золотом пояс казались одеянием богини. Никогда не видел он девушки прекраснее; она манила его своей невыразимой загадочностью. Он чувствовал, что с радостью отдал бы жизнь только за то, чтобы вот так стоять и смотреть на нее, не чая проникнуть в тайну.

– Что ты слышишь? – спросил Талиесин.

Харита открыла глаза и сказала твердо:

– Жила-была девушка… – Она пошла вокруг камня, продолжая, – которая попала сюда из заморской страны. Жилось ей трудно, потому что край этот суров, и она поневоле сравнивала его с оставленным позади. Она мечтала вернуться в свой старый дом, но не могла, ибо он погиб в пламени. Она тосковала и, чтобы развеять тоску, ездила на лошади по холмам, искала чего-то, сама не зная чего.

Однажды она встретила юношу – услышала его пение в лесу. Он спел для нее и поймал ее сердце, как птицелов ловит шелковым силком птичку. Она пыталась вырваться, но тщетно – силок держал крепко.

Она могла бы быть счастлива с юношей, отдать все, чтобы остаться с ним… но этому не суждено было сбыться.

– Почему?

– Потому что они принадлежали к разным народам, – печально отвечала Харита, и Талиесин услышал в ее голосе скорбную покорность судьбе. – К тому же девушка была из знатной семьи, ведущей свой род от богов.

– А юноша? Разве он не был знатного рода?

– Был… – отвечала она и, отступив от него, снова пошла вокруг дольмена, ведя руками по камню, как будто нащупывала знаки, вырезанные здесь во время оно и стершиеся от ветра и дождей.

– Но?

– Но сородичи его были грубы и неотесанны, как и та земля, на которой они родились. Воины по призванию, буйные и невоздержанные, они во всем отличались от народа девушки, и многого в ней он никогда не сумел бы понять. И хотя она отдала юноше свое сердце, им не суждено было быть… – Она смолкла.

– Счастливыми? – предположил он.

– …вместе. От этого девушка скорбела и убивалась. Жизнь на чужбине стала еще горше.

– А что юноша? – спросил Талиесин.

– Юноша ушел, – просто отвечала Харита. – Со временем он вернулся в свое далекое королевство и увез с собой девичье сердце. Она не могла жить без сердца и потому начала угасать. С каждым днем она понемногу умирала, и пришел день, когда она так и не проснулась. Родные оплакали ее и принесли тело сюда, на то место, где она встретилась с юношей. Здесь ее похоронили, а над могилой воздвигли каменное надгробье.

Талиесин медленно двинулся вокруг дольмена.

– И впрямь печальный рассказ, – сказал он, помолчав. – Если бы юноша сильнее любил, он бы придумал, как спасти девушку. Он бы увез ее с собой, или они поселились бы вместе в другой стране…

– Быть может, – отвечала Харита, – но обоих удерживал долг – долг перед народом и перед страной. Их миры были слишком далеки.

– Ах, – вздохнул Талиесин, закрыл глаза и, скользнув спиною по камню, уселся на землю.

Харита смотрела на него с любопытством.

Певец заморгал глазами и сказал:

– Мертвая и похороненная, девушка так и не узнала, что сталось с юношей.

– Думаю, он нашел себе другую среди своего народа, – сказала Харита.

Талиесин грустно покачал головой.

– Нет. Некоторое время он влачил жалкое существование, полубезумный от горя и обиды. Однажды он пришел в себя и вернулся к девушке. Ему рассказали, что она умерла, тогда он пришел на ее могилу и рассек себе грудь кинжалом. Он вынул сердце, похоронил его рядом с девушкой, потом лег… – Талиесин замолчал.

– Что с ним сталось?

– Ничего, – скорбно отвечал Талиесин, – так и лежит.

Харита различила озорную искорку в его глазах, легкое подрагивание в уголках губ и рассмеялась. Смех прогнал грусть, навеянную печальным рассказом.

– Не пытайся его утешить, – предупредил Талиесин. – Его сердце – с девушкой, и нет для него теперь ни боли, ни радости.

Харита опустилась рядом с ним на колени. Он протянул руку, и пальцы их соединились. Он прижал ее ладонь к губам. Она смотрела, как он целует ей руку, потом закрыла глаза и в следующий миг ощутила губами касание его губ.

В их лобзании была робкая чистота, но была в нем и страсть, жар, от которого пробудился дремлющий голод.

Талиесин молчал, но она слышала его дыхание. Он был так близко, что она ощущала кожей его тепло.

– Ни боли, ни радости, – прошептала она и приникла лицом к его груди. Обхватив ее руками, он медленно запел.

Тени в лесу сгустились, прежде чем они шевельнулись. Косые лучи расчертили землю светлыми полосами, серые облака порозовели. Лошади забрели под деревья и стояли, опустив длинные морды.

Талиесин коснулся ладонью ее щеки.

– Харита, душа моя, – прошептал он, – если я и похитил твое сердце, то лишь ценой своего.

Харита хотела было встать, но он не выпускал ее руки.

– Нет, – выговорила она. – Я… я не выдержу.

Она высвободила руку, встала, отошла на несколько шагов, остановилась и снова взглянула на него. Глаза ее стали суровыми, словно каменный дольмен.

– Не бывать этому! – сказала она, и звук ее голоса острым ножом рассек тишину леса.

Талиесин медленно встал.

– Я люблю тебя, Харита.

– Одной любви мало!

– Более чем достаточно, – сказал он.

Она обернулась к нему.

– Более чем достаточно? Она не может остановить боль, печаль, смерть! Не может вернуть утраченное!

– Не может, – согласился Талиесин. – Жизнь рождается из боли. Ее нельзя избежать, но любовь помогает сносить боль.

– Я не хочу ее сносить, не хочу вечно терпеть. Я хочу освободиться, забыть. Поможет ли здесь любовь?

– Любовь, Харита… – Талиесин подошел, положил ей руки на плечи и почувствовал, как сильно они напряжены. – Любовь никогда не забывает, – сказал он мягко. – Любовь никогда не устает надеяться, верить, терпеть. Пусть боль и смерть силятся взять верх, любовь стоит крепко.

– Красивые слова, Талиесин, – глухо отвечала Харита, – но всего лишь слова. Я не верю в такую любовь.

– Тогда поверь мне, и я ее тебе покажу.

Харита отвернулась, и он успел заметить на прекрасном лице следы долгих лет одиночества и еще другое – глубокую, кровоточащую, открытую рану в сердце. Вот откуда ее гнев; и отсюда же гордость.

– Я покажу тебе такую любовь, – нежно повторил он.

На мгновение она смягчилась и даже полуобернулась к нему. Однако боль была слишком велика. Лицо ее вновь посуровело, она схватила поводья.

Он не пытался ее удерживать, просто смотрел, как она скачет между деревьями. Через несколько мгновений раздался всплеск – серый вошел в ручей. Тогда он вскочил в седло, развернул коня и поскакал к выходу из долины.

Он уже достиг зарослей боярышника, но еще не успел въехать в ручей, когда из долины донесся сдавленный крик, а следом прозвучало «Талиесин!».

Юноша натянул поводья и прислушался. Все было тихо. Он хлестнул лошадь уздечкой по шее и понесся галопом. Шипы цеплялись за одежду и кожу, но Талиесин, ничего не чувствуя, летел вперед.

Сперва он не увидел ее, только копошащуюся серую массу – это билась поваленная наземь лошадь, которую трое держали за шею и голову. Еще четверо волоком тащили по земле кого-то в белой одежде… Харита!

Талиесин устремился на помощь. В этот миг Харита высвободилась из рук нападавших и отскочила назад. У разбойников были копья, и все четверо наступали на нее с оружием наперевес. Талиесин все еще был далеко, он понял, что не успеет. На бешеном скаку он с бессильным ужасом наблюдал, как один из нападавших подался вперед, целя в Хариту страшным наконечником.

Копье метнулось в воздухе, и в тот же миг Харита исчезла… в следующее мгновение она перекувырнулась над головой врага – колени прижаты к груди, голова – к коленям, косы развеваются. Разбойник, потеряв равновесие, рухнул навзничь.

За спиной у ошарашенных противников Харита припустила бегом. Один из тех, что держал лошадь, разжал хватку и метнулся за ней. Его руки схватили пустой воздух, и он растянулся на земле.

Теперь уже все разбойники кинулись на девушку, железные наконечники их копий блестели в тени долины. Один из них молниеносно вскинул копье и, размахнувшись, бросил его в Хариту.

Однако девушка снова исчезла. Древко вонзилось в землю и осталось стоять, дрожа.

Нападавший бросился за копьем, но Харита, перекатившись по земле, ухватила древко и выставила наконечник навстречу бегущему. Тот резко остановился, выпрямился и пошатнулся. В следующий миг он с криком обернулся к товарищам, сжимая руками торчащее из груди копье.

Он упал, но другой перепрыгнул через него и сзади ухватил пытавшуюся увернуться Хариту. Он держал ее за локти и разворачивал к товарищам, один из которых уже изготовился вонзить в нее острие копья.

Копье мелькнуло, прошло там, где только что стояла Харита, и насквозь пропороло разбойника в тот миг, когда девушка перемахнула через его голову.

Талиесин был уже так близко, что видел ужас в глазах нападавших. Они думали быстро разделаться с девушкой, забрать лошадь и что там еще окажется ценного, но совершенно не рассчитывали связываться с чертовкой, которая возникает и пропадает, когда ей вздумается.

Потеряв двух товарищей смертельно раненными, они растеряли прежний задор. Ближайший выставил копье и начал отступать от Хариты, надеясь скрыться в лесу. Слишком поздно услышал он за спиной топот конских ног. Талиесин мельком увидел перепуганное лицо – выпученные глаза, открытый рот, – прежде чем подмять его под копыта своего скакуна.

Остальные разбойники бросились врассыпную. Их испуганные крики еще долго оглашали долину.

Талиесин спрыгнул с лошади и подбежал к Харите. Она дрожала, одежда на ней была порвана, измазана грязью и травяным соком, на руках, выше локтей, где держал ее разбойник, остались красные следы, но в остальном она, похоже, не пострадала. Он протянул было руки, да так и уронил их, не решившись ее обнять.

– Я не ранена, – сказала Харита, переводя взгляд с одного мертвеца на другого. – Кто это?

– Ирландские морские волки. Без сомнения, они приплыли вчера из-за Хабренского залива в поисках легкой поживы. – Он тоже взглянул на тела. – Думаю, им хватило, и они сегодня же вернутся домой.

– Все случилось так быстро. – Она все еще дышала часто и неровно. – Сколько их было?

– Семеро, – отвечал Талиесин. – Было семеро, осталось четверо.

Он снова взглянул на девушку, и она показалась ему бесконечно чужой – пришелица из невыразимо далекого мира.

– Если б ты видел меня на бычьей арене, ты бы на меня так не смотрел. – Она слабо улыбнулась. – Я танцевала со священными быками в храме Солнца. – Она поежилась. – Есть вещи, которые не забываются.

– Надо возвращаться. Думаю, они разбежались, но поблизости могут быть и другие. – Он подвел ей лошадь.

– Талиесин, были ли это те самые… те самые, что вторглись в ваши края?

– Нет. – Он медленно покачал головой. – Эти с юга Ибернии, прибрежные грабители. Они редко заходят так далеко от моря, чаще просто разоряют приморские деревни, угоняют скот и, если попадется, забирают золото.

Она с некоторым усилием забралась на серого и взглянула на Талиесина с высоты седла.

– Ты скоро уедешь.

– Почему ты так говоришь?

Она подняла голову, взглянула на догорающий закат.

– Нам не быть вместе, Талиесин. Моя жизнь кончилась там… – Она кивнула на оранжево-алую полосу.

– Но здесь… здесь она начинается снова, – отвечал Талиесин.

– Каждому из нас дается лишь одна жизнь, певец. – С этими словами Харита развернула лошадь и поскакала во дворец.