Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

Глава 5

Утром, пока ямы наполняли углем, моросил дождик, однако к середине дня, когда мясо зашипело на вертелах, прояснилось. Под вечер началось самое веселье. Пиво, темное и пенистое, золотой мед ручьями текли из бочек в рога и кружки. Целые туши – свиные, говяжьи, бараньи – жарились на толстых железных вертелах, ароматный дым плыл над веселой пирушкой. От одной околицы до другой звенели мощные кельтские голоса, песни, как птицы, вольно взмывали ввысь.

Эльфин пел и смеялся от всей души, как пьет и смеется король, уверенный в своей власти. Всем, собравшимся за высоким столом перед его домом, он рассказывал истории, в которых превозносил смелость своих соратников. Он поднимал рог за здоровье всех и каждого, припоминал случаи, когда кто-то особенно отличился, и без устали нахваливал свою дружину. Ронвен сидела рядом с мужем, Талиесин крутился рядом, нежась в лучах отцовского присутствия, как ясноглазая выдра на согретом солнышком камне.

Когда в небе затрепетали первые звездочки, Киалл, сидевший по правую руку от повелителя, нагнулся к Эльфину и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот кивнул и отставил рог с пивом.

– Пора, – сказал он, обводя взглядом собравшихся.

– Что пора? – спросила Ронвен.

Эльфин подмигнул ей и влез на стул. Киалл замолотил по столу рукояткой ножа. Сперва стук тонул в реве голосов, но вскоре к Киаллу присоединились остальные, и грохот, постепенно нарастая, разнесся по всей деревне.

– Лорд Эльфин хочет говорить! – выкрикнул кто-то. – Король хочет держать речь!

– Пусть говорит! – отозвался другой. – Тихо! Пусть король говорит!

По толпе пробежал возбужденный говорок, народ собрался вокруг высокого стола. Плошки, подносы и ножи сдвинули в сторону, Эльфин взобрался на стол. Он стоял, раскинув руки, будто хотел обнять весь клан.

– Сородичи! – крикнул он. – Слушайте своего вождя.

Народ затих, и Эльфин начал:

– Вот уже семь лет, как мы каждое лето обороняем Вал…

– Верно, – отозвались из толпы.

– …и шесть лет из этих семи мы пировали по возвращении.

– Ллеу ведает, что это правда, – отвечали собравшиеся.

– Мы пируем, чтобы отпраздновать благополучное возвращение дружины, а через день-два ратники расходятся по домам, чтобы снова взяться за плуг или пастуший посох. Так было до сего дня, но отныне будет иначе, – выкрикнул Эльфин.

Народ заволновался.

– Что он говорит? Что это значит?

– С этого года дружина будет оставаться здесь! – крикнул Эльфин, обводя взглядом изумленные лица. – Впервые мы выехали отсюда мальчишками – пастухи и землепашцы, сыновья землепашцев и пастухов. Однако за семь лет мы стали воинами!

Народ одобрительно закивал.

– В древние времена короли жили со своими дружинами в деревянных палатах. Времена те возвращаются в наши края, и дружинникам пристало жить с их воеводою.

– Верно, верно, – отвечали жители каера.

– Потому прикажу воздвигнуть здесь, на этом самом месте, просторные палаты! Такие, как у древних воителей!

– Палаты! – радостно ахнула толпа.

– Отныне будем жить, как жили пращуры, не ища защиты ни на востоке, ни на западе, ни на юге, не полагаясь на Римскую империю. Будем искать защиты только у себя, полагаться только на железо в своих руках. Отныне и впредь мы защищаем себя сами!

При этих словах он вытащил меч и двумя руками поднял над головою обнаженный клинок.

Народ разразился шумными криками:

– Да здравствует король! Да здравствует лорд Эльфин!

Через улицу Хафган и Блез в синих одеяниях созерцали происходящее.

– Что ты об этом скажешь? – спросил Блез.

– Неплохо, – отвечал Хафган.

– Разумеется, но к чему это приведет?

– Ну, – отвечал друид под новые восторженные возгласы, – будет им дело на весь следующий год. Я-то гадал, чем займется дружина летом, когда не придется оборонять Вал. Эльфин прав, они теперь воины – пусть будут при воинских заботах.

– Да от них здесь и прохода не будет.

– Не ворчи, Блез. Эльфин достоин хвалы. Он и впрямь учится. Он далеко продвинулся в искусстве управлять людьми.

– Довольно ли этого? – спросил Блез.

– На сегодня довольно, – ответил Хафган. – Дай срок, в нем пробудится и другое. – Старый друид с гордостью взглянул на Эльфина. – Он добрый король и добрый отец Талиесину. Видишь, как мальчик не сводит с него глаз? Да, Блез, этого довольно.

Хафгана уже заметили, и вскоре раздались крики с просьбой рассказать историю. Крики становились все громче и настойчивее.

– Принеси-ка мне арфу, Блез, – сказал бард и начал проталкиваться к высокому столу.

– Вот и ты, Хафган, – обрадовался Эльфин. – Садись рядом со мной.

Друид поклонился, но остался стоять в торце стола.

– Чем могу служить тебе, повелитель?

– Сдается мне, пришло время для сказания. Давненько мы не слышали у огня ничего, кроме дружного храпа.

– Что мой повелитель желает услышать?

– Что-нибудь про подвиги и отвагу, – сказал Эльфин. – Что пристало сегодняшнему пиршеству. Сам выбери.

Талиесин, отиравшийся возле отца, подал голос.

– Расскажи про свиней! – крикнул он, взбираясь Эльфину на колени. – Про свиней Придери!

– Ш-ш-ш, Талиесин, – сказала Ронвен. – Хафган сам решит.

Вернулся Блез с арфой, и Хафган начал рассеянно перебирать струны, выбирая, что будет рассказывать. Зажгли фонари, сельчане и дружинники кучками расселись на земле, поближе к друиду.

Когда все угомонились, Хафган поднял арфу к плечу и, подмигнув Талиесину, заиграл.

– Слушайте же, коли хотите, сказ о Мате ап Матонви, – начал он и замолк, ожидая, пока вновь наступит тишина.

– В те дни, когда роса творения была еще свежа на земле, Мат сын Матонви правил Гвинеддом, и Диведом, и Ллогрией, и Западными землями. И вот этот Мат жить не мог без одной девицы и проводил с ней все время, когда не воевал. А звали девицу Гоевин, дочь Пебина из Дол Пебина, и была она красивейшая из смертных.

И вот в эти дни прослышал Мат про животное, которого на Острове Могущественного прежде не знали: мясо-де у него сладкое и на вкус приятней говяжьего. Итак…

Хафган рассказал, как Мат отправил своего племянника Гвидиона к Придери, сыну Пуйла, за свиньями, которых прислал тому в подарок Араун, владыка Аннона, чтобы и ему разводить свиней. Талиесин сидел, свернувшись клубочком, у отца на коленях, слушал привычные переливы в голосе барда и различал в них эхо древних деяний – деяний, вошедших в легенду так давно, что они уже изгладились из памяти, а сейчас на краткий миг ожили в словах сказителя.

«Быть бардом, – думал Талиесин, – знать тайны всего, что есть под небом и под землею, повелевать стихиями звуками своего голоса – вот это жизнь! Я вырасту и стану бардом и королем, – мысленно поклялся он. – Да, королем-друидом!».

Он поднял глаза к ночному небу и мириадам звезд, мигающих в свете факела. И ему показалось, что он безначален, что какая-то его часть существовала всегда и будет существовать вечно, что он призван к жизни с какой-то неведомой целью. Чем больше он об этом думал, тем больше убеждался, что так оно и есть.

Внимая друиду и вглядываясь в увлеченные лица сородичей, красные в свете факелов, он понимал, что связан с ними неразрывными узами и в то же время предназначен к чему-то еще, к жизни, которую слушатели Хафгана не могли бы себе даже представить.

Эти мысли наполнили его пронзительной болью, внезапная пустота вошла в него, как стрела. Мальчик закрыл глаза и припал лицом к отцовской груди. В следующий миг он почувствовал сильные пальцы Эльфина у себя на затылке.

Он открыл глаза и увидел, что мать смотрит на него и глаза ее сияют в дрожащем свете факелов, как сияли всегда, даже в темноте, – любовью к нему и к мужу. Талиесин улыбнулся, и она, отведя взгляд, снова стала слушать Хафгана.

Любовь хороша и правильна, знал Талиесин, и Хафган часто ему говорил, что любовь лежит под краеугольным камнем земли. Однако он чувствовал, что чего-то здесь не хватает. Он не мог бы это назвать; что-то большее, что-то, чего нельзя почерпнуть в человеческом сердце. Это что-то и было той стрелой, которая пронзила его, наполнив внезапной пустотой и томлением.

Он не вполне ясно осознавал эти мысли – то, что Хафган называл «мудрыми чувствами». Они часто накатывали на Талиесина, нередко, как сейчас – вне всякой связи с происходящим. Сейчас он должен был в тепле и уюте внимать сказанию о Мате – похитителе свиней. Он и внимал – той частью себя, которая оставалась маленьким мальчиком. Однако другая, взрослая его часть наблюдала за весельем и рыдала по чему-то отсутствующему, что Талиесин не мог бы даже назвать.

«Мудрые чувства, – объяснял ему Хафган, – приходят сами собой. Ты не можешь их побороть, остается только смириться и слушать, что они тебе скажут». До сих пор Талиесин ничему от них не научился – разве что держать рот на замке. Он хранил пережитое в себе, молча снося боль. Да, Хафган иногда замечал, что на него находит, но даже Хафган ничем не мог пособить.

Он снова поднял глаза к звездам и увидел их холодное великолепие. «Я часть этого всего, – подумал он. – Я часть всего, что есть или когда-либо было. Я Талиесин; я слово написанное, звук в дыхании ветра. Я волна на море, великий Маннавиддан – отец мой. Я копье, пущенное с небес…».

Слова эти закружились у мальчика в голове. Они задели его юную душу и унеслись в пульсирующий мрак, из которого вырвались, но душа затрепетала, и на ней осталась отметина, словно выжженная каленым железом.

«Я Талиесин», – думал он, певец на заре времен.

На следующий день, когда убирали остатки пира, в Каердиви приехал на буром пони Кормах, верховный друид Гвинедда. Он был без сопровождающих и не поздоровался ни с кем из местных, а прямиком направился к жилищу Хафгана.

– Хафган! – позвал он.

Через мгновение из-под бычьей шкуры, закрывающей вход в хижину, высунулась голова Блеза.

– Кормах! – Юноша медленно вылез наружу. – Что тебя… Ой, я хотел сказать, добро пожаловать, учитель. Чем могу служить?

– Где Хафган? Отведи меня к нему.

– Ты пойдешь пешком? Это недалеко.

– Я поеду, – ответил старик.

Блез взял пони под уздцы и повел через укрепление назад к выходу, из деревни. Сразу за бревенчатыми воротами он свернул с дороги и направился в лес. Протоптанная тропинка между деревьями вывела их на поляну, где Хафган обычно наставлял Талиесина.

Старику и юноше предстали мальчик и учитель в обычной своей позе: Талиесин сидел у ног друида, держа на коленях его посох, а Хафган расположился на дубовом пне и с закрытыми глазами слушал ученика. При виде Кормаха Хафган встал, и Талиесин вскочил на ноги.

– Кормах здесь!

Верховный друид слез с пони.

– Учитель, твой приезд – нежданная радость, – сказал Хафган. – Надеюсь, в Долгеллау не случилось никакой беды?

– Я приехал взглянуть на мальчика, если ты об этом, – отвечал Кормах. – Я умираю. Хотел еще раз увидеть его, прежде чем отойду к Древним.

– Умираешь? – вслух переспросил Блез.

Кормах повернулся к нему.

– Твои уши прекрасно служат тебе, Блез, а вот язык не мешало бы приструнить.

Хафган пристально взглянул на учителя.

– Сколько тебе осталось? – спросил он мягко.

– Я встречу еще один Лугназад, – произнес старик, вскидывая голову к небу, как будто мог прочесть там точную дату своей смерти, – но Самайна уже не увижу.

Хафган спокойно выслушал учителя, но Блез снова не утерпел.

– Можно что-нибудь сделать? – спросил он.

– Можно, конечно, что-нибудь всегда можно сделать. Поверни годы вспять, Блез. Заключи время в сосуд. Взмахни своим ореховым посохом и наколдуй мне новое тело взамен изношенного. Ну, чего вытаращился? Я сказал тебе, что делать. За работу!

Блез покраснел до ушей. Талиесин удивленно переводил глаза с одного на другого. За что старый Кормах так осерчал на Блеза? Ведь понятно, что тот всего лишь тревожится о своем бывшем наставнике.

– Если я тебя обидел… – начал Блез.

Кормах скривил лицо и отмахнулся.

– Иди, свари мне капусты на ужин, – сказал он филиду. – А если у тебя есть рыба, брось в котелок и ее.

Блез мигом просветлел.

– Я сбегаю наловлю! – крикнул он, опрометью бросаясь к тропинке.

– Подойди сюда, Талиесин, – сказал Хафган, поворачиваясь к мальчику. – Кормах хочет с тобой поговорить.

Мальчик боязливо подошел. Он немного опасался Кормаха, его резкой и язвительной речи – не то чтобы по-настоящему боялся, просто остерегался сболтнуть глупость в присутствии верховного друида.

Он встал перед стариком.

– Это большая честь для меня, учитель, – сказал он, прижимая тыльную сторону ладони ко лбу в знак глубочайшего уважения.

Кормах мгновение смотрел на него, потом улыбнулся, и все лицо его пошло морщинками. В следующий миг улыбка исчезла так же, как появилась.

– У тебя было видение, малыш?

Вопрос застал Талиесина врасплох.

– Н-да, – промямлил он, и только сейчас сообразил, что ничего не сказал Хафгану.

– Расскажи мне о нем.

Талиесин, замявшись, взглянул на Хафгана.

– Не смотри на него, смотри на меня! – приказал Кормах и, полуобернувшись к друиду, распорядился: – Можешь идти. Я хочу поговорить с ним наедине.

Хафган кивнул. Он вынул из-за седла рябиновый посох, подал учителю и удалился без единого слова.

Кормах проковылял к пню и тяжело сел.

– Иди сюда, малыш. Садись. Вот так, сюда. – Он снова взглянул на золотистую головку, и голос его смягчился. – Прости старика, малыш. Если я кажусь тебе грубым, то это лишь потому, что у меня не осталось времени разводить церемонии. К тому же я заслужил это право.

Талиесин взглянул на верховного друида, но ничего не ответил. В его присутствии он всегда испытывал странную смесь волнения и страха. Кормах и притягивал его, и отталкивал. При этом он прекрасно понимал, что старику не осилить и мухи: он давно иссох, как старая ветка, лицо, покрытое множеством морщин, задубело и побурело от ароматического огня, ибо так Кормах пророчествовал – обретал вдохновение, глядя на пламя.

Возможно, этим все и объяснялось: в Кормахе ощущалось присутствие Иного Мира, как если бы он стоял одной ногой по эту сторону, другой – по ту, и Талиесин чувствовал это острее других. Смотреть в эти глаза было разом и увлекательно, и немного страшно.

– Расскажи мне о видении, – повторил Кормах.

Талиесин кивнул.

– Я видел Стеклянный остров, учитель. Он был далеко в западном море и сиял, как шлифованный камень, как дивный самоцвет…

– Да? И что потом?

– Он был прекрасен, но печален. Они кричали… голоса кричали… «Погибли, – кричали они, – все погибли». Так грустно, учитель. Без всякой надежды.

– А потом?

– Потом остров исчез, и больше я ничего не видел.

– Как он исчез? Вспомни хорошенько.

Талиесин закрыл глаза.

– Он поблек. Поблек, но в то же время вроде ушел под воду.

– Ты уверен?

– Да. – Талиесин кивнул.

Кормах вздохнул и тоже кивнул. Он поднял глаза к клочку голубого неба между ветвями. На поляне было тепло, птичье пение навевало дремоту, листья тихонечко перешептывались, словно деревья разговаривали друг с другом.

– Что это значит? – спросил Талиесин. – Стеклянный остров и впрямь заколдован, как говорят?

– Заколдован? Нет. – Кормах медленно покачал головой. – Он не заколдован, во всяком случае, в том смысле, который ты в это слово вкладываешь. Он существует на самом деле. Это Западные земли, или Летние острова, вернее, то, что от них осталось. Что это значит? Да, что это все-таки значит?

Верховный друид сложил руки на посохе и опустил на них голову.

– Это значит, Талиесин, что вновь подступает тьма, и мы должны быть готовы.

– Темное время?

– Вижу, Хафган тебе говорил.

– Но откуда приходит тьма?

– Когда Верховный Дух сотворил мир, он повелел солнцу сиять, а тьму заключил в подземный мир, где она и обитает, взирая на мир света из темной холодной пещеры и исходя завистью. Однако время от времени свет слабеет, тьма вырывается наружу и пытается захватить мир. Ей это не по силам, и она уничтожает то, чем не может завладеть. Много тысяч лет Западные земли стояли на страже света, и, пока они оставались в силе, тьма не могла покинуть пещеру. Но теперь… они ослабели. Почему, не знаю.

– А прежде такое бывало?

– Да, и неоднократно. Но каждый новый раз хуже предыдущего. Темнота набирает силу, ее все труднее разбить и загнать обратно в пещеру. В прошлый раз она на сотни лет окутала мир. Опять-таки, это было, когда люди Запада ослабели, и море поглотило большую часть Летних островов.

Глаза Талиесина расширились.

– Что было потом?

– Люди Запада частью перебрались сюда, частью – в другие края, кто-то остался на последней из Западных земель. Ее отражение мы время от времени видим и называем Стеклянным островом.

– Так я и вправду его видел?

– Да, видел. Не всем это удается.

– А ты его видел?

– Дважды.

Нахмурившись, Талиесин обдумывал все, что услышал от Кормаха.

– Если Западные земли погибнут, – сказал он, – то сдерживать тьму придется нам.

Глаза Кормаха сузились.

– С чего ты взял?

– Кроме нас, некому, потому что никто больше не знает и ничего поделать не может.

Верховный друид задумался и долго сидел, глядя на мальчика, белокурого, со светлым и высоким лбом, с глазами, как лесные озера – то голубыми, то темно-зелеными, – и гибким телом. Он вырастет высоким, выше многих. Кормах еще раз взглянул на него и спросил:

– Кто ты, Талиесин?

Сказано это было вполне ласково, но мальчик вздрогнул, на лице его отразился испуг. Кормах видел его смущение и подумал, что Хафган прав. Талиесин так отличается от других, что порой забываешь, что он всего лишь ребенок. И все же что ему ведомо? Какие силы ему подвластны?

– Я Талиесин ап Эльфин, – отвечал мальчик, потом признался: – Порой мне кажется, я могу вспомнить что-то еще – надо лишь как следует напрячь память. Но у меня ни разу не получилось.

– И не получится, малыш. Во всяком случае, сейчас.

– Вчера ночью мне кое-что вспомнилось, а сегодня утром показалось полной бессмыслицей.

– Со временем ты вспомнишь все, главное – смотри и слушай.

– Скажи, учитель, а как же быть с тьмой? Надо же что-то делать.

– Каждый должен делать то, что в его силах, Талиесин. Это все, что в человеческой власти. И все же, если бы все это исполняли, не о чем было бы тревожиться. Да, этого было бы более чем достаточно.

Талиесин снова нахмурился.

– Было бы? Ты хочешь сказать, кто-то не устоит?

– Да, малыш, это так. В некоторых людях света нет, и они поддаются тьме, когда та наступает. И это во много раз осложняет нашу задачу.

– Значит, мы должны быть смелее, – бодро отвечал Талиесин.

Верховный друид взял его за подбородок.

– Разгляди меня и запомни, малыш. Кланяйся от меня тому, кто придет после. – Кормах опустил руку и в изнеможении откинулся назад.

– Запомню, учитель, – пообещал Талиесин. – Я тебя никогда не забуду.

Старик коротко улыбнулся, потом оперся на посох и с усилием встал.

– Ладно. Теперь пошли, посмотрим, чего там Блез наловил.

Они вместе покинули поляну; Талиесин вел в поводу бурого пони.

Хафган сидел на пне у ворот; когда они показались из лесу, он встал и присоединился к ним.

Кормах отправил Талиесина вперед, чтобы поговорить с Хафганом.

– У меня была еще причина повидаться с тобой. Я хотел сказать тебе, пока не сказали другие.

Хафган кивнул.

– Выбор не труден, – продолжал Кормах. – Не надо есть орехов или пить дубовую воду. Верховным друидом станешь ты.

Хафган остановился и поглядел на учителя.

– Эта честь мне не по заслугам.

– Никакая это не честь, – сказал Кормах, – это твое право. Больше никому меня не сменить.

Хафган шевелил губами, но слова застряли у него в горле. Он повернулся к обрыву и поблескивающему на горизонте серебряному ободу моря.

– Не печалься, – сказал Кормах. – Я стар и очень устал. Надо, чтобы братство возглавил кто-то помоложе. Мне повезло – я выбрал себе преемника и умру спокойно.

– Я тебя провожу… – начал Хафган.

– Нет никакой нужды.

– Прошу, дозволь тебе услужить.

Старый друид мягко покачал головой.

– Твое место здесь, с мальчиком. Оставайся. Мы еще увидимся до Самайна. – Он глубоко вдохнул. – А-ах, этот морской ветер пробуждает голод.

Хафган взял его под руку, и они тронулись к каеру.

– Мы поедим, и ты отдохнешь.

– Отдохну, – отвечал Кормах, – скоро я отдохну. А пока я предпочел бы с тобой поговорить. Уважь старика, выслушай.

Глава 6

Харита не знала, в Келлиосе ли Аваллах или где-то далеко, ведет свою нескончаемую войну против Нестора и Сейтенина. Она была готова к обоим исходам: предстать перед отцом сразу или терпеливо ждать его возвращения. Чего она не ждала – так это увидеть царя, бродящего по огромному пустому покою, белого, как призрак, и требующего лекарство.

Все время, прошедшее после встречи с Тромом, она не находила покоя. И не из-за грядущей гибели мира, которую была не в силах представить, а значит, не могла и как следует испугаться, но потому, что боялась не поспеть домой. Одержимая этой мыслью, она каждую минуту ждала конца, а дорога все тянулась и тянулась.

Но вот наконец повозка скатилась с пологих холмов в плоское блюдце бухты, и Харита увидела по ту сторону залива Остров Яблок, невозмутимо плывущий в зелени своих садов. Она вздохнула, чувствуя радость пополам с разочарованием: ничто не изменилось, все было таким же, как в день отъезда.

Мысль эта, вроде бы утешительная, дала толчок новой волне разочарования. «Что-то должно было измениться, ведь меня не было семь лет!» – подумала она. Видимо, изменившись сама, она и от родительского дома ждала чего-то нового, неожиданного.

Всю дорогу от гавани до дворца Хариту терзала мысль, что семилетнее добровольное изгнание окажется напрасным. Она войдет в парадный покой и застанет отца прежним: руки скрещены на груди, глаза суровы, подбородок тверд, как каменная скала, на губах – яростный оскал, в сердце – с трудом сдерживаемая буря. Она услышит его голос, отдающийся от гладкого пола, словно между ними – многие лиги. Все будет, как если бы она только что вышла из зала. Ничто не изменится.

Даже это, наверное, было бы лучше, чем то, что предстало ее глазам, когда темные, грязные переходы вывели ее к огромным кедровым дверям – некогда блестящим, а теперь потускневшим под толстой коркой пыли. Все слуги куда-то подевались; царевну встретил лишь молодой распорядитель, который не совсем понял, кто перед ним, и без всяких церемоний провел ее в зал.

– Иди, позови Аннуби, – приказала она растерянному распорядителю. – Скажи, Харита вернулась.

Юноша от смущения готов был бежать куда угодно и чуть не споткнулся в спешке. Харита взяла приготовленный для отца подарок и дрожащей рукой потянула за шнурок. Дверь беззвучно отворилась, и девушка вошла в полутемный зал. Снаружи светило солнце, здесь же царили сумерки.

Сперва она решила, что распорядитель напутал и Аваллаха здесь нет. Она уже хотела идти назад к дверям, когда услышала сиплый шепот:

– Кто это?

Она повернулась и медленно пошла в центр огромного зала.

– Отец?

С возвышения в дальнем конце покоя донесся сухой кашель. Харита остановилась и подняла глаза. У подножия трона сидел Аваллах, опершись спиной о подпорку для ног и выставив вперед ступни. Его глаза блеснули в полумраке.

– Э? – спросил он и тут же зашелся в кашле.

– Отец, это я, Харита, – сказала она, подходя ближе.

Царь поднял голову и пристально поглядел на нее, потом медленно поднялся на ноги и пошел вперед странной, вздрагивающей походкой. Она заметила, что он опирается на костыль.

– Лекарство мое принесла? – прохрипел он, подходя.

– Это Харита, – повторила она. – Твоя дочь… Я вернулась.

Она с ужасом смотрела на развалину, в которую превратился отец.

– Х-харита? – Аваллах заковылял к ней. Его волосы свисали сальными космами, водянистые глаза тускло смотрели с пергаментно-бледного лица.

Харите хотелось подбежать, заключить его в объятия, однако, потрясенная, она продолжала стоять, как в столбняке.

– Вернулась, значит. – Аваллах с трудом сделал еще шаг. Он тяжело дышал, по лбу его катился холодный пот.

– Отец, что случилось? Где все? Ты болен, тебе надо лежать в постели.

– Не надо тебе было приезжать. – Он задыхался от напряжения: несколько шагов отняли все его силы.

– Я не могла не вернуться, – сказала Харита. – Я хотела тебя видеть. Меня так долго не было. Я хотела…

– Не надо было приезжать, – повторил Аваллах. Он поднял голову и закричал: – Лиле! Лекарство!

Слова эхом раскатились в пустом покое.

– Я привезла тебе подарок, – вспомнила Харита. Она положила ему на руки длинный сверток промасленной кожи.

– Что это? – Аваллах без любопытства взглянул на сверток.

– Давай я тебе разверну, – сказала она и принялась развязывать веревки. Яркое серебро блеснуло под ее пальцами. В следующий миг обертка соскользнула на пол, явив взгляду дивной красоты меч – длинный, с узким острием. Рукоять составляли две переплетенные змеи из орихалька, одна с изумрудными, другая с рубиновыми глазами. Меч лежал у Аваллаха на руках, поблескивая холодным огнем.

Острие было украшено затейливой филигранью и девизами: «Возьми меня» было выгравировано на одной стороне, «Отбрось меня» – на другой.

– Твой подарок – насмешка, – Аваллах сунул ей меч в руки и отвернулся.

– Нет, пожалуйста, я не хотела…

– Лиле! – снова взревел царь. – Мое лекарство!

Дверь отворилась, и торопливо вошла молодая женщина. Она несла на подносе серебряный стакан, через руку у нее было переброшено длинное белое полотенце.

– Твое лекарство, мой су… – начала она. Тут она заметила Хариту и остановилась так резко, что стакан чуть не слетел с подноса. – Что ты здесь делаешь?

– Я Харита. Я вернулась. – Царевна взглянула на молодую женщину. Высокая, стройная, с большими, карими, почти светящимися глазами, темные волосы водопадом струятся по спине. Немногим старше самой Хариты.

– Я знаю, кто ты, – отвечала Лиле. Она осторожно обошла девушку, встала перед царем и протянула ему поднос. Тот схватил стакан, поднес ко рту и начал с хлюпаньем втягивать жидкость.

– Да, да, – сказала она, – выпей все до капли.

Допив, царь грохнул стакан на поднос, а Лиле заботливо, словно маленькому, утерла ему рот полотенцем.

– Харита, – с глупой ухмылкой произнес Аваллах, – ты не знала, что я снова женился?

– Откуда мне было знать? – отвечала она, по-прежнему глядя на темноволосую женщину. – Никто мне не сообщил.

– Я думал, может, ты слышала, – сказал Аваллах.

– Мы женаты уже три года, – быстро добавила Лиле. – У нас есть дочь.

– Вот как. – Харита подавила вскипавшие в ней чувства и спросила: – Где мои братья? Где Гуистан. Эоинн. Киан и Майлдун?

– Там, где буду я, когда исцелюсь, – проворчал Аваллах. – Воюют! – Он снова закашлялся, и Лиле промокнула полотенцем его подбородок.

– Ясно, – сказала Харита. – А где Аннуби?

– Где-то тут… – Аваллах рассеянно махнул рукой. Его мутный взор обратился к жене, словно ища поддержки. Что за снадобье она ему дает? Что-то дурманящее?

– Аннуби почти не показывается на людях, – сообщила Лиле. – Наверняка внизу, в своей вонючей келье. А теперь иди, царю пора сменить повязку.

Лиле взяла Аваллаха под руку и повела прочь. Тут-то Харита и увидела рану, вернее, ее след: кровянистое пятно проступило на царской одежде с левого бока, сразу под ребрами. Шаркая ногами, они побрели в дальний конец комнаты, а Харита смотрела им в спину. Потом повернулась и опрометью кинулась к дверям, кусая губы, чтобы не закричать.

Харита отыскала Аннуби там, где и сказала Лиле, – в келье под нижними покоями. Она постучала в красную дверь и, не дожидаясь ответа, тихонько вошла в комнату. Прорицатель сидел в одиночестве при свете единственной свечи и смотрел в лежащий на столе Лиа Фаил. Руки его не касались камня, а были сложены на коленях. Лицо постарело и осунулось, но глаза при виде Хариты блеснули прежним огнем.

– Я знал, что ты едешь, – сказал он, кривя губы в усмешке. – До тех пор оставалась надежда, что ты будешь держаться подальше.

– Ой, Аннуби… – Харита подбежала к нему, упала на колени, прижалась головой к его груди.

Прорицатель обнял ее и ласково похлопал по спине.

– Сколько лет прошло, – сказал он.

– Да, конечно. Но теперь я дома. – Она подняла голову и вгляделась в его усталое лицо. – Что тут творится, Аннуби? Где все и что стало с моим отцом? Кто эта женщина?

– Лиле? – Аннуби пожал плечами. – Царская безделушка. Пустое место.

Харита встала и потянула Аннуби за руку.

– Идем. Нам надо поговорить. Я хочу знать все, что случилось здесь с моего отъезда, но не могу сидеть в духоте.

Они, как встарь, начали ходить в прохладной синей тени колонн, и Аннуби медленно, печально объяснил, что произошло.

– Всему виною война, – говорил он. – Точнее, все вместе: смерть твоей матери, твой отъезд, вероломство Сейтенина – все это тяжелым грузом легло на твоего отца. Он нашел утешение в бою – ему казалось, что месть сможет победить горе.

И впрямь, поначалу ему сопутствовала удача. Ненависть и жажда крови помогли ему одержать много побед. Однако Сейтенин с Нестором коварны и хитроумны. Они увидели, что не могут одолеть его силой, тем более, что на подмогу Аваллаху пришли Белин и Мейрхион, и решили его вымотать. Они избегают открытых столкновений, но устраивают засаду за засадой; хитростью увлекают с выигрышных позиций, якобы обращаются в бегство, а покуда он преследует их войска, другие отряды разоряют пограничные и прибрежные деревушки.

Они не смеют встретиться с ним в честном сражении, но могут захватить город, перебить беспомощных горожан и тут же отступить. Мне больно думать о страданиях, причиненных ими. Короче, они заставали его сражаться хитростью и коварством, которых он не любит и в которых он не силен.

– Когда его ранили?

– Три года назад. Не могу точно сказать, как это случилось. С тех пор, как мы начали проигрывать, меня с ним уже не было. – Прорицатель глубоко вздохнул. – Знаю лишь, что он мчался на защиту какого-то города у коранийской границы, Энопе, если не ошибаюсь. Он успел отрезать Сейтенину дорогу к отступлению, но тот был готов – придержал часть войска в засаде. Завязалась битва, и Сейтенин одержал верх. Воины Аваллаха были изнурены переходом и не могли противостоять свежим войскам. Однако они сражались, и обе стороны понесли большие потери – цвет обоих воинств пал в тот день.

В конце концов Сейтенин увел свое войско, бросив Аваллаха на поле боя, так как посчитал его мертвым. Знай он, что Аваллах всего лишь ранен, он бы обязательно добил его.

Харита слушала, как зачарованная. Она и помыслить не могла, что такое возможно. Ее мир бычьих игрищ был совершенно не похож на тот, что описывал Аннуби. Далекие сражения представлялись ей крайне смутно. Да, она знала, что идет затяжная война, – и более ничего.

– Царя принесли в город, вернее, в развалины города. Лишь один дом уцелел от огня, там-то и поместили Аваллаха. Это был купеческий дом, дочь хозяина взялась ухаживать за царем. Рана казалась пустяковой. День-два – и его можно будет везти во дворец.