Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

С этими словами он встал и пошел от дольмена через кольцо камней. Остальные друиды тоже повернулись, и каждый прошел в свое отверстие между камнями, в свою сторону, в холмы и леса.

Позже трое из Каердиви сидели в лесу у костра, темнота окутывала их, как теплая шерсть. Они ели то, чем их угостили в Долгеллау, и разговаривали. Наевшись, Блез зевнул, завернулся в плащ и лег. Талиесину не хотелось спать; в голове роились образы, он смотрел в танцующее пламя и думал об увиденном за день. Хафган долго смотрел на него, ожидая вопросов, которые, он знал, роятся в этой золотой головенке.

Наконец Талиесин поднял глаза от тихо потрескивающего пламени и спросил:

– Что теперь будет с телом?

Хафган поднял с земли яблоко – их там лежала целая кучка – и передал мальчику. Потом взял другое, откусил, старательно прожевал и спросил:

– А по-твоему?

– Мясо истлеет, останутся кости.

– Верно. – Он еще раз куснул яблоко. – Зачем задавать вопросы, если знаешь ответ?

– Я не о том, – продолжал Талиесин, кусая яблоко, – я про то, что будет, когда не станет мяса?

– Кости соберут, отнесут в подземный склеп, где они будут покоиться вместе с костями прежде отошедших братьев.

– Однако птицы и звери будут тревожить тело.

Хафган чуть качнул головой.

– Нет, малыш, они не войдут в священное кольцо. Кроме того, плоть есть плоть; если она насытит кого из попутчиков, то лишь исполнит одно из своих назначений.

Талиесин обдумал услышанное, последний раз куснул яблоко и бросил огрызок в костер.

– Носилки плыли по воздуху. Когда ты говорил на тайном наречии – это было колдовство?

Снова друид покачал головой.

– Я просто призвал Древних свидетельствовать о деяниях нашего брата и пропустить его невозбранно. Тело же стало легким… – он повел ладонью вверх, – …ибо ничто уже не связывало его с землей и не тянуло вниз.

Мальчик смотрел на огонь, глаза его сияли.

– Увидим ли мы его снова?

– В этом мире – нет. В Ином – возможно. Душа живет вечно – и до, и после рождения. В этом мире мы лишь недолгие гости, Талиесин, и вряд ли он остается в памяти – ведь не помним же мы прежнюю жизнь.

– А хотелось бы, – объявил Талиесин.

– Может, ты и вспомнишь, – спокойно сказал Хафган, глядя в огонь проницательными серыми глазами и в то же время исподволь наблюдая за Талиесином. В дрожащем свете лицо мальчика казалось необычным – уже не детским, не молодым и не старым. Оно было как бы без возраста: лицо юного божества, бессмертного, на которого не в силах посягнуть время.

Обняв колени, Талиесин принялся раскачиваться взад-вперед. Он заговорил, не отрывая глаза от пламени:

– Много сменил я обличий, прежде чем мне родиться.

Солнечным бликом на листьях, звездным лучиком слабым, огнем на пастушеском жезле.

Был я дыханием ветра, словом и целой книгой,

Мостом через семь потоков, дорожкою в синем море, лодкой рыбачьей плетеной,

Челном, что обтянут кожей.

Был я пивною пеной, пузырьком в чарке отцовской.

Струною на арфе барда девятью девять лет был, песенкою девичьей.

Был я искоркой малой, пламенем в день Бельтана… был я огнем… огнем… огнем…

Голос сбился, снова стал детским. Талиесин обнял себя за плечи и затрясся мелкой дрожью, хотя ночь стояла теплая.

– Ничего, Талиесин, – ласково сказал Хафган. – Не пытайся это удержать. Вдохновение приходит или нет. Ты не можешь его принудить.

Талиесин закрыл глаза и уронил голову на колени.

– Я почти вспомнил, – всхлипнул он.

Хафган взял его за плечи, уложил на землю поближе к костру.

– Спи, Талиесин. Мир еще немного подождет тебя.

Глава 12

Время для Хариты разворачивалось медленными, бесконечными змеиными кольцами. К концу второй недели она уже обходилась без посторонней помощи. Со дня на день должны были подоспеть вести от Киана, но сутки уходили за сутками, а гонец все не появлялся.

Лиле заходила часто. Она снова предложила помощь, но навязываться не стала. Со своей стороны, Харита держалась холодно, но вежливо. Лиле ничего по этому поводу не говорила, однако ледяной официальный тон, видимо, задевал ее больше, чем она признавалась, потому что в конце третьей недели она грохнула на стол принесенный поднос и без дальнейших слов вышла из комнаты.

Чуть позже царевна встретила мачеху в саду. Харите не лежалось, и она, вопреки предупреждению Аннуби, решила, что гулять понемногу полезнее, чем все дни пролеживать на спине. Сперва она довольствовалась коридором, но вскоре ее потянуло на свежий воздух. Однажды утром она встала, проковыляла по переходу и дальше по длинной винтовой лестнице в сад. Чтобы спуститься на нижний уровень, надо было пройти через арку в зеленой изгороди. Подойдя ближе, Харита заметила, что в арке кто-то навесил дверь.

Она удивленно остановилась, но дверь была приоткрыта. Девушка толкнула ее и вошла. Со своего возвращения она впервые оказалась в саду и теперь дивилась представшим перед ней переменам. Исчезли многоярусные клумбы с пышными пахучими цветами, вьющиеся розы и виноград. Исчезли декоративные кусты в кружевной россыпи цветов. На их месте еще более разнообразные, чем сами цветы, росли травы, папоротники, мхи и грибы – их Харита не видела, но чуяла носом, ибо памятное ей благоухание сменил сладковато-гнилостный запах влажной земли, плесени и грибницы.

Сад был явно ухожен, но растения росли, как сорная трава, – их явно не подрезали и не подвязывали. Держась главной дорожки, Харита зашла дальше в сад, мимо зарослей кипрея, паслена и крапивы, руты, солодки и мяты, герани, шалфея, кровохлебки и многих-многих других, которых не знала и не могла назвать.

А на грудах хвороста, на кучах прелой листвы росли дождевики, раздутые и безобразные, осклизлые навозники, бледные поганки и мухоморы. От них и от других грибов шел тот самый запах разложения, который пронизывал весь сад.

Дорожка привела Хариту в маленькую рощицу, посаженную на месте прежней лужайки. Когда-то здесь было круглое озерцо с рыбками – его питал сбегавший по мраморным ступенькам ручей. Теперь ручеек и рыбки исчезли, по берегам обмелевшего озерца росли камыши, аир и другие болотные растения.

Вокруг озерца правильными концентрическими кругами росли яблони с бледными, идеально круглыми яблочками. Харита подошла ближе и протянула руку к золотисто-зеленому плоду.

– Мне кажется, они еще не поспели, царевна Харита.

Девушка отдернула руку и обернулась. Из-за деревьев к ней шла Лиле.

– Хотя они и впрямь очень красивы.

– Да, – отвечала Харита, досадуя, что оказалась в саду не одна. Впрочем, она не удивилась, потому что догадалась, что все эти изменения – работа Лиле. – По-моему, я никогда не видела таких яблок.

– Они особенные, – отвечала Лиле, гладя одно ладонью. Она была в груботканом платье, подол подобран и заткнут за пояс, ноги босые.

– Ты по-своему распорядилась этим садом, – холодно заметила Харита.

– Он был в запустении.

– Жаль, что ты не сумела его сохранить.

Лиле вскипела.

– Не знаю, что там наговорил Аннуби, но вижу, он тебя настроил против меня.

Харита отрешенно взглянула на нее, но ничего не сказала.

– Я чувствую это всякий раз, как к тебе подхожу.

– Так зачем ты лезешь туда, где тебе не рады? – зло отрезала Харита.

Лиле втянула голову в плечи.

– За что меня все так ненавидят? – простонала она, закрыв лицо руками. Когда она вновь подняла голову, глаза ее были сухи. – Кому я что сделала? За что все меня боятся?

– Боятся? Это тебе мерещится.

– Тогда почему со мной так обходятся? Ты мне не веришь, потому что меня боишься.

Харита с силой тряхнула головой.

– Я не боюсь тебя, Лиле, – сказала она.

Однако слова мачехи очень походили на правду, и это было неприятно.

– Вот как? – Лиле болезненно скривилась. – Аннуби боится, считая, что я оттеснила его от Аваллаха; поэтому он и оболгал меня.

– Аннуби не может никого оболгать, – тихо и уверенно отвечала Харита. Ни разу на ее памяти царский советник не покривил душой, тем более не произнес откровенной лжи. Однако… однако он не сказал ей всей правды про рану Аваллаха и даже не заикнулся, что Гуистан тоже погиб.

– Всякий солжет, когда чувствует угрозу, – так же убежденно выговорила Лиле. – Я для него угроза, вот он и распускает про меня небылицы. Наверняка он говорил тебе, что мой отец – фригийский матрос…

– По имени Тотмос. Да, и ты сама говорила, что он был рабом.

– Мой отец был фригийцем, это правда. И его действительно звали Тотмос. В молодости он плавал по морям, но у него был собственный корабль, и он на самом деле купил раба.

– Которого тоже звали Тотмос? – фыркнула Харита.

– Мой отец отпустил его на волю, и он взял отцовское имя. Таков обычай. Зачем Аннуби выворачивает все, что бы я ни сказала?

И вновь у Хариты закрались сомнения. Неужели Лиле говорит правду? Неужели Аннуби так ненавидит Лиле, что обращает против нее каждое сказанное слово? Но зачем? Зачем это ему?

– Есть лишь один способ убедиться в моей правоте, – промолвила Лиле.

– Какой же?

– Испытай меня.

– Как же тебя испытать?

– Как сама ты решишь, царевна. Это должен быть твой выбор.

– Я не хочу испытывать тебя, Лиле. – Харита со вздохом устало покачала головой. – Ты говоришь одно, Аннуби другое. Слова, слова, слова. Я уже не знаю, во что и верить.

– Верь мне, когда я говорю, что никому не желаю вреда. Верь, что я не рвусь к власти. Верь, что я хочу быть твоей подругой.

Харите стало стыдно. Она чувствовала, что Лиле говорит правду, и хотела верить. И все же… все же было в мачехе что-то не то. Что-то пугающее, как грибы на жирном перегное, или хуже – что-то скованное и спрятанное от глаз, чудовищный зверь, незримый, но наблюдающий из неведомого укрытия. Харита чувствовала присутствие зверя, ощущала его взгляд и потому не могла вполне довериться Лиле.

– Хотела бы я тебе верить, – искренне призналась она.

Лиле улыбнулась, но лишь на мгновение.

– Однако не можешь.

– Не могу, – кивнула Харита. – Пока не могу. Но я не буду тебе лгать.

В этот момент они различили детский голосок, весело щебетавший песенку без складу, без ладу. Через мгновение из-за куста вынырнула пушистая головка, а следом показалась и вся девочка – лет четырех, босоногая, светловолосая и смуглая, как орех. На ней была синяя льняная юбка, когда-то плоеная, а сейчас такая мятая, словно ее жевали, за ухом торчал одинокий цветок анютиных глазок, неумелый венок из тех же цветов болтался на шее. Венок и юбка составляли всю ее одежду. В руке девочка держала надкусанную зеленую сливу, липкий сок стекал по подбородку. При виде Хариты она замерла, как вкопанная, и уставилась на нее зелеными-презелеными глазищами.

– Иди сюда, Моргана, я хочу тебя кое с кем познакомить, – сказала Лиле.

Девочка робко шагнула вперед. Зеленые глаза, не таясь, изучали Хариту, и той стало не по себе.

– Моргана, это Харита. Скажи «здравствуй».

– Здлавствуй, – отвечала Моргана. – Ты класивая.

– Ты тоже, – сказала Харита.

– Но ты большая, – возразила девочка.

– Ты тоже со временем вырастешь, – промолвила Харита. – Вижу, ты любишь сливы. Вкусная?

Моргана взглянула на сливу в своей руке и бросила на землю, как будто ее уличили в чем-то постыдном. Мать строго взглянула и объяснила:

– Моргана знает, что в саду ничего рвать нельзя. Верно, Моргана?

Девочка пристыженно закивала, опустила глаза и босой ножкой отпихнула противную сливу.

– Можешь идти, Моргана. Скажи «до свидания»

– До свидания, цалевна Халита. – И Моргана убежала прочь.

– Какое прелестное дитя, – сказала Харита, провожая ее глазами.

– Она – наша радость. Твой отец говорит – точь-в-точь ты в ее годы.

Харита кивнула.

– Лиле, ты просила тебя испытать, – выпалила она. – Так вот, мне нужна твоя помощь.

Лиле склонила голову набок, словно решая, что ответить: «да» или «нет». Невозможно было угадать, что творится в ее голове. Темные глаза не выражали ничего. Наконец она сказала:

– Чем могу тебе служить?

– Пройдись со мной. Мне надо кое-что тебе сказать.

Они двинулись по дорожке, и Харита начала объяснять про Трома, его пророчество и грядущие бедствия. В отличие от остальных Лиле не подняла ее на смех, но приняла все сказанное от первого до последнего слова.

– Что могу сделать я? – спросила Лиле. Голос ее звучал ровно, без тени страха или сомнения.

– Белин согласился захватить флот Сейтенина. Есть план, и есть некоторая надежда, что он сработает. Как только у нас будут корабли – если будут, – останется их загрузить.

Лиле огляделась, и глаза ее расширились.

– На это понадобятся годы!

– У нас нет столько времени. Месяц, в лучшем случае два. Не больше. Аннуби пытается выяснить, сколько еще осталось.

– Понятно. – В голосе звучала такая обреченность, что Харита обернулась и взглянула на Лиле. Молодая женщина смотрела на дворец, на его балконы, портики и террасы. – Мы бросим это все и начнем сначала.

– Да, сначала, но мы возьмем с собой все, что поможет начать новую жизнь.

Лиле набрала в грудь воздуха, как будто собиралась немедленно запаковывать ящики. «Что за удивительная женщина, – думала Харита. – Но я не жалею, что ей сказала. Одной бы мне не управиться».

Словно прочтя ее мысли, Лиле повернулась к Харите и сказала:

– Теперь ты не одна. Я помогу, чем смогу. С чего начнем?

– Я думала об этом, – отвечала Харита. Они уже двинулись к дворцу. – Одежда, инструменты, провизия – все это важно. Однако я хотела бы начать с маминой библиотеки. Там есть книги, которые надо спасти.

– Согласна. Знания лучше другого помогут нам там, куда мы… – Она не договорила и странно улыбнулась.

– Что?

– Как готовиться к будущему нашего народа, если мы представления не имеем, куда направляемся?

– На запад, полагаю, – отвечала Харита. – Земли там, говорят, похожи на наши и мало населены. Мы сможем устроиться там почти так же, как здесь.

– Или лучше, – решительно произнесла Лиле.

– Скажи, – промолвила Харита, – ты мне веришь – насчет пророчества?

– Конечно, – отвечала Лиле. – А как же иначе?

– Остальные не верят.

– Тогда они заслуживают своей участи, – мрачно проговорила Лиле. В глубине ее темных глаз блеснула холодная ненависть – блеснула и сразу погасла.

«Что это – тот самый затаившийся зверь? – подумала Харита. – Не зря ли я ей сказала?».

Однако Лиле улыбнулась, и зверь, если он был, снова уполз в тень.

– Ты спросила, почему я тебе поверила? Отвечу. Всю свою жизнь я знала, что это случится. Я несла знание в себе. – Она коснулась рукою сердца. – Не надеялась увидеть, но знала. Чувствовала. В самом раннем детстве я смотрела на мир и знала, что ему недолго осталось стоять. Когда ты сказала, я поверила, потому что ты лишь подтвердила мою давнюю догадку.

– Это будет испытание, о котором ты просила, – сказала Харита. – Я доверила тебе все, чем дорожу.

– Не все. – Лиле легонько коснулась ее бока. Харита скривилась. – Позволь тебе помочь. Я в силах вылечить твое увечье. Когда это случится, тебе потребуются все твои силы. С моей помощью ты быстрее их обретешь.

Харита помялась, потом сдалась.

– Ты права, Лиле. Будь по-твоему.

– Я за тебя, Харита. Верь мне.

– Попытаюсь, – пообещала Харита. – Верь и ты мне.

Харита не ошиблась, доверившись Лиле: операция прошла безупречно, а за ней наступило быстрое выздоровление. Через несколько дней после того, как сняли повязки, Аннуби нашел Хариту в библиотеке: она сидела, скрестив ноги, перед грудой пергаментных свитков и, подперев рукой подбородок, прилежно читала развернутые документы. Прорицатель некоторое время смотрел на нее, прежде чем войти в разгромленную библиотеку. Заслышав шаги, она подняла глаза.

– Ой, Аннуби! Какие новости? Есть что от Белина?

– Нет. – Он покачал головой.

– А насчет звезд?

– Нет, пока ничего.

– Так что же?

– Это насчет тебя!

– Насчет меня?

– Ты сказала Лиле о грядущем бедствии.

– Да. А что?

Провидец вздохнул, провез по заваленному свитками полу кресло и рухнул в него как подкошенный.

– В чем дело? – недоумевала Харита. – Чем ты не доволен?

Он устало покачал головой и потер глаза.

– Я больше ничего не вижу. – Это было произнесено так буднично, что Харита поначалу не осознала всю важность его слов.

– Что тут дурного? Я думала, будет лучше… – Она смолкла.

Аннуби сидел так, будто в груди его не осталось воздуха – плечи обвисли, длинные пальцы сплетались и расплетались на коленях.

– В чем дело, Аннуби?

– Я больше ничего не вижу, – произнес он, чеканя страшные слова. – Лиа Фаил померк для меня. Света больше нет.

– Ты переутомился, – предположила Харита, откладывая рукопись. – Я слишком много от тебя требовала. Отдохни, и все вернется.

– Нет, – простонал он. – Знаю, что не вернется. – Он смолк, затем обреченно поднял плечи. – Однако я пришел не за тем.

– Ты сказал, не надо было говорить Лиле. Почему? Что она натворила?

– Я застал ее у себя в комнате с Лиа Фаилом. Я разозлился. Схватил ее… хотел… хотел прибить… – Он затряс головой, как будто сам себе не верил. – Я это сделал. Я, Аннуби, в жизни не поднявший руки ни на одно живое создание.

– А она?

– Рассмеялась, – пробормотал он, зажмурившись. – Рассмеялась и сказала, что потерянного не вернуть.

– Потерянного зрения?

– Тебя. Она сказала, что я тебя потерял.

У Хариты заныло под ложечкой.

– А потом?

– Она ушла. Я слышал за дверью ее смех. – Он взялся за голову, словно желая отделаться от этого звука.

– Ой, Аннуби, прости. Знала бы, ни за что бы ей не сказала. – Как ни жалко ей было старого друга, она не удержалась и спросила: – А никак не может быть такого, что ты ошибаешься?

– Ошибаюсь! – Царский советник вскочил, с грохотом опрокинув кресло. – Ты на ее стороне! Будь проклят тот день, когда я ее увидел!

– Прошу тебя, Аннуби, я просто хотела сказать, что могут быть другие объяснения.

– Я не только зрения лишился, но и рассудка, да?

– Конечно, нет.

Он напрягся, сжал кулаки.

– Она обворожила тебя. Сперва твоего отца, теперь тебя. – Он повернулся и выбежал из комнаты.

Харита осталась сидеть. «Я могу пойти к ней и поговорить напрямик. Пойти прямо сейчас… и что? Сказать, что Аннуби утратил зрение и считает, будто она меня обворожила? Даже если так, ей только того и нужно. Нет, нельзя сознаваться, что мне все известно… а что мне известно? Что Аннуби, собственно, мне сообщил? Могут быть другие объяснения. Возможно, как говорит Лиле, он ненавидит ее и переиначивает все ее слова. Может быть, все было совсем не так, как он сказал.

В любом случае, я обещала ей доверять, и затеять такой разговор – значит нарушить свое слово. Бедный Аннуби, придется ему еще немного помучиться. Я не в силах ему помочь, а другие дела не терпят».

Она вернулась к своему занятию – выбирала ценные и невосполнимые рукописи из тысяч, собранных ее матерью, и складывала их в водонепроницаемый деревянный бочонок.

Глава 13

Для Талиесина конец лета прошел, как в сказке. Он вставал с солнцем приветствовать славные золотые дни, текущие царственно величаво. Когда на строительстве выдавалось свободное время, Эльфин брал его в лес на охоту, на рыбалку в устье реки или просто на берег моря – посидеть на камнях, полюбоваться на облака и волны.

Часами они катались верхом, Эльфин рассказывал об однообразных дозорах вдоль Вала, о том, как надо сдерживать ирландцев и пиктов, о редких яростных стычках. Он учил Талиесина римскому воинскому искусству и, что важнее, римскому искусству управления. Он вспоминал истории, слышанные от воинов у костра. Он рассказывал о людях, их надеждах и чаяниях, объяснял, чего хочет для своего народа, растолковывал свои решения.

Талиесин слушал и каждое слово складывал в своем сердце, ценя то, что отец пытается ему передать.

– Ты должен быть сильным, – сказал однажды Эльфин. Они ехали по лесу в поисках вепря, а впереди собаки пытались взять след. – Сильным, как холодное железо в твоей руке.

– Хафган тоже так говорит. Сила и мудрость – обоюдоострый меч короля.

– Он прав. Ради своего народа король должен быть сильным и мудрым. Однако, боюсь, придет время, когда от мудрости проку не будет и выдюжит только сила.

– Темное время?

– Такое темное, какого еще не бывало. – Он натянул поводья и поднял глаза к зеленому кружеву листьев. – Слушай, Талиесин. Слушай, но не обманывайся. Все здесь тихо и спокойно. Однако покоя нет. Мир не знает и не хочет знать, что творится с людьми у него за спиной. Покоя нет, Талиесин. Это обольщение – заблуждение ума. Покой бывает тогда, когда ты обеспечил его силой своих рук.

Талиесин дивился, с чего это мысли отца приняли такой мрачный оборот. Где-то неподалеку закричал кулик, и в его голосе мальчику почудились одиночество и тоска.

– Это время приближается, Талиесин. Мы уже не можем его сдержать. – Эльфин печально взглянул на сына. – Хотел бы я, чтобы это было иначе.

Талиесин кивнул.

– Кормах говорил мне о Темном времени. Однако он сказал: чем гуще тьма, тем ярче сияет свет. И что придет некто и озарит небо от запада до востока, и образ его навеки запечатлеет эта земля.

Эльфин кивнул.

– Что ж, хоть какая-то надежда. – Он вновь обвел глазами сонный лес. – Ладно, Талиесин, зато сегодняшний день – наш! Чу! Собаки залаяли. Они что-то нашли. Вперед!

Эльфин тряхнул поводьями, и лошадь, взволнованная собачьим лаем, взяла с места в карьер. Талиесин ударил, своего скакуна пятками по бокам и поскакал следом. Не разбирая дороги, неслись они через лес – кони, лошади и три лесных кабана: две молодые самки и огромный седой самец. Охотники мчались, круша подлесок, перескакивая через поваленные стволы, пригибаясь под нависшими ветвями, сопя, визжа, фыркая, улюлюкая и хохоча от дикой погони.

В самой чаще кабаны исчезли. Собаки уперлись в быстрый лесной ручей, где потеряли запах. В следующий миг подскакали всадники и увидели, что псы жалобно скулят на берегу, нюхая воздух и горюя об утраченной добыче. Эльфин бросил копье – оно воткнулось во влажную глину, Талиесин сделал то же, и, спрыгнув на землю, они повели лошадей напиться к ручью.

– Славная была погоня! – хохотнул Эльфин. Он все еще не совсем отдышался. – Ну и кабанище! С двумя женами – царь лесной!

– Я рад, что они скрылись, – заметил Талиесин. Лицо его раскраснелось от волнения и долгой скачки. Мокрые от пота волосы на лбу свернулись в колечки.

– И я. Хотя проголодался я знатно, так и чую запах жареного мяса, но все равно рад, что они ушли. Когда-нибудь еще их погоняем.

Эльфин растянулся у темного, заросшего мхом камня и закрыл глаза. Талиесин устроился рядом и хотел уже лечь, когда уголком глаза различил какое-то сияние.

В следующий миг Эльфин услышал всплеск и рывком сел. Талиесин был посреди ручья и спешил к дальнему берегу с криком: «Я его вижу! Скорее!». Собаки подвывали, опустив морды и поджав хвосты, у самого края воды.

– Талиесин! Погоди! – Эльфин схватил копье и кинулся вдогонку. – Погоди, сынок!

Он выбрался на берег в тот самый миг, как Талиесин нырнул в заросли бузины.

– Скорее! – донесся издалека взволнованный мальчишеский голос. – Я его вижу!

Эльфин прислушался. Было слышно, как мальчик ломится через кусты, потом все стихло. Отец ринулся следом.

Талиесин отыскался через час на круглой поляне внутри дубравы. Он с потерянным видом сидел на заросшем лишайником плоском камне, уронив руки на колени.

– Ты не поранился, сынок? – Вопрос Эльфина гулко раскатился среди древесных стволов.

– Я его видел. – Талиесин сипел от усталости. – Он привел меня сюда.

– Кого ты видел?

– Оленя. Это он меня сюда привел.

– Оленя? Ты уверен?

– Белого оленя. – В полумраке поляны глаза Талиесина блеснули, как две темные звезды. – Белее вершины Кадер Идриса… а рога! Огромные раскидистые рога, алые, что твой римский плащ, и хвост тоже алый. – Он с сомнением взглянул на отца. – Ты видел?

Эльфин медленно покачал головой.

– Нет. Где мне за тобой угнаться!

Он огляделся. Со всех сторон поляну обступили кряжистые дубы, их толстые корявые ветви свидетельствовали о древнем возрасте. По окружности поляны земля чуть понижалась – видимо, здесь когда-то проходил ров. Камень, на котором сидел Талиесин, располагался в центре замкнутого круга. Несмотря на то что сквозь нависшие ветви просвечивало небо, поляна оставалась сумрачной.

– Олень привел тебя сюда?

Талиесин кивнул.

– И здесь я увидел человека. – Он указал на то место, где ложбинка прерывалась, соединяя поляну с лесом. – Черного человека.

– Вот как? – Эльфин пристально взглянул на сына. – Какой он был?

– Высокий, очень высокий. – Талиесин закрыл глаза. – И очень мускулистый – ноги, будто пни, руки – дубовые ветви. Весь в черной шерсти, густой-прегустой, и вывалянный в листве и сучках. Лицо раскрашено белой глиной, только глаза черные, что два колодца, и вокруг них оставлены круги. Волосы склеены, зачесаны в гребень и утыканы веточками, а на голове – кожаная шапочка с оленьими рогами. В руке у него был посох, тоже с рогами, а под мышкой – кабанчик. А еще с ним был волк, огромный, желтоглазый, смотрел на меня из-под дубов, а в круг не вошел.

– Повелитель зверей, – прошептал Эльфин. – Цернунн!

– Цернунн, – подтвердил Талиесин. – «Я Рогатый», так он мне сказал.

– А еще?

– Он сказал: «Подними, что упало». И все.

– «Подними, что упало»? И больше ни слова?

– Что это значит? – недоумевал Талиесин.

Эльфин взглянул на камень под мальчиком.

– Камень стоял, а теперь лежит.

Талиесин провел рукою по камню.

– Как мы его поднимем?

– Да, дело нелегкое. – Эльфин потянул себя за ус и пошел вокруг поляны. Вскоре он вернулся с толстым ясеневым суком и подсунул его под край лежащей плиты. – Подкати-ка вон тот камень, – распорядился он, и они вдвоем налегли на рычаг.

Плита поддавалась медленно, однако, давя на рычаг и подвигая опору, они смогли приподнять ее настолько, чтобы ухватиться руками. После этого пошло чуть лучше. Раздевшись до пояса, отец и сын налегли на рычаг, кряхтя от натуги, и мало-помалу камень вставал все выше, пока наконец со стоном Эльфин последним могучим рывком не поставил его стоймя.

Они улыбнулись друг другу, отдуваясь, и посмотрели на камень. Замшелый, темный от долгого сна в земле, пахнущий сыростью, он стоял чуть наклонно, так что слабый свет падал на его исчерченную письменами поверхность. Талиесин подошел и положил руки на выбитые в камне знаки: затейливо переплетенные спирали и завитки в обрамлении двух змей, образующих подобие огромного яйца.

– Он очень старый? – спросил Талиесин.

– Очень, – кивнул Эльфин. Он взглянул на яму, оставшуюся от камня. – Теперь я вижу, отчего он упал.

Талиесин взглянул туда же и увидел, что плита лишь немного отстоит от длинного, желтого человеческого остова. Под тяжестью камня череп и грудная клетка расплющились, но остальные кости были целы. Приметив блеск, мальчик стал на колени и осторожно разгреб мягкую грязь. Под ней оказалась цепь из тоненьких звеньев, украшавшая некогда шею покойника. На цепи висел кусочек желтого янтаря с застывшей в нем мухой.

– Что ты нашел, сынок? – спросил Эльфин, опускаясь рядом на колени.

– Подвеску. И глянь! – Он указал на белую плечевую кость. – Еще и браслет!

Браслет был золотой, с сердоликом и тем же спиральным рисунком, что и на камне. На сердолике была вырезана фигурка, которую не удавалось рассмотреть, пока Эльфин не снял браслет с кости прежнего владельца. Он стер землю с процарапанного рисунка и показал камень Талиесину.

– Лесной владыка! – воскликнул тот и, взяв украшение в руку, провел пальцами по контурам увенчанной рогами головы.

Между ногами скелета валялись черепки от разбитого сосуда. Под одной лопаткой обнаружился длинный кремневый наконечник от копья, под черепом – бронзовый кинжал. Лезвие позеленело и рассыпалось, но гагатовая рукоять сохранилась, хотя вся пошла мелкими трещинками.

Талиесин нагнулся и взял кинжал, потом медленно взглянул на камень, но тот преобразился: углы заострились, узор смотрелся четко, словно был выбит только что. Ложбинка вокруг поляны тоже была четче и глубже. По внутреннему краю ровика стоял частокол, и на каждом четвертом колу догнивала голова жертвы – человека или зверя. Большинство голов высохли, почернели, кое-где просвечивали белые черепа. В воздухе пахло смертью.

Он повернулся к тому месту, где поляна соединялась с лесом, и увидел каменные колонны по обе стороны тропы. В каждой колонне было по углублению с человеческим черепом. На обоих черепах кто-то нарисовал по синему завитку.

Пока Талиесин смотрел, между колоннами показался человек в оленьей шубе до колен. На нем были оленьи сапоги, ноги обмотаны кроличьими шкурками. Лицо его, вымазанное синим, походило на маску, волосы были коротко подстрижены, только сзади оставлена длинная коса, подвязанная на затылке наподобие конского хвоста. Голову его венчала шапочка из сыромятной кожи, украшенная оленьими рогами. В одной руке он нес испачканный синим глиняный горшок, в другой – барабан.

Мальчик зачарованно смотрел, как шаман подошел к стоящему камню, поднял замусоленную палку и окунул ее в горшок с вайдой. Этой самодельной кистью он принялся раскрашивать знаки, вырезанные на плите. Когда он закончил, другой шаман, в такой же одежде и с таким же синим лицом, вступил в круг. Он держал копье с каменным наконечником. За ним следовали двое в грубых шкурах и третий, связанный по рукам плетеным кожаным ремнем. Связанный был совершенно гол, лицо его скрывала привязанная к шее кожаная маска, расписанная переплетением спиралей вроде того, что украшало камень.

Связанного подвели к камню, где уже ждал шаман с краской. Пленник безучастно стоял, покуда тот рисовал ему на груди синие завитки. Потом его прислонили спиной к камню, между запястьями пропустили витой кожаный шнур, и бросили его на плиту. Один из сопровождавших дернул за шнур, так что руки пленника вскинулись над головой.

Тот, что был в шапке с рогами, схватил барабан и заколотил по нему резной костью – сперва медленно и ритмично, потом все быстрее и быстрее. Он запел диким голосом, а пленник забился. Барабанный бой становился все чаще, пение – все страшнее. Подошел шаман и внезапно, словно его ущипнули, подпрыгнул, развернулся, вскинул копье над головой и вонзил его в бок жертвы.

Кровь хлынула из раны, несчастный рванулся в сторону, но копье вновь настигло его. На этот раз оно вошло глубже и осталось в теле. Пленник дергался от боли. Когда он перестал биться, веревку отпустили. Руки его обвисли, он осел на камень, а кровь продолжала бежать на землю.

– Нет! – в ужасе вскричал Талиесин.

Умирающий с трудом шагнул вперед. Ноги его подогнулись, он рухнул на колени и еще с минуту слабо подрагивал – все под неотрывным взглядом рогатого шамана.

Он еще раз попытался встать, потом затих. Кровь, хлеставшая из жуткой раны в боку, уже начала густеть. Едва он замер, второй рогатый шаман прыгнул на тело и сорвал с него кожаную маску. Бронзовым кинжалом он отсек убитому голову и поставил на камень, откуда она таращилась в небо огромными незрячими глазами.