Текст книги "Талиесин"

Автор книги: Стивен Лоухед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Харита закрыла глаза и прикусила губу, чтобы не разрыдаться.

– Теперь ты знаешь, – сказал он и виновато прибавил: – Я не хотел рассказывать тебе так.

– Аннуби и словом об этом не обмолвился.

– Аннуби помнит только то, что ему хочется. – Киан беспомощно развел руками. – Да оно и к лучшему, что я не еду с тобой. В прошлый раз, когда я там был, мы поссорились.

– Из-за нее?

– Отчасти, – признался Киан. – Я уговаривал отца избавиться от нее, а он метнул в меня нож.

– Ты же понимаешь, он не нарочно. Думаю, он этого даже не запомнил. – Харита взяла брата за руку. – Поедем со мной.

– Если я поеду, это повторится. К тому же я должен встретиться с Белином. Впервые за долгое время мы взяли Сейтенина с Нестором за горло. – По губам его пробежала усмешка. – Маленькие, подвижные верховые отряды, способные нанести удар в любой части страны, – вот это дело. Засада, которую ты разрушила, была их последней попыткой избежать окружения. – Он помолчал. – А ты что будешь делать?

– Не знаю. – Она печально улыбнулась и приподняла голову. – Прощай, Киан.

Повозка покатила по дороге, и Харита ни разу не оглянулась.

Глава 8

Кормах пробыл в Каердиви четыре дня и каждое утро брал Талиесина в рощу, где они сидели вместе и говорили; вернее, Кормах говорил, а Талиесин слушал, угадывая в речи старого друида музыку Иного Мира – волшебную, чужую, пугающую, нездешнюю.

В последний день Кормах уселся на пень и долго без единого слова смотрел на мальчика. Под взглядом старика Талиесину стало не по себе, он заерзал, начал срывать травинки и сыпать их себе на ноги. Наконец Кормах шевельнулся.

– Да, да, – пробормотал он. – Надо.

Из складок одеяния он вытащил кожаный мешочек, распустил завязки и высыпал на ладонь пять обжаренных орешков.

– Знаешь, что это? – спросил верховный друид.

– Лещина, учитель, – отвечал Талиесин.

– Была лещина. Теперь это Ядрышки знания, Талиесин, Семена мудрости. Они имеют свою пользу. Попробуешь?

– Да, если хочешь.

– Дело не в моем желании, – отвечал Кормах, потом помолчал и поправился. – Ладно, я и впрямь этого хочу, но не из праздного любопытства. Никогда…

Он снова смолк, глядя прямо перед собой, и Талиесин понял, что старик глядит не на него, но сквозь него, на кого-то другого – возможно, на одного из Древних.

– …никогда из любопытства, малыш, запомни, – закончил Кормах, как будто и не переставал говорить. Он перевел взгляд на ладонь. – Эти – последние, которые мне понадобятся, – сказал он, выбирая. – На, Талиесин. Съешь.

Мальчик взял орех и положил в рот. Орех был чуть пережаренным, но приятным на вкус. Он медленно прожевал и огляделся, пытаясь выяснить, не произвел ли орех какого-нибудь действия, но вроде все было без изменений.

– Ну так, малыш, ты знаешь, что такое вдохновение? – спросил друид.

– Знаю, учитель, – отвечал Талиесин. – Это то, что бард обретает в своем сердце. Хафган говорит, это врата в Иной Мир.

– Верно. – Кормах кивнул. – Хочешь сам увидеть эти врата, Талиесин? – Мальчик кивнул. – Очень хорошо, просто закрой глаза и слушай. – Талиесин закрыл глаза, но слушать было трудно.

Верховный друид медленно запел, однако как ни старался Талиесин сосредоточиться, он то и дело отвлекался на что-то постороннее, а вскоре и вовсе потерял нить повествования. Слова Кормаха отдавались в ушах, но пение старого друида превратилось в невнятную череду бессмысленных слогов. Казалось, он закрыл глаза для одного мира и открыл для другого – очень похожего на наш, но с вполне четкими отличиями.

Перед Талиесином были знакомые деревья, трава, пни обычного мира, но небо пылало расплавленной бронзой, словно свет исходил не от солнечного диска, а от самого неба или от огромного, неведомого источника, чье свечение успевает рассеяться по пути, – как будто смотришь на огонек лучины сквозь тканый полог шатра.

Мальчик вгляделся и понял, что сами деревья и даже травинки лучатся нездешним светом. Воздух вокруг – если это можно было назвать воздухом, ибо Талиесина окружало что-то плотное и тяжелое, больше похожее на прозрачный туман, – тоже немного светился, и казалось, что вся земля окутана сияющей дымкой. Дымка эта слегка дрожала от чудных напевов, ярких и переливчатых, как пастушеская свирель, только чище, тоньше и переменчивее, словно ручей. Мелодия явно исходила от растущих деревьев, потому что, кроме них, вокруг не было ни души.

Вдалеке, за широкой всхолмленной равниной, вставали горы, их пики терялись в сияющем небе. Талиесину пришло в голову, что, стоит сделать шаг, и он перенесется через равнину к далеким кручам. Там будут пещеры, ведущие вниз, вниз, вниз – в темные подземные области. Однако Талиесин не сделал этого шага и не перенесся в горы: вместо этого он повернулся и увидел невдалеке ручей, бегущий между деревьями в лесное озерцо.

Почва под ногами пружинила, как будто трава выталкивала стопу; взглянув под ноги, Талиесин заметил, что не оставляет обычного отпечатка, заметен был лишь чуть светящийся след. Он прошел вдоль ручья к озерцу, опустился на колени в кустарнике у кромки воды, возле самого впадения ручья, и стал смотреть на хрустальную воду, бегущую по сверкающей, словно янтарь, гальке. И здесь, под водой, он различил девушку, спящую среди длинных, зеленых, покачиваемых течением водорослей.

По воде пробегала рябь, и белое одеяние девушки мерцало. Волосы, золотые, как у самого Талиесина, свободно струились, только от висков отходили две короткие косицы. Чудилось, не вода, а легкий ветерок колышет золотой ореол вокруг девичьей головы. Кожа ее казалась белее слоновой кости, губы – алые, чуть разомкнутые, так что можно было различить безупречный жемчуг зубов. Глаза были закрыты, темные ресницы касались щек, однако легко представлялось, что при пробуждении они широко распахнутся и, как и прочие черты, явят невыразимую красоту, изящество и соразмерность.

Длинные тонкие руки были сложены на груди и слегка сжаты, а под подбородком лежал сверкающий меч с драгоценной рукоятью. Длинное суживающееся лезвие покрывали неведомые знаки и надпись на неизвестном Талиесину языке. Отблески света плясали на блестящей поверхности, и мальчик догадался, что меч в каком-то смысле живой.

Его не удивило, что девушка спит под водой. Скорее обрадовало, ведь иначе он не посмел бы так дерзко пялиться на нее.

Пока он смотрел, ему все сильнее хотелось познакомиться с этой прекрасной и загадочной девушкой, забыться с ней рядом. Это было странное чувство, которого мальчик не понимал, но догадывался, что оно принадлежит другой, более взрослой части его существа. Ошеломленный силою этих чувств, он встал, в последний раз задержал взгляд на дивном лице под водой и отвернулся.

Он поднял глаза и увидел в тростнике по другую сторону озерца человека, который все это время наблюдал за ним. Незнакомец был в оленьем капюшоне и переливчатом чешуйчатом плаще. Только со второго взгляда Талиесин понял, что это не чешуйки, а перья.

Олений капюшон скрывал лицо стоящего, а камыш – нижнюю половину тела, но все же Талиесину казалось, что он его знает или узнал бы, если бы разглядел лицо. Словно в ответ на эти мысли человек поднял руку в перчатке и сбросил капюшон, но, как Талиесин ни вглядывался, он не смог различить черты, потому что лица у стоящего не было, только чуть намеченное общее обличье.

А вместо глаз – полуночное звездное небо, бесконечно вращающееся вокруг холма, увенчанного древним кольцом стоячих камней.

Талиесин хотел окликнуть незнакомца, подойти, поклониться, потому что вся его фигура внушала почтение. Однако, едва он поднял руку, человек в плаще из перьев исчез.

Пройдя вдоль ручья к тому месту, где очутился в самом начале, Талиесин вышел из рощицы и увидел в центре поляны яблоню. В бледной густой зелени поблескивали огромные золотые яблоки. Талиесин подошел и сорвал одно; оно едва поместилось в его ладони. При виде безупречной кожицы, за которой угадывалась белая сладкая мякоть, у него потекли слюнки. Он поднес яблоко ко рту.

И тут же из-за светящегося золотисто-зеленого неба раздался голос:

– Подойди, Сияющее чело!

Голос был оглушительный, как гром, и властный, как буря. Это был дикий голос и в то же время искусный – Талиесин понял, что он управляет не только людьми или их поступками, но и всей их внутренней сутью, – голос военачальника, или, лучше сказать, императора, ибо Талиесин уловит в нем самую сущность власти: как будто любое произнесенное им слово ловится служителями, чье единственное назначение – исполнять любое требование господина в тот миг, когда оно будет изречено. Очевидно, к нему обратился один из повелителей этого странного места, может быть, даже сам Верховный владыка.

– Говори, Сияющее чело!

При этих словах Талиесин выронил яблоко и упал на колени, подняв глаза в странное нездешнее небо. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова.

– Ладно, Сияющее чело, я научу тебя, что сказать, – произнес голос в ответ на собственное повеление. Ослепительно полыхнул свет, Талиесин упал ниц и прижался к земле. Он чувствовал, что кто-то над ним стоит, ибо его сквозь одежду обдало жаром, однако не шевелился и не смел приподнять голову.

Когда Талиесин очнулся, тени в лесу уже сгустились, а солнце тускло желтело на западном крае неба. Воздух наполняло тяжелое гудение насекомых, очень похожее на гул в его голове. Кормах по-прежнему сидел на пне, держа на коленях рябиновый посох. Хафган стоял перед верховным друидом, тревожный и взволнованный; губы его странно шевелились, и Талиесин понял, что он говорит.

– …был не готов… слишком резко… маловат еще… не время… – бормотал Хафган.

Кормах сидел, сгорбившись, сжимая морщинистыми пальцами посох, складки на его лице углубились, однако Талиесин не понял, от гнева или от тревоги. Похоже, оба они не замечали, что он проснулся и слышит их разговор. Талиесин уже хотел было сказать, что не спит, когда понял, что глаза у него закрыты. С закрытыми глазами он видел так же ясно и отчетливо, как с открытыми!

– Минутку! – сказал Кормах, и Хафган перестал бормотать. – Он не спит! – Старик подался вперед. – А, Талиесин?

Талиесин открыл глаза. Он лежал на боку, прижав колени к груди. Кормах и Хафган стояли, как он их увидел, только на лице Хафгана было явственно написано невыразимое облегчение.

– Талиесин, я… – начал он.

Кормах оборвал его взмахом руки.

– Скорее говори, малыш, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – отвечал Талиесин. Он сел и скрестил ноги.

– Вот и славно. Можешь рассказать, что с тобой было?

Талиесин, как мог, описал место, в котором побывал, но, хотя картины стояли в памяти, как живые, он то и дело сбивался, не в силах подобрать слова. Под конец он просто передернул плечами и объявил: – Ничего подобного я прежде не видел.

Кормах ласково кивнул.

– Я знаю это место, Талиесин, и для первого раза ты очень хорошо сумел его описать.

– Это Иной Мир? – спросил мальчик.

– Да, – подтвердил верховный друид.

Талиесин задумался; Хафган подошел ближе и протянул руку.

– Хочешь пить, Талиесин?

– Не трогай его! – предупредил Кормах.

Хафган отдернул руку.

– Все хорошо, Хафган, правда, – успокоил его Талиесин.

– Теперь подумай, что ты видел в Ином Мире, и постарайся нам рассказать, даже если тебе это кажется полнейшей бессмыслицей.

Талиесин начал рассказывать, друиды ловили каждое его слово. Закончил он так:

– А потом владыка Иного Мира подошел ко мне, назвал меня по имени и обещал научить, что надо сказать.

– И научил? – спросил Кормах.

Талиесин неуверенно кивнул.

– Кажется, да.

– Что же он сказал?

Талиесин нахмурился.

– Не помню.

– И все? – спросил Хафган.

– Да, – отвечал Талиесин. – Я все рассказал, что помню.

Кормах кивнул. Хафган вновь протянул Талиесину руку и помог ему встать.

– Молодец, Талиесин. Правда, молодец.

Все трое двинулись через лес к каеру.

– Но что это значит? – спросил Талиесин.

– Может быть, это предназначалось тебе одному, – ответил Хафган.

– А все остальное – девушка в озере, меч… они-то что означают?

Мгновение оба друида молчали, потом Хафган сказал:

– Друиды не любят сознаваться, что есть вопросы, которые им не по силам, – особенно если вопрос прозвучал из уст столь юного существа.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь? – спросил мальчик.

– Он пытается этого не сказать, – отвечал Кормах, – но смысл тот же самый. Да, мы не знаем, что это означает. Честно признаюсь, малыш, мы не думали, что твое странствие будет таким долгим и таким наполненным. – Он остановился и взял мальчика за плечи. – Послушай, Талиесин, ты побывал в таком месте, которое мы видели лишь смутно, издалека. Ты посетил мир, который знаком нам только по темным отблескам.

– Ты понимаешь, что Кормах тебе говорит? – спросил Хафган.

– Вроде да, – кивнул Талиесин.

– Может, да, а может, и нет, – вздохнул Кормах. – Понимаешь, малыш, я надеялся через тебя получить знамение. Думал, может, молодые глазки увидят яснее… они и увидели. Но то, что им предстало, предназначалось тебе одному. Довольно знать, что ты это видел. Малыш, твои ноги ступали по земле, которую мы лишь смутно угадывали, – и это сознание я унесу в могилу.

Остаток пути до каера они проделали в молчании. В ту ночь Талиесин без сна лежал на соломе у очага и думал об Ином Мире и о том, сможет ли снова туда попасть – не из праздного любопытства, как сказал Кормах, но чтобы вновь увидеть ту девушку и, если можно, пробудить ее от осиянного подводного сна.

Глава 8

Хотя вынужденное заточение доводило ее чуть ли не до безумия – время бежит, а она валяется без движения и ничего не предпринимает, – Харита поневоле признавала, что все не так плохо. Она жива, да и нездоровье обернулось неожиданным преимуществом – в корне изменило отношение к ней Лиле. Теперь та считала своим долгом лично ухаживать за немощной, и у Хариты появилась возможность поближе узнать эту загадочную женщину.

Как только царевна вернулась после стычки в дозорной башне и разместилась в прежних покоях, Лиле тотчас проскользнула к ней вместе со слугой, который принес на подносе множество горшочков и склянок различных размеров и форм. Аннуби только что осмотрел ее спину и прописал покой – единственное лекарство, как ни горько это было признать.

Харита увидела Лиле со слугой и застонала больше от отчаяния, чем от ненависти к мачехе. Она отвернулась к стенке, а Лиле присела на край ложа.

Однако первые же ее слова обезоружили Хариту, хотя настороженность и не рассеяли.

– Я знаю, что ты не питаешь ко мне любви, царевна Харита, но теперь, когда ты здесь, ты для меня – старшая в семье, и мой долг – служить тебе изо всех моих сил.

Харита повернулась к ней, но ничего не сказала.

– Конечно, – продолжала Лиле, – будь здесь Киан, я бы слушалась его. Однако его нет, а ты – царева дочь.

– А ты – царская жена, – отвечала Харита чуть более язвительно, чем намеревалась.

– Да, – просто отвечала Лиле, – но я не царского рода. А ты – его родная кровь… – она подняла руку ладонью вверх, – …значит, я служу и тебе. – Она жестом показала слуге, чтобы тот поставил поднос и вышел.

Не уловка ли это? Лиле безусловно хитра. Неужели она притворяется смиренной, чтобы подольститься к врагу?

– Мне ничего не нужно, – буркнула Харита, – только покой, а ты мешаешь мне отдыхать.

– Я знаю, что сказал Аннуби, и все же тебе можно помочь.

Харита едко хохотнула.

– Личные лекари самой Верховной царицы сказали, что сделать ничего нельзя, но время потихоньку все вылечит.

– Без сомнения, ученые жрецы очень мудры, – ответила Лиле, – однако у целителей есть способ подхлестнуть время.

– Что за способ?

Лиле загадочно улыбнулась и произнесла шепотом:

– Митра!

– Что-что?

– Древнее искусство целительства, известное приверженцам восточного бога Митры, или, в женском проявлении, Изиды.

– От кого ты узнала про этого бога и его целительство? – спросила Харита.

Лиле склонила голову на бок.

– Когда-то очень давно мой отец плавал на восток. Не знаю, как так вышло – рассказывают по-разному, – но он привез с собою купленного там раба. Раб был ученый, и отец приставил его ко мне и моим сестрам учить старинной грамоте…

– Чтобы со временем ты стала достойной супругой царю, – заносчиво вставила Харита, – если такое возможно.

– Без сомнения. – Глаза у Лиле сузились. Она отвернулась и продолжала: – Этот раб – фригиец по имени Тотмос – обучил нас чтению и письму, а когда мы выросли, то и древней вере.

– И с ее помощью ты лечишь моего отца.

– Да.

– Только что-то ему твое лечение не на пользу.

Лиле удивленно подняла голову.

– Кто другой сумел бы сделать больше?

– Ты себе льстишь. Кто угодно бы справился. Рана была совсем неглубокая. Просто…

Лиле перебила ее:

– Рана была смертельная.

– Что?

Лиле отвечала просто:

– Когда я пришла, он уже остыл и его можно было нести в усыпальницу. Да, ранили его неглубоко, но за царем плохо ухаживали – покуда он спал, жизнь сочилась сквозь скверно наложенные повязки. Эти глупцы позвали меня, когда увидели, что он умирает; наверное, хотели свалить его смерть на меня.

Харита молчала. Ей не приходило в голову, что отец был ранен серьезнее, чем полагали. Неужто он и вправду лежал при смерти?

– Конечно, когда я его вытащила, – продолжала Лиле, – они стали утверждать, что рана пустяшная. Пустяшная! – Лиле хохотнула. – Тогда зачем было звать меня? В жизни не видела таких перепуганных и пристыженных людишек!

Столько Харита за один раз переварить не могла, поэтому решила обдумать позже, а пока спросила:

– Положим, я соглашусь. Что в таком случае ты сможешь сделать?

– Твое увечье глубоко внутри…

– Это все знают.

– Ребро сломано вот здесь, – Лиле показала на своей спине, где у Хариты болит.

– Ребро?

– Это очень мучительно. Кроме того, осколок кости прижимает жизненную нить, идущую через хребет в мозг. Это еще более мучительно и не пройдет со временем, сколько ни лежи.

– Я лежала, и это прошло.

– А теперь снова болит.

– И чем помогут твои склянки и притирания? – спросила Харита.

– Притирания – это для твоей распухшей щеки. Что до остального, я предлагаю удалить осколок кости, чтобы ты исцелилась полностью.

– Резать? Не позволю. Не такое уж у меня сильное увечье.

– Пока, может быть, и не такое, хотя и очень болезненное. Однако, если оставить все как есть, осколок кости может сместиться и попасть в жизненный орган, что много хуже.

– Жрецы…

– Жрецы никогда не примут того, что не сами придумали. А мои каменные инструменты не хуже металлических. Камень можно освятить, его целительная сила действует долго.

Харита внимательнее взглянула на эту удивительную женщину. Лиле казалась темной и хрупкой, хотя ростом не много уступала Харите; ощущение смуглости создавали огромные карие глаза и длинные темные волосы, блестящие и шелковистые. Под алебастровой кожей угадывался намек на более густую, темную кровь, в гибкой грации чудилась настороженность, как будто каждое движение было просчитано и обдумано.

– И зачем тебе это? – спросила Харита. – Что тебе до меня?

– Я же объяснила, – просто сказала Лиле.

– Из-за веры в Митру?

– Да, а еще потому, что ты дочь моего супруга и глава семьи, покуда он нездоров.

– Ясно.

Лиле взглянула на нее. Большие карие глаза излучали искренность.

– Мы сестры, Харита. Нам не из-за чего враждовать. Я не желаю тебе вреда и, веришь или нет, глубоко чту твоего отца. Я прибегаю к своему искусству, чтобы дать ему утешение… – она замялась, – …и возвратить здоровье.

Харита чувствовала, что Лиле чего-то недоговаривает. Она сказала:

– На твою прямоту отвечу прямотой. Я не доверяю тебе, Лиле. Я не знаю, чего ты добиваешься, но ты и так достигла всего, женив на себе моего отца. Покуда я не узнаю больше, я буду тебя остерегаться.

– Ты выразилась вполне ясно, царевна, и я все поняла.

Лиле медленно встала, взяла поднос с лекарствами. В дверях она остановилась и сказала:

– Если надумаешь удалить обломок кости, я всегда готова тебе служить.

На следующий день заглянул Аннуби, и Харита рассказала о разговоре с Лиле. Царский советник слушал, и складка у него на лбу становилась все глубже и глубже. Наконец он гневно воздел руки и воскликнул:

– Довольно! Не желаю больше слушать!

Харита ожидала, что он встревожится, но откуда такая ярость?

– Аннуби, в чем дело? Что я такого сказала?

– Довольно! Все ложь – от первого до последнего слова!

– Но должна быть какая-то доля истины в ее словах! Жрецы, лечившие царя, не позвали бы ее, не будь в этом нужды. Если она и впрямь вытащила отца из могилы, неудивительно, что он без нее шагу ступить не может.

– Да, ей подвернулся удачный случай, и она использовала его сполна. Всю эту злополучную историю она повернула в свою пользу. Этот фригийский раб… она сказала, как его звали?

Харита задумалась.

– Тотмос… Да, Тотмос.

– Вот видишь? Ее отца зовут Тотмос. Он и есть фригиец – надо думать, матрос. Мать наверняка из самых низов, легла с первым, кто на нее взглянул.

– Она ни разу не упомянула мать, – пробормотала Харита.

– Думаю, несчастная потаскушка давно вскрыла себе вены.

– А как же ее искусство – целительство, хирургия, Митра? Она показалась мне такой знающей: подробно объяснила, что где болит, хотя и пальцем меня не коснулась.

– Уверен, что-то немногое она умеет – резать и все такое. Почитание Митры и Изиды идет из древности и было когда-то очень распространено.

– Было?

– Оно угасло тысячи лет назад.

– Так как же… – начала Харита.

– Оно возродилось, на этот раз в виде культа, и, как говорят, кое-где нынче вошло в моду. Если ее отец – матрос, он легко мог принести эту веру из своих плаваний.

– Она показалась мне весьма сведущей в лекарском деле, – неуверенно продолжала Харита, тоже начиная хмуриться.

– Не отрицаю, дар у нее есть, но им наделяют многие боги и не всегда ко благу людей.

– О чем ты?

– Если она и впрямь так искусна, как похваляется, почему царю не лучше? Четыре года прошло!

– А ведь я чуть ей не поверила. Она почти убедила меня.

– Да, и это часть ее дара. Если долго ее слушать, перестаешь отличать правду от лжи.

– Аннуби, что нам делать?

Прорицатель вздохнул и развел рутами.

– Ничего. Мы бессильны. Будь здесь Киан…

Харита сбросила одеяло.

– Киан не приедет.

– Ложись обратно! Куда ты?

Огромным усилием Харита спустила ноги с кровати.

– Киан сказал мне, что они с Белином встречаются через день на мосту где-то на границе наших земель – он упомянул Гераклий. Не знаю, где это, но мне надо туда. А ты мне поможешь.

– Тебе нельзя ехать.

– Так сделай, чтоб было можно. Перевяжи потуже и дай что-нибудь, что притупляет боль.

– Лучше лежи. Ты ничего не сможешь поделать.

Царевна, скривившись от боли, подвинулась к краю кровати.

– Я и на миг не останусь в этом доме обмана и боли, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – На этот раз они меня выслушают, я их заставлю. Ты веришь в то, что сказал Тром?

Прорицатель не ответил, и Харита спросила:

– Так ты отказываешься от своих слов?

– Я ни от чего не отказываюсь, – тихо произнес Аннуби.

– Тогда почему ты так на меня смотришь?

– Твоя мать, царица, тоже ему поверила. Помнишь Великий Совет?

Она кивнула.

– Все время, что мы были в Посейдонисе, твоя мать понуждала меня искать знамения – читать летописи, книги о звездах, советоваться с другими прорицателями.

– И что ты должен был найти?

– Знамения, свидетельства, упоминания – все, что подтверждаю бы пророчество Трома.

– И нашел?

– Нет, – сознался Аннуби. – Не нашел, потому что искал совсем другое.

– Что?

– Я хотел знать, когда умрет Брисеида.

Харита мотнула головой.

– Но почему?

– Брисеида предвидела – из-за звездопада, хотя предчувствие возникло у нее задолго до этого. Да, она обладала таким даром, хоть и в небольшой мере. Итак, я совещался со жрецами касательно ее участи. Знамения убедительно свидетельствовали: смерть царственной особы неминуема. Она догадывалась, что ей осталось мало, хотя, полагаю, не ждала такой страшной смерти. И это, конечно, к лучшему. Однако, когда убили Верховного царя, мы на какое-то время поверили, что именно его гибель предрекли звезды, а Брисеиде ничто не грозит.

Харита молчала. События, о которых рассказывал Аннуби, могли произойти столетия назад – так многое изменилось со дня смерти матери. Но сейчас тогдашнее горе нахлынуло с новой силой, оглушая и ослепляя Хариту. Лишь через некоторое время она смогла выдавить ответ.

– Я ведь ничего не знала, – сказала она.

– Она не хотела ни с кем делить свое бремя, – печально улыбнулся Аннуби. – Сейчас ты мне ее напомнила.

– Ты помогал ей тогда. Поможешь ли мне сейчас?

– Когда я тебе отказывал?